потому,  что  доверяют
своему разуму.
   - Не будут они счастливы.
   - Счастье у них будет не таким, как у доисторических охотников. Они  не
будут пить свежую кровь.
   - Они не будут любить.
   - Любить будут, но по-иному. Нет, господин Эсдейл,  я  сторонник  нашей
цивилизации. Она мне нравится. И я ни в коем  случае  не  променяю  ее  на
медленную  смерть  в  пещере,  даже  если  бы  ее  стены  были   расписаны
Рембрандтом.
   - Значит, вам нравится существующее общество?
   - У меня никогда не было фабрик, и я не играл на бирже. Всю  жизнь  был
беден.
   - Но это вам не поможет, когда и  до  ваших  мест  докатится  канонада,
раздавшаяся в Сантильяне дель Маре. Я видел, как в Вене они маршировали  в
коричневых рубашках и высоких сапогах.  Они  придут  и  сюда.  Неужели  вы
станете утверждать, что они тоже продукт разума? А ведь они все  же  часть
цивилизации, которая вам так нравится. Ваши друзья были разумнее.
   - Какие?
   - Те, что остались в пещерах.
   - Тонда и Мирек вовсе не остались в пещерах, дорогой лорд. Оба они были
страстными футболистами, играли в сборной Микулова, и я в жизни не  видел,
чтобы кто-нибудь из них рисовал. Они лучше меня объяснили бы  вам,  в  чем
ошибки нашей цивилизации. Не зря эти  ребята  работали  на  фабрике  моего
тестя.  Нам  не  хватает  разумного  ведения  хозяйства,  мы  страдаем  от
недостатка,  а  не  от  избытка  разума.  Кризисы,  фашизм  и  все  прочие
безобразия могли  возникнуть  потому,  что  люди  поступают  подобно  вам.
Отрекаются  от  разума,  хотят  на  полном  ходу  выскочить  из  мчащегося
автомобиля. Это самоубийство. Тонда и Мирек лучше доказали бы вам все. Они
спустились в пещеры не для развлечения, их заставила  бедность.  Надеялись
продать кому-нибудь свои находки.
   - Скоро мы с ними встретимся...
   - Вы пьяны, лорд!
   Оскорбленный, он встал и распахнул передо мной дверь.
   - Вы не способны на возвышенные чувства, приятель.
   Он покачивался, стоя в дверях, и казалось, вот-вот упадет.
   - Извините. Может, вы и не пьяны, но вам  следовало  бы  заказать  себе
кофе.
   Он выгнал меня. Впрочем, никто не стал бы для него  варить  кофе.  Было
около трех часов ночи, в гостинице все спали. Возвращаясь домой, я услышал
пение первых петухов.
   "Что ему, собственно, нравилось? - думал я. - Апатия или счастье? В чем
суть этих понятий? Странно, почему теперь все жаждут возврата к природе? В
те времена, когда я преподавал  в  Железном  Броде,  я  знавал  нескольких
спиритов. Честное слово,  они  рассуждали  разумнее,  чем  этот  лорд.  Их
россказни выглядели более правдоподобными.  Телепатию  и  всю  эту  ерунду
наверняка когда-нибудь объяснят так же,  как  электричество,  если  только
телепатия вообще существует. Но что она имеет  общего  с  искусством?  Мои
ученики  отлично  могут  изложить  содержание  стихотворения  или  описать
картину, которую видели на выставке, и для  этого  им  не  надо  проводить
целые дни под землей в одиночестве и мрачных размышлениях..."
   Вся деревня была погружена во мрак, только в нашем доме все  еще  горел
свет. Жабка сидел с моей женой у стола над грудой бумаг. Они  подсчитывали
всю ночь, что надо купить и как лучше поместить полученные деньги.
   - Сколько? - в один голос спросили они, как только я  закрыл  за  собой
дверь. - Сколько он предлагает?
   - Ничего. - Я тяжело опустился на стул и отпил глоток холодного черного
кофе прямо из кофейника. - Ни гроша. Догадался, что это подделка.
   - Каким образом? - изумился тесть.
   - А зачем же он тогда приехал? - спросила жена. Она умнее отца.  -  Это
он мог написать в письме. Что ему здесь надо?
   Я не хотел им ничего рассказывать, знал, что это  за  семейка,  но  они
упорно настаивали, да и могли подумать, что  я  совершаю  какую-то  сделку
втихомолку.
   - Он хочет отправиться в здешние пещеры.
   - Один? - ужаснулись они, так как отлично знали, насколько это опасно.
   - Нет, дорогие родственнички.  Хотел  отправиться  вместе  со  мной.  Я
говорю это в  прошедшем  времени,  потому  что  категорически  отверг  это
предложение. Свари мне крепкого горячего кофе и пойдем спать.  У  меня  от
всего уже голова пошла кругом.
   - Но он, конечно, немало предложил тебе за это? - спросил тесть.
   - Я не собираюсь продавать  свою  жизнь,  папенька,  так  что  даже  не
торговался.
   - Трус! - как ужаленный, подскочил он. - Сколько раз я рисковал  жизнью
ради семьи. Спроси ее...
   - Я знаю. Делали шоколад из отрубей. За это можно  было  самое  большее
сесть в тюрьму. За это у нас, к сожалению, не вешают. А меня вы  посылаете
в подземные пещеры. Видели вы когда-нибудь Мацоху? Такая же  пещера  может
оказаться у нас под землей. А может, еще глубже. Если мне выбирать  способ
самоубийства, так лучше прыгнуть в Мацоху, там хотя бы все видно.
   Жабка разволновался, показывал мне свои  расчеты,  говорил,  как  можно
было  бы  расширить  производство,  как  он  хотел  сделать   меня   своим
заместителем, -  я  делал  бы  эскизы  ко  всем  его  рекламным  плакатам,
поскольку умею рисовать, - как он собирался выпускать  шоколадные  фигурки
вьестоницкой Венеры, какой это был бы  боевик,  злился,  уговаривал  меня,
предлагал найти для лорда проводника, но я только крутил головой.
   - Я этого на свою совесть брать не хочу. Пусть его сиятельство  сам  на
этом обожжется. Хватит с меня ваших подделок.
   - Моих подделок?! - обиделся тесть и даже побагровел. - Разве я вырезал
этого дурацкого носорога, хотя каждый ребенок знает, что у Микулова  никто
никогда не видел носорогов? Будь это моя работа, никому бы ничего в голову
не пришло, потому что я привык все делать как следует, добросовестно. Даже
подделки. А ты халтурил. И всю жизнь свою испоганишь. Если у девчонки есть
голова на плечах, она с тобой завтра же расстанется!
   Он выбежал из комнаты, словно за ним гнались. Даже дверь забыл за собой
закрыть.
   Я люблю свою жену и особенно восхищаюсь  ее  ногами.  У  нее  идеальная
фигура. Но она ужасная пуританка, не знаю  даже  почему.  В  ту  ночь  она
встретила меня поцелуями, которые меня особенно возбуждают. Никогда еще  я
ее так не любил...
   А потом, распустив волосы, она взяла будильник и деловито спросила:
   - В котором часу разбудить тебя? Когда вы выходите?
   Я едва не разрыдался тут же в постели. Уже светало, из сада  доносилось
пение птиц, они всегда заливаются перед восходом  солнца.  Поклоняются  ли
снежные люди солнцу, как божеству, если уж они так близки к природе?
   - Незачем меня будить. - Я поднялся, покачиваясь. - Уйду сейчас. -  Она
не удерживала меня, не отговаривала. Предложила кофе. - Не хочу, -  сказал
я. - Ничего не хочу. Думаю, что в вашей семье я единственный...
   Я вспомнил рассказ лорда о его жене. О том, как она по велению рассудка
подавила свои чувства. Сейчас я испытывал то же, что и он. Моя  жена  вела
себя, как девка. Знала, что этот способ лучше  подействует,  чем  крик  ее
отца. Она вела себя разумнее, чем мой тесть. Голова у нее работает. Девка!
Я кинулся в гостиницу. Разбудил недавно уснувшего  лорда.  Для  этого  мне
пришлось колотить ногами в дверь.
   - Пойду с вами. Сегодня же, - сказал я.
   - All right! [отлично (англ.)] Я знал, что ты окажешься  благоразумным,
вернее,  внеразумным,  -  поправился  лорд.  -  Это  будет  моя  четвертая
экспедиция, - пробормотал он, засыпая.



   ПОБЕДА

   Мы  отправились  около  полудня.  Я  раздумывал,  сказать  ли   хозяину
гостиницы, куда мы идем, но потом сообразил, что все равно во  всем  крае,
пожалуй, не сыщешь спасательной экспедиции, никто не отважится  углубиться
в пещеры. Тогда я решил хотя бы договориться с Эсдейлом о  вознаграждении.
Назначил свою цену. Очень высокую. Лорд  только  улыбался.  Он  готов  был
уплатить мне любую сумму. По-видимому, его финансовые  дела  улучшились  с
тех пор, как он расплачивался со своими слугами мебелью. Или был  убежден,
что, найдя его пещеру, я не стану думать о возвращении.
   - Я не намерен это обсуждать и хочу получить свое вознаграждение,  даже
если мы ничего не найдем.
   Он  пообещал  мне  все  что  угодно.  Мы  даже  написали  что-то  вроде
соглашения.
   Я знал, о чем договариваюсь. Во время вчерашнего рассказа лорда  о  его
путешествиях я подумал о небольшой пещере на склоне в глубине леса, куда я
до сих пор не решался ходить, потому что  туда  надо  было  спускаться  по
веревке. Мне о ней рассказывал местный лесничий, говоривший, что там живет
особый вид сов. В этой пещере лорд почувствует себя как дома.  Для  такого
спуска он был, конечно, экипирован лучше меня. Я  не  мог  позволить  себе
купить альпинистские ботинки, мне даже на лыжные никогда не хватало. И вот
я спускался по веревке в обычных батевских  ботинках  и  вспоминал  судьбу
князя Павла. К счастью, внизу была мягкая глина, а не громадные камни. Все
казалось мне страшно смешным. Прислуживаю какому-то  эксцентричному  типу,
превратился в боя, как он выражается. Унизительно для меня. Какой  в  этом
смысл? Если снежные люди, как он утверждал,  переселились  из  Испании  на
Гималаи, потому что им нужен был лед, чтобы замораживать свою  добычу,  то
как замораживали ее обитатели наших пещер? Что  же  у  них  -  специальные
рефрижераторные или холодильные установки? Он уверяет, что  это  сказочные
места, которые пленяют всех,  кто  туда  попадает,  и  превращают  каждого
пришедшего в доисторического человека. Я слышал,  что  среди  аристократов
много дегенератов. Но лорд не был похож на идиота. Лазал он  замечательно.
Я едва поспевал за ним. И никаких признаков вырождения он не проявлял.
   В пещере было светло как днем, потому что мы принесли с  собой  сильные
электрические фонари, чуть не в полметра величиной, а кроме того,  с  нами
были горняцкие лампочки. По всему было видно, что  у  лорда  действительно
большой опыт путешествий в подобных местах. Но ход в горе был такой узкий,
что мы не могли пролезть с рюкзаками на спине, и  приходилось  толкать  их
перед собой по земле, так что, несмотря  на  яркое  освещение,  мы  ничего
вокруг не видели. Мы продвигались вслепую, шаг за шагом, и я каждую минуту
ожидал, что ход  кончится  и  нам  придется  вернуться.  Но  лорд  Эсдейл,
очутившись в своей стихии, и слышать не хотел о возвращении. Он утверждал,
что это и есть настоящая пещера, он чувствует это и опять слышит  какой-то
голос. Я только слышал где-то справа шум подземных вод. Кончится тем,  что
мы здесь утонем, как крысы. На стенах не было никаких следов  изображений.
Даже обычные скелеты не попадались. Я ощупывал стены, пробовал исследовать
боковые ходы, но, сделав несколько шагов, каждый раз  убеждался,  что  это
тупики.  Эсдейл  замечательно  ориентировался.  Одна  из   таких   попыток
отклониться в сторону оказалась для меня роковой.
   Ощупывая стену, я вдруг попал рукой в  пустоту,  потерял  равновесие  и
свалился. Летел несколько секунд. К счастью, упал на ноги, но  встать  уже
не мог: щиколотка отчаянно болела.
   - Помогите! - крикнул я. - Господин Эсдейл!
   Высоко надо мной мерцала его лампочка. Я и не подозревал,  как  глубоко
свалился. У меня потемнело в глазах, и я потерял сознание.
   - Ты должен думать о своем спасении, должен его действительно желать...
   Мне чудился голос Эсдейла, говорящий, что  я  должен  представить  себе
хозяина гостиницы со  спасательной  веревкой,  своего  директора  школы  в
альпинистской обуви и целую экспедицию из Праги, которая, конечно, никогда
не  приедет.  Очнулся  я  в  полном  одиночестве.  Вокруг  сумрак.   Лорд,
по-видимому, бросил меня без всяких угрызений совести. А может, воображал,
что со сломанной ногой я скорее достигну счастья, чем он. Но я  не  ощущал
ничего особенного, никакой апатии, только  страх,  ужас  перед  смертью  в
никому не ведомой подземной пропасти. И думал только о том, каким  образом
оттуда выбраться.
   Если я поползу обратно тем же путем, каким мы  шли,  я  должен  попасть
наверх. Пальцы у меня были окровавлены. Я казался себе кротом. Но  боль  в
щиколотке и голод подгоняли меня. Я не  рассчитывал  на  силу  собственных
желаний. Спасся только благодаря своему разуму. Через  несколько  часов  я
увидел первый луч  света.  Выбрался  наверх.  Подполз  на  четвереньках  к
ближайшему зданию. Оттуда меня отвезли в больницу. На  ногу  мне  наложили
гипс, воспаление легких лечили какими-то порошками. Пролежал я долго. Если
бы в той пещере я понадеялся только на  самые  горячие  желания,  меня  бы
сейчас уже не было в живых.
   Лорд там ничего не нашел. Он появился в Вьестоницах через  два  дня,  а
оттуда уехал в Вену. Больше мы о нем не слышали. Своего  вознаграждения  я
так и не получил. Но я был  рад,  что  у  меня  хотя  бы  зажила  нога.  И
окончательно  разошелся  с  тестем.   Обломок   бивня   мамонта   (Elephas
primigenius) по сей день украшает мою краеведческую коллекцию. Моя жена не
решается против этого возражать. От пути разума,  по  которому  идет  наша
цивилизация, отклоняться нельзя. Иначе нас ждет смерть во мраке.  Тонда  и
Мирек были правы. Я вспоминаю о них, как только  у  меня  начинает  болеть
щиколотка. А это бывает часто, особенно при перемене погоды.
   Вот почему я могу под присягой подтвердить, что лорд Эсдейл не погиб на
Гималаях.  По-видимому,  он  отправился  туда  вслед  за  своей  женой   и
присоединился к снежным людям, среди  которых  ему  уже  давно  место.  Но
сомневаюсь, что там он нашел счастье.



    Йозеф Несвадба.
    Идиот из Ксенемюнде

   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "Чешская фантастика". Пер. с чеш. - Р.Разумова.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Его  выгнали  из  первого  класса  потому,  что  он  был  невнимателен,
забывчив, туп, постоянно дрался  и  в  конце  концов  запустил  в  учителя
чернильницей. Явно выраженная олигофрения, врач  даже  не  обнадеживал.  И
все-таки жена инженера Габихта любила этого ребенка больше всего на свете.
Она заметила у него склонность к счету и  до  войны  держала  гувернантку,
пожилую даму, которая за ним смотрела. Звали этого мальчика Бруно.
   Рассказал мне о нем один мой родственник, который во время войны  попал
в Ксенемюнде, где жил у  некоего  семидесятилетнего  преподавателя.  После
загадочного налета на Ксенемюнде четвертого октября этому учителю пришлось
заменить у Габихтов гувернантку. До  того  союзники  ни  разу  не  бомбили
Ксенемюнде. Важных объектов там как будто не было. Только подземный завод,
на котором делалось что-то секретное, но что  именно,  никто  не  знал.  И
вдруг в ночь на четвертое октября бомба небольшого калибра упала на домик,
где жила гувернантка, и убила  ее.  При  этом  командование  клялось,  что
поблизости  не  появлялся  ни  один  вражеский  самолет.  Поговаривали   о
дальнобойных   орудиях.   Но   зачем   английским   дальнобойным   орудиям
понадобилось  обстреливать  из   Дувра   домик   гувернантки,   оставалось
непонятным.
   Старый учитель охотно принял предложение пани Габихт.  Он  прирабатывал
частными уроками, так как пенсии не хватало, чтобы покупать  картофель  на
черном рынке. Ему не сказали, что Бруно идиот, но при первой же встрече он
и сам понял все. У этого пятнадцатилетнего парнишки было лицо шестилетнего
ребенка, а некоторыми повадками он вообще напоминал грудного  младенца.  В
течение часа он умудрился броситься за  мухой  и  ни  с  того  ни  с  сего
проглотить ее, засунуть себе  в  нос  самописку  и  облить  брюки  учителя
суррогатным кофе, который пани Габихт сварила для него.  Учитель  встал  и
хотел немедленно уйти. Отчаявшаяся мать долго  уговаривала  его,  повысила
плату за уроки и пообещала ежедневно кормить  его  ужином,  только  бы  он
согласился заниматься с Бруно. А мальчик,  словно  решив  подольститься  к
учителю, стал перед ним, вытянув  руки  по  швам,  и  отбарабанил  таблицу
умножения и таблицу логарифмов.
   - У него потрясающая память на числа. Он запоминает их  молниеносно,  -
рассказывала мать. - Знает наизусть всю телефонную книжку Ксенемюнде.
   Бруно тут же  продекламировал  первые  шестьдесят  номеров  с  адресами
абонентов. Но правописание он постичь не мог, с историей не справлялся, не
умел правильно прочитать ни одной фразы. И это в пятнадцать  лет!  Учитель
каждый раз считал минуты, оставшиеся до ужина; никогда время  не  тянулось
для него так томительно, никогда в жизни он не питал такого  отвращения  к
ученику.
   Спустя месяц он как-то увидел, что Бруно  избивает  на  улице  детишек,
раздает восьмилетним ребятам  подзатыльники,  подставляет  им  подножки  и
пинает их, когда они падают.
   - Бруно! - издалека закричал учитель, но из-за одышки быстро  подбежать
не смог, и идиота усмирила хозяйка мясной лавчонки,  наблюдавшая  за  этой
сценой.
   Она  схватила  Бруно  за  шиворот  -  это  была  могучая  женщина  -  и
просто-напросто перебросила его через ограду в  садик  виллы  Габихтов.  А
детей увела к себе и там обмыла их ссадины.
   - Он то и дело на них нападает, - объяснила она пораженному учителю.  -
Идиот проклятый! Ему место только в сумасшедшем доме. Если бы папенька  не
занимал такой высокий пост, его давно бы туда отправили.  Все  поражаются,
как вы там выдерживаете.
   Ужин  в  этот  день  был  особенно  сытным,  а   в   суррогатном   кофе
чувствовалось даже несколько зернышек натурального. Да и  Бруно  вел  себя
спокойно, только все время упрямо глядел куда-то в угол. И  учитель  опять
не решился отказаться от урока.
   Следующей ночью город был снова потрясен катастрофой. Лавчонка  мясника
напротив  дома  Габихтов  была  уничтожена  таким  же  образом,  как   дом
гувернантки:  бомбой  небольшого  калибра  или  артиллерийским   снарядом.
Снаряд, по-видимому, влетел через окно в  помещение  и  разнес  его.  Жена
мясника погибла.
   На следующий день во время урока Бруно то  и  дело  усмехался.  Учителю
стало жутко.
   - Присматривает кто-нибудь за вашим мальчиком в течение целого  дня?  -
осторожно спросил он после ужина пани Габихт.
   - Никто. Он прекрасно ведет себя. Целый день играет на веранде. Муж ему
там устроил маленькую мастерскую.
   - Нельзя ли взглянуть?
   - Нет! - громко и яростно крикнул побагровевший мальчик.
   - Он никого туда не пускает, - объяснила мать. -  Это  его  царство,  -
заговорщически подмигнула она учителю. А провожая его к калитке, добавила:
- Иногда я наблюдаю за ним в замочную скважину. Он целыми днями возится  с
детским "Конструктором" и несколькими деталями, которые муж принес  ему  с
завода. Совершенно безобидное развлечение.
   - Вы думаете? - спросил учитель, еще раз взглянув на сгоревшую  мясную.
- За таких ребят никогда нельзя поручиться. Его следовало бы  поместить  в
больницу.
   Но пани Габихт страшно  рассердилась:  значит,  и  учитель  перешел  на
сторону соседей, ненавидящих ее Бруно.
   - Ошибаетесь, я даже привязался к  нему.  Мне  его  жаль.  Я  думаю,  в
больнице он был бы счастливее.
   - Никогда! - топнула ногой пани Габихт. - Пока я жива, этого не будет!
   На следующий день учитель сам решил проверить,  что  за  лаборатория  у
Бруно. Из калитки он прошел прямо на веранду. Мальчик даже не заперся там.
Учитель увидел, что он мучит связанного котенка, присоединив его к катушке
Фарадея. Котенок был уже полумертвым, когда учитель попытался его  спасти.
Бруно не отдавал котенка. Они молча  боролись;  мальчик  издавал  какие-то
нечленораздельные звуки, а у учителя опять  разболелось  сердце.  Пришлось
прибегнуть к крайним  мерам.  Учитель  ударил  Бруно  по  голове.  Мальчик
отскочил в угол и с ненавистью смотрел на него.
   - Крумм! - прохрипел он. - Ты - Крумм!
   Фамилия бывшей гувернантки Бруно была Крумм, а учителя -  Бреттшнейдер.
Мальчик это прекрасно знал. У учителя мороз пробежал по коже. В этот  день
он даже не приступил к  уроку,  уклонился  от  встре