и на время отпуска.  А скажу-ка я ему:
раз  ты  стал  членом экипажа, включим-ка твои датчики...  Но сначала  пусть
поест. Держится он  безукоризненно,  пожалуй... Стоник  --  еще  ясней,  чем
Сперантов. Ни о  ком не думает,  ни за  кого не боится, кроме  Гранта  Уима.
Страха за себя, соответственно, не ощущает. Сам Грант Уим опирается духом на
чувство  долга и  на свою вину  перед пассажирами.  А  вовремя я вкатил  ему
ампулку, похвалил себя  Хайдаров. Ох, вовремя. Без нее он  сейчас... Что? Не
знаю, что. Может, и сам бы справился. Ох, уж эти мне капитаны, строящие куры
пассажиркам!.. Вместе с Уимом,  на тех же двух жердочках --  чувстве долга и
сознании  вины  --  помещаются  Краснов  и  Такэда.  Дополнительно   Краснов
компенсирует тревогу загадкой  НО, а  Такэда --  деловыми  хлопотами... Нет,
хороший экипаж,  хороший! Любопытно,  что еще  двое --  Бутенко и Албакай --
опираются  на антивину.  Они  ведь  требовали  десантирования пассажиров,  и
сейчас,  когда  правота подтвердилась,  их поддерживает сознание  правоты  в
точности  так же,  как Такэду  и  Краснова -- сознание неправоты...  Дорогой
Борис Житков,  --  проникновенно сказал Хайдаров. -- Ничего  не  стоит наш с
вами заячий тулупчик, на который якобы нельзя  опереться духом, равно как  и
высшие моральные ценности, на которые, наоборот, можно и должно опираться...
Учтите: если человек храбр, то он найдет себе кучу опор и утвердится на них,
как свайная постройка.  А  ежели он трус, как я, например --  ничто  ему  не
посодействует. И пока неизвестно, почему субъект "А" -- храбрец, субъект "Б"
-- трусоват,  а субъект "Икс" и  совсем никуда не годен. Говоря начистоту, я
всего лишь  трусоват,  и не  более  того, -- он  незаметно  съел  завтрак  и
приободрился.  -- В  моем падении виноват старик Эйнштейн. Какая  прекрасная
мысль,  -- во  всем виноват Эйнштейн. Кто просил его утверждать, что природа
коварна,  но  не злонамеренна? Зачем  он  убедил  нас,  что "Бог не играет с
человеком в кости"?  А теперь кто-то играет с нами, как  гепард с черепахой,
переворачивает с  бока  на  бок и. на спину, и слышно, как  когти стучат  по
панцирю.
     Вот что засело в тебе намертво, думал Хайдаров. Вот что для тебя Земля.
Гепарды, играющие в Серенгети, и прогулки по склонам Хингана, где воздух так
легок и прозрачен, и ослики проникновенно трясут ушами, и снег, потрескивая,
испаряется под горным солнцем. А еще -- Инге. А "Остров Мадагаскар", если мы
выберемся  отсюда,  останется для меня  --  чем?  Наверно, запахом вишневого
компота. Хоть бы съели, наконец, этот компот, подумал  Хайдаров. И выплюнули
косточки, подумал  он, хоть и знал, что в космос  никогда не  берут  вишни с
косточками.
     "Жермен,  Стоник,  Юнссон,  в  шлюзовую",  --  приказал  Уим.  Хайдаров
двинулся было предупреждать  Юнссона --  что  включит его  датчики, но  трое
вызванных живо  вынырнули  из рубки.  Сперантов рассеянно осведомился -- где
удобнее  посмотреть  температуру обшивки, и удалился  в инженерный  уровень.
Албакай сейчас же погасил свой экран. То ли он хотел без помех потолковать с
физиком, то ли давал возможность Краснову  поговорить  по душам с куратором.
Но,отводя  глаза  от  экрана,  Хайдаров  опять  уловил мгновенный  оранжевый
отблеск   под  потолком  рубки,  и  вдруг  разозлился  --  на  себя.  Просто
разъярился. Какого черта он, в самом деле, возится со своею трусостью, когда
у него масса дел? Юнссона не проверил -- но стоило ли его проверять, пока не
проверен Оккам? Надо узнать точно, почему  Оккам Тайком наблюдает за ними. А
если заниматься  Оккамом,  то  прежде  надо  проверить  Жермена,  потому что
поведение компьютера -- на совести корабельного психолога.
     Хайдаров  теперь  не  сомневался,  что  разгадка "субъекта  Икс"  --  в
поведении Оккама. А Марсель не может не знать, что компьютер самовольничает.
И молчит. Следовательно, он сам неблагополучен, -- тогда моя гипотеза ложна.
Или не чувствует себя куратором -- тогда я попал в точку.
     Он быстро  -- предвидя результат --  ознакомился с кривыми Жермена. Они
оказались  благополучными до отвращения. Действительно,  Марсель не сознавал
себя  куратором, а был  просто веселым  и благодушным парнем,  самую малость
истеричным.  Даже вины не ощущал.  "С ничем пирог, -- определил Хайдаров. --
Для кураторской работы  не  годится,  для штурманской -- хоть  куда. То есть
Оккама он  распустил  не  злонамеренно, а  по разгильдяйству. То  есть,  моя
рабочая гипотеза подтверждается..."
     Хайдаров  бодро  вытер лоб. Подождал, пока Краснов не кончил  очередное
дело  -- удивительно,  сколько  дел  находится  при  любой аварии!  (Краснов
приказал Оккаму проверить, сколько кислорода потребляют спящие пассажиры).
     -- А кстати, --  сказал  Хайдаров.  -- Кстати,  давно его проверяли  на
доброкачественность?
     -- Оккама?
     -- Ну да.
     --  По регламенту, -- сказал Краснов.  -- Вроде бы на Деймосе... Сейчас
спрошу у него.
     -- А не спрашивай. Загоним в него тест-проверку, и все тут.
     -- Что, есть основания?
     --  А  заодно, -- ласково сказал Хайдаров. -- Пока нечего  делать... Ты
разрешишь? -- он уже лез в тумбочку пульта, где хранились тест-проверки всех
корабельных устройств.
     Когда  он заправлял проволочный  хвостик  в  катушку, послышался  голос
командира: "Рубка, мы готовы. Разрешите откачать  большую шлюзовую". Краснов
ответил,  глухо  застучал  насос  -- Николай надел наушники и  погнал  тест.
Придерживая  одной рукой кнопку  "проверка", другой наушники, он пытался  за
формальными крестиками-ноликами проверки увидеть главное, и остро чувствовал
свою  беспомощность,  свою  неполноценность, если  угодно.  Машине, буде она
захочет, ничего не стоит подтасовать результаты проверки. Вот в чем штука. А
человек  не может обмануть тест-проверку. Даже  автор теста  не  в состоянии
обмануть свое  творение -- не хватит  памяти и комбинаторных способностей. У
машины  -- хватит.  Остается  лишь полагаться  на  ее добрую  волю.  Поэтому
Хайдаров с особым тщанием проверял первые  таблицы, показывающие искренность
компьютера, его готовность  к сотрудничеству  -- да-да,  дорогие коллеги, вы
предусмотрели контрольные  шкалы, но учтите,  для хорошего компьютера каждая
лишняя шкала -- лишний ключ к разгадке кода...
     Когда проверочные таблицы  кончились, воротник и  спина Хайдарова  были
влажными.  А перед ним  на  овальном  экране.  под надписью "Выход  Оккама",
возник  кодовый  рисунок. Он показывал уровень надежности  высших функций --
психологической надежности, если  применить к  машине привычные понятия. Раз
за разом, нажимая кнопку "проверка", Николай сравнивал кодовый ажур, похожий
на  вышивку  "крестом",  с таблицей нормальных  функции,  и  получал  норму.
Превосходную норму,  с ничтожными отклонениями от полного благополучия -- да
его и не бывает в природе.
     И  снова,  быстро  повернув  голову, он  уловил  оранжевый  отблеск  на
карнизе.  Оккам  наблюдал  за  ним. Почему  вот он не  успевал  гасить лампу
вовремя?  Пока  Хайдаров поворачивал  голову,  Оккам  пять  раз  мог  успеть
выключить объектив Неужто  --  нарочно? Пожалуй,  это чересчур.  Он  еще раз
повернул  голову -- снова оранжевое  сияние,  подмигивание  такое  --  рыжим
круглым глазом. Мигнуло и погасло.
     Ладно. Ладно, старина Оккам. Мы посмотрим -- кто из нас беспомощен...
     Он скоренько разделался с  проверкой. Уим и Стоник как  раз вернулись в
рубку.  У   них  были  сосредоточенные,   отрешенные  лица.  Уим,  сутулясь,
прогрохотал башмаками к своему креслу, сел, и Хайдаров на секунду увидел то,
что  было до поры вытеснено из его сознания --  бархатную, небывалую черноту
по всем  экранам. Она подчеркивалась проблесками стояночных огней и резкими,
пронзительными вспышками аварийных сигналов, монотонно отбивающих "СОС". При
каждом знаке по краям экранов пробегали бледно-голубые полосы.
     Командир  обвел   глазами  рубку  --  как-то  боком,  мельком   зацепив
Хайдарова, и заговорил:
     --  Экипаж,  внимание. Даю расписание постов  при запуске капсулы номер
два на тросе, с проводной связью. Первый пост --  Юнссон, в шлюзовой камере,
отдает с лебедки трос и кабель. Второй пост...
     "Не успел!" -- мысленно метнулся Хайдаров,  Юнссон остался  в  шлюзовой
камере, которую уже  вакуумировали --  остался  фактически  вне корабля.  Из
камеры  волновая  связь  невозможна. Ах ты черт...  Приказать ему подключить
мозговые датчики к разъему? Не сумеет работать, не хватит длины контрольного
кабеля. Разъем для  кабеля -- у самой  двери,  а  лебедка  в другом  углу...
М-да!. Ах ты черт! Отменить приказ Уима, поставить Тиля на другой  пост? Это
уже чрезвычайное происшествие, -- отмена оперативного приказа командира... И
потеря драгоценного времени -- минут до сорока.
     Создалась как раз та ситуация, о которой ему толковал Марсель Жермен --
при  первом их  разговоре, здесь,  в  рубке...  Самое трудное решение  -- не
допустить человека к работе без достаточных оснований. А у Хайдарова не было
никаких оснований. Он даже не был куратором Юнссона.
     Шерна был его куратором...
     Позже Хайдаров  понял, что Оккам  все-таки переиграл его. Сначала навел
на мысль, а потом сбил с толку, --  когда показал на проверке столь  полное,
несколько даже придурковатое доверие к экипажу. Эта маленькая загадка лишила
Николая необходимой самоуверенности. Почему компьютер демонстрирует доверие,
если экипаж  поставил себя и пассажиров на край  гибели? Это не укладывается
ни  в  какую логику --  ни человеческую, ни  машинную. Все поведение  Оккама
становилось сомнительным,  и,  конечно  уж, делались  зыбкими и  ненадежными
психологические построения Хайдарова,  в  которых Оккам был основным звеном.
Да  еще  фокус с  лампочками-"пчелками",  нагло  демонстрирующими  недоверие
Оккама.
     И Хайдаров выслушал задание: "Вести общее наблюдение",  сказал  "Есть",
спрятал на место катушку. Командир скомандовал:
     -- Внимание, старт капсуле...
     -- Есть старт... Есть... Есть... -- ответили голоса.
     Капсула пошла в неведомое. Управляли ею трое. Тильберт Юнссон следил за
ходом троса  из шлюзовой, превратившейся  после отшвартовки капсулы  в некое
подобие пещеры  -- люк причала остался открытым в  космос,  чтобы пропускать
трос  и кабель. Киоси Такэда  управлял  лебедкой из промежуточного тамбура и
был готов в  любую секунду  придти  на помощь Тилю. Албакай  вел капсулу  на
дистанционном управлении, -- из инженерного отсека.
     Через несколько секунд после старта, когда чернотою был  съеден веничек
рыжего  газа,  торчащий  из малого  двигателя  капсулы,  послышались  первые
доклады. Юнссон: "Капсула идет ровно", затем Такэда: "Кабель на глаз отходит
по радиусу", затем Албакая:  "По  приборам кабель  прямой, потравлено десять
метров, тяга пять тысяч граммов". Уйм спросил:
     -- Юнссон, сколько потравили?
     Пауза. Юнссон кашлянул и бойко ответил:
     -- Боюсь, пропустил марку. Тринадцать или восемнадцать метров.
     -- Прошу быть внимательней, -- сказал Уим.
     Шло  медленное   время.  Его   течение  задавалось  тросом  --  двойной
оранжево-белой   полоской,  пересекающей   по   диагонали   средний   сектор
траверсного  экрана.  Белая  полоска  --  кабель,  оранжевая  --  трос.  Они
монотонно раскачивались.  Вдоль них  ползли белые,  менее яркие, чем кабель,
перевязки. Каждые пятнадцать секунд перевязка выползала  на экран  слева,  и
спустя три с половиной секунды исчезала справа, скрываясь в черноте. Лебедка
разматывала  трос  со  скоростью  двадцать  метров  в минуту, перевязки были
устроены каждые  пять  метров.  Провожая  глазами  очередной  узел, Хайдаров
думал,  что  Уим  и  Такэда  подготовили  все  с  немыслимой  быстротой   --
состыковали  куски  кабеля,  навязали  сто сорок  перевязок  --  для  этого,
наверно,  и приглашали Марту Стоник, --  и намотали сложный линь  на барабан
лебедки... Постой, кабель-то  еще  надо было  вывести на скользящий контакт,
сообразил Хайдаров.  Иначе бы он закручивался -- ну и  ловкачи, когда же они
успели! Ловкачи, любая работа у них путем -- если не считать Оккама...
     Так  прошло  полчаса.  Диагональная  полоса  на  левом  траверсе  стала
привычной,  и  теперь  все  в рубке  смотрели на овальный  экран  Оккама,  к
которому были подключены объективы  капсулы.  От непрерывного,  безнадежного
наблюдения за чернотою, за ничем, глаза Хайдарова заслезились. Он словно  бы
захотел спать. На экране  не было  ничего. Даже помех. Черным-черно,  словно
Николай ослеп и давно живет в темноте и привык к ней.
     ...  Он вздрогнул.  Албакай доложил: "Кабель  весь". Это  было  сказано
тревожно, не  так, как  инженер  докладывал  предыдущие тридцать пять минут.
Стоник возразила Албакаю:
     -- Осталось две перевязи, десять метров.
     -- Юнссон, сколько на барабане? -- спросил Уим.
     Пауза, и сейчас же несколько голосов. Албакай: "Двигатели переложены на
тормоз!", Такэда: "Тиль, отвечай!", и спокойно-насмешливый тенор Юнссона:
     -- Отставить... Я в капсуле. Взял управление на себя.
     Затем Такэда:
     -- Юнссона в шлюзовой нет!

     Хайдаров обмер. О, это тягостное ощущение  непоправимой  ошибки! Время,
которого не вернешь, движение, которого теперь не сделаешь! Двинуть  бы тебя
по башке, по дурацкой башке,  которой ты имеешь  наглость  гордиться! Но Уйм
спокойно  повернул  голову  --  взглянул на  Хайдарова.  Николай  машинально
подставил ухо. "Оккам?" -- шепнул командир. Хайдаров кивнул. "Отключим его?"
-- "Не надо. Я проверял, -- шепнул Хайдаров.-- Сейчас проверю Тиля".
     Из  рубки  поспешно  выбирались  люди. Воистину, это было  чрезвычайное
происшествие!  Тильберт Юнссон не мог  попасть в капсулу. Во-первых,  ее люк
был законтрен "траверсой безопасности", снять которую мог только Оккам -- по
приказу командира. Во-вторых,  расконтренный люк  тоже  нельзя было открыть,
потому что в  шлюзовой камере был вакуум, а  в капсуле -- полное давление, и
крышку люка  вмяло в горловину этим давлением с силой в полторы тонны. Чтобы
все-таки открыть крышку, надо было сравнять давление. То есть удалить воздух
из  капсулы, а  сделать  это мог  только Оккам.  Тот  же Оккам. И сделать  в
единственный момент -- при  откачке шлюзовой. В  другое время был  бы слышен
свист воздуха.
     Вот в чем штука. Юнссон ничего не предпринимал. Он Даже не мог говорить
с Оккамом  -- не имел пароля. Инициатива принадлежала  машине. Оккам увидел,
что  Тиль остается в  шлюзовой один, откачал капсулу и приглашающе приоткрыл
люк.  Входи...  И Юнссон  пошел,  уже самостоятельно задраил  люк, и  вот --
болтается на конце троса, в ледяной черноте НО.
     Все же чутье у меня есть,  с мрачным удовлетворением  подумал Хайдаров.
Ай да Оккам. Ай да  Юнссон. Выдали спектакль -- что ваши "Белки в колесе"! И
-- слово вам даю -- пират на этом не успокоится...
     Пират заговорил.
     -- Грант,  Грант... Кабель весь, но  трос не кончился. На  барабане еще
двести метров... Ты слышишь меня, Грант?
     -- Да, слышу.
     --  Я  чую,  еще сотня метров,  и  будет просвет.  Ровно бы светлеет на
продолжении  радиуса. Ты слышишь, Грант? Разреши, я  оборву  кабель и  пойду
дальше?
     -- Да, я слышу, -- сказал Уим и кивнул Хайдарову.
     Николай распорядился:
     -- Прошу дать капсулу на монитор. Голосовую  связь с Юнссоном -- на мои
телефоны, -- он включил ларингофон. -- Юнссон, это я, Хайдаров...
     В рубке  произошло  мгновенное, сосредоточенно-суетливое  движение.  На
коленях Хайдарова очутилась  коробка монитора, с  освещенным уже экраном  --
лицо Юнссона, прикрытое, как  вуалью,  отражениями приборных  шкал на шлеме.
Скафандр его был надут -- действительно, в капсуле вакуум.  Лицо отрешенное,
но спокойное. Ах вы душечка моя, Тиль, яростно подумал Николай.
     --  Ты  меня видишь,  Юнссон? (Голова  кивнула колпаком).  Я говорю  по
кураторскому каналу. Нас никто не  слышит. Подключи скафандр  по регламенту,
включи датчики мозга. Исполняй...
     Юнссон  сидел  неподвижно.  Не   изменяя  позы  и  выражения  лица,  он
исхитрился  изобразить непоколебимое упрямство. Выразительный же вы мужчина,
подумал Хайдаров.
     -- Ты был, когда ударило Филипа, -- прошептал он. -- Был. Ты действовал
бессознательно.  Это бывает.  Когда  ты  очнулся,  люк  в кают-компанию  уже
захлопнулся.  Ты  хотел  вернуться,  но  люк  был  закрыт.  Ты  не  виноват.
Подключайся. Я должен тебя проверить. Подключайся, старина...
     --  Теперь  все равно,  --  сказал Юнссон.  --  Нечего  проверять. Я  в
порядке.
     --  Ну,  если твои пиратские фокусы  считать  порядком... -- миролюбиво
сказал Хайдаров, -- тогда конечно... Но без проверки ты не пойдешь дальше.
     Юнссон с полминуты сидел  молча. В корабле  никто не дышал.  Вдруг Тиль
наклонился к объективу, и Хайдаров увидел, что он улыбается.
     -- Николушка, пойду.  Оборву ваш поводок --  настолько-то  я в порядке.
Козыри у меня.
     -- А хочешь -- докажу, что ты не в порядке?
     --  Потому  что забрался в  капсулу? -- Юнссон пренебрежительно  махнул
перчаткой.
     -- А вовсе нет, -- сказал Хайдаров. -- Забрался ты ловко. Доказать?
     -- Докажи.
     -- Тогда подключишь датчики?
     -- Предположим.
     -- Ну слушай. Рвать трос" надо было сразу, без тары-бары.
     -- Что?
     -- А то,  что  плохо соображаешь, Тиль.  Пока ты  беседовал, Албакай  и
Бутенко вошли  в шлюзовую, а  Киоси  начал вирать лебедку...  Поздно, говорю
тебе!
     Инженер и врач еще надевали скафандры, а  Такэда выбирал слабину троса,
но это было  неважно -- Юнссон понял, что оборвать трос ему  не дадут. Чтобы
проделать такую штуку, надо вернуться метров на пятьдесят к кораблю, ослабив
этим  трос, а затем рвануть на полной тяге,  с разгона. Но теперь  Такэда не
даст ослабить трос. Лебедка сумеет выбирать  слабину быстрее, чем капсула ее
создаст.
     Юнссон опустил  руку, протянутую к  секторам тяги. Конечно, он был не в
себе,  но  цель-то у  него  была  благая  --  выбраться из  черноты и спасти
корабль. Так рассчитывал Хайдаров, и не ошибся. Юнссон послушался. Беззвучно
шевеля  губами, он  стал  подключать скафандр  к  системе капсулы: приточный
шланг,  отводящий  шланг,   энергопитание,  контрольный  кабель.  В  надутом
скафандре это сделать нелегко. Хайдаров терпеливо ждал. Готовился  к сеансу,
пустив мысли  на самотек, и никак не удавалось сообразить -- правильно ли он
делает, принуждая Тиля к проверке. С проверкой, или без нее, придется давать
Тилю серпанин. Адское снадобье. По сравнению с ним тригразин, инъецированный
Уйму --  мятная  конфетка... А ты не  рассуждай,  сказал  он себе.  Серпанин
нельзя  давать без предварительной проверки мозга -- не-льзя, и точка. И  не
рассуждай.
     Юнссон подключил последний  кабель.  Стюард-автомат капсулы  сейчас  же
наполнил  ее  воздухом  --  на экране  было  видно,  что  серебристый  чехол
скафандра  сжался на Юнссоне,  обтянул  плечи. Тем  временем рядом  с первым
монитором: поместили второй, от Оккама, для кривых мозга, и на нем вспыхнула
бессильная и бесшумная гроза сознания Тильберта Юнссона, подсознания и всего
остального.  Николай мужественно  потянул  монитор  к  себе  --  с  чувством
отчаяния. Четвертый  сеанс  за  три часа.  И после  сеанса  не будет времени
отдохнуть, о великий космос...
     ...  Отодвигая от себя  монитор, он  не рассчитал  движения --  плоская
тяжелая  коробка  полетела  в  экраны,  дернула кабель  и рванулась обратно.
Невесомость...  Кто-то перехватил монитор.  Кто-то --  кажется, Сперантов --
подсунул Хайдарову термос с горячим кофе. Николай заставил "себя сделать три
глотка. Его здорово трясло, не столько от усталости, сколько от сострадания.
Бедняга Тиль. Тяжела расплата за  тайную ненависть... Конечно, серпанин. Это
--  сейчас. Но как быть  с тобою дальше?  Да, надо  же устроить  консилиум с
Жерменом...
     Корабельный  куратор сидел рядом. Он  еще  смотрел кривые. Многоцветное
страдание