немедленно.  Но  --   "размерен   распорядок
действий, и определен  конец  пути"... Каждый, и он тоже,  обязан  проиграть
свою роль, и в том почерпнуть удовлетворение. Забавно, что он тоже...
     Куратору Хайдарову отвечал корабельный куратор, Марсель Жермен:
     --  Дорогой  Никола. Вино уже налито, не правда ли?  О расследовании на
Земле  мм, как ты можешь  догадаться,  уже  говорили.  Мы  его  отвергли. По
техническим  и  этическим  причинам.  Технически  трудно  будет  обследовать
пассажиров на Земле. Значительная часть пассажиров следует транзитом дальше.
На  Джуп,  к  примеру.  Двое  идут  ловить  астероиды...  Ты  же  понимаешь,
экспедицию на  Юпитер не откладывают. Вот что еще важней: перенеся следствие
на Землю, мы подвергнем пассажиров  бесчестию подозрения.  Себя -- бесчестию
некомпетентности.  Упустили.  Не  сумели  справиться.   Экипаж  на  это   не
согласится.
     Хайдаров кивнул.
     --  Не  согласитесь,  значит  не  согласитесь.  Подумаем,  как ускорить
расследование.  Почему  бы не  спросить  у  пассажиров  прямо --  кто был  в
кают-компании?
     Тогда заговорил командир.
     -- Пассажирская  инструкция  предписывает пассажирам сообщать экипажу о
каждом  происшествии, причем сомнение  должно толковаться, как наличие факта
происшествия.
     Не удивлюсь,  если  он держит  в голове оба  тома "Корабельного свода",
подумал Хайдаров.
     --  Здесь нет  аутсайдеров, --  продолжал  Уим.  --  Здесь  космический
персонал. Знание правил и  традиций, навыки. чувство локтя у моих пассажиров
--  неизмеримо  выше, чем  у  тех  людей, для  которых составлен  катехизис.
Пассажирская инструкция.  --  Он  сделал  острое,  внезапное  движение  всем
корпусом, -- Куратор! Я не мог оскорбить шестьдесят своих коллег-подозрением
в  бесчестии  и предательстве.  --  Он вытянул  руку. --  У меня язык бы  не
повернулся.
     --  Шестьдесят  и  не требуется, --флегматично  возразил  Хайдаров.  --
Субъект,  о  котором   идет  речь,  вернулся  в   каюту  через  нижний  люк.
Следовательно,  его каюта в четвертом ярусе? Ведь  путь  дальше вниз --  люк
между четвертым и пятым -- был уже перекрыт, не так ли?
     Сверху ответил Албакай.
     -- Перекрыт.
     -- А сколько кают в четвертом?
     -- Пятнадцать, -- сказал Бутенко.
     --  Из шестидесяти  пяти,  -- сказал  Хайдаров.  -- Конечно, от  вашего
внимания не  ускользнула еще  одна деталь.  В момент аварии  вне своих  кают
находились пять  пассажиров. Номера... Тридцать четвертый -- Линк,  тридцать
седьмой -- Гльданский, сорок первый -- Томас, сорок второй -- Стоник. Все из
четвертого яруса. Я не ошибаюсь?
     --  Так есть,  --  сказал  Бутенко. -- Ярус содержит каюты  с  тридцать
четвертой по сорок восьмую включительно.
     --  Пятый, Савельев,  -- из первого яруса, --  сказал  Хайдаров.  -- Он
будто бы вне подозрении, однако... Что  скажет экипаж, если я  предложу  для
начала  вызвать  этих  пятерых  пассажиров? --  и  он посмотрел  на  всех по
очереди.
     Уим хмуро улыбнулся -- сверкнули зубы, нос еще сильней приплюснулся, но
глаза  глядели  пристально-печально.  Краснов  и  Жермен   кивнули.  Бутенко
проговорил: "Так  можно..."  Такэда, глядя в пол, сказал: "Делать нечего. Ты
-- специалист, куратор". Албакай почти демонстративно отвернулся от экрана.
     Да-да,  все  вернулось  на круги  своя,  сценарий  разыгрывался дальше,
разыгрывался плавно. Экипаж,  мол, не вправе подвергнуть пассажиров допросу,
но куратор Хайдаров, старший специалист ИКП,  член  Совета космокураторов --
он  имеет право на  все: Сценарий разыгрывался,  но Хайдарову чем дальше тем
больше хотелось кончить эту игру, высадить пассажиров, вернуть  их  к земной
безопасности, на которую они, черт побери, имеют право...
     Он мог еще раз обратиться к экипажу с увещеванием. Объяснять еще и еще,
что  они  вместе  с  водою выплескивают ребенка.  Что  чувство  чести  -- не
безупречный  пробный камень для поведения. Что есть эн кодексов  чести и  эн
взглядов  на  каждый  поступок.  С  точки  зрения  земного жителя  преступно
рисковать пассажирами  во имя их чести -- вопреки  даже  собственному мнению
пассажиров. Вопреки разумному опасению, что в космосе неизвестный трус может
натворить совершенно страшные дела...
     -- Пока куратор размышляет, -- сказал Жермен, -- взгляни-ка на кормовой
экран. Лев Иванович... Во-он, за маяком...
     Штурман  поднялся с  места. Хайдаров  рассеянно следил за  ним. Чувство
чести!  В  нем-то и  заковыка.  Если смотреть  на  дело объективно, куратору
Хайдарову  было  бы   на  руку,  чтобы  следствие  затянулось,  а  пассажиры
подвергались  опасности.   Всей  Космической  службе   это   было  на  руку.
Несомненно, несомненно! Поэтому Директор и послал его, а не Смирнова, Ранке,
или кого угодно -- директор тоже психолог, и знает Хайдарова, и рассчитывает
на его чувство масштаба. Ведь в космосе заняты сотни тысяч человек, в космос
вкладывается  половина планетного  дохода,  и давно пора  вложить  настоящие
средства в психологический контроль, вести его;  как на Земле -- непрерывно"
всеохватывающе,  с  активным  воздействием  на  психику,  с  системой машин,
скользящими  критериями,  -- как на Земле, и еще более  тщательно. В космосе
это нужней, и вот вам очевидное доказательство -- гипертрофированная реакция
космонавтов  на  единичный  проступок,  члена  корпорации,  и  результат  --
шестьдесят пять человек в космосе  без необходимости... Реакция,  угрожающая
более серьезными бедствиями, чем сам проступок... Примерно так и выступил бы
директор на Совете Межплатранса. Нужны миллиарды? Что из того -- у Земли они
есть!.. Чтобы придти  к решительным результатам, желательным  директору ИКП,
надо было следствие  сорвать.  Или  затянуть  до безобразия. "На  это  он  и
рассчитывал,  Маккиавели, -- беззлобно подумал  Хайдаров. -- Не выйдет...  У
меня тоже гипертрофированный стандарт чести..."
     -- ... Не  узнаю, -- говорил Краснов. -- Раньше такого  не  было. Разве
новый телескоп подвесили...
     -- Телескоп,  у  маяка?--  командир  тоже поднялся и  стал  смотреть на
экран. -- Реестр запрашивал, Марсель? Запроси...
     Жермен  сказал  "Есть",  и  сверху  донесся  писк позывных  --  Албакай
соединился с центральной диспетчерской Межплатранса.
     --  В  самом  деле,  чиф,  мало ли здесь  понавешали за два  месяца, --
примирительно сказал Краснов. -- Телескоп, конечно...
     -- Вот и запросим, -- сказал Уим. --Итак, куратор? -- Вызываем четверых
пассажиров?
     -- Пятерых. Всех,  кто  был вне кают. Но я, повторяю, остаюсь при своем
мнении. Ладно. Выделяйте помещение, начнем, -- сказал Хайдаров,
     В конце концов,  так будут волки сыты и овцы целы, подумал он. Директор
получит Повод для нажима на Межплатранс, экипаж найдет предателя, а я...
     Я буду козлом отпущения. Экие у  тебя зоологические сравнения, Николай,
тебе зоопсихологией бы заняться, подумал он и пошел за Уимом.
     Командир провел  его  через кают-компанию в свою каюту.  Только  в  ней
можно  было  разместиться вдвоем. Уим откатил дверь, взглянул  на. Хайдарова
внимательными, несколько воспаленными глазами, и ушел.
     Хайдаров  прошелся по пустой кают-компании. Он был недоволен  собой,  и
как всегда в таком состоянии, его  захлестывала тревога,  которая --  врачу,
исцелися сам,  --  мешала ему, как всякому астеничному обывателю.  Причины и
следствия,  тревога   направила  его   мысли  к   Инге,  ласковой,  веселой,
ласково-ненадежной, к которой он слишком привязался.
     Он передернул  плечами, вздохнул, постоял над местом, где нашли Шерну и
решительно двинулся в каюту. В тесноте его голос прозвучал Глухо.
     --  Оккам!  Николай. Пригласи  в  каюту номер три  семнадцать пассажира
тринадцать.
     --  Николай,  я  Оккам.  Пассажир   тринадцать,  Константин   Савельев,
подтверди.
     -- Подтверждаю, конец.
     Он  присел  на  командирскую  койку.  Над  его головой,  почти  касаясь
затылка,  висел   распяленный   под   потолком   скафандр,  такой  же,   как
пассажирский, только с оранжевым диском на груди. Скафандр был вмонтирован в
аварийный  колпак,  опускающийся  на койку  при  разгерметизации  каюты. Все
вместе выглядело  гробом, перевернутым и подвешенным  к потолку. Впечатление
портили  лишь весело растопыренные рукава  скафандра.  Обычно  к этой  штуке
привыкают и перестают ее замечать -- вроде бы перестают -- но первый симптом
неблагополучия  у  пассажиров  всегда одинаков:  попытка  снять  скафандр  с
аварийного  колпака  и  убрать  подальше.  Хайдаров  брезгливо посмотрел  на
"гроб", пожал плечами.  Совет кураторов безуспешно добивался, чтобы инженеры
затянули  скафандр шторками,  избавив  пассажиров  от отрицательных  эмоций.
Инженеры резонно возражали, что каждая лишняя  деталь в системе безопасности
недопустима. Что будет, если шторка вовремя не откроется?..
     Каюта  командира  была  чуть  шире  остальных  --  за  счет  переборки,
отодвинутой  на  двадцать-тридцать сантиметров в  кают-компанию.  В  широкую
часть  каюты  конструкторам  удалось  втиснуть  кресло,  а  изголовье  койки
отгородить  от  двери шкафчиком.  В  ногах, на  броневой  стене,  помещались
репитеры основных ходовых приборов. Каюта была безукоризненно чистой, словно
бы покрытой тончайшим  слоем  лака,  только клавиш диктофонного  бортжурнала
выглядел потертым. Тонко, торопливо посвистывал динамик радиомаяка.
     -- ... Приветствую вас, куратор!
     Пассажир номер  тринадцать, Константин  Савельев, главный врач-диетолог
Марса. Хайдаров почувствовал, что его лицо само  собой расплывается в улыбку
-- диетолог  оказался  живым воплощением  своей  профессии.  Он  был  румян,
белорозов, щеки  его  походили  на  пончики,  а  пухлые  губы складывались в
трубочку, словно он  снимал  пробу со  сладкого блюда.  Кивая и улыбаясь, он
уютно устроился в  кресле и приготовился слушать. Ну и хитрый мужичок! Можно
подумать,  что  в  корабле  постоянно возникают кураторы  со  значками члена
Совета, и Савельев уже попривык с ними толковать  о том, о сем, а когда не о
чем говорить,  то и помалкивать... Да, диетолог никак не мог быть "субъектом
"Х",  зато наверняка  был сплетником. Уютным таким,  всеми  любимым: " А  вы
слышали, коллега? На борту гость, представьте себе!"  Напрасно я его вызвал,
думал. Хайдаров, приятно улыбаясь. Ну и пончик. Он сказал:
     -- На борту  "Мадагаскара" происшествие -- метеорная атака.  Об этом вы
осведомлены. Имело место нарушение пассажирской инструкции...
     -- Ай-ай-ай! -- пропел Савельев. -- Какое безобразие!
     И  на  Хайдарова  пахнуло ванилью. И  тут же выяснилось,  что Савельев,
будучи врачом -- космическим врачом! -- с многолетним стажем, безукоризненно
соблюдает  требования  инструкции. Он  привык следить за  своим здоровьем, и
посему регулярно производит небольшой  моцион в башмаках-утяжелителях, очень
советую,  коллега, знаете ли, влияние ослабленной гравитации на организм  до
сих  пор  не раскрыто  полностью.  Да-э-э... Тридцать кругов  по коридору --
неутомительно и  достаточно. Да-э-э... Итак он делал двадцать третий круг, и
прозвучал тревожный сигнал, по которому  следовало лечь в  амортизаторы, что
он и  выполнил неукоснительно... Да, К сожалению, атака застала  его  еще  в
коридоре, он открывал  дверь  своей каюты... Что? В коридоре никого не было,
ни-ко-го.  Вот  выйдя на  прогулку,  он встретил  доктора Шерну  -- конечно,
куратор  знает его --  известный, известный  человек,  главный  космокуратор
станции  Марс-2...  Приятнейший   человек!  Последнее  время  --   несколько
замкнутый. Всегда  в одиночестве. Они обменялись  парой слов, и доктор Шерна
удалился. Кажется,  он спешил. Когда  это было?  Д-э-э,  минут  за десять до
метеорной атаки...
     Когда Савельев покинул каюту, он  знал  не  больше,  чем до разговора с
Хайдаровым,  но   его   бледно-голубые  глазки  сияли   огнем  бескорыстного
любопытства.  Вентиляторы боролись с запахом сдобы  повышенной калорийности.
Хайдаров  вызвал  следующего  --  Марту  Стоник. Вот  и  верь  свидетельским
показаниям -- Шерна оказался "несколько замкнутым"...
     Марта  Стоник  вошла  с  надменно  вздернутой  головой.  Поздоровалась,
швырнув два пальца к козырьку каски --  ладонью наружу. Комбинезон сидел  на
ней, как  влитой. Он был склеен из какого-то особенного материала, мягкого и
уютного  на  вид.   Экая  малютка,  подумал   Хайдаров.  сантиметров...  сто
шестьдесят. Возраст определить трудно --  не меньше двадцати пяти. не больше
сорока.  Губы юношеские,  руки-детские,  с  глазами  что-то  неясно.  Глаза,
скользнув  по  Хайдарову, уперлись  в  оранжевую  стенку шкафчика  с  личным
оружием командира и в них, мелькало. Что-то с ней нехорошо, подумал Хайдаров
и   напомнил  себе,  что   здесь   он   следователь,   и   надо   отодвинуть
сострадательность и добропомощность... "Да что с тобою сегодня, -- сказал он
себе,-- ты Куратор, и оставайся им. С ней что-то  происходит скверное. Какое
интересное лицо --  не  греческое, как можно  бы ожидать по  фамилий, скорее
египетское, коптское. Оно было бы  красивым, если бы не  мрачность -- обрати
внимание, не сиюминутная мрачность, а постоянная, характерологическая...  Да
что она там увидела, на этом шкафчике?"
     Пассажирка взглянула, наконец, на него:
     -- Представляться не нужно, надеюсь?
     -- Давайте проверим, --  сказал Хайдаров. -- Вы -- доктор Марта Стоник.
Физик?
     --   Химфизик,  специалистка  по   ударным   волнам.  Институт   Систем
Жизнеобеспечения, Луна-Северная.
     -- Полетите вы с Марса.
     -- Тонко подмечено, -- сказала Марта Стоник,
     -- Летали на испытания систем? Всегда завидовал вашей службе...
     -- Ах, вот так... Я всегда завидовала вашей.
     -- Почему?
     -- Э, сначала вы объясните, почему.
     --  Пожалуйста,  --  сказал Хайдаров. --  Я делю цели  на  первичные  и
вторичные. Вот, скажем, наша служба. Мы...
     -- Пастыри, -- сказала Марта Стоник.
     Я,  знаете, побаиваюсь Теологических выражений. Но пусть будут пастыри.
Овцам  прежде всего необходимы пастбища, водопои.  Овчарни,  а потом  уже --
пастухи. Вы даете пастбища, вы -- необходимы. А мы-третий эшелон.
     -- О Господи! И это говорит психолог!
     -- Очень понимаю, -- с  удовольствием согласился Хайдаров. -- Нисколько
не спорю,  все  изложенное  могло быть изложено  в  семнадцатом  столетни. В
девятнадцатом   --  наверняка.   Но  каждый   имеет  право   на  собственные
заблуждения,  не правда ли? Я заблуждаюсь, и  знаю это, и  мало того -- буду
упорствовать в своих заблуждениях до конца.
     -- Любопытно, -- сказала пассажирка.
     -- Да  что вы,  ничего любопытного,-- сказал Хайдаров. --  Моя основная
цель --  быть адекватным моим обязанностям.  Для  этого  я  должен  любить и
почитать  вас.  И  я стараюсь любить  и почитать все вам принадлежащее, даже
ваши профессии.
     Пассажирка щелкнула пальцами  и засмеялась. В каюте  было  темновато, и
она наклонилась, чтобы разобрать надпись на значке.
     -- "Николай  Хайдаров", --  прочла  она.-- Ладно.  Можете называть меня
Мартой. Это вы каждому пациенту рассказываете? Насчет любви и почитания?
     -- Каждой  пациентке,--  протяжно сказал  Хайдаров.  -- Иногда  подношу
цветы.
     --  Простите,--  сказала  Марта Стоник.  -- Язык мой -- враг мой. О чем
будем разговаривать?
     -- О пристрастиях. Почему все-таки вы завидуете нашей профессии?
     -- Власть. Кураторы для меня -- олицетворение власти.
     -- А, снова пастыри и овцы...-- сказал Хайдаров.
     Он не стал объяснять, что власть --  космического психолога в частности
-- существует лишь  тогда, когда есть две стороны. Готовая ее  осуществить и
готовая  ее  признать. Что  в  XXI  веке  немного  найдется  властолюбцев  и
почитателей власти,  а поэтому  они подозрительны для  психолога, как  люди,
отступающие от нормы. Ему уже было ясно, что властная, резкая и  самолюбивая
женщина вряд ли могла быть "субъектом X".  Скорее, оказавшись один на один с
раненым, она бы голову  сложила, но его бы вытащила из аварийного отсека, --
не только  из  человеколюбия и  чувства  долга.  Ведь  Шерна был  огромный и
здоровенный мужчина, а она -- маленькая  и слабая. Вытащив его. Марта лучшим
образом удовлетворила бы свое самолюбие.
     -- Вы возвращаетесь в свой Институт, на Луну? -- спросил он.
     -- Да.
     -- Скоро ли у вас отпуск?
     -- Я только что  из отпуска. Но в чем  дело,  куратор? Вы лучше скажите
прямо, что вас интересует.
     -- Пожалуйста. Где вы были в момент метеорной атаки?
     -- Ах, вот так... -- сказала пассажирка. -- Вы из Института космических
психологов? Что за дело ИКП до метеорных атак и прочей прозы?
     -- Я говорю с вами от имени экипажа.
     -- Экипаж... Ах, вот так. Чем же интересуется экипаж: метеорной атакой,
или мною?
     -- Вами.
     -- Тогда я отказываюсь говорить.
     -- Простите, -- смиренно проговорил Хайдаров. -- Я думал, вы знаете. Во
время атаки смертельно ранен человек.
     -- Кто?!
     -- Филип Шерна.
     --   Какое  несчастье,--  с   едва  скрытым  облегчением   пробормотала
пассажирка. -- Теперь я понимаю. Он безнадежен?
     Хайдаров   рассказал  то,   что  знал:  тело  заморозили  только  через
двенадцать минут  после  клинической,  смерти,  и в  малой ракете-контейнере
отправили  на  Землю.  Смогут  ли там  оживить  -- неизвестно. Судовой  врач
полагает, что шансов нет.
     --  Жаль его,  -- сказала  Марта.  --  Я была едва  знакома с  ним. Мне
говорили -- он выдающийся человек.
     Николай  всмотрелся  в ее лицо и перевел взгляд на шкалу акселерометра.
Первые  три, цифры -- 0, 11 -- ярко и  неподвижно  сияли в темноте окошечка.
Корабль неслышимо  плыл  по  Корабельной  орбите, чуть  вытянутому  эллипсу,
увешанному  маяками  --  по.  темной  дороге  длиной  в  сто тридцать  тысяч
километров,  которую он пробегай за двадцать четыре часа, оставаясь при этом
как бы на месте, в зените западного побережья Африки, и если там сейчас была
ночь  и облака не застлали  небо, то Люди, подняв глаза, могли Видеть яркую,
медленно  мигающую  звезду,--  корабль  вертелся   вокруг   центра  тяжести,
поддерживая ускорение  с точностью до  одной сотой земной  силы тяготения, о
чем  и  свидетельствовал акселерометр.  Ноль  одиннадцать и  что-то  еще  --
четвертая и пятая цифры все время, менялись, особенно пятая, она в неистовой
спешке стремилась сообщить о каждой десятитысячной доле "же", она отзывалась
на  каждый  шаг  вахтенного  штурмана в  третьем уровне рубки,  на  движение
пневматического лифта, поднимающего  из  кладовой завтрак для пассажиров,  и
совсем,  уже  с  безумной скоростью,  так что  цифры сливались  в  мерцающий
голубой  прямоугольник,  пыталась  успеть  при  включениях  корректировочных
двигателей.
     Глядя на акселерометр, Хайдаров спросил:
     -- Иными словами, Шерна вам не нравился?
     Она спокойно уточнила:
     --  Не понравился. Я видела его в кают-компании, счетом  три  раза. Или
четыре.
     Редкий случай, -- сказал Хайдаров,-- Филипа все любили..
     --  Именно,  куратор.  Поэтому  он не понравился  мне. Профессиональный
обаятель, стрелок-без-промаха... Вас шокирует мой непочтительный тон?
     Хайдаров пожал  плечами. Он и  сам недолюбливал  Филипа. Куратор должен
быть обаятельным --  но в меру. Личность его должна  быть концентрированной,
как  химикат. Без воды. Демонстрироваться  могут лишь те качества,  которые.
повышают доверие к личности куратора. А Шерна был артистичен, шумлив -- душа
общества  -- и в нем было  что-то мушкетерское или  флибустьерское,  каска и
полускафандр  сидели на нем, как широкополая шляпа и кафтан  с кружевами. Он
был пышен.  Бедняга Филип, подумал  Хайдаров.  Я  недолюбливал тебя, но твоя
гибель  оставит во мне зарубку. Ты был  слишком красив и пышен, смерть не по
тебе.
     --  То есть  вам Шерна не показался замкнутым и надменным человеком? --
спросил он.
     -- Замкнутым -- ни в коем случа