массы покоя. Главный реактор,
вспомогательный реактор, дьявольски тонкие  магнитные  фокусировки ракет  --
отклонение пучка плазмы на доли градуса приводит к такому, что об этом лучше
не  думать"  А  еще   --   метеорный  пояс,  радиационные  зоны,   солнечные
протуберанцы, воронки, вспышки, выбросы.
     ...  Несколько минут  они сидели молча. Албакай -- спиной Хайдарову,  в
уставной позе  -- голова откинута на спинку кресла, лицо  обращено к пульту,
руки  лежат на поручне  клавиатуры. Над пультом светилась, как витраж, схема
"Мадагаскара"  в  продольном разрезе. Она  была  нанесена цветной печатью на
толстое матовое стекло, изогнутое по  форме  рубочной переборки. Стометровый
корабль аккуратно уложился в два метра -- вместе с пассажирами, реакторами и
дьявольскими  тонкостями.  За  концами   продольного  разреза  располагались
поперечные сечения,  "блины" в  просторечьи. Их было шесть, в том  числе два
сечения пассажирского  модуля  --  по первому  уровню,  в котором сейчас был
Хайдаров, и по третьему -- с кают-компанией.
     -- Разреши продолжать, куратор?
     -- Конечно, Албакай.
     -- Я сказал,  что клавиш аварийного воздухоснабжения был  завален!  Вот
здесь, --  Албакай притронулся к  "блину"  третьего уровня,  --здесь  играла
мигалка пробоя. Пробой не катастрофический, но и не слабый. Пассажирский люк
в четвертый уровень был еще открыт...
     -- Ствол "Б"?--спросил Хайдаров.
     -- Да. В кают-компании  оставался человек. Оккам  не  имел права отсечь
его  от четвертого  уровня. А дверь каюты командира  была  закрыта.  Куратор
Хайдаров,  я потерял еще несколько секунд: Заметался. Крикнул Марселю, чтобы
он открыл дверь своего отсека, за которой лежит командир. Вот эту, справа от
пульта  штурмана. Но при  аврале  двери нельзя  открыть  -- Оккам  блокирует
переборки...
     -- Прости, а что ты мог упустить за эти секунды?
     --  Вообще-то ничего,  Оккам  отлично  справился.  Я  видел,  что  течь
заделывается,  и  система  жизнеобеспечения  не затронута.  Через пять-шесть
секунд после удара  люк захлопнулся. Одновременно  я услышал  командира.  Он
спросил:  "Албакай?"  Я ответил: "Пробой.  Пятнадцатое  помещение. Опасности
нет". Я очень спешил -- Оккам хотел  говорить, и едва я сказал: "Оккам?", он
заговорил. Прослушаешь воспроизведение?
     -- Конечно.
     --  Оккам! Воспроизведи свой доклад инженеру  и  врачу  в ноль двадцать
ноль восемь, сегодня.
     -- Воспроизвожу, -- ответил голос  машины -- как всегда, звонкий тенор.
-- "Я  Оккам.  Метеорный  пробой,  вторая,  пятнадцать  пэ-эм.  В  аварийном
помещении пассажир номер семь,  агония. Агония. Пробой заделан,  течь триста
единиц, давление  под нормой: Ксаверы! Открываю  тебе путь через ствол "Б" в
пятнадцатое помещение". Албакай, здесь конец доклада.
     -- Ты слышал, Николай. Все это произошло за восемь секунд.
     -- И там был Шерна... -- сказал Хайдаров.
     -- Филип Шерна.
     -- Врач застал его живым?
     -- Не знаю. Я проводил регламент  аварийного  контроля. Вызвать доктора
Бутенко?
     -- Погоди, Албакай. Где он нашел Филипа?
     Инженер помедлил, словно  хотел возразить. Сказал: "У  самого ствола. У
люка "Б". Перед буфетной стойкой".
     -- Вот как, -- сказал Хайдаров.
     Ему вдруг стало  необходимо видеть  лицо Албакая. И тот почувствовал --
поднял руку  и повернул обзорное зеркало.  Грустные, угольно-черные  глаза с
желтыми белками смотрели на Николая из-под каски.
     -- Да. вот так куратор... Он лежал рядом с единственным отрытым люком.
     Хайдаров кивнул. Тот,  второй,  спрыгнул  в люк.  едва ли не переступив
через тело Шерны.
     "Дрянная история, -- с бессильным раздражением подумал Хайдаров. -- Что
за  нелепые совпадения! Время и  место совпали как нарочно, чтобы подозрение
пало на Уима. Дурацкая история... Не мог же он, черт побери, быть "субъектом
икс"...  Образцовый   командир.   Вице-президент  Ассоциации  судоводителей.
"Железный Грант".
     "А  если  все-таки --  он? -- спросил  себя  Хайдаров. --  Сейчас-то он
действует предосудительно -- задерживает пассажиров в космосе!.. А  ресурс у
него, небось, на исходе... Черт знает что... Какая нелепая история".
     Он решительно спросил:
     -- Так выходил Уим из каюты или нет?
     -- Выходил.
     -- Когда?
     -- После моего доклада.
     -- И первым увидел Шерну? -- понял Хайдаров. -- Он был в полускафандре?
     -- Грант всегда действует по инструкции, куратор.
     -- Врач подоспел позже?
     -- Может быть, на секунду-другую...
     -- Так... Что за нелепость! -- сказал Хайдаров!
     Он  сказал  это намеренно,  чтобы  сняться с пьедестала, на который его
поставили традиции космической службы, Неформальная -- традиционная --власть
психолога  достаточно велика. Значок члена Совета космокураторов увеличивает
ее  в эн раз. А  Хайдаров,  к  тому  же,  обладал  формальной  властью,  как
следователь... Не  хотел он этой власти. Любопытно, послушаются ли его, если
он  прикажет -- кончайте комедию, эвакуируйте пассажиров  немедленно, пускай
Межплатранс и Интеркосмос сами разбираются со своими. сотрудниками?
     Он знал, что не будет приказывать.
     Ибо  психологическая модель происшествия напрашивалась скверная. Именно
потому, что "Мадагаскаром" командует удачник, образцовый командир, "Железный
Грант", портреты  которого  разошлись  миллионным тиражом  после  знаменитой
спасаловки на Ио... Кстати,  тогда он тоже  рисковал  своими пассажирами, но
спас команду "Экзельсиора"...
     Да, вот какая модель: Шерна тоже был  удачник,  и  слава его гремела не
хуже, чем слава  Гранта Уима. И если  ревность к чужой  известности дошла до
ненависти.
     Минуту-другую  Хайдаров мысленно  созерцал  эту картину  -- с  грустным
удовлетворением хирурга, обнаружившего раковую опухоль. К  счастью,  картина
не  была  вполне  логичной,  внутренне  равновесной,  а  потому  поддавалась
проверке  --  корабельный  компьютер, эта  машина  со  средневековым именем,
обязана была сохранять  в памяти запись  токов  мозга всех членов команды на
всем протяжении аварийной ситуации.
     Сейчас проверим, подумал  Хайдаров.  Раздвоение, мучительные  колебания
между  ненавистью  и стандартом  --  между желанием уйти и чувством долга --
будут видны, как на ладони.
     -- Инженер, представь меня Оккаму, пожалуйста...
     -- Есть. Оккам, я Албакай. На борту -- новый член команды,  космический
куратор первого ранга Николай Хайдаров.
     В рампе  потолочного  экрана  вспыхнула оранжевая  лампочка-"пчелка" --
сигнал, что Оккам включил свой электронный глаз и рассматривает нового члена
команды. Неожиданно Оккам  ответил  просьбой: "Пожалуйста,  значок".  Обычно
этого  не требуется -- бортовые машины  верят экипажу на слово. Поставив  на
странном  факте  мысленное  нота-бене,  Хайдаров  поднялся  и приблизил свой
кураторский   значок  к  объективу.  Компьютер  проговорил:  "Зафиксировано.
Куратор Николай Хайдаров, член Совета космокураторов. Как обращаться?"
     -- Николай,  -- сказал Хайдаров, вынимая  из пульта комплект "эльф"  --
алые  наушники-шумогасители и  ларингофон.  Албакай  подчеркнуто-безразлично
повернулся к приборам тяги.
     -- Оккам, я Николай, -- Ларингофон ловил беззвучную вибрацию  голосовых
связок и передавал ее Оккаму. -- Кто был в кают-компании вместе с Шерной?
     -- Неопознанный человек, -- ответили наушники.
     -- Как это установлено?
     -- По биодатчикам и видеоканалу.
     -- Ты видел второго человека?
     -- Да.
     -- Почему не опознал?
     -- Плохая видимость. Туман.
     -- Какого он был роста?
     -- Сто восемьдесят тире двести сантиметров.
     Помнится, Уйм -- высокий, -- подумал Хайдаров.
     -- Цвет одежды? Значок?
     -- Неразличимы.
     -- Что он делал перед самой аварией?
     -- Не знаю.
     -- Почему?
     -- Видеоканал начал действовать через ноль пять секунды после...
     -- Достаточно, -- перебил Николай. -- Пассажир или член экипажа?
     -- Не знаю.
     -- Когда он покинул помещение?
     -- Через три-ноль две секунды после пробоя.
     -- Куда он ушел?
     -- Не знаю.
     -- Куда он мог уйти?
     -- В пассажирский уровень четыре. В камбуз. В каюту командира.
     -- Когда наступила клиническая смерть Шерны?
     -- Через четыре секунды после пробоя.
     -- Разве дверь каюты командира не была заблокирована?
     -- Не была заблокирована.
     -- Почему?
     -- Командир был в полускафандре.
     -- Открывались двери кают четвертого уровня после закрытия люка?
     -- Не фиксируется.
     -- Что делал неопознанный человек в момент включения видео?
     -- Стоял неподвижно.
     -- Где?
     -- Ориентировочно у двери камбуза.
     -- Что он делал потом?
     -- Стоял неподвижно  до момента  одна четыре секунды.  Затем  видимость
исчезла полностью.
     -- Какова разрешающая способность этого видеоканала?
     -- Пять линяй на сантиметр..
     Индикаторный  канал,  подумал   Хайдаров.  Действительно,  при   тумане
конденсации ничего не разглядишь... Человек видит в сотни раз лучше.
     -- Ты различал по видеоканалу Шерну?
     -- Да.
     -- Он двигался?
     -- Упал в момент одна две десятых секунды. Затем имел судороги.
     М-да... Раз уж Оккам  видел  судороги, то  человек, стоящий буквально в
трех  шагах...  Смягчающих  обстоятельств  нет  --  так,  кажется,  говорили
заправские следователи? Ладно, перестань тянуть, сказал себе Хайдаров. Делай
то", что Одолжен делать...
     И все-таки он тянул еще. Спросил, что делали  остальные  члены экипажа.
Узнал,   что   подвахтенные  --   Такэда,   Краснов   и   Бутенко.   были  в
заблокированных, каютах. Жермен и Албакай не могли покинуть рубку. Оставался
командир. И Хайдаров распорядился:
     -- Дай на  экран  Обобщенные кривые токов мозга  Гранта  Уима с момента
ноль. Продолжительность -- десять секунд.
     -- Момент ноль не фиксировался.
     Разумеется. подумал Хайдаров. Компьютер  записывает  биотоки экипажа  в
аварийных  ситуациях,  или  при индивидуальных  отклонениях.  Иначе  ему  не
хватило бы памяти, и вообще  ни к чему. Но Оккам  должен  --  учитывать наши
понятия о точности...
     -- Когда ты начал записи токов мозга?
     -- В момент ноль один восемь секунды.
     -- Дай на экран кривые, начиная е этого момент.
     -- Запрет. Здесь Албакай, -- сказал компьютер...
     Формально  он  был  прав.  Запись  биотоков предназначается только  для
кураторов. Однако, не дело компьютера указывать куратору, как ему поступать,
тем более, что на  экране не будет имени проверяемого, не  будет абсолютного
времени. Постороннему наблюдателю кривые ничего не скажут.
     Компьютер  наивно,  по-детски,  хитрил.  Он  не  хотел,  чтобы  куратор
проверял командира Уима.
     -- Я учитываю запрет. Дай запись.
     Экран озарился скомканной рваной радугой.  Семь  цветов -- в  сплошных;
пунктирных,  зубчатых  линиях,  густых  и  размытых  пятнах. Горные  хребты.
Бесшумные  молнии.  Хаос.  Погружаясь  в  него,  Хайдаров  успел   подумать:
"Марсель.  Распустил машину".  И  исчез.  Он  стал! Грантом Уимом,  сохранив
что-то  от  Николая  Хайдарова;'время  отсчитало  десять секунд для  Уима  и
неизвестно, сколько для Хайдарова, и началось снова, и еще, еще, и пот залил
ему  лицо.  мешая смотреть, и  наконец он ощутил  вспышку отчаянной тревоги,
потом  долгую, на шесть секунд, неизвестность и невозможность действовать, и
вдруг мучительное облегчение, новую тревогу, но с облегчением. Почти покой.
     Он прохрипел: "Оккам,  экран выключить." Содрал,  с себя "эльфа",  вбил
его  в  гнездо.  Вгонял себя  в норму -- дыхание;  пульс, и,  в особенности,
слуховые пороги. В корабле не бывает тишины,  а сейчас  даже  тихое жужжание
сервомотора  казалось Хайдарову грохотом. Так бывало  всегда. Он  работал  с
токами   мозга    по   методу   Ямпольского   --   скорее   искусство,   чем
экспериментальный метод, четыре года ежедневных тренировок,  экзерцисов, как
говорил  Ямпольский,  и  затем всю жизнь ежедневные упражнения. Полчасика  в
день,  дети  мои.  Будьте  упорны, дети мои. Почему  бы  проклятой  науке не
постоять на месте год-другой... Когда-нибудь я сдохну у экрана, вот увидите.
     Он посмотрел на себя в зеркало, наладил дыхание и попросил:
     -- Ал, соберите команду. Кофе бы мне...
     Инженер подал термос. Встал рядом  с Хайдаровым и. сутулясь, смотрел на
него  сверху вниз. Конечно, он понял -- чью  запись изучал  куратор, и хотел
знать, что сказала окаянная машина, которая все успела -- заделать пробоину,
выставить  курс,  вызвать врача, и еще  тысячу  дел, кроме  одного. Опознать
труса, который  шагнул  через  бьющееся в  судорогах тело и скрылся в каюте,
поставив  под сомнение честь обожаемого командира. Мужской  пансион, подумал
Хайдаров. Кого-то надо обожать, -- иначе кого-нибудь возненавидишь...
     Он допил кофе. Встал, проговорил сочувственно:
     -- Неважная история, а? Ну, как-нибудь обойдется.
     Из  третьего уровня рубки доносились голоса  -- экипаж собрался  по его
приглашению. Все? --  спросил  себя  Хайдаров. Все.  Можно идти. И он  пошел
вниз,  по дороге внушая  себе, что надо  остерегаться  приступа болтливости,
почти неизбежного после сеанса по Ямпольскому.

     Уима  он  узнал  сразу.  Весь космос знал это желто-коричневое  лицо  с
треугольным,  лихо приплюснутым носом и дьявольски умными и  живыми глазами.
Сущий бес.  Сейчас он скромно помещался в  левом гостевом кресле,  рядом  --
словно  бы  для  пущего  контраста  --  с  бело-розовым,  румяным,  синеоким
Красновым, первым  штурманом,  тот  дружески кивал Хайдарову.  Справа  сидел
седой щеголь Бутенко -- врач, пассажирский  помощник, кибернетист. Восседал,
подбоченившись,  словно опираясь на.  невидимую  саблю. Напротив,  в  кресле
подвахтенного штурмана,  рядом с  Жерменом,  торчал, как  Будда  --  прикрыв
глаза, -- необыкновенно крепкий  японец,  мускулистый до уродливости. Первый
инженер и физик, Киоси  Такэда...  А какая любопытная команда, словоохотливо
подумал Николай. Словно их нарочно подобрали по принципу внешней несхожести,
даже вот Уим и Албакай, малийцы, будто принадлежат к разным расам --  и нос,
и Глаза, и цвет кожи другой. Да  что внешность -- характерологически все они
совершенно разные, эк они сидят рядом, рыжий живчик Марсель и каменный Будда
Такэда, думал Хайдаров.
     Вежливым  до  изысканности,  мановением руки Грант Уим  направил  его к
почетному командирскому креслу. Проговорил:
     -- Рад приветствовать  вас на борту, куратор... Несколько секунд,  если
разрешите... где танкер. Марсель?
     Так  и  есть,  ресурс  на исходе, подумал Николай,  скандалят  теперь с
Заправочной  базой... Давно  я не видел такой синтонной группы --  внутренне
согласованной,  гладкой. Что же, лучшим экипажем Межплатранса не  становятся
за здорово живешь.  Полная  синтонность,  думал  он. разглядывая космонавтов
профессиональным  кураторским взглядом  --  бесстыдным взглядом,  как он сам
считал,  всегда стараясь смягчить и замаскировать его. -- улыбкой, прищуром,
поворотом  головы, Асы. Биллиардеры.  Вон -- у Краснова  уже два значка, два
миллиарда километров.  И у командира два. Вся команда -- с личными значками:
"Грант Р. Уим, командир",  "Ксаверы Д. Бутенко, пасс. помощник,  врач" и так
далее.  Впервые  вижу,  чтобы  весь экипаж  носил  личные  значки.  Каски --
форменные и новые,  комбинезоны первого  срока и  так  далее, и  так  далее.
Безупречная стрижка. У всех. Черт знает что! Нельзя же предположить, что все
шестеро  -- одинаковые аккуратисты,  на шестерых мужчин обязательно окажется
один неряха, минимум....  А, вот и он. Марсель. Нечисто брит,  и ногти... Но
тянется,  тянется... За  кем?  По-видимому, за Уимом. "Серого кардинала", --
неофициального лидера --здесь нет, вы уж извините... Если судить по стрижке,
каскам и манжетам, командира Уима любит его экипаж, а если судить по  другим
приметам,  то и  Оккам,  и  еще,  наверно, половина пассажиров.  Счастливчик
Уим... Шерну тоже считали счастливчиком...
     -- Заправочная,  здесь  командир "Мадагаскара", -- говорил  Уим. -- Где
танкер, будьте любезны ответить?
     Его голос  и лицо  были так же  безупречно  вежливы,  как  и  слова,  с
которыми  он  обращался  к  Заправочной  базе,   должно  быть,  изрядно  ему
надоевшей. Он всегда таков. Понимает ли он, что его безупречность обернулась
скверной стороной, педантизмом, спутником любой безупречности?.. Заправочная
загудела низким контральто: "Дорогой Грант, ваш внеочередной запрос поступил
всего два  часа  назад, мы  здесь  не  волшебники!" А, блондинка-англичанка,
диспетчер, узнал Хайдаров. Как ее  зовут? Грейс? Айрин? Что-то классическое,
с буквой "р"... Она  права, вот что интересно! Не Грант Уим, а  юная Айрин с
Заправочной. Они не  волшебники и они не виноваты в том, что Уим подвесил на
орбите  семьдесят человек и  требует внеочередной танкер, требует  срочно, и
правильно делает.  Космос беспечности не прощает. В космосе  нельзя  жить на
неприкосновенном запасе, а после рейса на "Мадагаскаре" Остался только эн-зе
рабочего тела и, не дай бог, кислорода.
     -- ... Дорогой Грант, мы стараемся, -- сказала Айрин.
     --  Благодарю. Ждем, --  сказал  Уим и  устало  улыбнулся Хайдарову. --
Простите меня, куратор. Итак, мы в вашем распоряжении.  Прошу вас, задавайте
вопросы, какие считаете нужными.
     -- Спасибо,  командир. Начнем. Доктор Бутенко. Оккам меня информировал,
но  я  хочу  знать  ваше  мнение. Смерть  наступила до  или  после  закрытия
последнего люка?
     -- До,-- сказал Бутенко.
     -- А, вы тоже так считаете... Признаки смерти были явными?
     -- Нет, -- сказал Бутенко. Он высоко держал седую голову, в его позе по
прежнему было что-то кавалерийское. -- Нет, -- повторил он.
     -- Поясните, если можно..
     Врач, наконец, повернул голову и посмотрел на Хайдарова.
     -- Можно. Я, специалист, не сразу установил. Был разрыв артерии. Сердце
еще билось. Мозг был обескровлен, но сердце работало.
     -- Удастся его оживить?
     Врач  сжал губы, встал  и несколько  секунд  смотрел поверх  голов,  на
ходовой экран, высвеченный Млечным путем.
     -- Вряд ли. Замораживали поздно, долго. Шансы плохи, куратор.
     Шан-сы-пло-хи-шан-сы-пло-хи,  отстукивал  хлопотливый  насос во  втором
уровне,  и  Хайдаров увидел внутренним  зрением  громадный  ледяной  ящик  и
ледяные  очертания  Шерны в  глубине,  и  глухо постукивающее  искусственное
сердце на  особом  столике: и  тесный  строй хирургов-реаниматоров,  стоящих
наготове, с традиционно поднятыми руками, вокруг ящика. Да. сейчас, наверно,
с ним уже  работают.  Шан-сы-пло-хи. Не надо думать об этом.  Надо работать.
Они -- свое, мы здесь -- свое.
     --  Да. Если признаки не были явными, то  проступок налицо,-- заговорил
он. -- Раненого бросили в  аварийном отсеке, таковы объективные факты... Вот
что, коллеги... -- он  нарочно говорил медленно. Чуть запинаясь, чтобы в его
словах не  мерещилось такого, чему мерещиться не следует. -- Вот что. Сейчас
я  работал с  компьютером,  три минуты назад. Делал проверку  на  мой взгляд
ненужную,  но  формально  необходимую. Так  вот,  члены  команды  решительно
исключены из числа подозреваемых. Решительно... Это первое. Дальше... Почему
бы нам не  десантировать пассажиров? Попросим  их  оставаться в поле  зрения
Межплатранса, проведем расследование...
     Замедленность речи позволяла  ему  наблюдать, за  всеми  --  переводить
глаза с одного на другого. Когда он сказал, что экипаж вне подозрения, никто
и бровью не повел. Гордецы, гордецы; подумал Хайдаров.  А ведь кто-то из них
голосовал против расследования на месте... Албакай, наверняка --  Бутенко...
И еще  он  подумал,  что обе  стороны, он и экипаж,  заранее знают очередную
реплику, словно говорят по готовому  сценарию. И ему, как всегда, захотелось
перепрыгнуть   через   формальный  диалог  людей,   принадлежащих   к  одной
группе,--договориться  сразу,