ых  зарядов отразились от воды, а  потом
заглохли и рассеялись в горячем тумане. В дом вождя влетел неясный рокочущий
звук, но Тот  Чье Имя Нельзя Произносить  и Многоязыкий  услышали все это, и
еще многое  -- щелчки пуль по костяной спине, эхо от дальнего края поляны  и
тишину, сменившую крики птиц.
     Тот  Чье   Имя  Нельзя  Произносить   смотрел  поверх  согнутой   спины
Многоязыкого.
     Под  резной перекладиной у  входа сидел на  корточках старшина Бегущих,
прислонившись  спиной к  автоматическому карабину. Бегущие сидели в тени  по
всей площадке перед домом и ждали.
     Потом  вождь  посмотрел на  Многоязыкого,  на  его  тощие плечи,  седые
длинные  волосы  и кожаные ботинки на пуговицах. Многоязыкий  надевал  их  в
торжественных  случаях. Он всегда приходил в дом вождя обутым. Тот  Чье  Имя
Нельзя  Произносить  погладил   рукоятку  метательного  ножа.   Многоязыкого
приходилось терпеть, хотя он был плохим советником и называл вождя запретным
именем  "Дождь  в Лицо",  когда  поблизости не было  других  людей. Он  умел
торговать с белыми.
     Вождь махнул  рукой.  Старшина Бегущих  вскочил. Топот сотни босых  ног
прокатился по деревне и стих у воды.
     Многоязыкий разогнул спину.
     -- Вода поднимается.
     Тот Чье Имя Нельзя Произносить молчал.
     -- Вонючие собаки рубят  лес.  Хотят, чтобы вода  поднялась и  Огненные
утонули в  воде. Вонючие собаки, --  повторил  Многоязыкий, сплюнул жвачку и
аккуратно растер ее ботинком.
     Вождь молча смотрел поверх его головы.
     -- Твои воины ждут, -- сказал Многоязыкий. -- Прикажи. Мы убьем белых в
доме на высоких столбах и взорвем запруду.
     Он взглянул на советника; Многоязыкий  опустил голову.  Вождь думал. Он
стар, а его  советники глупы. Когда орел попадает в силок, он не ждет помощи
и совета.  Сейчас надо  думать. В одном Многоязыкий прав.  От  белых  всегда
воняет.  Они рубят лес в верховьях, а здесь  бревна скучиваются в запруду. У
его  порога,  в его  деревне.  Здесь родился  Дождь в Лицо,  отсюда его увез
мусульманин-работорговец и  продал на гасиенду.  Он  не хотел работать и его
били плетьми.
     -- Еще двадцать, -- сказал  гасиендадо. Мальчишка молчал,  прижавшись к
деревянной кобыле.
     --  Он сдохнет, --  сказал  управляющий.  --  Он  еще мальчишка. Он  не
выдержит. "Еще двадцать" -- повторил гасиендадо.
     Он это  запомнил. Белые звали его Бембой, но он  помнил.  Он -- Дождь в
Лицо.  Сын Большого Крылатого Муравья. Через год  он убил гасиендадо и ушел,
унося  с собой  ремингтоновский карабин  и  двуствольный Холланд-Холланд. Но
патронов  было  мало.  Тогда  он  и встретил Многоязыкого,  угрюмого юнца  в
джутовой  рубахе до  колен.  Многоязыким его стали  звать потом,  много  лет
спустя. "Ты и  заряжать умеешь?  --  спросил человек в рубахе. Смотри.  Так;
так; щелкнуло.  Заряжено".  Человек в рубахе взял ружье:  "Целиться  я умею.
Главное уметь заряжать". Дождь в Лицо покачал  головой: "Главное -- патроны.
Патронов мало".
     Так  он стал вождем.  С тех  пор  он  постоянно  заботился  о патронах.
Побеждает  тот, у  кого много патронов и надежное убежище. Его  деревня была
надежным местом. Сюда  никто не мог приблизиться со стороны большой протоки,
где живут Огненные. А в  малой протоке нужно. знать дорогу среди тростников,
извилистую и узкую, как ход термита в дереве.
     Здесь  он  дома,  и муравьи  дают  ему  зрение.  Под  защитой  Огненных
брошенная  деревня его отца разрослась  как большой муравейник, и  на столбе
вождя теперь вырезан крылатый муравей.
     Отца звали Большой Крылатый Муравей,  он обладал зрением и научил  сына
видеть. Только отсюда, от столба вождя. Джунгли видны  сверху, --  плывут  и
качаются, проносятся ветви мимо. Все ближе откос берега, вода, и виден враг,
и Огненные кидаются на врага, как воины  из засады, и он убегает. Враг бежит
быстро, но  зрение  летит за  ним,  и  Огненные преследуют врага до поворота
протоки. Четырежды  солдаты пытались высадиться на острове Огненных  и много
раз пробовали  проплыть  по  большой  протоке, но  Дождь  в  Лицо видел, как
пароход поспешно разворачивался, убегал вниз, исчезал  за  поворотом. Только
отсюда, от  столба  вождя, можно видеть  через  Огненных.  Кому  он передаст
зрение? Его сыновья погибли в походах.
     "Наступили новые времена, -- думал Тот Чье Имя Нельзя  Произносить.  --
Белые летают по воздуху, бросая на деревни огонь, а Муравьи бессильны против
летающих машин. Теперь патроны нужны еще больше чем раньше. Крупнокалиберные
патроны для пулеметов. Скоро  большой поход. Но сначала Бегущие должны взять
патроны".
     Многоязыкий  оглянулся. В дом  вбежал старший воин из отряда Змей и сел
на землю за спиной Многоязыкого.
     -- Белый ушел к Огненным, женщина осталась в доме.
     Три месяца ему доносили о  каждом шаге белых,  о  том, что они едят,  в
кого  стреляют.  Он знал, как они  выглядят  --  светловолосые, светлоглазые
люди, прилетевшие на военном вертолете. Очень большой мужчина, лицо белое  и
широкое,  как  пресная лепешка. Женщина -- маленькая, быстрая, стреляет  без
промаха. Воины рисовали их лица на дощечках, обводя светлые глаза кружками.
     Тот Чье Имя Нельзя Произносить поднял веки.
     -- Скажи старшине. Я поплыву в пироге.
     Воин попятился к выходу, побежал. Выгоревшие солдатские штаны болтались
вокруг тощих бедер. Карабин он держал в руке. "Я не  люблю убивать, -- думал
вождь. -- Только если нельзя по-другому".
     Он лукавил сам с собой и знал, что лукавит. Ему было все равно.
     ...  Большая пирога вождя  невидимо  кралась  вдоль  берега поляны  под
воздушными корнями. Весла  бесшумно отталкивали воду,  роняли  капли, пирога
ровно шла по воде, извиваясь длинным телом, как сороконожка.
     Из сумрака, из-под завесы корней была видна поляна, белая  и сверкающая
от солнца, и бледнооранжевая палатка с черным квадратом тени под столбами.
     Днем  джунгли разделены на два  мира  -- солнечный и  сумрачный.  Живое
прячется  в  сумрак  как  может,  потому  что  солнце  убивает  тех,  кто не
спрячется. На солнце деревья пахнут  смолой, густым белым соком, а  животные
--  потной шерстью  или мертвенной сухостью чешуи. Только от муравьев пахнет
всегда  одинаково-сильно; кислой  слюной,  горьким  ядом и  пылью  подземных
хранилищ. Они не боятся солнца, не скрываются в черную тень.
     "Мир сложен",  --  думал  вождь.  Из этой  сложности он должен вылущить
ясную цель и сплести вокруг свои планы, как резьбу вокруг древка копья.
     Древко должно быть резным, а лезвие -- гладким и острым.
     ... Поход! Ворваться в город, сжечь дома  и склады каучука и серебряные
шары бензохранилищ. Напомнить белым -- кто здесь хозяин... Поход...
     Пока Бегущие не возьмут патронов, светлоглазых  нельзя  трогать. У  них
есть радио. Если  радио замолчит,  на  розыски  прилетят солдаты, и придется
убить солдат и уходить. Вместо похода придется драться в джунглях, далеко от
городов, и гарнизоны успеют получить подкрепления.
     Пирога  подошла  к  запруде.  Тот Чье  Имя  Нельзя  Произносить  жестом
остановил  гребцов,  посмотрел вдоль запруды. В коричневой тени под бревнами
проскользнул водяной удав. От высокого  берега к  пироге неторопливо поплыли
крокодилы.
     Вождь поднял руку, пирога вышла  на солнце, чтобы  развернуться и снова
уйти в тень. Дождь в Лицо уже увидел и понял то, чего не заметил советник.
     Многоязыкий  умеет торговать, но  он лишен мудрости. Даже  он не понял,
что сделает вода, если  взорвать запруду. Она помчится как  раненый ягуар  и
затопит  Огненных.  Мы отведем воду вбок.  Выроем  канал, как белые -- решил
вождь.  Но   сначала   Бегущие  должны  принести  патроны.  Следующей  ночью
Многоязыкий убьет светлоглазых.  Стрелой,  из  духовой  трубки,  двухжальной
стрелой, с наконечником из змеиных зубов. Я не позволю трогать их вещи, даже
ружья и патроны. А утром воины выроют канал и к  ночи  начнется поход. Через
две ночи.  Когда прилетят солдаты, мы будем  уже далеко. Солдаты  решат, что
светлоглазых убила змея.
     "Все-таки  придется, -- думал Тот  Чье  Имя Нельзя  Произносить. -- Как
только вернутся Бегущие. Почему-то мне не хотелось их убивать".
     Он  неподвижно сидел в середине пироги, младший  воин отстранял корни и
лианы,  чтобы  они не  задели вождя, а Дождь в Лицо сидел неподвижно, только
зеленая фланелевая рубаха поднималась на  выпуклой груди. Он был стар, а его
советники --  глупы. Ни один из  них не понимал, что племя держится чудом, и
храбростью воинов, и его мудростью.
     Он вышел на берег, медленно пошел к своему дому. Младшая жена сидела на
корточках у порога и чистила старое боевое копье. Когда  вождь входил в дом,
с поляны опять донеслись выстрелы.

III

     Андрей лежал в мешке  и стучал зубами --  три  десятка  укусов даром не
проходят, несмотря на сыворотку. Аленка
 положила его голову себе на колени. Его трясло, но он был
очень доволен и, как всегда, начал от удовольствия дерзить.
     -- Думаешь, мне удобно? У тебя жесткие колени.
     -- Давай, давай, -- сказала Аленка.
     --  И  зачем ты  примчалась?  Пока  мы  хороводились, они  куснули  раз
двадцать или еще больше.
     Он смотрел  на нее,  и видел  ее шею, нежный треугольник  подбородка  и
внимательные глаза. И ковбойку, мокрую насквозь, и соски под мокрой тканью.
     -- Я тебя очень люблю, вообще-то.
     --  Подумаешь. Тебя просто лихорадит. Молчи, а то вкачу  еще сыворотки.
Растяпа.
     Он сел, придерживая мешок изнутри, и прислонился к стенке палатки:
     --  Что  ты  напугалась,  собственно?  Я мог убежать сразу.  Просто  не
захотел.
     Аленка пожала плечами.
     -- Я пойду переоденусь.
     Она осторожно прошла в палатку, и зашуршала пластмассовыми чехлами.
     -- Ладно. Зато я провел опыт.
     -- Какой?
     -- Ультразвук прямо на Большой клуб.
     -- Поделом вору и мука.
     -- Э-хе-хе, -- сказал Андрей. -- Ничуть не бывало. Если бы не  это, они
бы напали еще раньше.
     Аленка вылезла из палатки, натягивая рубашку на ходу.
     --  Бедняга Клуб  ничего не  понял, -- сказал  Андрей.  --  Он временно
прекратил  полеты, пока я не выключил  звук. Слушай.  Вот что  главное: диск
сегодня раза три облетел меня кругом.
     -- Только и всего?
     -- Он присматривался. Где их любимый синий контейнер.
     -- Не верю, -- сказала Аленка.
     -- Завтра повторим. Но это не все еще.
     -- Погоди,  Андрей. Есть у тебя  уверенность, что мы  ни разу не ходили
без контейнера?
     -- В том-то и дело! Пока мы ходили с контейнерами, которые они видели в
работе  один-единственный раз -- атак не было. --  Он выдержал паузу. -- Это
тебе не условные рефлексы, это  разум. Рефлекс не  вырабатывается  с  одного
раза.
     -- Спешишь, -- сказала Аленка.
     --  Повторим.  Сама увидишь.  Только  вода мне  не нравится.  А как  ты
думаешь, почему они улетели?
     -- Я вот и думаю -- почему бы. Неужели все-таки из-за контейнера?
     --  И даже более того, -- сказал Андрей.  --  Слушайте меня все. Я  был
ровно в трехстах метрах от Клуба, по прямой. Сколько времени ультразвук идет
туда и обратно? Отвечаю --  две секунды. Так вот. Крылатые улетели через три
секунды после того, как ты подняла контейнер. По секундомеру. Лишняя секунда
ушла  на промежуточные  преобразования  сигнала, их  было  восемь.  Увидеть,
передать   доклад,  получить,   выдать  команду,   получить  ответ,   и  три
исполнительных действия. Восемь операций в течение секунды. Убедительно?
     -- Молодец, -- сказала Аленка. -- Ты ужасный молодец.
     -- Угу, Все это сделал я. А что ты услышала?
     -- Равным счетом ничего. -- Она прыснула. -- Ни-чего-шень-ки.
     --  Понятно,  --  сказал Андрей. -- С  этого  момента  слышимость стала
отличной, да?
     --  Я  не люблю, когда  ты  распускаешься. Кандидат наук,  а  ругается,
как...
     -- Доктор наук, -- быстро сказал  Андрей. Аленка засмеялась, и Андрей в
том же темпе спросил:  -- Сначала  ты  ничего  не слышала. Когда  ты  начала
слышать?
     -- Смотри сам. -- Она подняла  дневник  с очага -- пластины нержавеющей
стали,  привинченной к мосткам. Дневник валялся  там, где  она его  бросила,
когда  ринулась  к  Андрею.  "Черт.  Надо  было взять контейнер",  -- прочел
Андрей.
     --   То  есть,   за  считанные  секунды  до  начала   атаки   появилась
слышимость... Почему?
     -- Не знаю, -- сказала Аленка.
     -- Я сегодня сочинил сто гипотез про твое дальнеслышанье, и чую, -- все
они  ложные.  Ох, беда мне...  -- он рывком  повернулся  набок. --  И я имею
мистическое  убеждение:   этот  самый   эффект  дальнослышанья  мы  объясним
последним, а может быть, никогда не объясним.
     Андрей вздохнул и закрыл глаза.  Аленка крутила  на пальце свою любимую
игрушку -- большой пистолет Зауэра.
     -- Ты бы положила пистолет... -- не открывая глаз, сказал Андрей.
     -- Положила уже. Ты знаешь,  Андрей,  мне странно.  Даже  низший разум,
зачаточный -- все равно. Зачем ему нападать, если мы не приносим вреда?
     -- Почему низший? Дай бог какой... -- сонно сказал Андрей.
     -- Ладно.  Ты поспи, мудрец.  Пожалуй,  я  тебя  прощу.  В будущем, уже
недалеком.
     --  Легко  нам все дается, Аленушка. Чересчур легко...  Не  люблю  я...
легкости.
     -- Ты спи, -- сказала Аленка. -- Ты совсем одурел в этих джунглях. Спи.
     ... Она сидела над Андреем и прислушивалась  к его дыханию -- больному,
тяжелому  и  все  равно  знакомому до  последнего звука. Она сидела гордая и
счастливая, охраняла его  сон,  и  знала, что ничем его  не возьмешь  --  ни
славой, ни деньгами. Он все равно будет самим собой. И все равно будет такой
же беспомощный -- даже удивительно, рабочий  парень, золотые руки,  и в сути
--  совершенно беспомощный, но это знает  только она, потому что  Андрей  не
отступает -- ни за что. В его уверенности что-то есть  от большой машины, от
трактора, или танка. Ведь Он все предсказал заранее,  и хотя  ему  никто  не
верил, кроме Симки Куперштейна, он добился своего. "А Симка -- молодец; тоже
настоящий  ученый", --  подумала Аленка. Ей  вспомнилось, как  Лика устроила
вечеринку в своей шикарной генеральской квартире и Андрей все испортил. Лика
сказала обиженно:  "Твой  сибирский стеклодув просто невыносим", потому  что
она  была влюблена в Симку, и  на вечеринке он робко попытался ухаживать, но
Андрей все испортил.
     Андрей  сидел  в кабинете с Костей. Поначалу они спорили  тихо,  и пили
"Спотыкач", а потом Андрей захмелел и стал орать.
     Симка потихоньку встал и пошел в кабинет.
     -- Что он  орет? -- спросила Лика, глядя вслед Симке. Тогда Аленка тоже
пошла  в  кабинет. Симка грустно смотрел  на Андрея,  приложив два  пальца к
губам -- знак высшего внимания. Костя презрительно улыбался.
     --  Модель мозга в муравьиной семье, -- говорил Андрей, не сводя глаз с
Симкиных пальцев. --  Допустим,  что  двести  тысяч муравьев соединили  свои
головные ганглии.
     -- Ты выпей, -- сказал Костя, но Симка только повел ресницами.
     -- Вопрос, --  сказал Андрей. -- Как это может произойти, ага? Я думаю,
так: бивуачный клуб Эцитонов почему-то не распался.
     -- Почему? -- тихо спросил Симка.
     -- Мутация.  Вывелся очередной  расплод,  должен быть  сигнал -- идти в
поход,  понятно?  Предположим,  что в  результате  мутации  этот  расплод не
принимает сигнала...
     --  Понятно. -- Симка  опустил  пальцы. -- Мутанты  останутся на месте:
стационарный клуб...
     -- Ага, а в клубе у них непрерывный контакт через сяжки. Правдоподобно,
ага?
     Она долго не могла отучить его от сибирского "ага"...
     --  Вот и добился своего,  ага? -- сказала Аленка, и  осторожно дернула
Андрея за ухо.
     -- Это ты, -- пробормотал Андрей, -- а я сплю.
     -- Вот и просыпайся теперь, -- сказала Аленка. -- Поешь и спи дальше.
     -- Нет...
     Так  он и не проснулся. Алена заставила его перебраться  в палатку и он
проспал весь день -- свой день победы -- и проснулся только следующим утром.

IV

     Еще  один рассвет,  а за ним  еще один день. Невыносимо парит, наверно,
днем прольется гроза. Ковбойки мокрые, по палатке  бегут  капли -- влажность
девяносто  пять, температура тридцать. С утра. И  солнце  еще не вышло из-за
леса.
     Очень жарко и душно, и тяжко на сердце, как всегда в такие дни.
     Андрей, распухший, как резиновая подушка, пьет кофе и пишет план опытов
на сегодняшний  день.  Он  страшно возбужден, у  него  токсическая лихорадка
после укусов. Завтракать не хочет. Попугай Володя сидит на перилах и смотрит
на  стол  то одним,  то  другим  глазом, --  клянчит. Время  от  времени  он
произносит: "сахаррррок".
     Крокодилов не видно.
     Так начинался самый важный, решительный день. Среди  глухих джунглей, в
затопленных лесах, трипанозомных, малярийных и бог еще знает каких.
     Аленка думала обо всем этом и крутила свою утреннюю  карусель. Завтрак,
посуда,   снаряжение.  Сверх  этого   она   нашла  чехлы   для  контейнеров,
яркооранжевые,  как переспелые апельсины; прижгла Андрею укусанные места  --
двадцать  восемь  укусов.  Потом забралась в палатку  и записала в дневнике:
"Очень  вялое самочувствие,  неровный  пульс. Испытываю тревожные  опасения.
Когда  пытаюсь  их  сформулировать,  получается,  что  О.  создают  какое-то
биополе, враждебное мне и вызывающее тяжелое настроение. Хотя  возможно, это
обусловлено моим состоянием и жарой".
     -- И все,  -- бормотала Аленка, пряча дневник на самое дно  ящика. -- И
кончено. Теперь  ни пуха, ни пера. В самом деле, ей  стало  легче, когда она
влезла в комбинезон и  выставила на солнце  термобатареи. Вентилятор гнал по
мокрому телу прохладный  воздух, и с непривычки  было  знобко, пошла гусиная
кожа. Андрей с кряхтеньем шагал по тропе, жужжал над головой диск, листорезы
сыпали па комбинезон дождь шинкованных листьев, и ей стало спокойно и уютно,
как у себя в прихожей.
     -- Сейчас начнут, -- сказал Андрей. -- Давай пока проверку слуха.
     Они включили магнитофончики  и  Андрей  принялся  шепотом  наговаривать
цифры.  Алена повторяла то, что  слышала.  Цифры Андрей  заранее выписал  на
бумажку из таблиц случайных чисел. С расстоянием становилось слышно не хуже,
а лучше. На дистанции  тридцать  метров Алена четко-четко  слышала комариный
голос с подвыванием: "нольноль-девять-четыре..."
     И внезапно муравьи начали второй опыт.
     Атака.
     Крылатые обрушились на  шлем из-за спины, совершенно неожиданно и сразу
закрыли  забрало.  Аленка  вслепую  сдернула  чехол с  контейнера,  включила
секундомер  и  замерла,  глядя на стекло. Противно  заныли виски  --  стекло
кипело муравьями у самых зрачков.
     ...  Пунцовая каша на  забрале  -- кривые  челюсти скользят, срываются,
щелкают, как  кусачки,  и  кольчатые брюшки  изогнуты  и  жала юлят  черными
стрелочками.
     "Не жалят, берегут яд, -- подумала Аленка,  берегут, берегут,  для дела
берегут",  -- и ей стало жутко  при одной  мысли  о  деле. Под  маской  было
красно,  как на пожаре, Огненные скребли  челюстями везде, кругом, у груди и
подмышками, и внезапно  забрало  очистилось. Секундомер --  стоп.  Несколько
крылатых еще  бегали  по  стеклу, мешали видеть  Андрея. Она  смахнула их --
ступайте, недисциплинированные. Пешие колонны, не успевшие  вступить  в бой,
разворачивались на тропе.
     Алена, вздрагивая, прошла по муравьям к Андрею.
     -- Сколько? -- спросил Андрей.
     -- Три и семь.
     -- У меня четыре секунды ровно.
     --  Неважная  у  тебя  реакция, -- сказала Аленка. -- Посмотри на  свое
стекло.
     -- Чистое.
     -- "Только и всего", -- сказала Аленка.
     -- Не понял.
     -- Яда нет. Грызли, но не жалили, только и всего.
     -- Ой, -- сказал Андрей. -- Половина Нобелевской твоя.
     -- Моя. А почему они знают, где тело, а где костюм?
     -- Ведает о том господь, -- сказал Андрей.
     -- Ну вот. Поздравляю тебя, они разумные.
     -- Еще бы, -- сказал Андрей. -- Умней