а  выглядят полными кретинами!  Раньше  в  русском
фольклоре место идиотов занимали американцы,  французы, немцы. Теперь --
чужие.   "Попали  как-то  человек,   Хиксоид  и  Даэнло  на  необитаемую
планету..."
   Интересно, это влияние деда, или он и впрямь такой?
   Впрочем,  можно  вспомнить  и  старую  версию,  что  все  анекдоты  о
престарелых коммунистических правителях,  позже --  о новых русских, еще
позже  --   о   генералах-министрах  из   хунты  Шипунова,   сочиняли  и
распространяли работники  спецслужб.  Если  невозможно  заставить  народ
полюбить негласных правителей общества,  то надо их высмеять. Это снизит
накал  человеческой  ненависти,   превратит  ее  в  иронию.   В  глупый,
бессильный,  самодовольный смех. Маленькие и умные народы, кстати, давно
это поняли и позволяли смеяться над собой.  А сейчас нашим правителям...
которые  по  сути-то  своей  --  лишь  наместники чужих,  надо  ослабить
неприязнь к инопланетянам.
   -- Познакомьтесь,  это Петя.  Петр Хрумов. Гроза китайских дехкан! --
воскликнул тем временем Данилов,  обнимая меня за плечи. Все захохотали,
но  Данилов внезапно стал серьезен:  --  Этот паренек --  единственный в
мире  человек,  способный посадить космический корабль на  шоссе.  Я  не
шучу. Мне это не по силам.
   Все смотрели на меня.
   -- Очень скоро его имя будет у всех на устах,  --  продолжил Данилов.
-- У всей планеты! Можете заранее брать автографы.
   Меня и  то,  мороз по спине пробрал от таких слов.  А  у  Маши,  с ее
осторожностью,  волосы бы  дыбом  встали.  Но  никто  в  словах Данилова
криминала не  углядел.  Я  пожал руки  пилотам,  выслушал комплименты от
девчонок,  и  вслед  за  Даниловым  двинулся  по  коридору.  Разумеется,
регистрацию мы не проходили.  Вместе с летчиками, которые поведут лайнер
в  Хабаровск,  доехали на машине до "Боинга".  Поднялись в первый салон.
Девчонки-стюардессы притащили  маленькие бутылочки с  французским вином.
Данилов, не теряя времени, откупорил одну и наполнил бокал.
   -- Ну, Петя, не тормози!
   Я плеснул себе чуть-чуть. Данилов чокнулся, кивнул:
   -- За удачу! Ох, как она нам пригодится!
   Днем, в Звездном, я мимоходом видел Данилова. Но тогда это был совсем
другой  человек.  Собранный,  жесткий,  официальный.  Мы  поздоровались,
Данилов сказал что-то поощрительно-ободряющее --  и я продолжил поход по
бюрократическим коридорам.
   Сейчас рядом  сидел  нервничающий,  зажатый --  и  от  этого  излишне
разговорчивый человек. Мне даже вспомнился тот, молодой летчик, замерший
на  фотографии с  дедом.  Наверное,  Данилова до сих пор давит та война,
плен,  угроза расстрела. Тот страх не изжит, не пройден, два десятилетия
лишь загнали его вглубь. Неужели дед этого не видит?
   Трудно придется Александру Олеговичу, если что-то пойдет на перекос.
   Салон потихоньку наполнялся людьми.  Бизнесмены с подругами,  молодые
клерки  из  государственных учреждений,  так  и  не  привыкших экономить
деньги, несколько иностранцев. Эконом-класс тоже был набит под завязку.
   -- Я вот какую историю вспомнил...  -- задумчиво сказал Данилов. -- С
год назад,  за  пару часов до старта "Великоросса",  второй пилот,  Женя
Лейкин,  поскользнулся на  лестнице и  сломал ногу.  Отменять старт было
крайне  невыгодно.  Больше пилотов не  было.  Ребята слетали тогда  так,
вдвоем. Прецедент, что ни говори.
   -- Джамп-навигатор -- фигура более важная, -- подумав, возразил я.
   -- Но и рейс более срочный.  У тебя ведь универсальный допуск,  Петя?
Пилот  и  джамп-навигатор  для  сверхмалых челноков,  второй  пилот  или
джамп-навигатор для кораблей среднего и большого тоннажа?
   -- Да.
   -- Подумаем,  --  удовлетворенно сказал Данилов,  и  откупорил вторую
бутылочку с вином.
   Я откинулся в кресле.  Господи... Нет, сломанная нога -- куда меньшее
зло, чем выкидывать человека у стартового стола.
   Неужели я начал мерить зло?
   Делить на большее -- и меньшее?
   Лайнер начал разгоняться, я закрыл глаза и расслабился. Уснуть бы.
   Это у меня получилось.

   Стюардесса меня будить не  стала,  а  вот Данилов --  не церемонился.
Когда разносили ужин, или, скорее, завтрак, он потряс меня за плечо:
   -- Петр, соберись...
   Я недоуменно поглядел на него.
   -- Вырабатывай  желудочный  сок,   поглощай  белки  и  калории...  --
Александр с  подчеркнутой заботливостью раскрыл  передо  мной  коробку с
завтраком. -- Давай, порубаем.
   Мы  ели,  обмениваясь  ничего  не  значащими  фразами,  поглядывая  в
иллюминатор,  за  которым была лишь темнота и  проблески маячка на крыле
лайнера.  Рокот двигателей здесь,  в  переднем салоне,  казался слабым и
далеким.
   -- Где-то над Новосибирском летим,  --  предположил Данилов. -- Бывал
здесь?
   -- Совсем маленьким. Не помню, -- я сжал зубы.
   -- Извини...  --  Данилов сообразил в  чем  дело  слишком поздно.  --
Прости, Петр. Я совсем забыл.
   -- Ты и не обязан помнить, где разбились мои родители.
   -- Черт...  --  полковник выглядел по-настоящему смущенным. -- Как-то
глупо я...
   -- Брось, Саша. Бывает, -- я вернул стюардессе прозрачную коробку, не
опустевшую даже наполовину. Кормили слишком хорошо, меня утомила схватка
с отбивной и единоборства с салатами.  --  Я родителей и не помню,  если
честно.
   Я  встал и  двинулся по проходу.  Вот так,  наверное,  и мои родители
летели...  спокойно и  беззаботно.  Наверное,  поуже были  проходы между
рядами,  и не в каждое кресло был вмонтирован телевизор и телефон. А так
-- мало  что   изменилось.   Та   же   дюралевая  труба  с   крыльями  и
турбореактивными движками.  Те  же  двести пятьдесят --  триста метров в
секунду.  Такие смешные цифры --  по сравнению со "скоростями убегания".
Абсолютный покой по сравнению с джампом.
   Но этой скорости вполне хватило,  когда на высоте десять тысяч метров
у "тушки" разрушилось правое крыло...
   О чем они думали,  мои незнакомые и молодые родители,  в ту последнюю
минуту,  когда самолет,  потеряв управление,  кувыркался,  приближаясь к
земле? Обо мне, может быть. О том, как правильно сделали, не взяв меня с
собой.
   Я  дернул дверь туалета,  но она была закрыта.  Прислонился к  обитой
синтетической тканью стене.  Опустил руку в карман,  достал фотографию и
газетную вырезку двадцатитрехлетней давности.
   Мне не хотелось смотреть в лица родителей.  Это было бы нечестно. Тем
более  здесь и  сейчас.  Я  смотрел на  себя,  маленького и  капризного,
вырывающего ладошку из  руки отца.  Ведь он  не  виноват,  этот мальчик,
которым был я...
   Я развернул хрупкую бумагу. "Президент соболезнует..."
   Зачем    я     взял    эту     вырезку?     Что    хочу    найти    в
профессионально-соболезнующих строках?  Никогда ведь не пытался узнавать
детали той катастрофы. И правильно делал, наверное.
   "Представитель "Российских авиалиний" категорически отверг  версию  о
кавказском или  крымском следе,  отметив,  однако...  Уже найден один из
черных ящиков,  и  ведется расшифровка...  Более ста  погибших,  включая
двенадцать детей..."
   Ля-ля-ля,  три рубля...  Я знаю, каково это сочувствие -- со стороны.
Густо  замешанное  на  любопытстве,   облегчении  и  праведном  гневе...
направленном  на  стрелочников.   В  данном  случае  --   на  механиков,
выпустивших в полет древний лайнер.
   "В Новосибирск прибывают родственники жертв авиакатастрофы.  Одним из
первых прибыл известный политолог и публицист Андрей Хрумов,  потерявший
в  катастрофе всю  семью  --  сына,  невестку и  двухлетнего внука.  Наш
корреспондент попытался взять интервью у..."
   Ля-ля-ля... три рубля...
   Я закрыл глаза.
   "Наш корреспондент",  ты же ошибаешься! Дед не мог потерять меня. Вот
он я.  Стою в металлической сигаре, мчащейся над заброшенным обелиском в
сибирской тайге. Я живой!
   "К сожалению,  процитировать ответ Хрумова мы не рискнем.  Но реакцию
убитых горем людей представить несложно. Боль и отчаянье..."
   Я ведь живой!
   Я остался не только на старой фотографии!  Я вырос,  и стал летчиком!
Наперекор судьбе, убившей родителей! Назло всему! Я живой!
   "Сила удара была такова, что процесс опознания..."
   -- Нет...  -- прошептал я, комкая вырезку. Хрупкая бумага ломалась по
сгибам. -- Нет!
   Какая еще сила удара? Меня не было в том дюралевом гробу!
   Стюардесса остановилась рядом и взяла меня за локоть.
   -- Петр Данилович? Вам нехорошо?
   Я  сглотнул,  глядя в  ее встревоженное лицо.  Девочка,  да как ты не
понимаешь? Мне не может быть хорошо или плохо! Меня просто нет! Я где-то
там, внизу, в ветвях сосняка и густой траве, в иле, на дне заполнившейся
водой воронки!  Десять килограммов хрупкой плоти так и не стали здоровым
мужиком, воплотившим все мечты деда.
   -- Петр Данилович... -- девушка попыталась потянуть меня к ближайшему
креслу.
   -- Ничего... -- прошептал я.
   -- Что -- ничего?
   -- Уже -- ничего, -- я отвел глаза. -- Все прошло. Я... растерялся...
   Она непонимающе смотрела на меня.
   -- Простите...  --  я  вырвал  руку,  отталкивая  улыбающегося японца
протиснулся в  туалет.  Японец  торопливо извинился вслед.  Я  захлопнул
дверь,  прижался лбом к безукоризненно чистому зеркалу. Нужник благоухал
розами.  В настенном экране шли мультики, как и сто лет назад глуповатый
кот гонялся за хитроумным мышонком. Все надежно и незыблемо.
   Подняв фотографию я всмотрелся в светловолосого мальчика.
   Прости, малыш. Ты не смог стать мной. Ты превратился в часть Земли. А
я  --  стал тобой.  Взял твое имя  и  судьбу.  Вырос,  считая себя Петей
Хрумовым, внуком "известного политолога и публициста".
   Что  мы  думаем  о  Сильных,  воспитывающих из  не  принадлежащего им
человечества космических извозчиков?
   Что  мы  подумаем  о  человеке,  взявшего  на  воспитание  ребенка  с
единственной целью -- вырастить спасителя человечества?
   Я ведь не очень-то и похож на него. Только цветом волос. Даже глаза у
него темные,  а не голубые.  Так просто было думать,  что я повзрослел и
изменился.
   Не оставлять за спиной ничего?
   Так мне и нечего оставлять,  дедушка...  простите, Андрей Хрумов. Мне
нечего оставлять.  Я один в этом мире.  Мне ничего не принадлежит.  Даже
любви и дружбы я избежал --  ведь это сковало бы меня. Вы воспитали меня
великолепно, Андрей Валентинович.
   Нобелевская премия ваша, по праву.
   Склонившись  над  унитазом  --  подкрашенная багровым  ароматизатором
лужица воды казалась кровью --  я закашлялся.  Меня начало подташнивать,
что-то кислое и мерзкое рвалось наружу.  Я попытался задавить рвоту,  но
стало  только  хуже.  Меня  вывернуло наизнанку,  вырвало непереваренным
завтраком и  французским вином,  я  оперся руками о  вогнутую стену,  за
которой   ревел   рассекаемый  лайнером   воздух   и   простоял  минуту,
пошатываясь. В ногах была слабость, во рту горечь.
   Газетной вырезки как раз хватило, чтобы вытереть пальцы. Фотографию я
порвал на мелкие клочки, и бросил в унитаз.
   Не оставляй ничего позади...
   Припав к крану я прополоскал рот теплой, пахнущей дезинфекцией водой.
Она  казалась  приторно сладкой.  Как  любовь  деда  --  для  бесхозного
сиротки, взятого вместо погибшего внука.
   Вы  долго  выбирали меня,  Андрей Валентинович?  Здорового и  умного?
Податливого  к  воспитанию?  Не  отягощенного дурной  наследственностью?
Того, кто воплотит мечты о величии человечества?
   Но ведь и  отбракованный материал зря не пропал.  Дед и  за умненькой
девочкой Машей приглядывал.  И не только за ней,  вероятно. Сколько вас,
несостоявшихся Петров Хрумовых, выросших под заботливым присмотром Фонда
Хрумова,  получивших  образование,  работу  и  веру  в  великое  будущее
человечества?
   Я просто самый удачливый. У меня была иллюзия семьи.
   Зато иллюзию свободы имели мы все.


Глава 3.

   От Хабаровска до Свободного мы летели в вертолете Роскосмоса. Данилов
поглядывал на меня,  но молчал. Лишь на подлете, когда вертолет пошел на
снижение, полковник склонился ко мне и сказал:
   -- Извини, Петя. Разбередил я тебе душу...
   Он и  впрямь решил,  что случайным напоминанием о  родителях испортил
мне  настроение?  Какая ерунда.  Это  не  мои  родители падали навстречу
холодной тайге. Это не мою плоть и кровь разметало по сопкам.
   Я -- никто.
   Зомби,  гомункулус,  подкидыш. Отброс общества, вытянувший счастливый
билет, чтобы когда-нибудь этому обществу послужить.
   Я  верил в  любовь и  дружбу,  в  бескорыстие и  преданность.  Любовь
сменилась  расчетом,   дружба  --   деловыми  отношениями,   бескорыстие
обернулась   удачным   вложением   капитала,   преданность   --   просто
предательством.
   -- Надоело быть хорошим мальчиком... -- прошептал я.
   -- Что? -- Данилов, наверное, подумал, что не расслышал.
   -- Надоело быть хорошим мальчиком! -- крикнул я. Голос тонул в рокоте
винтов, но теперь полковник понял. Пожал плечами и отвернулся.
   Пускай.
   Считай меня  истериком,  ты,  сотрудник ФСБ,  совладелец "Трансаэро",
бывший военнопленный,  лучший пилот компании! Тебе не осознать того, что
я  понял  при  одном взгляде на  твою  старую фотографию.  Тебя  сломали
давным-давно,  погнав на войну, приговорив к смерти, выкупив из плена за
два  эшелона с  мазутом.  Ты  уже  не  умеешь ломаться сам,  любой  удар
придется по старому надлому.
   А я пока -- умею.
   Надоело быть хорошим мальчиком!
   ...Номер, который мне отвели в гостинице, был куда лучше, чем обычно.
Конечно,  я  ведь теперь не рядовой смертник,  шныряющий по Вселенной на
древнем корабле. Я в экипаже Данилова.
   Швырнув дипломат на  кровать я  плюхнулся в  кресло.  Едва  занимался
бледный рассвет,  но и  в  коридорах,  и  в  парке перед гостиницей было
шумно.  Космодром не спит никогда. Рейсы, рейсы -- дырявя озоновый слой,
отравляя воздух  и  землю,  безвозвратно теряя  бесчувственный металл  и
наивных пилотов.  За  кусок инопланетного дерьма,  за тарелку чечевичной
похлебки, за небо, в котором нет кораблей Сильных. А за что буду умирать
я?
   За себя.
   А что еще стоит жизни -- кроме самой жизни?
   Я  нашарил на столе телевизионный пультик.  Хотел было включить --  и
передумал.  Что мне продемонстрируют -- посадку "Спирали", рокочущий бас
президента,  чудесный штопор?  В  штопоре и  то больше смысла.  Им можно
открыть целых двадцать бутылок за одну минуту.
   В дверь постучали.
   -- Да! -- крикнул я.
   Вошел  Данилов,   а  следом  --   улыбающийся,   скуластый  парень  в
тренировочном костюме.
   -- Ну, экипаж, знакомься! -- громогласно объявил Данилов.
   Джамп-навигатор пожал мне руку.
   -- Ринат.
   -- Петр, -- сказал я. -- Лучше без отчества.
   Данилов потер переносицу.
   Турусов оказался совсем  молодым.  Будь  он  летчиком,  учился бы  на
курс-другой старше меня. Но джамп-навигаторов готовит Бауманка.
   -- Ох,  намучаешься ты с этим командиром,  -- усаживаясь рядом сказал
Ринат. -- Изверг! Не дал доспать, с постели вытащил!
   -- Я  бы  и  сам  сейчас  поспал,  --  согласился я.  --  Медосмотр в
двенадцать?
   -- Угу,  --  Ринат,  не вставая,  дотянулся до холодильника,  открыл,
вздохнул: -- И у тебя все пиво убрали, сволочи...
   -- Какое пиво! -- возмутился Данилов. -- Кросс, сауна, бассейн. И без
никаких!
   Ринат сморщился.
   -- Пошли-пошли,  --  поторопил его полковник. -- Блин, да раньше тебя
не только в космос, тебя в атмосферный полет бы не выпустили!
   Турусов вздохнул.
   -- Петр, ты пойдешь?
   -- Нет, посплю.
   -- Хорошо, разрешаю, -- согласился Данилов. -- Не умеет человек спать
в самолетах, Ринат. Устал. А мы побегаем.
   -- Черт побери...  --  вздохнул Ринат,  вставая.  Я едва удержался от
совета  приберечь  восклицание  на  потом.   Запер  за  ними  дверь,  не
раздеваясь лег на кровать.
   Надо быть в форме. Надо выспаться. Данилов зря на меня возвел поклеп,
я могу спать в любой позе и при любом шуме.
   Мне только хочется знать, что где-то рядом теплится свет.

   Звонок телефона разбудил меня через час.  Я знал, кто звонит, и знал,
что услышу. Поэтому не спешил. Протер глаза, нашарил на тумбочке трубку.
   -- Да?
   -- Петя?  --  голос Данилова был не  просто тревожным --  убитым.  --
Петя, у нас несчастье.
   -- Что случилось?  --  поглядывая в  окно спросил я.  На  корте перед
гостиницей две девчонки играли в теннис.  Судя по крепеньким, накачанным
фигурам и  коротким стрижкам --  они были из какого-то женского экипажа.
Может нашего, может французского, те часто стартуют отсюда.
   -- Ринат... ухитрился на кроссе упасть... сломал ногу.
   Интересно,  этому учат в  ФСБ  --  или  Данилов просто разносторонняя
личность?  Все-таки сломать человеку ногу,  да  еще  так,  чтобы тот  не
понял, чья в этом вина -- задача не из легких.
   -- Ужасно, -- сказал я. -- Просто кошмарно. Как он себя чувствует?
   -- Мы в госпитале. Вот, врачи смотрят... говорят, вколоченный перелом
какой-то...
   Данилов выматерился. Глухо, в сторону, сказал:
   -- Что же ты так, Ринат...
   Одна девчонка пропустила подачу.  Раздраженно взмахнула ракеткой. Мне
было ее жалко, играла она здорово.
   -- Рейс отменяют? -- спросил я.
   -- Не  знаю.  Очень срочный фрахт,  --  Данилов вздохнул.  --  И  все
экипажи  в  разгоне,  джамп-навигаторов нет...  Петя,  подходи сейчас  к
начальнику космопорта. Будем решать.
   В трубке забикало, я опустил ее на рычаг.
   Тебе  повезло,  джамп-навигатор.  Перелом,  пусть даже вколоченный --
куда меньшая беда, чем остаться под дюзами стартующей "Энергии".

   Никакой  охраны  у  кабинета  Киселева сейчас  не  было.  Секретарша,
женщина средних лет,  прижимая плечом  к  уху  телефонную трубку,  молча
кивнула на дверь. Я постучался и вошел.
   Данилов,  опустив голову,  сидел перед генералом. Тот стоял, опираясь
руками о стол,  нависая над полковником как мужское воплощение Немезиды.
Раздраженно глянул на меня, кивнул на стул и продолжил разнос:
   -- Умом ты  тронулся,  а?  Что  за  молодецкие забавы?  До  старта --
пятнадцать часов, а вы... слалом какой-то затеяли!
   Название ни в  чем не повинного вида спорта прозвучало у Киселева как
грязное ругательство. Целое искусство, что ни говори.
   -- Ты  в  курсе,  Петр?  --  поинтересовался  генерал,  дав  Данилову
секундную передышку.
   -- Джамп-навигатор, товарищ генерал?
   -- Да.  Устроили, понимаешь, бег с препятствиями. М-марафонцы... мать
вашу!
   Киселев был  в  расстегнутом кителе,  в  руках мял  свою генеральскую
фуражку.  Не верилось,  что этот слуга царя и  отец солдат два дня назад
скакал  по  банкетному  залу,  демонстрируя американцам исконно  русский
танец --  лезгинку, пил на брудершафт и рассказывал скабрезные анекдоты.
Нет, наверное то был совсем другой человек...
   -- Где я возьму вам навигатора?  --  продолжал генерал.  -- Из Москвы
вызову?  Спецрейс,  отзыв из отпуска, докладная наверх? А если не успеют
найти?  Стартовое окно у  вас --  полчаса!  Окислитель уже залит!  СКОБа
оповещена о времени старта!
   -- Товарищ генерал... на "Волхве" -- стандартное джамп-оборудование?
   -- Оборудование? Данилов!
   -- Стандартное...  --  не поднимая глаз ответил полковник.  -- Третья
серия...
   -- У меня ведь двойное образование,  товарищ генерал, -- сказал я. --
Пилот  и  джамп-навигатор.  Имею  право на  расчет прыжков для  кораблей
среднего и большого тоннажа.
   Генерал замолчал. Мы с Даниловым ждали.
   -- Пилоты есть свободные?  --  поинтересовался Киселев и  потянулся к
селектору.
   У меня екнуло сердце.  Что нам не добавят навигатора, мы убедились. А
вот насчет пилотов...
   -- Нет,  -- тихо сказал Данилов. -- Только экипаж Владимирского. Но у
них старт через три часа.
   -- Куда ни кинь... -- выдохнул генерал. -- Что делать, а? Данилов? Ты
не доглядел -- ты и выпутывайся!
   -- Мы  можем  слетать  вдвоем,  --  предложил я.  Данилов явно  решил
уступить мне инициативу.  И правильно сделал -- начальник космодрома был
достаточно зол, чтобы отвергнуть любое его предложение.
   -- Вдвоем?  Слетать?  -- с иронией уточнил генера