оночник,  череп,
лопатки,  желудок,  почки,  печень,  прочие   органы    (ненужное
зачеркнуть). За судьбу вышеуказанных бренных останков  Ты  можешь
быть совершенно спокоен: мы позаботились о них,  как  велит  Твоя
вера,  и  согласно  ее  традициям  совершили  обряд   погребения,
кремации, мумификации, рассеивания  праха  по  ветру,  наполнения
урны  пеплом,  освящения,  высыпки  в  помойную  яму    (ненужное
зачеркнуть). Новый облик, в котором отныне Тебе  предстоит  вести
счастливую и здоровую жизнь, кое в чем может оказаться  для  Тебя
неожиданным, но мы заверяем Тебя, что,  подобно  нашим  остальным
дорогим  пациентам.  Ты  к    нему    быстро    привыкнешь.    Мы
усовершенствовали  Твой  организм  при  помощи    наилучших    --
полноценных -- удовлетворительных --  таких,  какие  нашлись  под
рукой,  органов  (ненужное  зачеркнуть).  Мы  гарантируем  работу
указанных органов в течение одного года, шести месяцев, квартала,
трех недель, шести дней (ненужное зачеркнуть). Ты должен  понять,
что..."

     На этом текст обрывался. Лишь теперь я заметил,  что  сверху
кто-то вывел четкими буквами:  "ИЙОН  ТИХИЙ.  Опер.  6,  7  и  8.
КОМПЛЕКТ". Листок в  моих  руках  задрожал.  Боже,  что  от  меня
осталось? Я не  решался  взглянуть  даже  на  собственный  палец.
Тыльная сторона  ладони  заросла  толстыми  рыжими  волосками.  Я
затрясся как в лихорадке; встал, опираясь о стену; перед  глазами
плыло. Бюста не было, и то  слава  Богу.  Стояла  полная  тишина.
Какая-то птичка чирикала за окном.  Нашла  тоже  время  чирикать!
КОМПЛЕКТ. Что значит КОМПЛЕКТ? Кто я? Ийон Тихий. В  этом  я  был
уверен. Следовательно? Сперва я ощупал ноги. Обе на месте, только
кривые  --  буквой  "икс".  Живот  --  непомерно  велик.    Палец
погрузился в пупок, как в колодец. Толстые складки  жира...  брр!
Что же случилось? Ага,  вертолет.  Кажется,  его  сбили.  "Скорая
помощь". Мина, а может, граната. Потом -- та маленькая негритянка
-- потом экстремисты -- в коридоре -- гранаты? Выходит, ее  тоже,
бедняжку?.. И еще раз... Но что означает этот погром, эти обломки?
     -- Эй! Есть тут кто-нибудь?! -- закричал я.
     И  осекся,  пораженный  собственным  голосом,  --  настоящий
оперный бас,  даже  эхо  отозвалось.  Очень  хотелось  глянуть  в
зеркало, но было страшно. Я поднес руку к щеке. Боже  милостивый!
Кудлатые, свалявшиеся патлы... Наклонившись, увидел  бороду.  Она
закрывала  половину  пижамы  --  растрепанная,  косматая,  рыжая.
Ахенобарбарус! Рыжебородый! Ладно, можно побриться... Я  выглянул
на террасу. Птичка чирикала как ни  в  чем  не  бывало  --  дура.
Тополя,  сикоморы,  кусты  --  что  это?  Сад.  Больничный?..  На
скамейке кто-то грелся в лучах солнца, закатав рукава пижамы.
     -- Эй там! -- позвал я.
     Он  обернулся. Я  увидел  до  странности  знакомое  лицо   и
растерянно заморгал. Да ведь это мое лицо, это я! В три прыжка  я
выскочил на террасу.  Тяжело  дыша,  всматривался  в  собственные
черты. Сомнений не было -- на скамье сидел я!
     -- Чего вы так уставились? -- неуверенно отозвался  он  моим
голосом.
     -- Откуда это -- у вас? -- через силу выдавил я. -- Кто  вы?
Кто дал вам право...
     -- А-а! Это вы!
     Он встал:
     -- Перед вами профессор Троттельрайнер.
     -- Но почему же... Бога ради, почему... кто...
     -- Я тут совершенно ни при чем, -- произнес он  внушительно.
Мои губы на его лице подрагивали. -- Ворвались сюда эти,  как  их
-- йиппи  [Члены  молодежной  радикальной  группировки  в  США.].
Бунтари. Граната. Ваше состояние было признано безнадежным, да  и
мое тоже. Я ведь лежал рядом, в соседней палате.
     -- Как это "безнадежным"! -- возмутился я. -- Что я, слепой?
И как вы только могли!
     -- Но я ведь был без сознания, уверяю вас!  Главный  хирург,
доктор Фишер, мне все объяснил: сперва  брали  тела  и  органы  в
хорошей сохранности, а когда очередь дошла до меня, остались одни
отходы, поэтому...
     -- Да как вы смеете! Присвоили мое тело да еще охаиваете его!
     -- Не охаиваю, а лишь повторяю слова доктора Фишера! Сначала
вот это, -- он ткнул себя пальцем в грудь, -- сочли  непригодным,
но потом, за неимением лучшего, решились на пересадку. Вы к  тому
времени были уже пересажены...
     -- Я? Пересажен?
     -- Ну да. Ваш мозг.
     -- А это кто? То есть кто это был? -- указал я на себя.
     -- Один из тех экстремистов. Какой-то их  главарь,  говорят.
Не умел  обращаться  со  взрывателем,  и  его  садануло  в  череп
осколком -- так я слышал. Ну и... -- Троттельрайнер  пожал  моими
плечами.
     Меня передернуло. В этом теле мне было  не  по  себе,  я  не
знал, как к нему относиться.  Оно  мне  претило.  Ногти  толстые,
квадратные -- ни малейших признаков интеллигентности.
     -- Что же будет? -- прошептал я, опускаясь на скамью рядом с
профессором. Ноги меня не слушались. -- Нет ли у  вас  карманного
зеркальца?
     Он достал зеркальце из кармана. Я торопливо  схватил  его  и
увидел огромный подбитый глаз, пористый нос, зубы в  плачевнейшем
состоянии; нижняя часть лица утопала в рыжей  густой  бороде,  за
которой угадывался двойной  подбородок.  Возвращая  зеркальце,  я
заметил, что профессор снова выставил оголенные ноги  на  солнце.
Хотел было сказать, что кожа у меня  чрезвычайно  чувствительная,
но прикусил язык. Обгорит на солнце  до  волдырей  --  его  дело;
теперь уж, во всяком случае, не мое!
     -- Куда мне идти? -- спросил я потерянно.
     Троттельрайнер  оживился.  Его  (его?!)  умные    глаза    с
сочувствием остановились на моем (моем?!) лице.
     -- Не советую идти куда бы то ни было! Того типа разыскивали
ФБР и полиция штата за серию покушений. Объявления о  розыске  на
каждом углу; приказано стрелять без предупреждения!
     Я вздрогнул. Только этого еще не хватало. Боже  мой,  опять,
наверное, галлюцинация.
     -- Да что вы!  --  живо  возразил  Троттельрайнер.  --  Явь,
дорогой мой, самая настоящая явь!
     -- А почему больница пуста?
     -- Так вы не знаете?  Ах  да,  вы  же  потеряли  сознание...
Забастовка.
     -- Врачей?
     -- Да. Всего персонала. Экстремисты похитили доктора Фишера.
А взамен требуют выдать им вас.
     -- Выдать меня?
     -- Ну да, они ведь не знают, что вы, так сказать, больше  не
вы, а Ийон Тихий...
     Голова у меня шла кругом.
     -- Я покончу с собой! -- заявил я хриплым басом.
     -- Не советую. Чтобы вас снова пересадили?
     Я лихорадочно соображал, как узнать,  галлюцинация  это  или
нет.
     -- А если бы... -- сказал я, вставая.
     -- Что?
     -- Если бы я на вас прокатился? А? Что скажете?
     -- Про... что? Вы, верно, спятили?
     Я смерил его взглядом, весь подобрался, прыгнул и свалился в
канал. И хотя я чуть не захлебнулся черной вонючей жижей -- какое
это было облегчение! Я вылез на берег; крыс поубавилось -- должно
быть, разбрелись кто куда. Остались всего четыре.  Они  играли  в
бридж у самых ног крепко спящего Троттельрайнера -- его  картами.
Я  ужаснулся.  Даже   если    учесть    небывалую    концентрацию
галлюциногенов -- возможно ли, чтобы крысы в самом деле играли  в
бридж? Я заглянул  в  карты  самой  жирной.  Она  метала  их  как
придется. Какой уж там бридж! Ну и  слава  Богу...  Я  облегченно
вздохнул.
     На всякий случай я твердо решил ни на  шаг  не  отходить  от
канала: всевозможные варианты спасения успели  мне  надоесть,  во
всяком случае, на ближайшее время. Сперва пусть дадут гарантии. А
то опять привидится невесть что. Я ощупал  лицо.  Ни  бороды,  ни
маски. Куда она подевалась?
     -- Что касается меня, --  произнес  профессор,  не  открывая
глаз, -- я порядочная девушка и надеюсь,  вы  будете  вести  себя
должным образом. -- Он приложил ладонь к уху, как  бы  выслушивая
ответ, и добавил: -- О нет,  я  вовсе  не  притворяюсь  невинной,
чтобы разжечь ваше пресыщенное  сладострастие,  а  говорю  чистую
правду. Не прикасайтесь ко мне, иначе  я  буду  вынуждена  лишить
себя жизни.
     "Ага, -- догадался я, -- похоже, и этот не прочь  искупаться
в  канале!"  Теперь  я  слушал  профессора  спокойнее   --    его
галлюцинации вроде бы подтверждали, что я-то, по крайней мере,  в
полном порядке.
     -- Спеть я могу -- отчего бы не спеть, -- произнес между тем
профессор, -- скромная песенка еще ни к чему не обязывает. Вы мне
будете аккомпанировать?
     Но может быть, он  просто  разговаривает  во  сне;  в  таком
случае опять ничего не известно.  Оседлать  его  ради  пробы?  Но
прыгнуть в канал я мог и без его помощи.
     -- Я сегодня не в голосе.  Да  и  мама  меня  заждалась.  Не
провожайте меня! -- категорически заявил Троттельрайнер.
     Я встал и посветил фонариком  по  сторонам.  Крысы  исчезли.
Швейцарские футурологи храпели,  лежа  вповалку  у  самой  стены.
Рядом,  на  надувных  креслах,  лежали  репортеры  вперемешку   с
администрацией "Хилтона".  Кругом  валялись  обглоданные  куриные
косточки  и  банки  из-под  пива.  Если  это  галлюцинация,    то
удивительно реалистичная, сказал я себе. И все  же  мне  хотелось
убедиться в обратном. Право, лучше вернуться  в  окончательную  и
бесповоротную явь. Интересно, как там наверху?
     Взрывы  бомб  --  или  бумб  --  раздавались    нечасто    и
приглушенно. Неподалеку послышался громкий  всплеск.  Над  черной
водой канала показалось перекосившееся  лицо  Троттельрайнера.  Я
подал ему руку. Он вылез на берег и отряхнулся.
     -- Ну и сон же я видел...
     -- Девичий, да? -- нехотя бросил я.
     -- Черт побери! Значит, я все еще галлюцинирую?!
     -- Почему вы так думаете?
     -- Только при галлюцинациях другие знают, что нам снится.
     -- Просто вы говорили во сне, -- объяснил я.  --  Профессор,
вы по этой части специалист -- нет ли надежного способа  отличить
явь от галлюцинации?
     -- Я  всегда  ношу  при  себе  отрезвин.  Упаковка,  правда,
промокла,  но  это  ничего.  Он  позволяет  выйти  из   состояния
помрачения, устраняет бредовые, призрачные и  кошмарные  видения.
Хотите?
     -- Возможно, ваш препарат так и действует, -- хмыкнул я,  --
но вряд ли так действует фантом вашего препарата.
     -- Если мы галлюцинируем, то очнемся, а если нет, решительно
ничего не случится, -- заверил меня профессор и  положил  себе  в
рот бледно-розовую пастилку.
     Я тоже извлек пастилку из мокрого пакета и проглотил ее. Над
нами грохнула крышка люка,  и  голова  в  шлеме  десантных  войск
рявкнула:
     -- Живо наверх! Давай торопись, подымайся!
     -- Вертолеты или мини-ракеты? -- понимающе спросил я.  --  А
по мне, господин сержант, идите куда подальше.
     И я уселся под стеной, скрестив руки на груди.
     -- Свихнулся? -- деловито спросил сержант у Троттельрайнера,
который уже взбирался по лесенке. Люди  в  подвале  зашевелились.
Стэнтор попытался приподнять меня за плечи, но  я  оттолкнул  его
руку.
     -- Предпочитаете остаться? Ради Бога...
     -- Нет, не так. "Бог в помощь!" -- поправил я его.
     Один за другим они исчезали в открытом люке; я видел вспышки
огня,  слышал  команды  десантников,  по  приглушенному    свисту
догадывался  о  запуске  очередной  мини-ракеты.  "Странно,    --
размышлял  я.  --  Что  это,  собственно,  значит?  А  может,   я
галлюцинирую  за  них?  Per  procura?  [Здесь:  по   доверенности
(лат.).] И что, теперь мне торчать здесь до Судного дня?"
     И все же я не двигался с места. Люк захлопнулся,  я  остался
один. Фонарик  стоял  торчком  на  бетоне;  тусклый  круг  света,
отраженный от сводчатого  потолка,  освещал  подвал.  Прошли  две
крысы со сплетенными хвостами. Это что-нибудь да значит,  подумал
я, но лучше не ломать голову попусту.
     В канале послышались всплески. Ну, ну, чья  теперь  очередь?
Клейкая поверхность воды  расступилась,  из  нее  вынырнули  пять
отливающих чернотой силуэтов --  водолазы  в  очках,  кислородных
масках и с автоматами. Один за другим они выскакивали на бетон  и
направлялись ко мне, полягушачьи хлюпая ластами.
     -- Наbla usted espanol? [ Вы говорите  по-испански?  (исп.)]
-- обратился ко мне первый из них, стягивая с головы маску.  Лицо
у него было смуглое, с усиками.
     -- Нет,   --  ответил  я.  --  Но  вы  наверняка    говорите
по-английски? Так ведь?
     -- Какой-то нахальный гринго,  --  бросил  тот,  с  усиками,
второму. Все, как по команде, сдернули  маски  и  взяли  меня  на
мушку.
     -- Что, в канал? -- спросил я с готовностью.
     -- К стенке! Руки вверх, да повыше.
     Дуло уперлось  мне  под  ребро.  Ну  до  чего  же  подробная
галлюцинация, подумал я; даже автоматы обернуты в  полиэтиленовые
мешки, чтоб не промокли.
     -- Их тут больше пряталось, -- заметил  водолаз  с  усиками,
обращаясь к соседу, плотному  и  черноволосому,  который  пытался
зажечь сигарету. Видно, он-то и был у них главный. Они  осмотрели
наше  кочевье,  с  грохотом  пиная  банки  из-под  консервов    и
опрокидывая надувные кресла; наконец офицер спросил:
     -- Оружие?
     -- Обыскал, господин капитан. Нету.
     -- Можно опустить руки? -- спросил  я,  по-прежнему  стоя  у
стены. -- А то затекли уже.
     -- Сейчас навсегда опустишь. Прикончить?
     -- Ага, -- кивнул офицер, выпуская дым из ноздрей.  --  Хотя
нет! Отставить! -- скомандовал он.
     Покачивая бедрами, он  подошел  ко  мне.  На  ремне  у  него
болталась связка золотых  колец.  "Удивительно  реалистично!"  --
подумал я.
     -- Где остальные? -- спросил офицер.
     -- Вы меня спрашиваете? Выгаллюцинировали через люк. Да вы и
так знаете.
     -- Чокнутый, господин капитан. Пусть уж лучше  не  мучается,
--  сказал  тот,  с  усиками,  и  взвел  спусковой  крючок  через
полиэтиленовую оболочку.
     -- Не так, -- остановил его офицер.  --  Продырявишь  мешок,
дурень, а где взять другой? Ножом его.
     -- Извините, что вмешиваюсь, -- заметил я,  немного  опустив
руки, -- но мне все же хотелось бы пулю.
     -- У кого есть нож?
     Начались поиски. "Разумеется, ножа у  них  не  окажется!  --
размышлял я. -- А то все кончилось  бы  слишком  быстро".  Офицер
бросил окурок  на  бетон,  с  гримасой  отвращения  раздавил  его
ластой, сплюнул и приказал:
     -- В расход его. Пошли.
     -- Да, да, пожалуйста! -- торопливо поддакнул я.
     Это их удивило. Они подошли ко мне.
     -- На тот свет  торопишься,  гринго?  С  чего  бы?  Ишь  как
упрашивает, каналья! А может,  пальцы  ему  отрезать  и  нос?  --
переговаривались они.
     -- Нет-нет! Прошу вас, господа, сразу, без  жалости,  смело!
-- ободрял я их.
     -- Под воду! -- скомандовал офицер.
     Они опять натянули на себя маски; офицер  отстегнул  верхний
ремень, достал из внутреннего кармана плоский револьвер, дунул  в
ствол, подбросил оружие,  как  ковбой  в  заурядном  вестерне,  и
выстрелил мне в спину. Нестерпимая боль пронзила грудную  клетку.
Я начал сползать по  стене;  он  схватил  меня  сзади  за  плечи,
повернул лицом к себе и выстрелил  еще  раз,  с  такого  близкого
расстояния, что вспышка ослепила меня. Звука я  уже  не  услышал.
Потом была кромешная тьма, я задыхался  --  долго,  очень  долго,
что-то  тормошило  меня,  подбрасывало,  хорошо  бы,  не  "скорая
помощь" и не вертолет, думал я; окружающий мрак стал еще  чернее,
наконец эта тьма растворилась, и не осталось совсем ничего.
     Когда я открыл глаза,  то  увидел,  что  сижу  на  аккуратно
застланной  кровати,  в  комнате  с  низким  окном;  стекло  было
замазано белой краской. Я тупо уставился на дверь, словно  ожидая
кого-то. Я понятия не имел, где я и  как  я  здесь  очутился.  На
ногах у меня были туфли на плоской деревянной подошве, на теле --
пижама  в  полоску.  "Слава  Богу,  хоть  чтото  новенькое,    --
подумалось мне, -- хотя, похоже, ничего интересного на  этот  раз
не предвидится". Дверь  распахнулась.  В  дверном  проеме  стоял,
окруженный молодыми  людьми  в  больничных  халатах,  приземистый
бородач. На нем были  золотые  очки,  седеющая  шевелюра  торчала
ежиком. В руке он держал резиновый молоток.
     -- Любопытный случай, -- произнес бородатый. --  Удивительно
любопытный, почтеннейшие коллеги. Четыре месяца назад наш пациент
отравился значительной дозой галлюциногенов.  Их  действие  давно
прекратилось, но он не может в это поверить и продолжает  считать
все окружающее галлюцинацией. В своем  помрачении  он  зашел  так
далеко, что сам просил солдат генерала Диаса, бежавших по каналам
из занятого мятежниками президентского дворца,  расстрелять  его.
Смерть, думал он, на самом деле окажется пробуждением от бредовых
видений. Его удалось спасти благодаря трем  сложнейшим  операциям
-- из желудочков сердца мы извлекли две пули, -- а он  не  верит,
что живет наяву.
     -- Это шизофрения? -- пропищала маленькая студентка. Она  не
смогла протиснуться к моей кровати и вытягивала  шею  за  спинами
товарищей.
     -- Нет.  Это  новая  разновидность   реактивного    психоза,
связанного,  несомненно,  с  применением  галлюциногенов.  Случай
абсолютно  безнадежный  --  до  такой  степени,  что  мы   решили
витрифицировать пациента.
     -- В самом деле, профессор?! -- Студентка не  находила  себе
места от любопытства.
     -- Да. Как вам известно, безнадежных  больных  теперь  можно
замораживать в жидком азоте на срок от сорока до семидесяти  лет.
Пациента помещают в герметичный  контейнер  --  наподобие  сосуда
Дьюара -- вместе с подробной историей болезни; по мере  появления
новых открытий, в азотных хранилищах  проводят  переучет  и  тех,
кому можно помочь, воскрешают.
     -- Скажите,  вы  сами  дали  согласие  на  витрификацию?  --
спросила меня студентка, просунув  голову  между  двумя  высокими
практикантами. Ее глаза горели исследовательским энтузиазмом.
     -- С привидениями не разговариваю, -- отрезал  я.  --  Самое
большее, могу сказать, как вас зовут: Галлюцина.
     Прежде чем дверь за ними закрылась, я успел  услышать  голос
студентки: "Ледяной сон! Витрификация! Да это же  путешествие  во
времени, ах, до чего романтично!" Я был иного мнения, но что  мне
оставалось, кроме как подчиниться иллюзорной действительности?
     На  другой  день  вечером  два  санитара  доставили  меня  в
операционную. Здесь стояла стеклянная ванна, над  ней  поднимался
пар -- такой ледяной,  что  перехватывало  дыхание.  Мне  сделали
множество уколов, уложили на операционный стол  и  напоили  через
трубочку сладковатой  прозрачной  жидкостью  --  глицерином,  как
объяснил старший санитар. Он хорошо ко мне относился.  Я  называл
его Галлюцианом. Когда я уже засыпал, он  наклонился,  чтобы  еще
раз крикнуть мне в ухо: "Счастливого пробуждения!"
     Я не мог ответить, не мог даже пальцем пошевелить.  Все  это
время -- долгие недели! -- я боялся, что они чересчур поспешат  и
опустят меня в ванну раньше, чем я потеряю сознание.  Как  видно,
они все же поторопились -- последним звуком, донесшимся  до  меня
из этого мира, был всплеск, с  которым  мое  тело  погрузилось  в
жидкий азот. Неприятный, скажу я вам, звук.

                                *

     Ничего.

                                *

     Ничего.

                                *

     Ничего, ну, совсем ничего.

                                *

     Показалось, что-то есть, да где там. Ничего.

                                *

     Нет ничего -- и меня тоже.

                                *

     Ну, долго еще? Ничего.

                                *

     Вроде бы что-то, хотя кто его знает. Нужно сосредоточиться.

                                *

     Что-то  есть,  но  очень  уж  этого   мало.    При    других
обстоятельствах я решил бы, что ничего.

                                *

     Ледники, голубые и белые. Все изо льда. Я тоже.

                                *

     Красивые эти ледники, вот только бы не было  так  дьявольски
холодно.

                                *

     Ледяные иголки и кристаллики снег