Станислав Лем.
     Футурологический конгресс


 Stanislav Lem. Kongres futurologiczny, 1971
 Перевод К. Душенко, 1994,1997

                             Повесть

     Восьмой  Всемирный  футурологический  конгресс  открылся   в
Костарикане. По правде говоря, я не поехал бы в Нунас, если бы не
профессор  Тарантога:  он  дал  мне  понять,  что  там  на   меня
рассчитывают. Еще он сказал (и это меня задело), что астронавтика
стала, в сущности, бегством от земных передряг. Всякий,  кто  сыт
ими по горло, удирает в  Галактику,  надеясь,  что  самое  худшее
случится в  его  отсутствие.  И  в  самом  деле,  возвращаясь  из
путешествий, особенно в прежние годы, я с  тревогой  выискивал  в
иллюминаторе Землю -- не уподобилась ли она печеной  картофелине.
Поэтому я не очень-то сопротивлялся, а  только  заметил,  что  не
разбираюсь в футурологии.  И  в  насосах  мало  кто  разбирается,
возразил Тарантога, однако все мы  кидаемся  к  помпам,  услышав:
"Течь в трюме!"
     Правление  Футурологического  общества  выбрало  Костарикану
потому, что темой конгресса  был  демографический  взрыв  и  меры
борьбы с ним, а Костарикане принадлежит мировой рекорд по  темпам
роста населения; предполагалось,  что  это  удвоит  эффективность
нашей работы. Правда, злые языки называли иную причину: в  Нунасе
наполовину пустовал новый отель корпорации "Хилтон", между тем на
конгресс,  кроме  самих  футурологов,  ожидалось    столько    же
журналистов. Теперь, когда от отеля не осталось камня  на  камне,
я,  не  боясь  обвинений  в  рекламных  захваливаниях,  могу   со
спокойной совестью  утверждать:  "Хилтон"  был  превосходен.  Моя
оценка имеет особый вес, ведь по натуре я сибарит, и лишь чувство
долга иногда заставляло меня предпочесть комфорту каторжный  труд
астронавта.
     Над плоским пятиэтажным  цоколем  костариканского  "Хилтона"
возвышались еще  сто  шесть  этажей.  На  крышах  уступов  здания
размещались  теннисные  корты,  бассейны,  солярии,  дорожки  для
картинга, карусели, служившие одновременно  рулетками,  тир  (где
можно было стрелять по манекенам, изображавшим  кого  угодно,  на
выбор, --  спецзаказы  выполнялись  в  течение  суток),  а  также
раковина  открытой  эстрады  с  установками   для    опрыскивания
слушателей слезоточивым газом. Мне достался сотый этаж, откуда  я
мог созерцать лишь иссиня-коричневую изнанку смога, нависшего над
столицей. Кое-что из гостиничного  инвентаря  меня  озадачило  --
например, трехметровый  железный  прут  в  углу  ванной  комнаты,
маскхалат в  платяном  шкафу,  мешок  сухарей  под  кроватью.  На
яшмовой стене ванной, рядом с полотенцами, висел моток  настоящей
альпинистской веревки,  а  вставляя  ключ  в  дверной  английский
замок, я заметил небольшую табличку: "Дирекция гарантирует, что в
этом номере БОМБ нет".
     Теперь, как известно, ученые делятся на оседлых и  кочующих.
Первые  по  старинке  что-то  исследуют,  вторые  разъезжают   по
всевозможным конференциям и конгрессам. Кочующего  ученого  легко
распознать:  на  груди  у  него  карточка  с  фамилией  и  ученой
степенью, в кармане -- расписание авиарейсов; подтяжки у него без
металлических пряжек, портфель -- на пластмассовой защелке, а то,
чего  доброго,  завоет   сирена    устройства,    просвечивающего
пассажиров в поисках кинжалов и кольтов. Научную литературу такой
ученый  читает  по  дороге  в  аэропорт,  в  залах  ожидания    и
гостиничных  барах.  По  понятным  причинам  я  был  не  в  курсе
последних достижений  земной  культуры  и  спровоцировал  сигналы
тревоги в аэропортах  Бангкока,  Афин  и  самого  Нунаса,  а  все
потому, что во рту у меня шесть  стальных  коронок.  В  Нунасе  я
хотел заменить их фарфоровыми; увы, непредвиденные события  этому
помешали. А насчет сухарей, прута, веревки и маскхалата  один  из
футурологовамериканцев  снисходительно   разъяснил    мне,    что
гостиничное  дело  в  нашу  эпоху  требует  неведомых  ранее  мер
безопасности.  Каждый  такой  предмет    повышает    выживаемость
постояльца. На эти слова я, по легкомыслию, должного внимания  не
обратил.
     Заседание было назначено на вторую половину дня, и уже утром
мы получили полный комплект материалов конгресса  --  превосходно
изданных и  со  множеством  приложений.  Особенно  радовали  глаз
отрывные  купоны  из  глянцевой  плотной  бумаги    со    штампом
"Копуляционный талон". Научные  конференции  тоже  пострадали  от
демографического взрыва; популяция футурологов  растет  столь  же
быстро, как и все человечество,  так  что  конгрессы  проходят  в
сутолоке и спешке. О чтении докладов с трибуны  и  речи  быть  не
может, знакомиться с ними нужно заранее. Утром, однако,  было  не
до того,  поскольку  хозяева  пригласили  нас  на  коктейль.  Эта
скромная  церемония  обошлась  почти  без  приключений,    только
делегацию США забросали тухлыми помидорами. Не  успел  я  поднять
бокал, как Джим Стэнтор, знакомый журналист из ЮПИ, сообщил,  что
на  рассвете  похищены  консул  и  третий  атташе   американского
посольства    в    Костарикане.    В    обмен    на    дипломатов
похитители-экстремисты требовали освободить  политзаключенных,  а
пока, чтобы подчеркнуть весомость своего ультиматума, присылали в
посольство зубы заложников,  один  за  другим,  грозя  эскалацией
насилия.  Впрочем,  этот  инцидент  не   нарушил    дружественной
атмосферы приема. Присутствовал лично посол США, произнесший спич
о необходимости сотрудничества между народами;  правда,  выступал
он под охраной шести плечистых парней в штатском, которые держали
нас на мушке. Мне, признаюсь, стало как-то не по себе, а тут еще,
на беду, стоявший рядом темнокожий делегат Индии, которого  мучил
насморк, полез в карман за платком. Как впоследствии убеждал меня
пресс-секретарь Футурологического общества, примененные  средства
были  необходимыми  и  гуманными.  Охрана  вооружена   автоматами
большого калибра, но малой  пробойной  силы,  такими  же,  как  у
охраны пассажирских самолетов, и посторонние ничем не рискуют  --
не то что раньше, когда пуля, уложив  террориста,  прошивала  еще
пять-шесть ни в чем не  повинных  людей.  И  все  же  не  слишком
приятно, когда сосед, изрешеченный пулями, падает к вашим  ногам,
даже если это обычное недоразумение, которое исчерпывается  путем
обмена дипломатическими нотами.
     Впрочем, вместо того чтобы рассуждать о гуманной баллистике,
мне следовало бы объяснить, почему я так и не  успел  просмотреть
материалы  конгресса.  Во-первых   (подробность    малоприятная),
пришлось спешно менять окровавленную рубашку; к тому же завтракал
я, вопреки обыкновению, не у себя, а в гостиничном баре. С утра я
привык есть яйца в мешочек, а гостиница, где  можно  получить  их
прямо в постель целехонькими, с нерастекшимся  желтком,  пока  не
построена.  Дело  тут,  разумеется,  в  непрестанном  разрастании
столичных отелей. Если от кухни до номера полторы мили, ничто  не
спасет желток от взбалтывания. Как я слышал, эксперты  "Хилтона",
занимавшиеся  этой  проблемой,  единственным  выходом    признали
сверхзвуковой лифт, но  sonic  boom  --  грохот  при  прохождении
звукового барьера -- в замкнутом пространстве отеля привел  бы  к
разрыву барабанных перепонок. Конечно, кухонный  автомат  мог  бы
доставлять прямо в номер сырые яйца,  которые  у  вас  на  глазах
автокельнер  варил  бы  в  мешочек,  но  отсюда  недалеко  и   до
собственного курятника в номере. Вот почему утром я пошел в бар.
     Девяносто пять процентов обитателей гостиниц составляют ныне
участники    конференций    и     съездов.        Гость-одиночка,
турист-индивидуалист без опознавательной карточки  на  лацкане  и
без портфеля, распухшего от ученых бумаг, стал редок, как  черный
жемчуг. Одновременно с нашим конгрессом в  Костарикане  проходила
конференция  молодых  бунтарей  группировки  "Тигры",    конгресс
Ассоциации Издателей Освобожденной Литературы, а  также  Общества
филуменистов.  Обычно  делегатам-коллегам   достаются    соседние
номера, но  мне,  в  знак  особого  уважения,  дирекция  выделила
апартаменты на сотом этаже, поскольку здесь имелся пальмовый  сад
с  женским  оркестром,  исполнявшим  концерты    Баха;    попутно
оркестрантки  совершали  коллективный  стриптиз.  Без  этого   я,
пожалуй, мог бы и обойтись; к сожалению, свободных номеров уже не
было -- пришлось довольствоваться тем, что дают. Едва я уселся  в
баре, как широкоплечий курчавобородый сосед (по его бороде я мог,
не хуже чем по меню, прочитать, что  он  ел  на  прошлой  неделе)
сунул  мне  прямо  в  нос  массивную,  с  окованным    прикладом,
двустволку и, радостно гогоча, осведомился, какого я мнения о его
папинтовке. Я не понял, о чем  он,  но  предпочел  не  показывать
виду. Молчание -- лучшая тактика  при  случайных  знакомствах.  И
правда, он тут же  с  готовностью  объяснил,  что  скорострельный
двуствольный штуцер с лазерным прицелом -- идеальное  оружие  для
охоты на Папу Римского. Болтая без удержу, он достал  из  кармана
помятую карточку; на снимке он изготовился к выстрелу --  мишенью
служил манекен в круглой шапочке, какие носят кардиналы  и  Папы.
Бородач, по его словам, как  раз  достиг  своей  лучшей  формы  и
отправлялся в Рим на церковные торжества,  чтобы  застрелить  Его
святейшество  на  площади  Святого  Петра.  Я  нисколько  ему  не
поверил, но он, не умолкая ни на минуту, показал мне:  авиабилет,
карманный требник и памятку для американских паломников, а  также
пачку патронов с крестообразной головкой. Из  экономии  билет  он
взял  лишь  в  одну  сторону,  не  сомневаясь,  что   разъяренные
пилигримы  растерзают  его  на  куски.  Мысль  об  этом,  похоже,
приводила его в превосходное расположение духа.
     Сперва я решил, что передо мною маньяк или  профессиональный
экстремист-динамитчик, каких в  наше  время  хватает.  Ничуть  не
бывало! Захлебываясь  словами  и  поминутно  сползая  с  высокого
табурета -- ибо его двустволка то и дело падала  на  пол,  --  он
объяснял мне, что сам-то он  истовый,  правоверный  католик;  тем
большей жертвой будет с его стороны эта операция  ("операция  П",
как он ее называл). Нужно взбудоражить  совесть  планеты,  а  что
взбудоражит ее сильнее, чем поступок столь  ужасающий?  Он,  мол,
сделает то же, что Авраам,  согласно  Писанию,  хотел  сделать  с
Исааком, только наоборот: не сына ухлопает, а  отца,  к  тому  же
святого, и явит тем самым пример  высочайшего  самоотречения,  на
какое только способен христианин. Тело он обречет на казнь,  душу
--  на  вечные  муки,  а  все  для  того,  чтоб  открыть    глаза
человечеству. "Ну, ну, -- подумал я, -- не многовато ли развелось
желающих открыть нам глаза?" Его филиппика не убедила меня,  и  я
пошел спасать Папу, то есть сообщить кому-нибудь об "операции П";
но Стэнтор, который встретился мне в баре  на  семьдесят  седьмом
этаже, даже  не  выслушал  меня  до  конца  и,  в  свою  очередь,
рассказал мне, что в подарках, преподнесенных недавно Адриану  XI
делегацией американских католиков, оказались две бомбы с  часовым
механизмом и бочонок,  наполненный  не  вином  для  причастия,  а
нитроглицерином. Равнодушие  Стэнтора  стало  понятнее,  когда  я
узнал, что экстремисты прислали в посольство уже  целую  ногу  --
неизвестно лишь чью. Впрочем, его  позвали  к  телефону,  и  наша
беседа оборвалась; кажется, на Авенида Романа кто-то поджег  себя
в знак протеста.
     В  баре  на  семьдесят  седьмом  этаже   атмосфера    царила
совершенно  иная,  нежели  у  меня  наверху.  Здесь  было   полно
босоногих девиц в сетчатых блузках до  пояса,  некоторые  --  при
шпагах; у многих косички прикреплялись, по самой последней  моде,
к медальону на шее или к обручу, утыканному гвоздиками.  Кто  они
были, филуменистки или  секретарши  Освобожденных  Издателей,  не
знаю; судя по  цветным  фотографиям,  которые  они  разглядывали,
речь, скорее, шла об Освобожденной  Литературе.  Я  спустился  на
девять этажей ниже, к  своим  футурологам,  и  в  очередном  баре
пропустил рюмку с Альфонсом Мовеном из агентства Франс  Пресс.  В
последний раз попытался я спасти Папу, но Мовен, выслушав меня со
стоической выдержкой, только промычал, что месяц  назад  какой-то
пилигрим-австралиец уже стрелял в Ватикане, хотя и  с  совершенно
иных идейных позиций. Мовен рассчитывал на интересное интервью  с
неким Мануэлем Пирульо, которого разыскивали ФБР, Сюрте, Интерпол
и десяток других полицейских служб. Этот  субъект  основал  фирму
услуг нового типа, выступая  в  роли  эксперта  по  покушениям  с
применением  взрывчатых    веществ    (отсюда    его    псевдоним
"Бомбардир"), и  прямо-таки  козырял  своей  безыдейностью.  Нашу
беседу прервала рыжеволосая красотка  в  чем-то  вроде  кружевной
ночной рубашки,  продырявленной  автоматными  очередями,  --  как
выяснилось, связная экстремистов; ей поручили провести  репортера
в их  штаб-квартиру.  На  прощанье  Мовен  вручил  мне  рекламную
листовку Пирульо. Настала пора, говорилось  в  ней,  покончить  с
эскападами  безответственных  дилетантов,  которые  динамит    не
отличают от мелинита, а гремучую ртуть -- от бикфордова шнура;  в
эпоху  узкой  специализации  нелепо  кустарничать,    пренебрегая
помощью  добросовестных  и  квалифицированных  специалистов.   На
обороте помещался ценник услуг в валюте наиболее развитых стран.
     Профессор  Машкенази  вбежал,  когда    футурологи    начали
стекаться в бар, бледный как смерть; его била нервная  дрожь:  он
кричал, что в номере у него бомба с часовым  механизмом.  Бармен,
привычный, как  видно,  к  таким  происшествиям,  не  раздумывая,
скомандовал: "В укрытие!" -- и нырнул под стойку.  Однако  вскоре
гостиничные детективы установили, что это всего лишь розыгрыш:  в
коробку из-под печенья кто-то из футурологов засунул обыкновенный
будильник. Шутник, похоже, был англичанином,  они  обожают  такие
practical jokes [Розыгрыши (англ.).]. Впрочем,  инцидент  тут  же
предали забвению, ибо явились Дж.Стэнтор и Дж.Г.Хаулер, репортеры
ЮПИ, с текстом ноты  правительства  США  относительно  похищенных
дипломатов.  Нота  была  составлена  на  обычном  дипломатическом
языке, и ни зубы, ни нога не назывались в ней прямо. Джим сказал,
что правительство может  решиться  на  крайние  меры.  Стоящий  у
власти генерал Аполлон Диас склоняется к мнению "ястребов" --  на
насилие ответить насилием. На заседании  (правительство  заседало
непрерывно) было предложено нанести контрудар, то есть вырвать  у
политзаключенных, выдачи которых требуют экстремисты, по два зуба
за зуб и  --  поскольку  адрес  их  штаб-квартиры  неизвестен  --
послать эти зубы до востребования. В экстренном выпуске "Нью-Йорк
таймс" обозреватель газеты  Сульцбергер  взывал  к  человеческому
разуму и солидарности. Стэнтор под большим секретом сообщил  мне,
что Диас конфисковал  принадлежащий  правительству  США  поезд  с
военным снаряжением; он шел транзитом через Костарикану  в  Перу.
Экстремисты еще не напали на мысль похищать футурологов, что с их
точки  зрения  было  бы  вовсе  не  глупо,  ведь  в  тот   момент
футурологов в Костарикане насчитывалось больше,  чем  дипломатов.
Впрочем, стоэтажный отель -- организм до того  огромный  и  столь
комфортабельно изолированный от  всего  света,  что  вести  извне
доходят сюда, словно с другого полушария. Пока что футурологи  не
проявляли ни малейших признаков паники; никто не  штурмовал  бюро
путешествий отеля -- желающих немедленно  вылететь  в  Штаты  или
другую страну было не больше обычного.
     На два часа был назначен банкет по случаю открытия, а  я  не
успел еще переодеться в вечернюю пижаму; итак, я поехал к себе, а
потом, задыхаясь от спешки, спустился на 46-й этаж,  в  Пурпурный
зал. В  фойе  меня  встретили  две  прелестные  девушки  в  одних
шароварах (их бюсты были расписаны незабудками и подснежниками) и
вручили сверкающий глянцем проспект. Не взглянув на него, я вошел
в пустой еще зал; при виде накрытых  столов  у  меня  перехватило
дыхание. Не потому, что они ломились от яств, нет  --  шокировали
формы  всех  закусок  без  исключения;  даже  салаты  имели   вид
гениталиев. Обман  зрения  полностью  исключался,  ибо  невидимые
глазу динамики грянули популярный в определенных  кругах  шлягер:
"Лишь кретины и каналии ненавидят гениталии,  нынче  всюду  стало
модно  славить  орган  детородный!"  Появились   первые    гости,
густобородые и пышноусые, впрочем, люди все  молодые,  в  пижамах
или без оных; а когда шестеро официантов внесли торг, то при виде
этого  непристойнейшего  в  мире  творения  кулинаров  мне  стало
окончательно  ясно:  я  ошибся  этажом  и   попал    на    банкет
Освобожденной Литературы. Сославшись на то,  что  потерялась  моя
секретарша, я поспешил улизнуть и спустился на этаж  ниже,  чтобы
перевести дух в подобающем месте; Пурпурный зал  (а  не  Розовый,
куда меня занесло) был уже полон.
     Разочарование,  вызванное    непритязательной    обстановкой
приема, я, насколько мог, скрыл. Горячих блюд не было, к тому  же
из огромного зала убрали все кресла и стулья, дабы гости питались
стоя. Пришлось проявить необходимую  в  таких  случаях  ловкость,
чтобы пробраться к тарелкам с наиболее  существенным  содержимым.
Сеньор    Кильоне,    представитель    костариканской      секции
Футурологического  общества,  очаровательно  улыбаясь,  разъяснял
неуместность кулинарных излишеств: ведь темой дискуссии будет,  в
частности,  грозящая  миру    голодная    катастрофа.    Нашлись,
разумеется, скептики, утверждавшие, что обществу  просто  урезали
дотации, отсюда и бережливость устроителей. Журналисты,  по  роду
занятий вынужденные поститься, шныряли по залу в поисках интервью
со светилами зарубежной  прогностики;  вместо  посла  США  прибыл
всего лишь третий секретарь посольства, с мощной охраной, один во
всем зале -- в смокинге (бронированный жилет  трудно  укрыть  под
пижамой). Гостей из города, как я слышал, подвергали досмотру,  и
в холле будто бы уже высились горы изъятого оружия.
     Первое заседание было назначено на пять  вечера,  оставалось
достаточно времени, чтоб отдохнуть, и я снова отправился на сотый
этаж. После пересоленных салатов хотелось. пить, но  баром  моего
этажа прочно овладели динамитчики и бунтари со своими девицами, я
же  был  сыт  по  горло  беседой  с  бородатым   папистом    (или
антипапистом). Пришлось ограничиться водой из-под крана. Не успел
я допить стакан, как в ванной и  обеих  комнатах  погас  свет,  а
телефон, какой бы номер я ни  набирал,  упорно  связывал  меня  с
автоматом, рассказывающим сказку о Золушке. Спуститься  на  лифте
не удалось -- он тоже вышел из строя. Из бара доносилось  хоровое
пение молодых бунтарей; те уже стреляли в такт  музыке,  хотелось
бы думать, что мимо. Подобные вещи случаются  и  в  первоклассных
отелях, хотя утешительного тут мало; но что удивило  меня  больше
всего, так это  моя  собственная  реакция.  Настроение,  довольно
скверное после беседы с папским  стрелком,  улучшалось  с  каждой
секундой. Пробираясь на ощупь и опрокидывая при  этом  стулья,  я
только кротко улыбался в темноту, и даже колено, разбитое в кровь
о чемоданы, ничуть не уменьшило моей благосклонности ко всему  на
свете.  Нащупав  на  ночном  столике  остатки  второго  завтрака,
который я заказал  в  номер,  я  вырвал  из  программы  конгресса
листок, свернул его, воткнул в кружок масла и  зажег.  Получилась
коптящая, правда, но все-таки плошка; при ее  мерцающем  свете  я
уселся в кресло. У меня оставалось два с лишним  часа  свободного
времени, включая часовую  прогулку  по  лестнице,  ведь  лифт  не
работал.  Мое   душевное    состояние    претерпевало    странные
метаморфозы; я следил за ними с  живым  интересом.  Мне  было  на
редкость весело, просто чудесно! Я с ходу мог бы  привести  массу
доводов в защиту всего, что со мною случилось. Мне было ясно  как
дважды два, что номер "Хилтона", пог