, кто чем  мог,  к
железной лесенке под люком. Мою неспокойную дремоту прервало  эхо
взрыва,  более  сильного,  чем  все  предыдущие.  Я  огляделся  в
полутьме (все  фонарики,  кроме  одного,  были  предусмотрительно
выключены).  На  бетонную  дорожку  вылезали  громадные,  толстые
крысы. Удивительно было,  что  передвигались  они  гуськом  и  на
задних лапах. Я ущипнул себя -- вроде не сон. Разбудив профессора
Троттельрайнера, я указал ему на этот странный феномен;  он  тоже
опешил. Крысы ходили парами, вовсе не обращая на нас внимания; во
всяком случае, они не собирались лизать нас, что  профессор  счел
благоприятным симптомом -- воздух, скорее всего, был чист.
     Мы осторожно сняли маски. Оба репортера справа от нас  спали
как убитые, крысы по-прежнему прохаживались на задних лапах. Мы с
профессором расчихались -- защекотало в носу. Сперва я решил, что
это из-за канализационных запахов, и тут увидел  первые  корешки.
Нагнулся -- об ошибке не могло быть и речи. Я пускал корешки чуть
пониже коленей, а  выше  зазеленел.  Теперь  и  руки  покрывались
почками. Почки росли на глазах, набухали и распускались, белесые,
правда, как и положено подвальной растительности;  я  чувствовал:
еще немного  --  и  я  начну  плодоносить.  Хотел  обратиться  за
разъяснениями к Троттельрайнеру, но пришлось повысить голос,  так
громко я шелестел. Спящие тоже походили  на  подстриженную  живую
изгородь,  усыпанную  цветами,  лиловыми  и  пурпурными.    Крысы
пощипывали  листочки,  поглаживали  усы  лапками  и  росли.   Еще
немного, подумал я, и можно будет  их  оседлать;  как  дерево,  я
тосковал  по  солнцу.  Откуда-то  издалека   доносились    мерные
сотрясения,  что-то  осыпалось,  гудело,  эхо  прокатывалось   по
коридорам, я покраснел, потом зазолотился и, наконец, стал ронять
листья. Что, уже осень, удивился я, так скоро?
     Но тогда пора собираться в поход; я вырвал корни из почвы  и
на всякий случай прислушался. Так и есть -- труба зовет! Крыса  с
поводьями и под  седлом  --  экземпляр  исключительный  даже  для
породистого скакуна  --  повернула  голову  и  посмотрела  из-под
скошенных ресниц печальным взглядом  профессора  Троттельрайнера.
Мне стало как-то не по  себе:  если  это  профессор,  похожий  на
крысу, седлать его не годится, но  если  это  всего  лишь  крыса,
похожая на  профессора,  стесняться  нечего.  А  труба  звала!  Я
прыгнул на спину скакуна и  свалился  в  канал.  Зловонная  ванна
отрезвила меня.
     Содрогаясь от омерзения, я вылез на бетонированную  дорожку.
Крысы нехотя потеснились. Они по-прежнему прогуливались на задних
лапах. Ну конечно, мелькнуло у меня, галлюциногены! Если я считал
себя деревом, почему бы им не принять себя за  людей!  Я  вслепую
искал кислородный  аппарат:  побыстрей  бы  надеть  его!  Нащупав
маску, натянул ее на лицо, но все же вдыхал кислород с  тревогой:
откуда мне знать, настоящая это маска или только фантом?
     В подвале вдруг посветлело. Я поднял  голову  и  в  открытом
люке увидел сержанта американской армии -- он протягивал мне руку.
     -- Скорее! -- кричал он. -- Скорее!
     -- Что, вертолеты прислали?! -- вскочил я.
     -- Наверх, поторапливайся! -- надсаживался он.
     Остальные вскочили тоже. Я взобрался по лесенке.
     -- Наконец-то! -- пыхтел подо мною Стэнтор.
     Снаружи было  светло  от  пожара.  Я  огляделся  --  никаких
вертолетов, только несколько солдат  в  боевых  шлемах  десантных
частей подавали нам какую-то упряжь.
     -- Что это? -- в недоумении спросил я.
     -- Живее, живее! -- торопил сержант.
     Солдаты начали меня запрягать. "Галлюцинация!" -- решил я.
     -- Ничего подобного, -- отозвался сержант, -- это  десантное
снаряжение,  индивидуальные  мини-ракеты.  Резервуар  горючего  в
ранце. Держись  за  эту  штуковину.  --  Он  сунул  мне  какую-то
рукоятку, а стоявший  за  моей  спиной  десантник  уже  затягивал
лямку. -- Пошел!
     Сержант хлопнул меня  по  спине  и  дотронулся  до  какой-то
кнопки на моем ранце. Раздался резкий, протяжный свист, мои  ноги
окутал пар, а может быть, дым -- он вырвался из сопла в ранце, --
и я взлетел, словно перышко.
     -- Но мне же не  справиться  с  управлением!  --  кричал  я,
свечой взмывая в черное небо, объятое грозным заревом.
     -- Разберешься!   Азимут  на  По-ляр-ну-ю!!  --  орал  снизу
сержант.
     Я поглядел вниз.  Подо  мною  проносилась  гигантская  груда
обломков -- еще недавно она была гостиницей "Хилтон". Рядом с нею
виднелась небольшая толпа,  дальше  огромным  кольцом  вздымались
кроваво-красные языки пламени; на огненном фоне появилось  черное
круглое  пятнышко  --  это   стартовал    с    открытым    зонтом
Троттельрайнер. Я  ощупал  себя,  проверяя,  прочно  ли  держатся
постромки и ремни. Ранец булькал, пищал, свиристел, пар из  сопла
все сильней обжигал икры, я поджал ноги как только  мог,  потерял
при этом устойчивость и целую минуту барахтался в воздухе, словно
большущий, тяжелый жук. Потом, случайно  задев  рукоятку,  должно
быть, изменил угол выхлопа  и  сразу  перешел  на  горизонтальный
курс. Ощущение было довольно приятное; оно было бы еще  приятней,
знай я,  куда  лечу.  Я  поворачивал  рукоятку,  пытаясь  окинуть
взглядом  раскинувшийся  подо  мною  простор.  На  огненном  фоне
чернели зубчатые руины домов. Голубые, зеленые, красные нити огня
тянулись ко мне с земли, что-то просвистело возле ушей -- да ведь
это по мне стреляют! Ну, скорей же, скорей!  Я  рванул  рукоятку.
Ранец  харкнул,  фыркнул,  как  неисправный  паровоз,  обжег  мне
кипятком ноги и дал  такого  пинка,  что  я  кувырком  полетел  в
черное,  как  деготь,  пространство.  Ветер  свистел  в  ушах,  я
чувствовал, как из карманов вываливаются перочинный нож, бумажник
и прочие мелочи, попытался нырнуть за  ними,  но  потерял  их  из
виду. Я был совершенно один, под далекими спокойными звездами  и,
не переставая шипеть, гудеть,  свиристеть,  --  летел.  Попытался
найти Полярную, чтобы  выправить  курс;  когда  мне  это  наконец
удалось, ранец испустил дух, и я,  набирая  скорость,  понесся  к
земле. На мое счастье, в последний момент -- я уже различал ленту
шоссе в дымке тумана, тени  деревьев,  какие-то  крыши  --  ранец
выплюнул последнюю порцию пара; я сбавил скорость и упал на траву
довольно мягко.
     Рядом, в канаве, кто-то стонал.  Вот  было  бы  удивительно,
подумал я, окажись там профессор! Действительно, это  был  он.  Я
помог ему встать. Он ощупал себя в поисках очков; впрочем, сам он
был совершенно цел. Троттельрайнер попросил помочь ему отстегнуть
упряжь, потом  уселся  на  ранце  и  достал  что-то  из  бокового
отделения -- какие-то стальные трубки и колесо.
     -- А теперь ваш...
     Из моего ранца он тоже извлек колесо, к чему-то приладил его
и крикнул:
     -- По местам! Едем.
     -- Что такое? Куда? -- удивился я.
     -- Тандемом. В Вашингтон,  --  коротко  объяснил  профессор;
ногу он уже держал на педали.
     "Галлюцинация!" -- промелькнуло у меня.
     -- Вот еще! -- возмутился профессор.  --  Обычное  десантное
снаряжение.
     -- Допустим. Но вам-то откуда все это известно?  --  спросил
я, устраиваясь на заднем сиденьице.
     Профессор оттолкнулся, мы покатили сначала по  траве,  потом
по асфальту.
     -- Я   работаю  в  US  AF!  [United  States  Air  Force   --
Военно-воздушные силы США (англ.).] --  выкрикнул  он,  энергично
перебирая ногами.
     Насколько я помнил, между нами  и  Вашингтоном  простирались
Перу и Мексика, не говоря уже о Панаме.
     -- Мы не дотянем на велосипеде! -- заорал я против ветра.
     -- Только до сборного пункта! -- крикнул в ответ профессор.
     Неужели он не был  обычным  футурологом,  за  которого  себя
выдавал? Ну и влип я  в  историю...  И  что  мне  там  делать,  в
Вашингтоне? Я притормозил.
     -- Вы что?  Шевелите  ногами,  коллега!  --  отчитывал  меня
Троттельрайнер, пригнувшись к рулю.
     -- Нет! Остановка. Я выхожу! -- решительно возразил я.
     Тандем вильнул и остановился. Профессор,  упираясь  ногой  в
землю, издевательски указал на окружающую нас темноту:
     -- Как хотите. Бог в помощь!
     Он уже отъезжал.
     -- Вашими молитвами! -- бросил я ему вслед.
     Красная искорка сигнального фонаря исчезла  во  тьме,  а  я,
обескураженный,  присел  на  дорожный  столбик,  чтобы   обдумать
положение. Что-то кололо меня выше колен. Я  машинально  протянул
руку, нащупал какие-то ветки и начал обламывать их. Стало больно.
Если это мои побеги, сказал я себе, тогда, несомненно, я все  еще
галлюцинирую! Я наклонился, чтобы  проверить,  --  и  вдруг  меня
ослепило. Из-за поворота блеснули серебряные фары, огромная  тень
машины притормозила, открылись дверцы. На приборном щитке  горели
зеленые, золотистые,  синие  огоньки  индикаторов,  матовый  свет
обволакивал стройные женские ноги в  нейлоновых  чулках,  золотые
туфельки-ящерицы покоились на педалях, темное  лицо  с  пунцовыми
губами  склонилось  ко  мне,  на  пальцах,  сжимавших    баранку,
сверкнули брильянты.
     -- Подвезти?
     Я сел -- и даже  забыл  о  своих  ростках,  до  того  я  был
ошарашен. Украдкой провел по своим ногам  ладонью  --  и  нащупал
чертополох.
     -- Что, уже? -- послышался низкий чувственный голос.
     -- В каком смысле? -- растерянно отозвался я.
     Женщина пожала  плечами.  Мощный  автомобиль  рванулся,  она
нажала  какую-то  клавишу,  кабина  погрузилась  во  тьму,   лишь
навстречу нам мчалась освещенная  полоса  асфальта;  из  передней
панели поплыла щелкающая мелодия. Странно  как-то,  размышлял  я.
Что-то не то. Руки -- не руки, ноги -- не ноги. Правда, не  ветки
-- чертополох, но все-таки, все-таки!
     Я присмотрелся к незнакомке внимательней.  Она,  несомненно,
была красива  --  что-то  в  ней  было  манящее,  демоническое  и
персиковое одновременно. Но вместо юбки торчали  какие-то  перья.
Страусиные? Или это галлюцинация?.. С  другой  стороны,  нынешняя
женская мода... Я  терялся  в  догадках.  Шоссе  было  пусто;  мы
мчались так, что игла спидометра перегибалась через  ограничитель
шкалы. Чья-то рука вцепилась мне сзади  в  волосы.  Я  вздрогнул.
Длинные острые ногти царапали мне затылок -- не жестоко, а скорее
игриво.
     -- Что это? Кто там? -- Я хотел обернуться, но не  смог.  --
Пустите!
     Впереди показались огни, какой-то большой дом, под  колесами
захрустел гравий, машина резко  свернула,  прижалась  к  тротуару
вплотную, остановилась.
     Рука, все еще державшая меня за волосы, принадлежала  другой
незнакомке, одетой в  черное,  --  бледной,  стройной,  в  темных
очках. Дверцы машины открылись.
     -- Где мы? -- спросил я.
     Не ответив, они  взялись  за  меня:  первая  выталкивала  из
машины, вторая тащила наружу, стоя уже на тротуаре.  Я  вышел.  В
доме веселились, оттуда доносилась музыка, чьи-то пьяные крики; у
стоянки золотом и  пурпуром  переливался  фонтан,  освещаемый  из
окна. Мои спутницы стиснули меня с двух сторон.
     -- Но мне некогда, -- пробормотал я.
     Они будто не слышали. Та, в  черном,  наклонилась  и  горячо
дохнула мне в ухо:
     -- Хо!
     -- Простите, что?
     Мы были уже у дверей; их начал разбирать  смех,  и  смеялись
они не просто так, а надо мной. Все в  них  отталкивало  меня;  к
тому же они становились все меньше. Приседали? Нет -- ноги у  них
покрывались  перьями.  Ага,  облегченно  вздохнул  я,   все-таки,
значит, галлюцинация!
     -- Какая еще галлюцинация, недотепа! -- прыснула  незнакомка
в очках. Она подняла обшитую черным  жемчугом  сумочку  и  огрела
меня прямо по темени. Я взвыл от боли.
     -- Поглядите-ка на этого галлюцинанта! -- кричала другая.
     Страшный удар обрушился  на  то  же  самое  место.  Я  упал,
закрывая  руками  голову.  Открыл  глаза.  Надо  мною   склонился
профессор с зонтом в руке. Я лежал на бетоне возле канала.  Крысы
как ни в чем не бывало ходили парочками.
     -- Где, где болит? -- допытывался Троттельрайнер. -- Здесь?
     -- Нет, здесь... -- Я показал на вспухший затылок.
     Взяв зонт за верхний конец, он врезал мне по больному месту.
     -- Спасите! -- взмолился я. -- Ради Бога, довольно! За что...
     -- Это и есть спасение! -- ответил безжалостно футуролог. --
К сожалению, у меня под рукой нет другого противоядия!
     -- Но хотя бы не набалдашником, прошу вас!
     -- Так вернее...
     Он ударил меня еще  раз,  повернулся  и  кого-то  позвал.  Я
закрыл  глаза.  Голова  невыносимо  болела.  Меня  тряхнуло    --
профессор и мужчина в кожаной куртке, ухватив меня  под  мышки  и
под колена, куда-то несли.
     -- Куда?! -- закричал я.
     Щебенка сыпалась прямо в лицо  с  шатающихся  перекрытий;  я
чувствовал, как мои санитары ступают по  какой-то  хлипкой  доске
или мостику, и боялся, что они поскользнутся. "Куда это  мы?"  --
тихо спросил я. Никто не ответил. В  воздухе  стоял  непрестанный
гул. Стало светло от пожара; мы были уже на поверхности, какие-то
люди в мундирах хватали подряд всех, кого удавалось  вытащить  из
канализационного люка, и бесцеремонно швыряли в  открытые  дверцы
-- мелькнули огромные белые  буквы:  "US  ARMY  COPTER  [Вертолет
армии США (англ.).] 1 109 849", и я упал  на  носилки.  Профессор
Троттельрайнер просунул голову в вертолет.
     -- Простите, Тихий! -- кричал он. --  Тысячу  извинений!  Но
так было нужно!
     Кто-то,  стоявший  за  ним,  вырвал  у  него  зонт,   дважды
крест-накрест огрел им профессора по макушке и  пихнул  его  так,
что футуролог со стоном упал между  нами,  --  и  тут  же  взвыли
моторы, зашумели пропеллеры, машина торжественно воспарила ввысь.
     Профессор пристроился рядом  с  моими  носилками,  осторожно
поглаживая  затылок.  Не  могу  не  признаться:    понимая    все
благородство его поведения, я, однако, с удовольствием  наблюдал,
как на темени у него вырастает громадная шишка.
     -- Куда мы летим?
     -- На  конгресс,  --  ответил,  все  еще  морщась  от  боли,
профессор.
     -- То есть... как это на конгресс? Ведь конгресс уже был?
     -- Вмешательство    Вашингтона,    --    коротко    объяснил
Троттельрайнер. -- Будем продолжать заседания.
     -- Где?
     -- В Беркли.
     -- В университете?
     -- Да.  Может,  у  вас  найдется  какой-нибудь  нож,    хоть
перочинный?
     -- Нет.
     Вертолет  задрожал.  Гром  и  пламя  распороли  кабину,   мы
вылетели из нее друг за другом -- в бескрайнюю темноту. Как долго
я потом мучился! Мне слышались стонущие голоса сирен, мою  одежду
разрезали ножом, я терял сознание и вновь приходил в  себя.  Меня
трясла лихорадка и ухабистая дорога, над  головой  белел  потолок
"скорой   помощи",    рядом    лежало    что-то    продолговатое,
забинтованное, как мумия; по притороченному сбоку зонту  я  узнал
Троттельрайнера. "Я жив... -- пронеслось  у  меня  в  голове.  --
Все-таки мы не разбились насмерть. Какое счастье".  Машина  вдруг
накренилась, перевернулась с  пронзительным  скрежетом,  пламя  и
гром  разорвали  жестянку  кузова.  "Что,  опять?"  --  сверкнула
последняя мысль, а потом -- черное,  непроницаемое  беспамятство.
Открыв глаза, я увидел над собою стеклянный купол; какие-то  люди
в  белом,  с  масками  на  лицах  и  руками,  воздетыми  как  для
благословения, переговаривались полушепотом.
     -- Да, это был Тихий, --  донеслось  до  меня.  --  Сюда,  в
банку, нет, только мозг, остальное никуда не годится. Дайте  пока
наркоз.
     Кусочек ваты на никелевом диске заслонил мне  весь  свет,  я
хотел закричать, позвать на помощь, вместо этого  вдохнул  глоток
жгучего газа и растворился в небытии. Когда сознание вернулось ко
мне, я не мог разлепить веки,  не  чувствовал  ни  рук,  ни  ног,
словно в параличе. И все же  пытался  пошевелиться,  несмотря  на
боль во всем теле.
     -- Успокойтесь! Не  шевелитесь,  пожалуйста!  --  услышал  я
мелодичный женский голос.
     -- А? Где я? Что со мной?.. -- пролепетал я. Рот у меня  был
совершенно чужой, и лицо, наверное, тоже.
     -- Вы в санатории. Все хорошо.  Не  волнуйтесь,  прошу  вас.
Сейчас мы дадим вам поесть...
     "Да мне же нечем..."  --  хотел,  но  не  смог  я  ответить.
Послышалось лязганье ножниц. Марля кусками спадала с лица.  Стало
светлей. Два санитара (я удивился их громадному росту) крепко, но
бережно  взяли  меня  под  мышки,  приподняли   и    усадили    в
кресло-коляску. Передо мной дымилась тарелка аппетитного  с  виду
бульона. Я машинально потянулся за ложкой и заметил, что  взявшая
ложку рука -- маленькая и черная, как эбонит. Я поднес ее поближе
к глазам. Судя по тому, что я владел ею совершенно свободно,  это
была моя рука. Но как же она  изменилась!  Желая  узнать,  в  чем
дело, я привстал и увидел зеркало на противоположной стене.  Там,
в кресле-коляске,  сидела  молодая  хорошенькая  негритянка,  вся
забинтованная,  в  пижаме,  с  ошеломленным  выражением  лица.  Я
дотронулся до своего  носа.  То  же  самое  сделало  отражение  в
зеркале. Тогда я начал ощупывать лицо, шею, плечи,  наткнулся  на
бюст и испуганно вскрикнул -- не своим, тоненьким голосом:
     -- Боже праведный!
     Медсестра  кого-то  отчитывала  --  почему  не    занавесили
зеркало? Потом обратилась ко мне:
     -- Вы Ийон Тихий, не так ли?
     -- Ну да. То есть -- да! да!! Но  что  это  значит?  Вон  та
девушка -- та негритянка?
     -- Трансплантация.  Другого  выхода  не  было.  Речь  шла  о
спасении вашей жизни -- то  есть  вашего  мозга!  --  быстро,  но
отчетливо говорила сестра, взяв меня за руки.
     Я закрыл глаза. Снова открыл.  Мне  сделалось  дурно.  Вошел
хирург; его лицо выражало крайнюю степень негодования.
     -- Это еще что такое! -- загремел он. -- Только шока ему  не
хватало!
     -- Он уже в шоке! -- сообщила сестра. --  Это  все  Симмонс,
господин профессор. Говорила я ему: занавесь зеркало!
     -- В  шоке?  Так  чего  же  вы  ждете?  В  операционную!  --
распорядился хирург.
     -- Нет! Больше не надо! -- закричал я.
     Никто не обращал внимания на мой девичий писк.  Белая  марля
закрыла глаза и лицо. Попробовал вырваться -- куда там. Я  слышал
и чувствовал, как плавно катится кресло по плитам пола.  Раздался
ужасающий грохот, с  резким  треском  лопались  какие-то  стекла.
Больничный коридор наполнили гром и пламя.
     -- Экстремисты! Экстремисты! --  надрывался  кто-то,  стекло
хрустело  под  ботинками  убегающих,  я  хотел  сорвать  с   себя
ненавистную марлю, не смог, почувствовал острую  боль  в  боку  и
потерял сознание.
     Очнулся я  в  киселе.  Кисель  был  клюквенный,  определенно
недослащенный. Я лежал вниз лицом, сверху давило что-то большое и
мягкое. Я сбросил с себя  тяжесть,  оказалось  --  матрац.  Битый
кирпич больно  впивался  в  колени  и  кожу  ладоней.  Выплевывая
клюквенные зернышки и кирпичную крошку, я приподнялся на  локтях.
Палата выглядела как  после  взрыва.  Шторы  оборваны,  уцелевшие
осколки оконных стекол накренены внутрь, кровать повалена  набок,
ее сетка опалена. Рядом со мной лежал запачканный в киселе листок
с печатным текстом. Я пробежал его глазами.

     "Дорогой  Пациент  (имя,   фамилия)!    Ты    находишься   в
экспериментальной клинике  нашего  штата.  Операция,  сохранившая
Тебе жизнь, оказалась  серьезной  --  очень  серьезной  (ненужное
зачеркнуть). Лучшие наши хирурги, используя последние  достижения
медицины, сделали Тебе одну -- две -- три -- четыре  --  пять  --
шесть -- семь -- восемь -- девять -- десять (ненужное зачеркнуть)
операций. Ради Твоего блага они были вынуждены заменить отдельные
части Твоего тела органами, взятыми у других лиц, в  соответствии
с  федеральным  законом,  одобренным  обеими  палатами  конгресса
("Законодат.  вестн.",  публ.  э  1  989/0001/89/1).    Дружеское
наставление, которое Ты в настоящую минуту читаешь, поможет  Тебе
адаптироваться к новым условиям Твоей жизни. Мы спасли ее, но при
этом нам пришлось изъять у Тебя руки, нога,  позв