ую дочь владыки Араубрарии, сопредельной с  нами
державы. Однако вражда сугубо застарелая разделяет наши  страны,  и  когда
милостивый владыка наш после  неустанных  просьб  королевича  обратился  к
императору  относительно  руки   Амарандины,   ответ   был   категорически
отрицательный. С тех пор миновали год и шесть дней,  наследник  на  глазах
тает, и нет средства вернуть его рассудок. И нет никакой  надежды,  опричь
Вашей Лучезарной Светлости.
   Тут знатный вельможа поклонился, Трурль же кашлянул и, видя ряды воинов
за окнами, ответствовал слабым голосом:
   - Не представляю, чем я бы мог... Но... коль скоро королю угодно... Что
ж... я, разумеется...
   - Вот именно, - воскликнул посланец и хлопнул в ладоши, так что  металл
зазвенел. Немедля двенадцать черных, как ночь, латников вбежали с грохотом
в дом, и, схватив Трурля, на руках внесли его в корабль, который выстрелил
двадцать один раз, поднял трапы и  с  развевающимся  флагом  величественно
устремился в пучину небесную.
   В пути вельможа, который был Главным Королевским Панцирничим, рассказал
Трурлю в подробностях о романтической, равно как и  драматической  истории
ударившегося  в  любовь  королевича.   Сразу   же   по   прибытии,   после
торжественной встречи  и  следования  через  город  среди  флагов  и  толп
конструктор взялся за дело. Рабочим  местом  он  определил  себе  чудесный
королевский парк; находящийся же в нем Храм Задумчивости превратил за  три
недели в невиданную конструкцию из металла, проводов и полыхающих экранов.
И  был  это,  как  он  объяснил   королю,   женотрон   -   приспособление,
употребляемое в роли как тренажера, так и тотального  эротора  с  обратной
связью. Тот, кто находился  внутри  аппарата,  в  один  миг  изведать  мог
прелести, чары, ласки-сказки, нежный шепот и  охи-вздохи,  присущие  сразу
всему прекрасному полу космоса. Женотрон, в который Трурль переделал  Храм
Задумчивости, имел выходную мощность в сорок мегамуров, причем эффективная
отдача в спектре проникающей сладострастности  достигала  девяноста  шести
процентов, эмиссия  же  страсти,  измеряемая,  как  всегда,  в  килолюбах,
насчитывала их шесть на один дистанционно управляемый поцелуй. Кроме того,
женотрон   был   снабжен   обратным   поглотителем   безумия,    каскадным
внимательно-обнимательным  усилителем  и  автоматом   "первого   взгляда",
поелику Трурль стоял на точке зрения доктора Афродонта, создавшего  теорию
неожиданностного поля влюбления.
   И  еще  имела   эта   чудесная   конструкция   разные   вспомогательные
приспособления - быстроходную флиртовальню, редуктор кокетонов и  комплект
ласкальчиков  и  ласкалищ;  снаружи,  в  специальной   стеклянной   будке,
виднелись огромные циферблаты  приборов,  с  помощью  которых  можно  было
следить за ходом операции  по  обезлюбливанию.  Как  показывали  подсчеты,
женотрон давал постоянные  положительные  результаты  в  девяноста  восьми
случаях  любовной  суперфиксации  из  ста.  А  посему  шансы  на  спасение
королевича были преизрядные.
   Сорок знатных пэров королевства четыре часа  мягко,  но  неукоснительно
увлекали и подталкивали королевича по парку к Храму Задумчивости,  сочетая
решительность действий с почтением к сану, ибо королевич отнюдь  не  желал
отрешиться от своей любви и  бодал,  а  равно  и  лягал  своих  придворных
головой и ногами. Когда же наконец при посредстве  многочисленных  пуховых
подушек принца впихнули в машину и захлопнули за ним дверь,  взволнованный
Трурль  включил  автомат,  который  тут  же  принялся  мерно  отсчитывать:
"Двадцать до нуля... девятнадцать до нуля...", пока не произнес  спокойным
голосом: "Ноль! Старт!" - и синхроэротроны, включенные на  всю  мегамурную
мощность, устремились  на  несчастную  жертву  столь  неудачно  обращенных
чувств. Почти час вглядывался Трурль в стрелки приборов, подрагивавшие  от
предельного эротического напряжения, но, к сожалению,  они  не  показывали
существенных перемен. Неверие в результат процедуры все нарастало  в  нем,
но теперь уже ничего нельзя было сделать - приходилось ждать  сложа  руки.
Он только проверял, падают ли гипоцелуи под нужным  углом,  без  излишнего
рассеяния, имеют ли флиртовальня и  ласкальчики  должное  число  оборотов,
одновременно  следя  и  за  тем,  чтобы  плотность  поля  была  близкой  к
допустимой. Ведь важно было не то, чтобы пациент  перевлюбился,  переменив
объект чувств - вместо  Амарандины  -  машина,  -  а  чтобы  он  полностью
разлюбил. Наконец люк в достодолжном безмолвии открыли. Когда же открутили
зажимы,  обеспечивающие  герметичность,  то  вместе  с  клубом  тончайшего
аромата из полутемного помещения выпал бесчувственный королевич, рухнув на
помятые розы,  которые  роняли  лепестки,  одурманенные  непомерной  силой
страсти. Подбежали верные слуги и, поднимая бессильное тело, услышали, как
с бледных уст принца сорвалось одно только беззвучно произнесенное  слово:
"Амарандина".  Сдержал  Трурль  проклятье,  поняв,   что   все   оказалось
напрасным, понеже обуявшее королевича чувство  оказалось  при  критической
проверке сильнее всяких гигамуров и мегаласк женотроновых, вместе  взятых.
И любвемер, приложенный ко лбу бесчувственного королевича, в первый момент
показал сто семь делений, а потом стекло его лопнуло  и  ртуть  разлилась,
трепеща, как будто и ей передался жар  клокочущих  чувств.  Ничего  первая
попытка не дала.
   Вернулся в свои покои Трурль чернее ночи, и если бы кто за ним  следил,
то услышал бы, как он ходит от стены к стене в поисках  спасения.  Но  тут
какой-то переполох в парке послышался. Это каменщики,  что  стену  чинили,
влезли любопытства ради в женотрон и как-то пустили его  в  ход.  Пришлось
пожарную команду вызывать - такие они вылетали оттуда горячие от  страсти,
что даже копоть валила.
   Тогда применил Трурль другое устройство - комбинацию из  отрезвителя  и
опошлителя. Но и эта вторая попытка -  сразу  упредим  -  провалилась.  Не
разлюбил королевич Амарандину,  наоборот,  еще  больше  в  чувствах  своих
утвердился. Снова исходил Трурль много миль в  своих  покоях,  до  поздней
ночи читал специальные  труды,  потом  запустил  ими  в  стену,  а  наутро
попросил панцирничего об аудиенции у короля. Представ же пред королем,  он
сказал так:
   -   Ваше   Королевское   Величество,   Милостивый   Государь,   Системы
обезлюбливания, которые я применил, - самые мощные из возможных. Сын твой,
покуда жив, не даст себя обезлюбить - вот истина, которую я  должен  прямо
тебе выложить.
   Король молчал, подавленный этой вестью, а Трурль продолжал:
   -  Разумеется,  я  мог  бы  его  ввести  в  заблуждение,  синтезировать
Амарандину по имеющимся у меня параметрам, но рано  или  поздно  королевич
проведал бы об обмане, как только до  него  дошли  бы  вести  о  настоящей
принцессе. А посему остается только один путь: королевич  должен  жениться
на принцессе.
   - О, чужеземец! Так в этом-то вся штука, что император не выдает ее  за
моего сына!
   - А если бы он сдался? Если бы ему пришлось  вести  переговоры  и,  как
побежденному, просить пощады?
   - Ха! Тогда - наверное. Но неужели ты  хочешь,  чтобы  я  ввергнул  две
огромные державы в кровопролитную войну да еще с неясным  исходом,  только
чтобы добиться для сына руки императорской дочери?! Быть того не может!
   - Иного образа мыслей я и не ожидал от Вашего Королевского  Величества,
- спокойно сказал Трурль. - Но ведь войны бывают разные, а та,  которую  я
замыслил, воистину бескровная. Мы вовсе и не  будем  нападать  на  державу
императора с оружием. Ни одного обывателя жизни не лишим,  а  совсем  даже
наоборот.
   - Как это понять?  Что  ты  такое  говоришь,  почтенный?  -  воскликнул
удивленный король.
   По мере того как Трурль излагал свой хитроумный прожект на ухо  королю,
мрачный  доселе  облик  государя  понемногу  прояснялся,  покамест  он  не
воскликнул:
   - Так делай то, что ты замыслил, дорогой чужеземец, и да  поможет  тебе
небо!
   С утра королевские кузни и мастерские принялись изготовлять  по  планам
Трурля  изрядное  число  метательных   приспособлений,   сверхмощных,   но
совершенно неведомого назначения. Расставили их по планете, укрыв  сетками
обманными, чтобы никто ничего не разглядел. А Трурль той порой сидел  день
и ночь в королевской кибернетической лаборатории, следя  за  таинственными
котлами, в коих  булькало  загадочное  варево.  Но  если  бы  какой-нибудь
лазутчик попробовал прознать что-нибудь, то ничего бы  не  выведал,  кроме
того, что время от времени в запертых на четыре засова лабораторных  залах
слышится писк, а докторанты и  ассистенты  лихорадочно  бегают  с  грудами
пеленок.
   Бомбардировка началась спустя неделю,  в  полночь.  Заряженные  старыми
пушкарями стволы нацелились в  белую  звезду  -  державу  императора  -  и
открыли огонь, только  не  смерто-,  а  живоносный.  Ведь  Трурль  стрелял
младенцами, и его  младометы  засыпали  императорские  владения  мириадами
скулящих сосунков, которые, быстро подрастая, облепляли пеших и конных,  и
было их столько, что от хныканья, "мама", "агу", равно как и от  "пипи"  и
"а-а" воздух содрогался и перепонки лопались. И длился этот детский  потоп
до тех пор, пока экономика государства не сдала и в глаза всем не заглянул
призрак катастрофы. А с неба, толстенькие и  веселенькие,  все  спускались
карапузики и пузанчики,  так  что  день  в  ночь  превращался,  когда  они
совокупно пеленками развевали. И пришлось тогда императору просить  пощады
у короля Протрудина, который обещал прекратить бомбардировку при  условии,
что сын его сможет на Амарандине жениться, на что император  с  превеликой
готовностью согласился. Младометы сей же час  застопорили,  женотрон  ради
вящей безопасности Трурль разобрал и первым шафером,  в  наряде,  алмазами
переливающемся, с маршальским жезлом в руке, возглашал тосты на  свадебном
пиршестве. Потом нагрузил ракету дипломами  и  ленными  пожалованиями,  от
короля и императора полученными, и отбыл, ублаженный, домой.



Путешествие пятое, или О шалостях короля Балериона

   (Wyprawa piata, czyli o figlach krola Baleryona. Пер. - А.Громова)

   Не жестокостью досаждал своим подданным король Балерион  Кимберский,  а
пристрастием к увеселениям. И опять же - ни  пиров  он  не  устраивал,  ни
оргиям  ночным  не  предавался;   невинные   забавы   были   милы   сердцу
королевскому: в горелки, в чижика либо в палочку-выручалочку готов был  он
играть с утра до вечера; однако всему предпочитал Балерион  прятки.  Ежели
требовалось принять  важное  решение,  подписать  декрет  государственного
значения, побеседовать с  послами  чужезвездными  или  же  дать  аудиенцию
какому-либо маршалу, король немедля  прятался  и  под  страхом  суровейших
наказаний повелевал себя искать. Бегали тогда придворные по всему  дворцу,
заглядывали в башни и рвы, простукивали стены, так и  этак  переворачивали
трон, и поиски эти нередко затягивались, ибо король каждый раз  придумывал
новые тайники и укрытия. Однажды не  дошло  до  объявления  сугубо  важной
войны лишь потому, что король, обвешавшись  стекляшками  и  финтифлюшками,
три дня висел в главном дворцовом зале, изображая  люстру,  и  посмеивался
исподтишка над отчаянной беготней придворных.
   Тот,  кто  его  находил,  немедленно   награждался   званием   Великого
Открывателя Королевского;  числилось  таких  Открывателей  при  дворе  уже
семьсот тридцать шесть. Ежели  кто  хотел  попасть  в  доверие  к  королю,
непременно следовало ему  поразить  монарха  какой-то  новой,  неизвестной
игрой. Нелегко это было сделать, ибо  был  король  весьма  сведущ  в  этом
вопросе: знал и древние игры, например чет-нечет, и новейшие,  с  обратной
связью, на манер кибергая; время от времени говорил он также, что все есть
игра либо развлечение - и его королевство, и весь свет.
   Возмущали эти речи, легкомысленные и неразумные, степенных  королевских
советников,  а  более   всех   страдал   старейшина   дворцового   совета,
достопочтенный Папагастер из древнего рода Матрициев, видя, что для короля
нет ничего святого и что даже собственное высочайшее достоинство  решается
он подвергать осмеянию.
   Наибольший, однако,  ужас  охватывал  всех,  когда  король,  поддавшись
внезапному капризу, начинал игру в загадки-отгадки. С давних пор увлекался
он этой игрой и еще во время своей  коронации  поразил  великого  канцлера
вопросом, различаются ли между собой патер и матерь, и если да, то чем.
   Король вскорости уразумел, что придворные, которым задает  он  загадки,
не слишком тщатся их разгадывать. Отвечали они, лишь бы ответить, впопад и
невпопад, что безмерно Балериона гневало. Изменилось дело к лучшему лишь с
тех пор, как король заявил, что назначение на придворные  должности  будет
зависеть от результатов отгадывания. Посыпались репрессии и  регрессии,  и
весь  двор  волей-неволей  участвовать  начал  в  играх,  придуманных  его
королевским  величеством.  К  глубочайшему  прискорбию,  многие  сановники
решались обманывать короля, и тот, хоть и был  добрым  по  натуре,  такого
поведения стерпеть не мог.  Главный  маршал  королевский  осужден  был  на
изгнание за то, что на  аудиенциях  пользовался  шпаргалкой,  укрытой  под
горловиной панциря; вряд ли бы это обнаружилось, если б некий генерал, его
недруг,  не  сообщил  об  этом  потихоньку  королю.  Также  и   старейшине
дворцового совета Папагастеру пришлось распрощаться со  своей  должностью,
ибо не знал он, где находится самое темное место  в  мире.  По  прошествии
некоторого времени дворцовый совет состоял уже из  самых  ловких  во  всем
государстве разгадывателей кроссвордов и ребусов, а  министры  и  шагу  не
ступали без энциклопедии. Под конец достигли  придворные  такой  сноровки,
что давали правильные ответы еще прежде, чем король заканчивал  вопрос,  и
дивиться этому не приходилось,  поскольку  и  придворные,  и  король  были
постоянными подписчиками  "Правительственной  газеты",  в  которой  вместо
скучных приказов и указов публиковались преимущественно шарады и  массовые
игры.
   Однако, по мере того как проходили годы,  королю  все  меньше  хотелось
задумываться, и вернулся он поэтому к своему  первому  и  самому  любимому
развлечению  -  к  игре  в  прятки.  А  однажды,  разыгравшись,  установил
совершенно небывалую награду для того, кто придумает самое лучшее  укрытие
в мире. Наградой этой назначил король драгоценность  неоценимую,  коронный
бриллиант рода Кимберитов, из которого происходил  Балерион.  Камня  этого
дивного давно уже никто и в глаза не видел - долгие века  пребывал  он  за
семью замками в королевской сокровищнице.
   Надо же было случиться, что Трурль и  Клапауциус  во  время  очередного
своего путешествия наткнулись на Кимберию. Весть о причуде королевской как
раз облетела все государство, а потому быстро дошла  и  до  конструкторов.
Услыхали они это от местных жителей на постоялом дворе, где провели  ночь,
и отправились наутро ко дворцу, чтобы сообщить, что знают секрет  укрытия,
равных которому нет. Жаждущих награды  явилось,  однако,  так  много,  что
невозможно было сквозь толпу протискаться. Это пришлось  конструкторам  не
по вкусу, и вернулись они на постоялый двор, решив на следующий день снова
попытать счастья.  Однако  счастью  надо  хоть  чуточку  помогать;  мудрые
конструкторы об этом помнили, а посему Трурль каждому  стражнику,  который
хотел их задержать, а потом и придворным, чинящим препятствия, молча совал
в  руку  увесистую  монету;  а  ежели  тот  не  отступал,  но,   напротив,
возмущался, Трурль тут же добавлял вторую, еще более увесистую; не  прошло
и пяти минут, а друзья  уж  очутились  в  тронном  зале  перед  лицом  его
величества.
   Весьма обрадовался король, услыхав,  что  такие  прославленные  мудрецы
прибыли в  его  владения  специально,  чтобы  одарить  его  сведениями  об
идеальном укрытии. Не сразу удалось растолковать Балериону, что да как, но
разум его, с детства приученный к трудным загадкам, ухватил наконец, в чем
суть дела, король возгорелся энтузиазмом, сошел с трона  и,  заверив  двух
приятелей в неизменной своей благосклонности, сказал, что наградой  он  их
не обойдет при условии, что  тут  же  сможет  испробовать  тайный  рецепт.
Клапауциус, правду говоря, не хотел сообщать рецепт, бормоча сквозь  зубы,
что следовало бы ранее написать, как положено, договор  на  пергаменте,  с
печатью и шелковой кистью, однако же король неотступно молил их  и  клялся
всем святым, что награда им обеспечена, - и конструкторы сдались.
   Необходимое устройство было у Трурля в  маленьком  ящичке,  который  он
принес с собой и теперь показал королю. С игрой  в  прятки  не  имело  это
изобретение, собственно, ничего общего, однако можно было применить его  и
с  такой  целью.  Был  это  карманный  портативный  двусторонний  обменник
индивидуальности, разумеется, с обратной связью. При его  посредстве  двое
могли по желанию обменяться индивидуальностями, что происходило совершенно
просто и весьма быстро. На голову надевался аппарат,  похожий  на  коровьи
рога. Надо было приставить рога эти к голове того, с кем хочешь  совершить
обмен, и слегка нажать;  тогда  включалось  устройство,  генерирующее  две
противоточные  серии  молниеносных  импульсов.   По   одному   рогу   ваша
собственная индивидуальность уходила в глубь чужой, а по другому  -  чужая
индивидуальность вливалась в вашу. Происходила  таким  образом  абсолютная
разгрузка  памяти  и  одновременная  загрузка  чужой  памяти  в  возникшую
пустоту.
   Трурль для наглядности надел аппарат  на  голову  и  приблизил  рога  к
монаршему челу, объясняя, как  следует  пользоваться  обменником,  но  тут
порывистый король так крепко  боднул  его,  что  устройство  включилось  и
произошел моментальный обмен  индивидуальностей.  И  совершилось  это  так
быстро и так незаметно, что Трурль, до тех пор экспериментов над собой  не
производивший, даже не  сообразил,  что  случилось.  Клапауциус,  стоявший
поодаль, тоже ничего не заметил, и только удивился,  что  Трурль  внезапно
прервал свое объяснение,  а  продолжил  его  сам  король,  применяя  такие
выражения, как "потенциалы  нелинейного  субмнемонического  перехода"  или
"адиабатический  проток  индивидуальности  по  обратному  каналу".  Лекция
продолжалась, и,  слушая  писклявый  голос  монарха,  почувствовал  вскоре
Клапауциус, что случилось нечто недоброе.
   Балерион, находившийся в  организме  Трурля,  вовсе  не  слушал  ученых
разглагольствований, а пошевеливал слегка руками и ногами, будто  старался
поудобней устроиться в новом для него теле,  с  большим  любопытством  его
осматривая.  И  вдруг  Трурль,  облаченный  в  длинный  плащ  королевский,
взмахнув  рукой  при  повествовании   об   антиэнтропических   критических
переходах, почувствовал, будто ему мешает нечто. Он глянул на  собственную
руку и остолбенел, увидев, что держит в ней скипетр.  Не  успел  Трурль  и
слова вымолвить,  как  король  радостно  рассмеялся  и  бегом  выбежал  из
тронного зала. Трурль устремился за ним, но запутался в пурпурном монаршем
одеянии и растянулся во весь рост на полу,  а  на  грохот  этот  сбежались
придворные. Бросились они сначала на Клапауциуса, думая, что  он  угрожает
его величеству. Пока коронованный  Трурль  поднялся,  пока  объяснил,  что
ничего плохого Клапауциус ему не сделал,  Балериона  уж  и  след  простыл.
Тщетно пытался Трурль в королевской мантии бежать за ним, придворные  того
не допустили. Отбивался он от них и кричал, что никакой он не король и что
произошла пересадка, они же решили, что чрезмерное увлечение головоломками
наверняка повредило разум властителя, а посему почтительно, но непреклонно
увели его в спальню, хоть орал он и изо всех сил упирался,  и  послали  за
лекарями.
   Клапауциуса же стражники вытолкнули на улицу, и побрел он к  постоялому
двору, не без тревоги размышляя об осложнениях,  которые  могут  из  в