рогие,  не
знаете ли вы часом, что сталось с тем чужестранцем?
   - Что, значит, с ним сталось? Этого-то мы и  не  знаем,  сударь.  Было,
значит, так. Недели две тому... Эй, кум Барбарон,  правду  я  говорю?  Две
недели, не больше?
   - Правду молвишь, кум староста, правду, отчего ж нет? Недели  две  тому
будет, либо четыре, а может и шесть.
   - Ну, пришел он, сударь, зашел к нам, закусил, ничего не скажу:  хорошо
заплатил, поблагодарил, коль тут нет дурного, так уж  нет,  ничего  нельзя
сказать, огляделся,  по  срубу  постучал,  про  цены  все  спрашивал,  что
летошний год стояли, аппараты  поразложил,  с  циферблатиков  что-то  себе
записывал быстро-быстро, так  что  у  него  даже  бляхи  подпрыгивали,  но
подробно, одно за другим, в книжечку такую, красную, что за пазухой носил,
а потом этот - как его там, кум? - тер... темпер... тьфу, не выговоришь!
   - Термометр, кум староста!
   - Ну, конечно так! Термометр  этот  вынул  и  говорит,  что  он  против
драконов, и туда его совал и сюда, снова все записал, сударь,  в  ту  свою
тетрадочку, аппараты а мешочек засунул, мешочек  за  плечи,  попрощался  и
пошел. И больше мы его, сударь, уж не видели.  Ино  так  было.  Той  самой
ночью что-то заухало и загромыхало, однако  далеко.  Будто  за  Мидраговой
горой, за той, стало быть, сударь, что возле вершинки  с  соколиком  таким
наверху, Пестроциевой она зовется,  потому  что  напоминает  нам  государя
пресветлого  нашего,  а  та,  с  другой-то  стороны,  поприжатей,  как,  с
позволения вашей милости, ягодица к ягодице, зовется Смоляной, а пошло это
от того, сударь, что один раз...
   - Не стоит про эти горы рассказывать, добрый  человек,  -  прервал  его
Клапауциус, - так вы говорите, той ночью что-то ухнуло.  А  что  произошло
потом?
   - Потом? А потом ничего уж, сударь, не произошло. Как ухнуло, так  изба
пошла ходуном, а я так на пол  с  лежанки  скатился.  Да  только  мне  это
нипочем, иной  раз  как  дракониха  о  дом  зад  почешет,  еще  и  не  так
грохнешься; к примеру, взять Барбаронова брата,  того  даже  в  кадушку  с
бельем тиснуло, они аккурат стирали, когда драконихе  об  угол  потереться
захотелось...
   - Ближе к делу, любезный, ближе к  делу!  -  воскликнул  Клапауциус.  -
Итак, что-то ухнуло, вы свалились на пол, а что же случилось дальше?
   - Да я ж вам, сударь, ясно сказал, что ничего  не  случилось.  Если  бы
что-нибудь было, так было б о чем говорить, а как ничего не случилось, так
и нет ничего стоящего, чтоб губами похлопать. Так я говорю, кум Барбарон?!
   - Так оно и есть, кум староста.
   Кивнув головой, Клапауциус зашагал прочь, а  носильщики  двинулись  тем
временем вниз, сгибаясь под тяжестью драконьей дани;  драколог  догадался,
что они сложат ее в указанной драконом пещере, но выспрашивать подробности
не хотел, от разговора со старостой и  его  кумом  змееборца  прошиб  пот.
Впрочем, еще раньше  он  слышал,  как  один  из  местных  жителей  говорил
другому, что дракон "такое место выбрал, чтоб и ему было близко и нам..."
   Клапауциус шел  быстрым  шагом,  выбирая  путь  по  пеленгу  индикатора
василисков. Этот прибор он повесил себе на шею; не забывал он  также  и  о
счетчике,  однако  тот  неизменно  показывал  ноль  целых  восемь  десятых
дракона.
   - Неужто я наткнулся на одного из дискретных драконов, черт  подери?  -
раздумывал Клапауциус, вышагивая, но ежеминутно останавливаясь,  ибо  лучи
солнца немилосердно жгли,  а  в  воздухе  стоял  сильный  зной;  казалось,
поверхность раскаленных скал колышется; вокруг - ни листка растительности,
только  нанесенная  почва,  спекшаяся  в  углублениях  скал,  и  выжженные
каменные поля, тянущиеся к величавым вершинам.
   Прошел час, солнце уже передвинулось на другую половину неба, а храбрец
все еще шагал по осыпям, перебираясь через гряды скал, пока не очутился  в
области узких ущелий и трещин, наполненных холодной мглой. Красная стрелка
подползла к девятке перед единицей и, подрагивая, замерла.
   Клапауциус положил ранец на скалу  и  принялся  вытаскивать  змеефузею,
когда стрелка быстро заколебалась. Он выхватил  редуктор  правдоподобия  и
окинул быстрым взглядом окрестности. Стоя на скалистой гряде, драколог мог
заглянуть в глубину ущелья: там что-то передвигалось.
   - Нет сомненья, это она! - подумал Клапауциус, ибо  Эхидна  -  женского
рода.
   "Быть может, именно по этой  причине,  -  мелькнула  у  него  мысль,  -
чудовище и не требует девиц? Впрочем, в  прежние  времена  она  охотно  их
принимала. Странно все это, странно,  но  сейчас  важнее  всего  взять  ее
получше на мушку, и тогда все кончится благополучно!" - подумал  он  и  на
всякий случай еще раз сунул руку в  мешок  за  дракодеструктором,  поршень
коего втаптывает драконов в небытие. Клапауциус выглянул из-за края скалы.
По узенькой котловине, дну  высохшего  потока,  серо-бурая,  с  запавшими,
словно от голода,  боками  передвигалась  дракониха  гигантских  размеров.
Беспорядочные мысли пронеслись в голове Клапауциуса. Может, аннигилировать
драконессу, изменив знак драконьей матрицы с плюса на минус, в  результате
чего статистическая вероятность недракона одержит верх  над  драконом?  Но
это очень рискованно, если учесть, что малейшее отклонение может  привести
к катастрофической разнице в результатах; иногда в такой переделке  вместо
недракона получался неодракон. Сколь многое зависит всего  лишь  от  одной
буквы!  К  тому  же  тотальная  депробабилизация  сделала  бы  невозможным
исследование природы Эхидны. Клапауциус заколебался, перед  его  мысленным
взором возник нежно любимый образ огромной  драконьей  шкуры  в  кабинете,
между  окном  и  библиотекой;  однако  предаваться  мечтам  не  оставалось
времени,  хотя  иная   возможность   -   подарить   экземпляр   со   столь
специфическими  наклонностями  дракозоологу  -  и  промелькнула  в  голове
Клапауциуса, когда он  опускался  на  колено;  конструктор  успел  все  же
подумать, какую статейку удалось бы опубликовать в научном журнале на базе
хорошо сохранившегося экземпляра, поэтому он переложил фузею с  редуктором
в  левую  руку,  а  правой  схватил  главомет,   заряженный   антиголовой,
старательно прицелился и нажал на спуск.
   Главомет оглушительно рявкнул, жемчужное облачко дыма окутало  ствол  и
Клапауциуса, так что тот на мгновение потерял чудовище из виду. Однако дым
тотчас рассеялся.
   В старых небылицах рассказывается много ложного о  драконах.  Например,
утверждается, что драконы имеют иной раз до семи голов. Этого  никогда  не
бывает. Дракон может иметь только  одну  голову  -  наличие  двух  тут  же
приводит к бурным спорам и ссорам; вот почему многоглавцы, как их называют
ученые, вымерли вследствие внутренних распрей. Упрямые и  тупые  по  своей
природе, эти монстры не выносят ни малейшего противоречия; вот почему  две
головы на одном теле приводят  к  быстрой  смерти,  ведь  каждая  из  них,
стараясь  насолить  другой,  воздерживается  от   приема   пищи   и   даже
злонамеренно прекращает дыхание - с вполне однозначным результатом. Именно
этот феномен  использовал  Эйфории  Сентиментус,  изобретатель  антиглавой
пищали. В тело дракона вбивают выстрелом миниатюрную, удобную  электронную
головку, тут же начинаются  скандалы,  раздоры,  а  в  результате  дракон,
словно параличом  разбитый,  одеревенев,  торчит  на  одном  месте  сутки,
неделю, иногда месяцы; иногда истощение  одолевает  дракона  только  через
год. В это время с ним можно делать что угодно.
   Однако дракон, подстреленный Клапауциусом, вел  себя  по  меньшей  мере
странно. Он поднялся, правда, на задние лапы,  издавая  рев,  коим  вызвал
щебневый оползень на склоне, и стал бить хвостом о скалы, наполнив запахом
высекаемых искр все ущелье, а после этого почесал себя за ухом, кашлянул и
преспокойно двинулся дальше, разве что  более  быстрой  трусцой.  Не  веря
собственным глазам,  Клапауциус  помчался  по  скалистой  гряде,  стараясь
сократить путь к устью высохшего потока, - теперь уж не  какая-то  научная
работенка, не пара-другая статей в "Трудах института драконов"  мерещилась
ему, а по меньшей мере монография на меловой бумаге с портретами дракона и
автора!
   У  поворота   теоретик   присел   за   скалу,   приложился   глазом   к
антивероятностной   мортирке,   прицелился    и    привел    в    действие
депоссибилизатор. Ложе ствола дрогнуло у него в руке,  раскаленное  оружие
окуталось дымкой, вокруг дракона, как предвестник  непогоды  вокруг  луны,
появилось гало. Однако дракон не сгинул! Еще раз сделал Клапауциус дракона
вполне  невероятным;  интенсивность  импоссибилитационности  стала   столь
высокой, что пролетавшая бабочка принялась передавать азбукой Морзе вторую
"Книгу джунглей", а среди скальных завалов замелькали тени колдуний, ведьм
и кикимор, отчетливый же топот копыт возвестил, что где-то позади  дракона
гарцуют  кентавры,  извлеченные  из  небытия   чудовищной   интенсивностью
мортирки. Однако дракон, словно ничего не произошло, грузно присел, зевнул
и принялся с наслаждением чесать задними лапами обвисшую  кожу  на  горле.
Раскаленное оружие обжигало Клапауциусу пальцы, он отчаянно нажимал курок,
ибо ничего подобного до сих пор  ему  переживать  не  доводилось;  ближние
камни, из тех, что  помельче,  медленно  поднимались  в  воздух,  а  пыль,
которую чешущийся дракон выбрасывал из-под  седалища,  вместо  того  чтобы
беспорядочно осесть, сложилась в  воздухе,  образовав  вполне  разборчивую
надпись: "СЛУГА ГОСПОДИНА ДОКТОРА". Стемнело - день  превращался  в  ночь,
компания известняковых утесов отправилась на  прогулку,  мирно  беседуя  о
всякой всячине, словом, творились уже  подлинные  чудеса,  однако  ужасное
чудовище, расположившееся на отдых в тридцати шагах от Клапауциуса,  и  не
думало исчезать. Истребитель драконов отшвырнул мортирку, полез за пазуху,
добыл противомонстровую гранату, и, вверив свою душу матрице общеспинорных
преобразований, метнул  гранату  в  дракона.  Раздался  грохот,  вместе  с
обломками скал в  воздух  взлетел  хвост,  а  дракон  совсем  человеческим
голосом  завопил:  "Караул!"  -  и  помчался  галопом  вперед,  прямо   на
Клапауциуса.  Тот,  видя  столь  близкую  смерть,  выпрыгнул  из  укрытия,
судорожно сжимая дротик из антиматерии.  Он  взмахнул  им,  но  тут  снова
раздался крик:
   - Перестань! Перестань же! Не убивай меня!
   "Что это, дракон заговорил?! - мелькнула у Клапауциуса  мысль.  -  Нет,
должно быть, я ошалел..."
   Однако задал вопрос:
   - Кто говорит? Дракон?
   - Какой дракон! Это я!!
   Из  рассеивающегося  облака  пыли  вынырнул  Трурль;  он  коснулся  шеи
дракона, повернул там что-то, гигант медленно опустился на колени и  замер
с протяжным скрежетом.
   - Что это за маскарад? Что это значит? Откуда взялся этот  дракон?  Что
ты в нем делал? - Клапауциус забросал друга вопросами.
   Трурль, отряхивая покрытую пылью одежду, отбивался от него:
   - Откуда, что, где, как... Дай же мне сказать! Я уничтожил  дракона,  а
царь не пожелал со мной расплатиться...
   - Почему?
   - Наверно,  от  скаредности,  не  знаю.  Сваливал  все  на  бюрократию,
говорил,  что  должен  быть  составлен   протокол   приемочной   комиссии,
произведен обмер, вскрытие, что должна собраться тронная  производственная
комиссия, и то, и се, а верховный страж  сокровищ  уверял,  что  не  имеет
понятия, по какой статье платить, поскольку платеж этот нельзя провести ни
по фонду заработной платы, ни по безличному фонду, одним  словом,  хоть  я
просил, настаивал, ходил в кассу, к царю, на совещания, никто не хотел  со
мной даже разговаривать; а когда они потребовали от меня  автобиографию  с
двумя фотокарточками, мне пришлось  убираться,  но,  к  сожалению,  дракон
пребывал уже в необратимом состоянии. Вот я и содрал с него шкуру, нарезал
побегов орешника, потом отыскал старый телеграфный столб, а большего и  не
требовалось; набил чучело, ну и... и стал прикидываться...
   - Не может быть! Ты прибег к столь постыдной уловке? Ты?! Но зачем  же,
ведь тебе за это не платили? Ничего не понимаю.
   - Экий ты тупой! - снисходительно пожал плечами Трурль. - Да  ведь  они
приносили мне дань! Я получил больше, чем причиталось.
   - Ааа!!! - эта истина наконец дошла до Клапауциуса. Однако  он  тут  же
добавил: - Но ведь вымогать некрасиво...
   -  С  чего  ж  это  некрасиво?  А  разве  я  делал  что-нибудь  дурное?
Прохаживался по горам, а вечерами немного подвывал. Уж тут я  намахался...
- добавил он, присаживаясь рядом с Клапауциусом.
   - О чем это ты? О реве?
   - Да нет же, ты и двойку с двойкой сложить не умеешь! При чем тут  рев?
Каждую ночь я вынужден таскать мешки с золотом  из  пещеры,  обусловленной
договором, вон туда, на гору! - Трурль указал рукой  на  удаленный  горный
хребет.  -  Я  подготовил  там  стартовую   площадку.   Поносил   бы   сам
двадцатипудовые  мешки  с  сумерек  до  рассвета,  тогда  бы  понял!  Ведь
дракон-то никакой не дракон, одна шкура весит две тонны, а я ее таскать на
себе должен, реветь, топать - это днем, а ночью - мешки  таскать.  Я  рад,
что ты приехал, с меня уже этого хватит.
   - Но отчего же, собственно, этот дракон, то есть это набитое чучело, не
сгинул, когда я уменьшил вероятность вплоть до чудес? - пожелал еще узнать
Клапауциус.
   Трурль откашлялся, как бы немного смущенный.
   - Из-за моей предусмотрительности, - пояснил он. - В конце-то концов  я
мог напороться на  какого-нибудь  дурака-охотника,  хотя  бы  на  Базилея,
поэтому я вставил в нутро, под шкуру,  экраны  неправдоподобия.  А  теперь
пошли, там осталась еще пара мешков платины, они - самые тяжелые из  всех,
не хотелось бы нести одному. Вот и превосходно, ты мне поможешь...



Путешествие четвертое, или О том, как Трурль женотрон применил,
желая королевича Пантарктика от неги любовной избавить,
и как потом к детомету прибегнуть пришлось

   (Wyprawa cwarta, czyli o tom, jak Trurl kobietron zasrosowal,
   krolewicza Pantarktyka od mak milosnych chcac zbawic i jak potem
   do uzycia dzieciomioty. Пер. - Ю.Абызов)

   Однажды  на  рассвете,  когда  Трурль  пребывал  во  сне   глубочайшем,
застучали в дверь жилища его с такой силой, словно  пришелец  желал  одним
махом оную дверь с петель сорвать. И когда Трурль, с трудом глаза раскрыв,
отодвинул засов, то предстал взору его на фоне светлеющего  неба  огромный
корабль,  подобный  сахарной  голове  невероятной  величины  или  пирамиде
летающей, а из нутра того исполина, севшего пред его  окнами,  по  широким
сходням длинными вереницами спускались ублюды навьюченные, а облаченные  в
бурнусы и тюрбаны, аккуратно в  черный  цвет  окрашенные  роботы  сгружали
перед домом тюки, да с  такой  быстротой,  что  спустя  самую  малость  не
понимающего, что это может означать, Трурля окружал не  перестающий  расти
полукруг набитых вьюков, на манер шанцев, только узенький проход  остался.
И по тому проходу шествовал к нему электрыцарь невиданного облика -  глаза
в виде звезд вырезаны, радарные антеннки лихо вверх  закручены,  роскошный
плащ драгоценностями усыпан. Перекинул этот достославный кавалер свой плащ
через плечо, снял стальную шляпу и голосом мощным, хоть и  мягким,  словно
бархат, вопросил:
   -  Имею  ли  я  честь  зреть  господина  Трурля,   премногоблагородного
конструктора сих мест?
   - Его самого, это я... Может, войдете?.. Не обессудьте за беспорядок...
Я не ведал, то бишь спал я... - бормотал ошеломленный Трурль, запахивая на
себе жалкое одеяние: только сейчас заметил он,  что  на  нем  одна  ночная
рубашка, притом давно тосковавшая по корыту.
   Однако изысканный электрыцарь, казалось, не замечал упущений в  одеянии
Трурля. Еще раз  приподняв  шляпу,  которая  со  звоном  дрожала  над  его
сводчатой головой, он грациозно прошел  в  дом.  Трурль,  извинившись,  на
минуту оставил его и, кое-как приведя себя  в  порядок,  снова  спустился,
перепрыгивая  через  две  ступеньки  сразу.  На  дворе  тем  временем  уже
рассвело, и солнце сверкало на белых  тюрбанах  черных  роботов,  которые,
грустно и заунывно выводя  старую  невольничью  песню  "Где  пропадал  ты,
черный барашек", шпалерами по  четыре  окружили  дом  и  корабль-пирамиду.
Трурль увидел это в окно, усаживаясь напротив гостя, который  ослепительно
взглянул на него, после чего произнес такие вот слова:
   -  Планета,  с  которой  я  прибыл  к  вам,  досточтимый   конструктор,
переживает  расцвет  средневековья.  А  посему,  государь  мой,   извольте
простить мне, что я такую конфузию учинил, не вовремя приземлившись.  Одно
прошу принять во внимание: мы никоим образом не могли  предвидеть,  что  в
данной точке, сиречь пункте, планеты вашей славной, где  сие  домовладение
обретается, еще ночь власть свою простирает  и  лучам  солнечным  преграду
чинит.
   Тут он откашлялся, как будто кто в губную гармошку дунул, и продолжил:
   - Отрядил меня  к  вашей  милости  государь  мой  и  повелитель  -  Его
Королевское Величество Протрудин Астерийский, сеньор  объединенных  планет
Ионита и Ефрита, наследный монарх Аневрии, император Моноцитии,  Бипроксии
и Трифилиды, великий князь Барномальверский, Эборкидский,  Кляпундряньский
и Траганторонский,  граф  Эвкалипский,  Трансфиорский  и  Фортрансминский,
паладин   Серобурии,   барон    Вристридадрицкий,    Такисякохватский    и
Продранододнавский, равно как и самодержец  Мадалии,  Видалии,  Егдалии  и
Такдалии, - за тем, чтобы я от его всемогущего имени просил вашу светлость
пожаловать в нашу страну в качестве долгожданного и многочаемого спасителя
престола, единственно способного уберечь страну  от  всеобщего  траура,  в
каковой  ввергла  нас  несчастная  любовь  Его   Королевского   Высочества
престолонаследника Пантарктика.
   - Ведь я же не... - быстро начал Трурль, но  посланец,  сделав  краткий
жест, означавший, что он еще не кончил, продолжал тем же стальным голосом:
   - В знак своего особого расположения за прибытие и помощь  в  беде,  от
коей  страдают  государственные  интересы,  Его   Королевское   Величество
Протрудин  моими  устами  обещает,  заверяет  и  клянется   осыпать   Вашу
Конструктивность такими милостями, что до  конца  дней  Ваша  Сиятельность
преизбыточествовать будет. В частности же, авансом или, как  говорится,  в
задаток, нарекаешься ты с этой минуты, - тут посланец встал, извлек  шпагу
и продолжал, плашмя ударяя ею Трурля при каждом  слове,  так  что  у  того
плечи  прогибались,  -  титулярным  и  удельным   князем   Мурвидраупским,
Тошнотским, Срамотийским и Вассолским,  потомственным  графом  Тленским  и
Гладоморским,  герцогом  -  об  осьми  зубцах  в  короне  -  Бразелупским,
Гдетотамским  и  Праталакским,   маркизом   Гунду-Лундским,   чрезвычайным
губернатором Флуксии и  Пруксии,  а  также  капитульным  генералом  ордена
Бездектинских    Мендитов     и     великим     нахлебником     герцогства
Бито-Пито-и-Ламцадрито с положенным этим званиям особливым правом на салют
из двадцати одного орудия при пробуждении и отходе ко  сну  и  на  фанфары
после обеда, Тяжким Инфинитезимальным крестом и увековечением: многорядным
- в эбеновом дереве, многосторонним - в сланце и многократным - в  золоте.
В доказательство же своих милостей мой король и господин посылает тебе вот
эти безделки, коими я осмелился кров твой обложить.
   И впрямь, тюки уже затмили дневной свет, и он еле проникал  в  комнату.
Посланец кончил говорить, но красноречиво поднятой руки  еще  не  опускал,
видимо, по рассеянности. Поелику он молчал, Трурль сказал:
   - Я премного благодарен  Его  Королевскому  Величеству  Протрудину,  но
любовные дела, сами понимаете, не моя специальность. Впрочем... -  добавил
он, чувствуя на себе ослепительный, точно бриллиант размером  с  булыжник,
взгляд посланца. - Может быть, вы изложите, в чем там, собственно, дело?..
   Посланец кивнул.
   -  Дело,  сударь,  простое!  Наследник  трона  влюбился  в   Амарандину
Керибернинскую, единственн