оследней
   Наш кибернетик гибнет от забот.

   На этом и закончилось поэтическое турне; Клапауциус тут же ушел  домой,
обещав, что вот-вот вернется с новыми темами, но  больше  не  показывался,
опасаясь дать Трурлю еще один повод для триумфа; что же  касается  Трурля,
то он  утверждал,  будто  Клапауциус  удрал,  не  будучи  в  силах  скрыть
непрошеную слезу. На это Клапауциус возразил, что Трурль с той  поры,  как
построил Электрибальда, видимо, свихнулся окончательно.
   Прошло немного времени, и  слух  об  электрическом  барде  достиг  ушей
настоящих, я хочу сказать обыкновенных,  поэтов.  Возмущенные  до  глубины
души, они решили не замечать машины, однако нашлось  среди  них  несколько
любопытных, отважившихся  тайком  посетить  Электрибальда.  Он  принял  их
учтиво, в зале, заваленном исписанной бумагой,  так  как  сочинял  днем  и
ночью без роздыху. Поэты были  авангардистами,  а  Электрибальд  творил  в
классическом стиле,  ибо  Трурль,  не  очень-то  разбиравшийся  в  поэзии,
основывал "вдохновляющие" программы на произведениях классиков. Посетители
высмеяли Электрибальда, да так, что у него от злости  чуть  не  полопались
катодные   трубки,   и   ушли,   торжествуя.   Машина,    однако,    умела
самопрограммироваться,  и  был   у   нее   специальный   контур   усиления
самоуверенности с предохранителем в шесть килоампер, и  в  самый  короткий
срок все изменилось самым решительным образом. Ее стихи  стали  туманными,
многозначительными,   турпистическими,   магическими   и    приводили    в
совершеннейшее отупение.  И  когда  прибыла  новая  партия  поэтов,  чтобы
поиздеваться  и  покуражиться  над  машиной,   она   ответила   им   такой
модернистской импровизацией, что у них в зобу дыханье сперло;  от  второго
же  стихотворения  серьезно  занемог  некий   бард   старшего   поколения,
удостоенный двух государственных премий и бюста, выставленного в городском
парке. С тех пор ни один поэт уже не в силах был сопротивляться  пагубному
желанию вызывать Электрибальда на лирическое состязание - и  тащились  они
отовсюду, волоча мешки и сумки,  набитые  рукописями.  Электрибальд  давал
гостю  почитать  вслух,  на  ходу  схватывал  алгоритм  его   поэзии,   и,
основываясь на нем, отвечал стихами, выдержанными в том  же  духе,  но  во
много раз лучшими - от двухсот двадцати до триста сорока семи раз.
   Спустя некоторое время он так приноровился,  что  одним-двумя  сонетами
сваливал с ног заслуженного барда. А что хуже всего -  оказалось,  что  из
соревнования с ним с честью  могут  выйти  лишь  графоманы,  которые,  как
известно, не отличают хороших стихов от плохих; потому-то  они  и  уходили
безнаказанно, кроме одного,  сломавшего  ногу,  споткнувшись  у  выхода  о
широкое эпическое полотно Электрибальда, весьма новаторское и начинавшееся
со строк:

   Тьма. Во тьме закружились пустоты.
   Осязаем, но призрачен след.
   Ветер дунул - и взора как нет.
   Слышен шаг наступающей роты.

   В то же самое время настоящим поэтам Электрибальд наносил, значительный
урон, хотя и косвенно - ведь зла им он не причинял. Несмотря на это,  один
почтенный уже лирик, а вслед за ним два модерниста совершили самоубийство,
спрыгнув с высокой скалы, которая по роковому стечению  обстоятельств  как
раз попалась им на пути от резиденции Трурля к станции железной дороги.
   Поэты сорганизовали несколько митингов протеста и потребовали опечатать
машину, но никто, кроме них, не  обращал  внимания  на  феномен.  Редакции
газет были даже довольны, поскольку Электрибальд, писавший под несколькими
тысячами псевдонимов сразу, представлял готовую поэму заданных размеров на
любой случай, и эта поэзия, хоть и на заказ,  была  такого  качества,  что
читатели раскупали газеты нарасхват, а на улицах так и  пестрело  от  лиц,
полных неземного блаженства, мелькали бессознательные улыбки  и  слышались
тихие  всхлипывания.  Стихи  Электрибальда  знали  все;  воздух  сотрясали
хитроумнейшие  рифмы,  а  наиболее  впечатлительные  натуры,   потрясенные
специально сконструированными метафорами или ассонансами,  даже  падали  в
обморок; но и к этому был  подготовлен  титан  вдохновения:  он  сразу  же
вырабатывал соответствующее количество отрезвляющих сонетов.
   Сам же Трурль хлебнул  горя  из-за  своего  изобретения.  Классики,  по
преимуществу люди весьма пожилого возраста, много вреда ему не  причинили,
если не считать камней, регулярно выбивавших окна, или веществ  (не  будем
называть их), которыми обмазывались стены  его  дома.  Куда  хуже  было  с
молодежью. Один поэт самого молодого поколения, стихи которого  отличались
большой лирической силой, а мускулы - физической, жестоко избил его.  Пока
Трурль отлеживался в больнице, события развивались дальше; не было ни  дня
без нового самоубийства, без похорон; перед больничным подъездом  дежурили
пикеты и слышалась стрельба, так  как  вместо  рукописей  поэты  все  чаще
прятали в своих сумках самострелы, разряжая их в  Электрибальда,  стальной
натуре которого  пули,  однако,  не  приносили  вреда.  Вернувшись  домой,
отчаявшийся и обессилевший конструктор однажды ночью  решил  разобрать  на
части собственными руками сотворенного гения.
   Но когда он, слегка прихрамывая,  приблизился  к  машине,  та,  завидев
разводные ключи в его сжатой руке и отчаянный блеск в глазах,  разразилась
такой страстной лирической мольбой о милосердии, что растроганный до  слез
Трурль отбросил инструменты и пошел к  себе,  утопая  по  колена  в  новых
произведениях электродуха, которые вскоре поднялись ему по пояс,  наводняя
зал шелестящим бумажным океаном.
   Однако  через  месяц,  когда  Трурль  получил  счет  за  электричество,
потребленное машиной, у него потемнело в глазах. Он был бы  рад  выслушать
советы старого приятеля Клапауциуса, но тот исчез, как будто земля под ним
разверзлась. Вынужденный действовать на собственный страх и риск, Трурль в
одну прекрасную ночь  обрезал  питавший  машину  провод,  погрузил  ее  на
космический корабль, вывез на один из небольших планетоидов  и  там  снова
смонтировал, присоединив к ней как  источник  творческой  энергии  атомный
котел.
   Затем он потихоньку вернулся домой, но на этом  история  не  кончилась,
так как Электрибальд, не имея возможности распространять свои произведения
в печатном виде, стал передавать их  на  всех  радиоволнах,  чем  приводил
экипажи и пассажиров космических ракет в лирический столбняк, причем особо
тонкие натуры подвергались также тяжелым приступам восторга с  последующим
отупением.  Установив,  в  чем  дело,  руководство  космофлота  официально
обратилось к Трурлю с требованием немедленно  ликвидировать  принадлежащую
ему  установку,  нарушающую  лирикой  общественный  порядок  и  угрожающую
здоровью пассажиров.
   Вот тогда  Трурль  начал  скрываться.  Пришлось  послать  на  планетоид
монтеров, чтобы они запломбировали Электрибальду лирические выходы, но  он
оглушил их балладами, и они не смогли выполнить  поставленной  перед  ними
задачи. Послали глухих, но Электрибальд передал им  лирическую  информацию
на языке жестов. Стали  поговаривать  вслух  о  необходимости  карательной
экспедиции или бомбежки. Но тут, наконец, машину приобрел один владыка  из
соседней  звездной  системы  и  вместе  с  планетоидом  перетащил  в  свое
королевство.
   Теперь Трурль мог снова появиться  и  спокойно  вздохнуть.  Правда,  на
южном небосклоне то и дело вспыхивают новые сверхзвезды, которых не помнят
старожилы, и  ходят  упорные  слухи,  что  тут  не  обошлось  без  поэзии.
Рассказывают, будто по странному капризу упомянутый владыка приказал своим
астроинженерам подключить Электрибальда к  созвездию  белых  великанов,  и
каждая строчка стихов стала тут же претворяться в гигантские  протуберанцы
солнц; таким образом величайший поэт Космоса огненными вспышками  передает
свои творения всем бесконечным безднам галактик  сразу.  Другими  словами,
великий владыка превратил его в  лирический  двигатель  группы  переменных
звезд. Если даже и есть в  этом  хоть  доля  правды,  все  это  происходит
слишком далеко, чтобы смутить праведный сон Трурля, который поклялся самой
страшной клятвой никогда в жизни  больше  не  браться  за  кибернетическое
моделирование творческих процессов.



Путешествие второе, или Какую услугу оказали
Трурль и Клапауциус царю Жестокусу

   (Wyprawa druga, czyli oferta krola Okrucyuszu. Пер. - Ф.Широков)

   Успех,  которого  друзья  достигли,  последовав  рецепту   Гарганциана,
возбудил у обоих сильную жажду приключений, и они решили вновь отправиться
в безвестные края. Когда ж пришлось  им  устанавливать  цель  путешествия,
обнаружилось, что согласия нет и в помине - ведь у каждого была своя идея.
Трурль, бредивший жаркими странами, мечтал об Огонии, царстве  Пламеногих,
Клапауциус  же  -  персона   более   прохладных   склонностей   -   избрал
галактический полюс холода, черный  континент  в  окружении  пяти  ледяных
звезд. Друзья хотели было расстаться, поссорясь навеки, но  тут  у  Трурля
возникла идея, не имевшая, по его мнению, изъяна.
   - Мы ведь можем, - сказал он, - дать объявление и из всех  предложении,
которые поступят, выбрать одно, самое обещающее со всех точек зрения.
   - Вздор! - ответил Клапауциус. - Куда  ты  хочешь  дать  объявление?  В
газету? Далеко ли доходит газета?  На  ближайшую  планету  доползет  через
полгода, мы умрем, прежде чем получим хоть одно предложение!
   Тут-то, усмехнувшись с чувством превосходства, Трурль и разъяснил  свой
оригинальный план, который Клапауциусу пришлось волей-неволей одобрить,  и
оба принялись за дело. Смастерив наспех машины, друзья подтянули окрестные
звезды и составили из  них  огромную  надпись,  с  неизмеримых  расстояний
видимую. Она-то и была объявлением; первое слово друзья сложили  из  одних
лишь голубых  гигантов,  чтобы  привлечь  внимание  будущего  читателя  из
Космоса, на другие пошла разнообразная звездная  мелочь.  "Два  Выдающихся
Конструктора, - говорилось в объявлении,  -  ищут  хорошо  оплачиваемый  и
приличествующий их таланту  пост,  желательно  при  дворе  могущественного
монарха с собственным государством; оплата по соглашению".
   Прошло немного времени, и в один прекрасный день перед особняком  наших
друзей опустился дивный корабль, играющий в лучах Солнца, точно выложенный
чистейшим  перламутром;  опустился  на  три  основные  подпорки,  покрытые
резьбой, а шесть подсобных не достигали земли и, собственно, ни  для  чего
не служили; выглядели они так, словно  строитель  корабля  не  знал,  куда
девать сокровища, - ведь подпорки эти были из чистого золота.  Из  корабля
по парадной лестнице, промеж двойных шпалер фонтанов,  ударивших  в  небо,
едва корабль коснулся земли, сошел на землю  важный  чужеземец  со  свитой
шестиногих машин; одни массировали его, другие поддерживали или обмахивали
веером, а самая маленькая порхала над высоким челом гостя, изливая  сверху
благовония, сквозь облако которых сей необычайный пришелец от имени своего
властелина царя Жестокуса  предложил  конструкторам  должность  при  дворе
этого монарха.
   - А в чем будет состоять наша работа? - поинтересовался Трурль.
   - Подробности, уважаемые государи,  вы  узнаете,  прибыв  на  место,  -
ответил чужеземец, облаченный  в  золотые  шаровары,  кику  с  наушниками,
жемчугом переливающуюся, и усеянный застежками камзол особого  покроя,  со
складными шкатулками для сластей вместо карманов. По этому вельможе бегали
крохотные заводные игрушки, от которых он величественно отмахивался легким
движением руки, когда они начинали чересчур проказничать.
   - Сейчас же,  -  продолжал  он,  -  могу  вам  сказать  лишь,  что  Его
Несравненность Жестокус является  великим  охотником,  укротителем  зверей
галактических,  сердце  его  не  ведает  страха,  а  охотничье  мастерство
достигло такого уровня, когда  наистрашнейшие  хищники  перестали  служить
добычей, достойной его внимания. Царь страдает от этого, жаждет  подлинных
опасностей, неизведанных ужасов и именно поэтому...
   - Понимаю, - живо ответил  Трурль.  -  Мы  должны  сконструировать  для
государя новые породы зверей, исключительно свирепых и хищных, не так ли?!
   -  Ты,  достодивный  конструктор,  необычайно  догадлив,  -   промолвил
вельможа. - Так отвечайте же, согласны ли вы?
   Клапауциус практично спросил об условиях,  а  когда  царский  посланник
описал им великую щедрость своего государя, конструкторы  без  промедления
уложили личные вещи и несколько  книг  и  по  лестнице,  подрагивавшей  от
нетерпения,  взошли  на  борт.  Корабль  загрохотал,  окутался   пламенем,
опалившим даже золотые подпорки, и помчался в черную галактическую ночь.
   Во время недолгого путешествия вельможа рассказывал друзьям про обычаи,
царящие во владениях Жестокуса, толковал об открытой, широкой, как  тропик
Рака, натуре монарха и о  его  мужественных  увлечениях,  так  что,  когда
корабль приземлился, прибывшие умели даже разговаривать на местном языке.
   Друзей тотчас поместили в  расположенном  на  склоне  горы  за  городом
роскошном дворце - отныне он должен был служить им  резиденцией,  а  когда
они немного отдохнули, царь прислал за ними колымагу,  запряженную  шестью
чудовищами, которых ни тот ни другой прежде и в глаза не  видывали.  Перед
мордами чудовищ помещались специальные пламягасители, ибо из горла валил у
них огонь и дым; были у чудовищ и крылья, но так подрезанные, что не могли
они подняться на воздух,  хвосты,  покрытые  стальной  чешуей,  длинные  и
закрученные в кольца, и по  семь  лап  с  когтями,  пробивающими  насквозь
уличную брусчатку. При виде конструкторов, выходящих  из  дворца,  упряжка
дружно взревела, выпустила из ноздрей пламя,  а  из  боков  клубы  серного
дыма, и кинулась на них, но кучера в асбестовых латах и царевы доезжачие с
мотопомпой набросились на обезумевших чудовищ, нанося им удары  прикладами
лазеров и мазеров, а когда чудовищ укротили, Трурль и Клапауциус забрались
молчком в роскошно отделанное нутро рыдвана, который рванулся  с  места  в
карьер, а точнее сказать, в драконьер.
   - Послушай-ка, - шепнул Трурль на ухо Клапауцису, пока они мчались  как
ветер в струях сернистых испарений, сметая все на своем пути,  -  чувствую
я, захочет этот царь от нас многого!  Какие  у  него  красавцы  в  упряжке
ходят, а?..
   Однако рассудительный Клапауциус  отделался  молчанием.  Бриллиантовые,
сапфирами выложенные и серебром окованные фасады домов мелькали за  окнами
кареты в грохоте, гуле, шипении драконов  и  выкриках  доезжачих;  наконец
растворились огромные ворота  царского  дворца,  и  экипаж,  описав  столь
замысловатую  кривую,  что  цветы  на  клумбах  свернулись   от   пламени,
остановился перед фронтоном черного как ночь замка,  над  которым  лазурью
сияло  небо;  трубачи  тут  же  дунули  в  завитые  раковины,  и  под  эти
удивительно угрюмые звуки, затерявшись на огромной лестнице средь каменных
колоссов, стоящих по обеим сторонам ворот, и сверкающего  строя  почетного
караула, Трурль с Клапауциусом вошли в просторные помещенья замка.
   Царь Жестокус ожидал их в огромном зале, удивительно напоминавшем своей
постройкой  внутренность  звериного  черепа;  это  было  какое-то  подобие
огромной пещеры с уходящими ввысь сводами, выкованной из серебра. Там, где
в черепе имеется отверстие для позвоночника, в паркете зиял черный колодец
неведомой глубины, а за ним  возвышался  трон,  на  котором  скрещивались,
словно  пламенные  клинки,  полосы  света,   бьющие   из   высоких   окон,
расположенных  на  месте  глазниц   серебряного   черепа;   сквозь   плиты
янтарно-золотистого стекла проходил поток света теплого, сильного и вместе
с тем резкого, ибо он  лишал  всякий  предмет  его  естественной  окраски,
придавая ему огненный оттенок. Еще издали  на  фоне  как  бы  затвердевших
буграми серебряных стен конструкторы увидели Жестокуса, причем этот монарх
в своем нетерпении не сидел ни минуты на троне, а гремящими  шагами  ходил
по  серебряным  плитам  паркета  и,   обращаясь   к   конструкторам,   для
выразительности время от времени со свистом рассекал рукой воздух.
   - Приветствую вас, конструкторы! - говорил царь, фокусируя на них  свои
оптические устройства. - Его честь Протозор, главный распорядитель  охоты,
разумеется, уже сообщил вам, что от вас мы  желаем  создания  новых  пород
дичи! И притом мы не хотим иметь дело с какой-нибудь стальной  громадиной,
ползущей на ста гусеницах, - это занятие для артиллерии,  а  не  для  нас.
Противник наш должен быть мощным и свирепым  и  вместе  с  тем  быстрым  и
ловким, но прежде всего исполненным вероломного коварства,  дабы,  охотясь
на него, могли мы применить все наше ловецкое искусство! Зверь этот должен
быть хитрым и умным, способным ускользать и  сдваивать  следы,  таиться  в
тихой засаде и молниеносно атаковать - такова наша воля!
   - Простите, Ваше Величество, - промолвил Клапауциус, поклонившись, -  а
не создадим ли мы угрозу особе Вашего Величества  или  ее  здоровью,  если
слишком хорошо исполним волю Вашего Величества?
   Царь засмеялся столь громовым хохотом, что пара бриллиантовых подвесков
сорвалась с люстры и разбилась у ног невольно вздрогнувших конструкторов.
   -  Этого  не  опасайтесь,  почтеннейшие  конструкторы!   -   проговорил
Жестокус, и мрачное веселье заиграло у него в глазах. - Не вы  первые,  не
вы и последние, полагаем... Скажем откровенно, мы -  монарх  справедливый,
хотя и требовательный. Слишком уж многие попрошаи, наветчики  и  ветрогоны
пытались нас надуть,  слишком  многие,  примазавшиеся  к  высокому  званию
инженера потехи ловецкой, пытались покинуть наше  царство,  отяготив  свои
плечи мешками драгоценностей и оставив нам в замен жалкую рухлядь, которая
валилась от первого же пинка... Слишком много было таких, поэтому мы сочли
себя вынужденным принять меры предосторожности. Двенадцать уж  лет  всякий
конструктор,  который  не  выполнит  наших  пожеланий,  который,  раздавая
посулы,   превысит   свои   возможности,   хотя   и   получает   уговорное
вознаграждение, низвергается вместе с ним вот в эту пропасть либо же, если
он сам того предпочитает, превращается в нашу дичь и мы  убиваем  его  вот
этими руками, для чего, уверяем вас, уважаемые господа, нам  не  требуется
вообще никакого оружия...
   - А много ли... было таких несчастливцев? -  осведомился  Трурль  более
слабым, чем обычно, голосом.
   - Много ли? Право, не  помним,  мы  знаем  лишь,  что  до  сих  пор  не
удовлетворил нас ни  один,  а  рев  ужаса,  коим,  падая  в  колодец,  они
прощаются с белым светом, длится все короче, видимо груда обломков  растет
на дне пропасти, однако места там хватит еще  многим,  смеем  вас  в  этом
уверить!
   После этих ужасных слов наступила мертвая тишина;  оба  друга  невольно
посмотрели в сторону черного колодца, царь же продолжал  прохаживаться,  и
удары его мощных ступней о паркет  были  подобны  грохоту  каменных  плит,
низвергаемых в пропасть, полную эха.
   -  С  позволения  Вашего  Величества,  мы  ведь  еще  не...   заключили
соглашения, - осмелился пробормотать Трурль. - Нельзя ли нам  ввиду  этого
получить два  часа  на  размышление,  мы  ведь  должны  мысленно  взвесить
глубокие слова Вашего Величества, после чего станет  ясно,  готовы  ли  мы
принять условия или же...
   - Ха, ха! - засмеялся царь, подобно туче, обрушившейся градом на землю.
- Или же готовы вернуться домой, не так  ли?!  Ну  уж  нет,  любезные,  вы
приняли условия, вступив на борт Адолета, который составляет часть  нашего
царства! Если  бы  всякий  конструктор,  попавший  к  нам,  мог  удалиться
восвояси, когда того пожелает, нам  пришлось  бы  бесконечно  долго  ждать
исполнения наших желаний! Нет, вы останетесь здесь и построите нам чудовищ
для ловецкой потехи... Даем вам на это сроку  двенадцать  дней,  а  теперь
идите. Если возжаждете наслаждений, обратитесь к слугам, которых