едленно, с легким скрипом открываться.
   Флаксмен судорожно подпрыгнул. Остальные с дрожью обернулись.
   В дверях стоял сгорбленный старик в лоснящемся саржевом комбинезоне. На
седые всклокоченные лохмы  была  нахлобучена  засаленная  фуражка,  из-под
которой торчали мочки ушей с пучками жестких волос.
   Гаспар сразу же узнал старика. Это был Джо Вахтер, хотя  и  выглядевший
необыкновенно бодрым - оба его глаза были наполовину открыты.
   В левой руке он держал веник и совок для мусора, а в правой  -  большой
черный пистолет.
   - Прибыл на  дежурство,  мистер  Флаксмен,  -  заявил  он,  почтительно
поднеся пистолет к правому виску. - Готов приступить к уборке. Да оно и не
помешает, как погляжу. Здравствуйте все, с кем не виделся.
   - Вы не могли бы привести в порядок электрозамок? - холодно осведомился
Каллингем.
   - Нет. Только он вам и ни к чему, - бодро сообщил старик.  -  В  случае
чего можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.
   - Скунсовый  пистолет?  -  Няня  Бишоп  недоверчиво  усмехнулась.  -  А
барсуков он уже не берет?
   - Тут такое дело,  сударыня.  Он  пуляет  шариками,  начиненными  таким
запашком, какого не вынесет ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой
шарик, сразу же скидывает всю одежду и бежит мыться. А то можно  поставить
на непрерывный огонь. Тут уж любая толпа разбежится.
   - Верю, верю, - поспешно согласился Флаксмен. - Но скажите, Джо,  когда
вы стреляете, что происходит с... с игроками вашей команды?
   Джо Вахтер хитро улыбнулся.
   - В том-то и штука! Потому-то лучше моего верного скунсового  пистолета
оружия не найти. У меня носовой нерв поврежден, и  я  никаких  запахов  не
чувствую!



15

   Джо  Вахтер  неторопливо  принялся  за  уборку,  предварительно  дважды
заверив Флаксмена, что его верный скунсовый пистолет надежно поставлен  на
предохранитель.
   Мисс Румянчик наращивала провод под руководством  няни  Бишоп,  которая
восхищалась ее ногтями -  такие  изящные  и  так  удобно  заменяют  мощные
кусачки.
   Флаксмен,   решительно   отведя   взгляд   от   двери   с   испорченным
электрозамком, продолжал свое повествование.
   - После смерти Цукки и его  ассистента  возник  вопрос,  что  делать  с
тридцатью яйцеглавами. И тут на сцене появляется  еще  одна  замечательная
фигура  -  Хобарт  Флаксмен,  мой   прадед   и   основатель   издательства
"Рокет-Хаус". Он был близким другом Цуккерторта, поддерживал его  деньгами
и советами, и Цукки назначил его директором "Мозгового Треста". Теперь  он
заявил о своих правах и указал, что яйцеглавы должны быть переданы под его
опеку. Так и сделали. "Мозговой Трест" был переименован в "Мудрость Веков"
и про него постепенно забыли. Однако преемники старого Хобарта  продолжали
начатое им дело. Яйцеглавы  были  окружены  самым  внимательным  уходом  и
каждый день получали сведения обо всем, что происходило в  мире,  а  также
любые другие, какие могли их заинтересовать.
   Флаксмен вдруг широко улыбнулся, а потом многозначительно произнес:
   - И вот теперь нет больше не только писателей, но и  словомельниц,  так
что  последнее  слово  остается  за  тридцатью  яйцеглавами.   Вы   только
подумайте! Тридцать настоящих писателей, у которых было почти  двести  лет
для накопления материала, для творческого роста и которые  могут  работать
двадцать четыре часа в сутки! Ну как, няня Бишоп, мы готовы?
   - Мы уже десять минут как готовы! - отозвалась она.
   Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. В дальнем его конце, опираясь на
черный воротничок, стояло большое дымчатое серебристое  яйцо.  Рядом  были
разложены его "глаза", "рот" и "уши",  но  они  еще  не  были  включены  в
соответствующие розетки.
   Флаксмен удовлетворенно потер руки.
   - Погодите! -  остановил  он  няню  Бишоп,  которая  протянула  руку  к
проводу, соединенному с глазом. - Я хочу представить его по всем правилам.
Как его зовут?
   - Не знаю.
   - Как так - не знаете? - ошеломленно спросил Флаксмен.
   - Вы же сказали, чтобы я принесла любой мозг.
   - Я уверен, что мистер Флаксмен вовсе не хотел сказать  что-то  обидное
по адресу ваших подопечных, няня Бишоп, - мягко перебил  ее  Каллингем.  -
Говоря "любой мозг", он имел в виду только, что они все в  равной  степени
одаренные художники. А потому скажите нам, как мы  должны  называть  этого
яйцеглава?
   - А! - воскликнула няня Бишоп. - Седьмой. Номер седьмой!
   - Но нам нужно знать имя, - возразил Флаксмен. - А не номера,  которыми
вы пользуетесь у себя в Детской - что, замечу между  прочим,  мне  кажется
весьма  бесчеловечным.  Я  искренне  надеюсь,  что  персонал  Детской   не
обращается  с  яйцеглавами,  как  с  машинами,  -  это  могло  бы  пагубно
отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они  всего
только компьютеры.
   Няня Бишоп задумалась.
   - Иногда я называю его Ржавчиком, - сказала она наконец. - У  него  под
воротничком есть желтоватое пятнышко. Я хотела принести  Полпинты,  потому
что он самый легкий, но Полпинты начал  возражать,  и  когда  вы  прислали
мистера Ню-Ню, я выбрала Ржавчика.
   - Я имею в виду его настоящее имя, - сказал мистер Флаксмен,  с  трудом
сдерживаясь. - Нельзя же представлять  великого  литературного  гения  его
будущим издателям как просто Ржавчика.
   - А-а, - она на мгновение заколебалась, а затем решительно объявила:  -
Боюсь, я тут ничем вам помочь не могу.  И  самим  вам  этого  выяснить  не
удастся, даже если вы обшарите всю Детскую и просмотрите все записи, какие
только у вас имеются.
   - Ч-Т-О?!!
   - Около года назад, - объяснила няня Бишоп,  -  яйцеглавы  по  каким-то
своим причинам решили, что хотят навсегда остаться анонимами. И  заставили
меня уничтожить все документы, где  имелись  их  имена,  а  также  спилить
напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Даже  если  у  вас
есть  какие-нибудь  списки,  вам  не  удастся  установить,  кому  из   них
принадлежит какое имя.
   - И у вас хватает дерзости  спокойно  заявить  мне,  что  вы  совершили
этот... этот акт  бессмысленного  уничтожения,  не  получив  на  то  моего
разрешения?
   - Год назад "Мудрость Веков" вас нисколько не  интересовала,  -  гневно
возразила няня Бишоп. - Ровно год назад, мистер Флаксмен, я позвонила  вам
и начала рассказывать об этом, но вы сказали, чтобы я не надоедала вам  со
всякими  древними  ископаемыми  -  пусть  яйцеглавы  делают  все,  что  им
заблагорассудится. Вы сказали -  и  я  цитирую  вас  дословно:  "Если  эти
хвастуны в жестянках, эти консервированные кошмары вздумали  завербоваться
в Иностранный легион в качестве штабных компьютеров или, привязав к  своим
хвостам ракеты, унеслись в космическое пространство, я заранее согласен".



16

   Глаза Флаксмена слегка остекленели - то ли при мысли о  шутке,  которую
сыграли с ним тридцать безымянных писателей,  когда  писатели  были  всего
лишь стереокартинкой на книжной обложке, то  ли  потому,  что  он  объявил
консервированными кошмарами  такую  коммерческую  ценность,  как  тридцать
литературных гениев, способных к самостоятельному творчеству.
   Тут снова вмешался Каллингем.
   - Проблемой анонимности мы сможем заняться и  потом,  -  сказал  он.  -
Возможно, яйцеглавы сами изменят свое решение, когда узнают, что  их  ждет
новая литературная слава. И даже если  они  все-таки  предпочтут  остаться
анонимными, достаточно будет ставить на титуле их книг "Мозг номер один  и
Г.К.Каллингем", "Мозг номер семь и Г.К.Каллингем" и так далее.
   - Ого! - почти с благоговением воскликнул Гаспар, а Зейн  Горт  заметил
вполголоса:
   - Только не слишком ли однообразно?
   Каллингем  улыбнулся   своей   мученической   улыбкой,   но   Флаксмен,
побагровев, поспешил на его защиту.
   - Довольно! Мой друг Калли программировал словомельницы "Рокет-Хаус"  в
течение десяти лет, и ему  давно  пора  получить  литературное  признание!
Писатели больше века крадут славу у программистов, как раньше крали  славу
у редакторов! Даже дутый писателишка с пустой головой и робот  со  швейной
машиной  вместо  мозга  могли  бы  понять,  что  яйцеглавов  нужно   будет
программировать, редактировать, тренировать - называйте  как  хотите  -  и
сделать это способен только Калли!
   - Извините меня, - перебила его няня  Бишоп,  -  но  Ржавчик  не  может
больше ждать, и я сейчас его включу.
   - О, мы готовы, - мягко сказал Каллингем, а Флаксмен,  вытирая  пот  со
лба, добавил с сомнением:
   - Да, пожалуй.
   Няня Бишоп жестом пригласила их всех встать у  того  конца  стола,  где
сидел Флаксмен, и повернула телевизионную камеру в их сторону.  Когда  она
вставила штепсель в верхнюю правую розетку серебряного яйца, раздался  еле
слышный щелчок, и Гаспара вдруг пробрала  дрожь.  Ему  почудилось,  что  в
телевизионном глазу что-то появилось - какой-то красноватый отблеск.  Няня
Бишоп включила микрофон в левую верхнюю розетку, и Гаспар затаил  дыхание,
о чем догадался только несколько секунд  спустя,  когда  сделал  невольный
шумный выдох.
   - Ну же! - сказал Флаксмен, тоже тяжело вздохнув.  -  Включите  динамик
мистера... э... мистера Ржавчика.  А  то  по  мне  мурашки  бегают.  -  Он
спохватился  и  виновато  улыбнулся  в  сторону  телевизионной  камеры.  -
Извините, старина!
   - Но это может быть и мисс и миссис Ржавчик!  -  напомнила  девушка.  -
Ведь среди этих тридцати было и несколько женщин. А динамик я включу после
того, как вы изложите ему свое предложение. Поверьте, так будет лучше.
   - Он знал, что вы принесете его сюда?
   - Да, я ему сказала.
   Флаксмен расправил плечи, посмотрел  в  телевизионный  глаз,  судорожно
сглотнул и жалобно оглянулся на Каллингема.
   - Здрав-ствуй-те, Ржавчик, -  заговорил  тот  размеренно  и  монотонно,
словно  подражая  машине  или  что-то  ей  втолковывая.   -   Меня   зовут
Г.К.Каллингем, я совладелец издательства  "Рокет-Хаус"  и  партнер  Квинта
Горация Флаксмена, который в настоящее время опекает  "Мудрость  Веков"  и
которого вы видите здесь рядом со мной.
   Затем Каллингем  вкрадчивым  тоном  изложил  положение,  создавшееся  в
издательском мире, и осведомился, не пожелают ли яйцеглавы вновь приняться
за литературное творчество.  Вопрос  об  анонимности  он  искусно  обошел,
проблемы программирования коснулся лишь слегка (обычное  сотрудничество  с
редактором, сказал он), указал  на  заманчивые  возможности  использования
гонораров  и  в  заключение  произнес  несколько  красноречивых   фраз   о
преемственности литературы и общности писательских  усилий  на  протяжении
веков.
   - Мне кажется, это все, Флакси?
   Его друг лишь кивнул.
   Няня Бишоп включила динамик в розетку.
   Довольно долго в комнате царила полная  тишина,  а  потом  Флаксмен  не
выдержал и спросил хриплым голосом:
   - В чем дело, няня Бишоп? Уж не  умер  ли  он  в  своей  скорлупе?  Или
динамик не работает?
   - Работа, работа, работа, работа! - тотчас сказало яйцо. - Только  этим
я и занимаюсь. Думаю, думаю, думаю, думаю. Увы, увы, увы!
   - Это кодовое обозначение вздоха, - объяснила няня Бишоп. - У них  есть
динамики, с помощью которых они могут воспроизводить какие угодно звуки  и
даже петь, но их я включаю только по воскресеньям и по праздничным дням.
   Снова наступила неловкая тишина, затем яйцеглав затараторил:
   - Ваше предложение, господа Флаксмен  и  Каллингем,  для  нас  огромная
честь, невероятная честь, но  принять  его  мы  не  можем.  Мы  пробыли  в
изоляции слишком долго и не способны ни рекомендовать вам развлечения,  ни
тем более поставлять их.  Нас  тридцать,  обремененных  своими  маленькими
занятиями и любимыми делами. Нам этого достаточно. Я говорю от имени  всех
моих двадцати девяти  братьев  и  сестер,  так  как  в  течение  последних
семидесяти пяти лет у нас не было  расхождений  по  подобным  вопросам,  а
потому я от всей души благодарю вас, господа Каллингем и Флаксмен,  да-да,
от всей души, однако наш ответ - нет. Нет, нет, нет и нет.
   Голос, доносившийся из динамика, был абсолютно монотонен, и нельзя было
понять, насколько это смирение серьезно. Тем не менее разговорчивость яйца
рассеяла смущение Флаксмена, и он принялся вместе с Каллингемом улещивать,
убеждать и умолять яйцеглава, а Зейн Горт время от времени  подкреплял  их
доводы изящными логическими подробностями.
   Гаспар, который молча маневрировал так, чтобы оказаться поближе к  няне
Бишоп, очутившись возле робота, шепнул:
   - Действуй, Зейн. А я-то  думал,  что  ты  сочтешь  Ржавчика  уродом  -
нероботом, как ты выражаешься. Ведь  если  на  то  пошло,  он  всего  лить
стационарная думающая машина. Вроде словомельницы.
   Робот задумался.
   - Нет, - шепнул он в ответ, - он настолько мал, что  не  может  внушить
мне подобное  чувство.  Для  этого  он  слишком...  слишком  уютный,  если
прибегнуть к вашему выражению. К тому же он наделен сознанием, которого  у
словомельниц никогда не было. Нет, он не неробот, он - аробот. Он -  такой
же человек, как и ты.  Правда,  в  оболочке,  но  это  не  имеет  никакого
значения - ведь и ты тоже скрыт в оболочке из кожи.
   - Да, но у меня есть отверстия для глаз, - заметил Гаспар.
   - У Ржавчика они тоже есть.
   Флаксмен бросил на них свирепый взгляд и приложил палец к губам.
   К этому времени Каллингем уже несколько раз  повторил,  что  яйцеглавам
нечего опасаться, что создаваемые ими произведения  окажутся  далекими  от
жизни - это он, как директор издательства, берет на себя.  Флаксмен  же  с
противной слащавостью расписывал, какое  благодеяние  совершат  яйцеглавы,
когда поделятся накопленной за неисчислимые тысячелетия  (его  собственные
слова)  мудростью  с  отягченными  телами   короткожителями.   Разумеется,
мудрость эту лучше всего будет воплотить  в  остросюжетные,  увлекательные
повести. Ржавчик время от времени  вновь  коротко  излагал  свою  позицию,
выдвигал новью аргументы, уклонялся от возражений, но не  отступал  ни  на
шаг. Во время своего медленного дрейфа по направлению к няне Бишоп  Гаспар
поравнялся  с  Джо  Вахтером,  который,  нацепив  кусочек  пены  на  конец
карандаша, сыпал на  него  клочки  бумаги,  чтобы  он  не  прилип  ко  дну
мусорного совка. И тут Гаспару пришло в голову, что Флаксмен, и  Каллингем
вовсе не те цепкие, хитрые и ловкие дельцы, какими они старались казаться.
Их  ни   с   чем   не   сообразный   план   получить   от   двухсотлетнего
законсервированного мозга произведения,  которые  увлекли  бы  современных
читателей, выдавал в них безответственных мечтателей, возводящих воздушные
замки на песке.
   Но,  спросил  себя  Гаспар,  если  уж  издатели  способны  на  подобные
фантазии,  какими  же  фантазерами  были  прежние  писатели?   Эта   мысль
ошеломляла, точно открытие, что твоим прапрадедом был Джек-Потрошитель.



17

   Из этой задумчивости Гаспара  вывело  невероятное  заявление  Ржавчика.
Яйцеглав за два века своего  существования  не  прочел  ни  единой  книги,
смолотой на словомельнице!
   Первой реакцией Флаксмена был ужас, словно Ржавчик объявлял,  будто  им
постоянно недодают кислорода, что превратило их в кретинов. Издатель, хотя
и был готов признать, что в прошлом не уделял достаточного внимания  своим
подопечным в "Мудрости Веков", тем не менее  обвинил  персонал  Детской  в
злостном лишении яйцеглавов самой элементарной литературной диеты.
   Однако  няня  Бишоп  с  горячностью  указала,  что  правило   "НИКАКОГО
СЛОВОПОМОЛА" было установлено самим Даниэлем  Цуккертортом  при  основании
Детской и мистеру Флаксмену  следовало  бы  об  этом  знать.  Изобретатель
настаивал  на  том,   что   яйцеглавы   должны   получать   самое   лучшее
интеллектуальное  и  художественное   питание,   а   чтиво,   производимое
словомельницами, он объявил вреднейшей примесью. И это правило соблюдалось
очень строго, хотя в прошлом какая-нибудь безответственная  няня  и  могла
тайком подсунуть в рацион две-три свежесмолотые книги.
   Ржавчик подтвердил  ее  слова  и  напомнил  Флаксмену,  что  Цуккерторт
остановил свой выбор на нем и его товарищах именно потому,  что  они  были
преданы высокому искусству и философии,  а  к  науке  и  особенно  технике
питали глубочайшее отвращение. Разумеется, иногда  продукция  словомельниц
вызывала у них некоторый интерес чисто умозрительного  свойства,  но  этот
интерес никогда не  был  большим,  и  правило  "НИКАКОГО  СЛОВОПОМОЛА"  не
причиняло им ни малейших неудобств.
   Тут Гаспар добрался наконец  до  няни  Бишоп,  которая,  когда  Ржавчик
разговорился, отошла в дальний угол кабинета. Там можно было шептаться, не
мешая остальным, и к большому удовольствию Гаспара няня Бишоп как будто не
имела ничего против его общества.
   Гаспар не скрывал от себя, что эта очаровательная, хотя  и  склонная  к
язвительности девушка вызывает  в  нем  самые  теплые  чувства,  а  потому
попробовал расположить ее к себе, выразив глубокое - отчасти  искреннее  -
сочувствие к положению, в которое  поставил  ее  подопечных  нелепый  план
издателей.  Он  довольно  долго  и,  как  ему  казалось,   не   бесполезно
распространялся о  возвышенном  уединении  яйцеглавов,  об  их  утонченной
этике, о филистерской пошлости и о литературных претензиях  Каллингема,  в
частности.
   - По-моему, это  гнусность  -  подвергать  их  подобному  испытанию,  -
закончил он.
   Няня Бишоп смерила его холодным взглядом.
   -  Вы  так  думаете?  -  прошептала  она.  -  Ну,  а  я   придерживаюсь
противоположного мнения. По-моему, это прекрасный план, и  Ржавчик  просто
дурак, если не видит этого. Им давно нужно было бы  найти  себе  настоящее
занятие, вернуться в мир, заработать  синяки  и  ссадины!  Им  это  просто
необходимо! Если хотите знать,  так  издатели  ведут  себя  как  настоящие
джентльмены. Особенно мистер Каллингем,  который  оказался  гораздо  более
приятным человеком, чем я  думала.  Знаете,  мистер  Ню-Ню,  мне  начинает
казаться, что вы действительно писатель. Во всяком случае, говорите вы как
писатель. Возвышенное уединение, подумать только! Так вас и тянет в  башню
из слоновой кости.
   Гаспар обиделся.
   - Если вы считаете этот план блестящим, - заявил он, - так почему вы не
сказали об этом Ржавчику? Вас-то он, наверное, послушается!
   Девушка снизошла до еще одного насмешливою взгляда.
   - Ну и ну! Не только великий писатель, но и великий психолог! Значит, я
должна перейти на их сторону, когда Ржавчик и так один  против  всех?  Нет
уж, увольте.
   - Нам следует все это обсудить подробнее,  -  сказал  Гаспар.  -  Может
быть, поужинаем вместе? То есть если вам разрешено отлучаться из Детской.
   - Хорошо, - согласилась няня Бишоп. - Конечно,  если  дело  ограничится
только ужином и разговором.
   - Чем же еще? - недоуменно пожал плечами  Гаспар,  мысленно  поздравляя
себя с успехом.
   В этот момент серебряное яйцо перебило Флаксмена,  который  с  чувством
говорил о долге яйцеглавов перед человечеством.
   - Погодите, погодите, погодите, дайте мне сказать!
   Флаксмен покорно умолк.
   - Пожалуйста, дайте мне договорить до  конца,  -  донесся  из  динамика
металлический голос. - Я долго и терпеливо слушал  вас,  но  пришло  время
сказать правду. Мы  существуем  в  совершенно  разных  мирах.  В  рассказе
великого русского писателя некий человек на пари согласился  прожить  пять
лет в одиночном заключении.  В  течение  первых  трех  лет  он  без  конца
требовал все новых и новых книг, в течение четвертого года он читал только
Евангелие, а на пятом перестал читать совсем.  Мы  находимся  в  таком  же
положении, как он, только тысячекратно усиленном. И мы страдаем  от  этого
одиночества  и  время  от  времени  вспоминаем  -  причем   без   малейшей
признательности - того, кто соблазнил нас этой судьбой, а  заодно  и  мир,
который отрекся от нас и продолжает идти дальше своим  извилистым  трудным
путем, пока мы пребываем в нашей вечной ночи.
   Вот почему я снова отвечаю вам "нет". Выключите  ме