ь  причинением
вреда, а лишь полезной предупредительной мерой.
   - Правда, можно понять и  моих  коллег!  -  продолжал  Гаспар.  -  Мисс
Румянчик перегнула палку. "Возлюбим  любимых  издателей!"  Надо  же  такое
придумать!
   - Я тоже способен смеяться над  излишней  осторожностью  редакторов,  -
сухо ответил Зейн. - Но не кажется  ли  тебе,  Гаспар,  что  за  последние
двести лет род человеческий начал слишком уж злоупотреблять  вульгаризмами
и двумя-тремя краткими выразительными глаголами, связанными  с  процессами
выделения и размножения?  В  моей  книге  доктор  Вольфрам  говорит  своей
золотистой робоподруге, которую томят мечты стать человеком:  "Ты  слишком
идеализируешь людей, Бланда! Люди - это губители грез. Они убрали радужные
пузыри из мыльной пены и назвали ее стиральным порошком. Они лишили любовь
лунного света и  назвали  ее  сексом".  Но  довольно  этих  филологических
изысканий, Гаспар! Нужно побыстрее включить мисс Румянчик в электросеть, а
в этом районе все провода перерезаны.
   - Прости, но почему ты не хочешь подзарядить ее от своего аккумулятора?
   - Она  может  неправильно  истолковать  мои  намерения,  -  укоризненно
заметил Зейн. - Конечно, в крайнем случае я прибегнул бы к этому  способу,
но у нас еще есть время.  Она  не  испытывает  никакой  боли,  так  как  я
поставил ее регуляторы на глубокий сон. Тем не менее...
   - А не заглянуть ли нам в "Рокет-Хаус"?  Контора  питается  от  другого
кабеля. Раз уж Элоиза все  равно  считает  меня  шпиком,  так  пойду  я  к
издателям или нет - хуже не будет.
   - Отличная мысль! - согласился робот.
   На первом же перекрестке они повернули направо, и робот  снова  зашагал
быстрее.
   - Мне все равно  нужно  повидать  Флаксмена  и  Каллингема,  -  говорил
Гаспар, переходя  на  бег.  -  Я  хочу  выяснить,  почему  они  ничего  не
предприняли для защиты своих словомельниц?  Казалось  бы,  уж  о  своем-то
кошельке они могли позаботиться!
   - Мне тоже  нужно  обсудить  несколько  деликатных  вопросов  с  нашими
почтенными нанимателями, - заметил Зейн. - Гаспар, старая кость, ты оказал
мне сегодня услугу, далеко выходящую  за  рамки  одолжений,  которое  одно
разумное  существо  обязано  оказывать   другому.   Я   чрезвычайно   тебе
благодарен, Гаспар, и постараюсь при случае отплатить тем же.
   - Спасибо, старая гайка, - ответил Гаспар.



6

   Когда последние словомельницы были  сожжены  или  взорваны,  опьяненные
победой писатели  разошлись  по  своим  романтическим  жилищам,  по  своим
Латинским кварталам и Гринич-Виллиджам и принялись безмятежно ждать, чтобы
на них снизошло вдохновение.
   Но оно явно заставляло себя ждать.
   Минуты превращались в часы, часы складывались в дни.
   Были сварены и выпиты цистерны  кофе,  на  полу  мансард,  мезонинов  и
чердаков (по свидетельству антикваров,  точно  воспроизводивших  обиталища
древних служителей муз) росли горы окурков, но тщетно!  Великие  эпические
произведения не рождались, и никому не удалось сотворить даже  простенькой
приключенческой повестушки.
   Отчаявшись, писатели рассаживались кружком и брались за руки в надежде,
что это поможет сконцентрировать психическую  энергию  и  возродит  в  них
творческое начало, а то даже и свяжет их  спиритически  с  давно  умершими
авторами, которые  любезно  согласятся  уступить  свои  сюжеты,  им  самим
совершенно не нужные в потустороннем мире.
   Но книги все равно не появлялись.
   Беда была в том, что представления этих  профессиональных  писателей  о
творческом   процессе   исчерпывались   нажатием   на   пусковую    кнопку
словомельницы, а как бы далеко ни шагнул человек Космической эры, кнопки у
него еще не выросли, и писателям  оставалось  только  скрипеть  зубами  от
зависти, глядя на роботов, которые в этом  отношении  были  гораздо  более
совершенными.
   Мимоходом многие писатели обнаружили, что они не  умеют  составлять  из
слов осмысленные фразы, а то и вовсе не способны написать хотя  бы  букву.
Проходя психо-слухо-теле-гипно-обучение,  они  пренебрегли  факультативным
курсом этого устаревшего искусства. Они бросились  покупать  диктописцы  -
весьма полезные аппараты, преобразовывающие устную речь в  письменную,  но
тут большинство с тоской  обнаружило,  что  располагает  лишь  минимальным
запасом слов, которого  только-только  хватает  на  житейские  нужды.  Они
поглощали  огромное  количество  первосортного  словопомола,  но   создать
что-нибудь самим было для  них  так  же  невозможно,  как  заставить  свой
организм вырабатывать мед или шелковую паутинку.
   Справедливость требует указать, что некоторые  из  этих  неписателей  -
пуристы вроде Гомера Дос-Пассоса - и не  собирались  ничего  писать  после
уничтожения словомельниц, рассчитывай, что этим пустяковым делом  займутся
их менее атлетичные и более эрудированные коллеги. А кое-кто  -  и  в  том
числе Элоиза Ибсен -  рассчитывал  в  результате  возглавить  писательский
союз, или выйти в издатели, или еще как-то обратить себе на  пользу  хаос,
который воцарится после уничтожения словомельниц,  или,  на  худой  конец,
просто отвести душу.
   Однако в  большинстве  писатели  искренне  верили,  что  сумеют  писать
рассказы и даже великие романы, хотя никогда ничего не писали. И теперь их
постигло разочарование.
   Продумав семнадцать часов  подряд,  Франсуа  Сервантес  Пруст  медленно
вывел: "Ускользая, скользя, все время поворачиваясь, взбираясь выше и выше
все расширяющимися огненными кругами..." - и остановился.
   Гертруда де Бовуар прикусила зубами кончик  языка  и  вывела  печатными
буквами: "Да, да, да, Да, ДА! - сказала она".
   Вольфганг Фридрих фон Вассерманн застонал в творческих муках и нанес на
бумагу: "Однажды..."
   И это было все.
   Тем временем на планете Плутон Генеральный интендант Космической пехоты
отдал приказ урезать рацион книг и  литературных  лент,  так  как  запасов
чтива осталось только на три месяца, а подвоз грозит надолго прекратиться.
   Поставки новых книг в магазины Земли были урезаны сначала на пятьдесят,
а затем на девяносто процентов  в  целях  экономии  скудного  резерва  уже
смолотых произведений. Домашние хозяйки, следовавшие системе "по  книге  в
день",  обрывали  телефоны  у  мэров  и  конгрессменов.  Премьер-министры,
имевшие привычку засыпать с  детективной  повестью  в  руках  (а  порой  и
черпать из нее глубокие государственные соображения), следили за развитием
событий с глубокой тревогой. Телевизионные программы и  трехмерные  фильмы
были также переведены на строгий режим, поскольку и сценарии и тексты  для
них поставляли те же словомельницы. Специалисты в  области  электроники  и
кибернетики в своих предварительных секретных докладах  сообщали,  что  на
восстановление хотя  бы  одной  словомельницы  потребуется  от  десяти  до
четырнадцати месяцев, и мрачно намекали, что  окончательная  оценка  может
оказаться еще более пессимистичной.
   Торжествующее англо-американское  правительство  внезапно  поняло,  что
поставленные на колени издатели не смогут теперь платить своим служащим, -
а ведь Министерство безработицы предполагало сбыть  в  неквалифицированные
словомолы не обеспеченных работой подростков.
   Правительство обратилось с воззванием  к  издателям,  а  издатели  -  к
писателям, умоляя их придумать хотя бы новые названия, под которыми  можно
было бы выпускать старосмолотую продукцию. Впрочем, консультанты-психологи
предупредили, что эта попытка все равно обречена на неудачу - по  каким-то
причинам при повторном чтении  книги  даже  самого  тончайшего  помола  не
вызывали ничего, кроме отвращения.
   Предложение выпустить классические произведения литературы  XX  века  и
даже более древних времен, на  котором  настаивала  горстка  идеалистов  и
других чудаков, было отвергнуто как неосуществимое:  читатели,  с  детства
привыкшие к словопомолу, находили книги дословомольных  времен  нестерпимо
скучными и  вообще  невразумительными.  Правда,  некий  гуманист-отшельник
заявил,  будто   виной   тут   невразумительность   словопомола,   который
представляет собой словесный наркотик без малейшего смысла, а потому после
него невозможно читать книги, содержащие хоть какие-то мысли, но его дикое
заявление даже не попало в печать.
   Издатели пообещали писателям  полную  амнистию,  отдельные  от  роботов
места общего пользования  и  увеличение  заработной  платы  на  семнадцать
центов, если они представят рукописи, написанные на уровне хотя  бы  самой
примитивной словомельницы.
   Писатели снова собирались в кружки, усаживались на пол, поджав под себя
ноги и держась за руки, таращились друг на друга и  сосредоточивались  еще
отчаянней, чем прежде.
   И никакого результата.



7

   В самом дальнем конце Читательской улицы, много дальше того места,  где
улица Грез переходит в тупик Кошмаров,  расположена  контора  издательства
"Рокет-Хаус", которое сведущие люди называют "Рэкет-Хаусом".
   Через пять минут после того, как Гаспар и Зейн решили искать  помощи  и
совета у издателей, они уже тащили носилки с  изящным  розовым  грузом  по
бездействующему  эскалатору,  который  вел  на  второй  этаж,  в   кабинет
издателей.
   - Кажется, я зря тебя сюда зазвал, - заметил Гаспар. - Здесь  тоже  нет
электричества. Судя по разрушениям у входа, писатели и тут побывали.
   - Поднажми, друг, - оптимистически ответил Зейн. - Насколько  я  помню,
второй этаж питается от другой подстанции.
   Гаспар остановился перед скромной дверью, на которой висела табличка  с
надписью "Флаксмен", а чуть пониже другая - "Каллингем". Коленом он  нажал
на кнопку электрозамка. Это не дало никакого эффекта, и он изо  всей  силы
пнул дверь ногой. Она  распахнулась,  и  взгляду  представился  просторный
кабинет, обставленный с дорогостоящей простотой. За  сдвоенным  письменным
столом, который напоминал два соединенных полумесяца, восседал  коренастый
брюнет, улыбавшийся деловито и энергично, а  рядом  с  ним  сидел  высокий
блондин,  улыбавшийся  деловито,  но  томно.  Они,  по-видимому,  мирно  и
неторопливо о чем-то беседовали, что привело Гаспара в полное  недоумение:
ведь они только что понесли катастрофические  убытки.  Они  посмотрели  на
вошедших с некоторым удивлением, но без малейшей досады.
   Гаспар по сигналу робота осторожно опустил носилки на пол.
   - Ты уверен, что сумеешь ей помочь, Зейн? - спросил Гаспар.
   Робот сунул кончик клешни в настенную розетку и кивнул.
   - Мы-таки добрались до электричества, - ответил он. - Больше мне ничего
не нужно.
   Гаспар подошел к письменному столу и твердо оперся на него ладонями.
   - Ну? - спросил он не слишком вежливо.
   - Что "ну", Гаспар? - рассеянно отозвался брюнет. Он  водил  карандашом
по листу серебристо-серой бумаги, рисуя бесчисленные овалы, и покрывал  их
узорами, точно пасхальные яйца.
   - Я хочу спросить, где вы были, когда они ломали ваши словомельницы?  -
Гаспар ударил кулаком по столу. Брюнет вздрогнул, но без особого испуга.
   - Послушайте, мистер Флаксмен,  -  продолжал  Гаспар.  -  Вы  и  мистер
Каллингем (он кивнул в сторону высокого блондина) - хозяева "Рокет-Хауса".
По-моему,  это  означает  нечто  большее,  чем  право  собственности.  Это
обязывает к ответственности, к верности. Почему вы  не  пытались  защитить
свои машины?
   - Ай-ай-ай, Гаспар, - произнес Флаксмен, - а где  же  ваша  собственная
верность? Верность одного длинноволосого другому?
   Гаспар яростно отбросил со лба длинные темные кудри.
   - Потише-потише, мистер Флаксмен! Волосы у меня длинные, и я  ношу  эту
обезьянью курточку только  потому,  что  этого  требует  контракт,  только
потому, что таковы профессиональные  обязанности  писателя.  Но  меня  эта
мишура не обманывает, я знаю, что я не литературный гений. Быть  может,  я
ходячий атавизм, даже предатель по отношению  к  своим  собратьям.  А  вам
известно, что они прозвали меня Гаспар-Гайка? И мне это  нравится,  потому
что  я  люблю  болты  и  гайки  и  хотел  бы  быть  просто  механиком  при
словомельнице, и ничего больше.
   - Гаспар, что с вами стряслось? - удивленно спросил Флаксмен. -  Я  вас
всегда считал средним самодовольно-счастливым писателем - не умнее других,
но куда более удовлетворенным своей работой. И вдруг вы ораторствуете, как
взбесившийся фанатик. Право же, я искренне изумлен!
   - И я не меньше, - признался Гаспар. - Вероятно,  я  просто  впервые  в
жизни спросил себя, чего же я в конце концов хочу и чего не хочу. И одно я
понял: я меньше всего писатель. И к черту писателей! - Гаспар перевел  дух
и продолжал твердым голосом: - Я любил словомельницы, мистер Флаксмен. Мне
нравилась их продукция, не спорю, но гораздо больше я любил  сами  машины.
Послушайте,  мистер  Флаксмен,  я   знаю,   вам   принадлежало   несколько
словомельниц, но отдавали ли вы себе отчет, что каждая словомельница  была
неповторима и уникальна - поистине бессмертный  Шекспир?  Да  и  много  ли
людей понимало это? Но ничего, скоро они  поймут!  Еще  сегодня  утром  на
Читательской улице было пятьсот словомельниц, а сейчас  на  всю  Солнечную
систему не осталось ни одной - три из них можно было еще спасти,  если  бы
вы не испугались за свою шкуру. И пока  вы  тут  сидели  и  болтали,  было
безжалостно  убито  пятьсот  Шекспиров,  убийство  оборвало  существование
пятисот бессмертных литературных гениев, которые...
   Он умолк, потому что Каллингем разразился почти истерическим смехом.
   - Вы смеетесь над духовным величием? - рявкнул Гаспар.
   - Нет, - удалось наконец выговорить Каллингему. - Я просто захлебываюсь
от восхищения при виде человека, который способен узреть Сумерки  Богов  в
уничтожении нескольких гипертрофированных пишущих машинок!



8

   - Давайте обратимся к фактам, Гаспар, - продолжал  белобрысый  владелец
"Рокет-Хауса",  когда  ему  удалось  наконец  взять   себя   в   руки.   -
Словомельницы - это ведь не  роботы.  Они  никогда  не  обладали  хотя  бы
подобием жизни и сознания. А поэтому слово "убийство" по отношению к ним -
чистейшая лирика. Люди создали словомельницы, и люди ими управляли. Да-да,
люди, и я в их числе, как вам известно. Большинство профанов верит,  будто
словомельницы были изобретены потому, что мозг отдельно  взятого  писателя
якобы уже не был в состоянии вмещать  весь  гигантский  объем  информации,
необходимой для создания полноценного произведения, потому что  природа  и
человеческое общество якобы слишком сложны, чтобы их мог  понять  отдельно
взятый человек. Ерунда: словомельницы победили по той простой причине, что
они давали больше стандартной продукции. Уже в конце XX века большая часть
художественной литературы создавалась несколькими ведущими редакторами - в
том смысле, что именно редакторы предлагали темы, способы, стиль,  приемы,
а писатели просто сводили все это воедино. И вполне  понятно,  что  машина
была  куда  выгоднее,  чем  свора  писателей,  которые   требуют   высоких
гонораров,  меняют  издателей,  организуют  союзы  и  клубы,   обзаводятся
неврозами, любовницами, детьми и гоночными автомобилями и  даже  время  от
времени  пытаются  протащить  в  усовершенствованную   редакторами   книгу
какую-нибудь  свою  дурацкую  идейку.   И   машины   оказались   настолько
производительнее,  что  можно  было  сохранить  при  них   писателей   как
безвредное украшение, рекламную приманку...
   - Простите, что я перебью вас, - вмешался Флаксмен, -  но  я  бы  хотел
наконец узнать подробности разгрома на Читательской улице. Что,  например,
произошло с нашим оборудованием?
   Гаспар расправил плечи и гневно нахмурился:
   - Все  ваши  словомельницы  разбиты  вдребезги  и  восстановить  их  не
удастся. Только и всего.
   - Ай-ай-ай! - произнес Флаксмен, покачивая головой.
   - Ужасно! - отозвался Каллингем.
   Гаспар смотрел на Флаксмена и Каллингема  с  глубоким  подозрением.  Их
неудачная попытка изобразить отчаяние только увеличила их сходство с двумя
жирными котами, которые, объевшись ворованной сметаной,  прикидывают,  как
пробраться в кладовку, где хранится мясо.
   - Вы меня как будто не поняли, - сказал он. - Так я повторю.  Все  ваши
три словомельницы уничтожены - одна взорвана бомбой, две другие сожжены...
- Глаза его испуганно расширились. - Это было настоящее  убийство,  мистер
Флаксмен, зверское убийство!  Помните  машину,  которую  мы  звали  Рокки?
Рокки-Фразировщик? Я не пропускал ни одной книги,  смолотой  Рокки.  И  он
сгорел у меня на глазах! Изжарился, испекся! А  орудовал  огнеметом  новый
друг моей собственной подруги...
   - Ай-ай-ай, новый друг его собственной подруги! -  сочувственно  сказал
Флаксмен и ухмыльнулся. Его самообладание, как и самообладание Каллингема,
поистине превосходило всякое вероятие.
   - Между прочим, это был  ваш  великий  Гомер  Дос-Пассос,  -  попытался
задеть их Гаспар. - Но Зейн Горт как  следует  поджарил  его  с  обратного
конца.
   Флаксмен покачал головой.
   - Какой гнусный мир! - вздохнул он. - Гаспар! Вы настоящий герой.  Пока
остальные  писатели  бастуют,  вы  будете  получать  пятнадцать  процентов
гарантированного  минимума.  Но  мне  не  нравится,  что  один  из   наших
писателей-роботов напал на человека. Эй, Зейн! Ты  ведь  вольный  робот  и
будешь сам покрывать расходы, если кому-то вздумается вчинить нам иск! Так
записано в твоем контракте.
   - Но Гомер заслужил и не такую взбучку! - запротестовал Гаспар. -  Этот
идиот и садист направил свой огнемет на мисс Румянчик!
   Каллингем недоуменно огляделся.
   - Розовая роботесса, которую они с Зейном притащили  сюда,  -  объяснил
Флаксмен. - Новый назначенный к нам редактор-инспектор.
   Он покачал головой и ухмыльнулся.
   - Итак, перед нами истина во всей ее наготе: у нас есть редактор и  нет
ни единой рукописи, по  которой  она  могла  бы  прогуляться  своим  синим
карандашиком. Ирония судьбы, ничего не скажешь! Я думал, Калли,  что  тебе
приходилось иметь дело с мисс Румянчик.
   Тут с носилок донесся нежный голосок, который  произносил  властно,  но
словно во сне:
   - ...предупредить о недопустимости "наготы"...  Фраза  с  "прогуляться"
под вопросом. Заменить "иметь" на "вступать в брак"... Ах, где я?  Что  со
мной произошло?
   Мисс Румянчик сидела на носилках, воздев к небу  свои  изящные  клешни.
Зейн Горт, стоя около нее на коленях, нежно протирал массажной тряпкой  ее
опаленный бок - мерзкая  копоть  уже  почти  сошла  с  розового  алюминия.
Увидев, что роботесса очнулась, он бережно поддержал ее за плечо, а тряпку
сунул за какую-то заслонку на своей груди.
   - Успокойтесь, - сказал он. - Все будет хорошо. Вы среди друзей.
   - О, неужели? Могу ли я вам поверить?  -  Она  отодвинулась  от  Зейна,
судорожно ощупала  себя  и  торопливо  захлопнула  несколько  крышечек  на
корпусе. - Как вы смели! На глазах у людей вы обнажили мои розетки, пока я
была без сознания!
   - Но другого выхода не было, - заверил ее Зейн. - Вам  необходима  была
электропомощь и  другие  процедуры.  Вы  подверглись  тяжелому  испытанию.
Теперь вам нужно отдохнуть.
   - Другие процедуры?! - взвизгнула мисс Румянчик. - И на виду у всех!
   -  Поверьте,  мисс  Румянчик,  -  вмешался  Флаксмен,  -  мы  тут   все
джентльмены и смотрели в сторону. Хотя,  признаюсь,  вы  -  очаровательная
роботесса, и, если бы у книг  Зейна  были  обложки,  я  бы  пригласил  вас
позировать для какой-нибудь из них.
   - С обнаженными розетками  и  отодвинутыми  заслонками,  разумеется?  -
уничтожающе произнесла мисс Румянчик.



9

   - Ну-с, Зейн Горт, - добродушно начал Флаксмен, - по словам Гаспара, на
этом побоище словомельниц ты вел себя как настоящий герой.
   Атмосфера  в  кабинете  заметно  разрядилась,  так  как  мисс  Румянчик
удалилась в дамский  туалет  привести  себя  в  порядок.  Выходя,  она  не
преминула отпустить шпильку по адресу издателей, которые слишком скаредны,
чтобы тратиться на специальную туалетную комнату для роботесс.
   Фл