одительно  разглядывали  словомельницу  Гаспара.  Писатель
дневной смены  так  и  не  появился.  Джо  Вахтер  спал,  прислонившись  к
табельным часам.  Остальные  экскурсанты  разбрелись  по  залу.  Откуда-то
появился розовый робот и скромно сел на стул в дальнем углу. Клешни робота
непрерывно шевелились - казалось, будто он вяжет.
   Отец. Ну, сынок, посмотри на нее! Нет-нет, не нужно  так  запрокидывать
голову!
   Сын. Какая она большая, папа.
   Отец. Верно, сынок, очень  большая.  Это  словомельница,  она  сочиняет
книги.
   Сын. И мои книжки тоже?
   Отец. Нет, эта машина сочиняет книги только для взрослых.  А  маленькие
книжки пишет машина поменьше, детского формата...
   Сын. Пошли дальше, папа.
   Отец. Нет, сынок!  Ты  же  хотел  увидеть  словомельницу!  Приставал  и
приставал, и я из-за тебя потратил уйму времени, чтобы  получить  пропуск.
Так уж теперь будь любезен смотреть и слушать, что я тебе объясняю.
   Сын. Хорошо, папа.
   Отец. Ну вот, она устроена следующим образом... Впрочем, не так...  Она
устроена...
   Сын. Папа, это ведь робот?
   Отец. Нет, это не то чтобы  робот  вроде  электромонтера  или,  скажем,
твоего учителя. Словомельница не имеет личности в отличие от роботов, хотя
она  тоже  сделана  из  металла  и  работает  с   помощью   электричества.
Словомельница похожа на счетно-решающую машину, только она имеет дело не с
цифрами, а со словами. Она похожа на электронного шахматиста,  только  тот
делает ходы на доске, а она - в книге. Но она не живая, как робот, она  не
может двигаться. Она может только писать книги.
   Сын (пиная словомельницу). Дурацкая старая машина!
   Отец. Сейчас же прекрати!  Видишь  ли,  существует  множество  способов
рассказать одну какую-то историю.
   Сын (продолжая уныло пинать машину). Да, папа.
   Отец. Каждый способ  определяется  выбором  слов.  Когда  первое  слово
выбрано, остальные должны  ему  соответствовать.  Они  должны  нести  одно
какое-то настроение и создавать нарастание напряжения  с  микрометрической
точностью... Что все это значит, я тебе объясню в другой раз...
   Сын. Хорошо, папа.
   Отец. В словомельницу закладывают общий  план  книги,  и  он  поступает
прямо в ее электронный мозг - очень большой, даже  больше,  чем  у  твоего
папочки! И она выдает  первое  слово  наугад.  На  техническом  языке  это
называют  "снять  козырь".  А  иногда  первое  слово  в  нее   закладывает
программист.  Но  когда  словомельница  выбирает  второе,  оно  должно  по
настроению точно соответствовать первому - как и третье, и четвертое. Если
заложить в нее один план и дать сто  разных  первых  слов  -  по  очереди,
разумеется, - она напишет сто совершенно разных книг. На  самом  деле  это
гораздо сложнее и недоступно пониманию маленького мальчика.
   Сын. Значит, словомельница рассказывает одно и то  же,  только  разными
словами?
   Отец. Ну, в общем, пожалуй, да.
   Сын. По-моему, это дурацкое изобретение.
   Отец. Совсем не дурацкое, сынок. Все взрослые люди читают романы.  Твой
папочка тоже их читает.
   Сын. Да, папа. А это кто?
   Отец. Где?
   Сын. А вон там, идет в нашу сторону. Дама в голубых штанах. Она  забыла
застегнуть блузку...
   Отец. Кх-м... Немедленно отвернись! Это... это писательница.
   Сын (продолжая смотреть). А что такое писательница, папа? Та  нехорошая
дама, которая хотела с  тобой  заговорить,  а  ты  отвернулся,  тоже  была
писательница? Помнишь, ты мне рассказывал?
   Отец. Нет, нет, сынок! Писатели и писательницы -  это  просто  те,  кто
ухаживает за словомельницей. Они стирают  с  нее  пыль,  смазывают  и  так
далее. Правда, издатели делают вид, будто писатель помогает  словомельнице
писать  книги,  но  это  выдумки,  сынок,  чтобы  людям  было  интереснее.
Писателям  разрешают  одеваться  неряшливо  и  вести  себя   невоспитанно,
наподобие цыган. Это оговорено в их контрактах и восходит к тому  времени,
когда словомельницы только изобрели...
   Сын. Папа! Она что-то сунула в эту словомельницу. Какой-то черный шар.
   Отец (не глядя). Наверно, она ее смазывает или меняет в ней транзистор,
сынок, как того требуют ее обязанности. Я знаю, ты не поверил бы тому, что
я сейчас тебе расскажу, если бы узнал это  не  от  папочки.  До  того  как
словомельниц еще не было...
   Сын. Оттуда дым идет, папа!
   Отец (по-прежнему  не  глядя).  Не  перебивай!  Наверно,  она  случайно
пролила масло. До того как были изобретены словомельницы, писатели  писали
книги сами! Им приходилось выискивать...
   Сын. Писательница куда-то побежала, папа.
   Отец. Не перебивай! Им приходилось выискивать каждое слово для книги  в
своей собственной памяти. Это, несомненно...
   Сын. Папа, а дым идет все сильнее и искры сыплются...
   Отец. Не перебивай! Это, несомненно, был невероятно тяжелый  труд.  Как
постройка пирамиды.
   Сын. Да, папа. А дым...
   Б-у-у-м!
   Словомельница Гаспара  с  оглушающим  грохотом  разлетелась  на  мелкие
куски, а с ней и обладатели бирюзовых костюмов с опаловыми пуговицами.
   Они мгновенно и безболезненно покинули  этот  мир  -  случайные  жертвы
профессионального мятежа. За первым взрывом  последовали  десятки  других,
но, к счастью, больше от них никто серьезно не пострадал.
   По всей Читательской улице, которую  некоторые  называли  также  улицей
Грез, писатели громили словомельницы. От обугленной  книжной  елочки,  где
свалился Гаспар, и до  самых  стартовых  площадок  книжных  космолетов  на
другом конце улицы - всюду бушевали члены  писательского  союза,  ломая  и
сокрушая все вокруг. Бурным потоком разливалась по единственному  во  всей
Солнечной  системе  полностью  механизированному  издательскому  комплексу
буйная пестрая толпа писателей в беретах и купальных халатах,  в  тогах  и
брыжжах, в кимоно и плащах, в спортивных рубашках и кружевных манишках,  в
кафтанах  и  лосинах,  в  майках  и  джинсах.  Они  врывались   в   каждый
словомольный цех, сея смерть и разрушение среди  гигантских  машин,  чьими
слугами они стали и в  чьих  электронных  челюстях  рождалась  та  жвачка,
которой одурманивались обитатели  трех  планет,  доброй  полдюжины  лун  и
нескольких тысяч спутников и  космических  кораблей,  несущихся  по  своим
орбитам и траекториям.
   Писатели не желали больше продавать себя за высокие  оклады  и  дешевые
погремушки вроде старинных костюмов, которые стали  символом  их  ремесла,
или прославленных имен, которые они присваивали с разрешения и по  прямому
настоянию издателей, - они громили и крушили,  взрывали  и  уничтожали,  а
полиция безмятежно взирала на их бесчинства, так как  правительство  давно
ужо искало случай подорвать мощь издательских корпораций.
   Роботы-наемники,  к  услугам  которых  в  последнюю  минуту  попытались
обратиться  захваченные   врасплох   издатели,   тоже   бездействовали   -
руководство их Межпланетной лиги решило остаться в стороне от конфликта. А
потому и роботы стояли молча, словно мрачные металлические статуи,  все  в
шрамах от кирпичей, в язвах от кислот, в ожогах от электроразрядов лучевых
пистолетов (следы  бесчисленных  схваток  с  забастовочными  пикетами),  -
стояли и смотрели, как гибнут их неподвижные и неодушевленные родичи.
   Гомер Дос-Пассос разворотил  топором  переднюю  элегантно-серую  панель
"Жанро-жернователя" (издательство "Рэндом-Хаус") и начал крушить  лампы  и
транзисторы в чреве словомельницы.
   Агата Занд сунула носик огромной воронки в памятные блоки "Всепишителя"
фирмы Скрибнер и вылила два галлона дымящей азотной  кислоты  прямо  в  ее
невообразимо хрупкие внутренности.
   Шарлотта Бичер-Эллиот облила бензином "Романодробилку" фирмы  Нортон  и
завопила от радости, когда в небо взвились языки пламени.
   Эдгар  Конан-Честертон  всыпал  в   "Тайнонакопитель"   фирмы   Даблдэй
губительный для машины магнитный порошок.
   Герберт Станислав Брэдбери  заложил  заряды  направленного  действия  в
"Н-Ф-делатель" фирмы Эпплтон и чуть было не расстался  с  жизнью,  отгоняя
зевак, пока яростные струи раскаленного газа  обращали  в  пыль  километры
тончайшей серебряной проволоки в соленоидах и обмотках.
   Вальтер Купер изрубил мечом "Историограф" фирмы Хьютон,  вскрыл  панель
алебардой и метнул внутрь поток "греческого огня", который он сам составил
по рецепту, найденному в древнем манускрипте.
   Брет Фенимор Лондон разрядил свою шестистволку в "Золотоискателя" фирмы
Уитлзи, а затем подорвал его шестью палочками динамита.
   Шекспиры неистовствовали, Данте сеяли вокруг электрохимическую  смерть,
Милтоны и Софоклы сражались плечом к плечу с Бальзаками и Моруа,  Рембо  и
Саймаки по-братски делили опасности, а замыкали арьергард  несметные  орды
Синклеров и Дюма, различавшихся только инициалами.
   То был черный день для любителей чтения. А возможно, то была, напротив,
заря новой эры.



4

   Один из последних эпизодов Бойни словомельниц,  которую  одни  историки
сравнивали с пожаром Александрийской библиотеки, а  другие  -  со  штурмом
Бастилии, - разыгрался в  огромном  зале,  где  размещались  словомельницы
издательств "Рокет-Хаус" и "Протон-Пресс". После того как взрыв  уничтожил
словомельницу Гаспара, там  наступило  некоторое  затишье.  Все  уцелевшие
экскурсанты выбежали из зала, и только две пожилые учительницы, прижавшись
к стене и цепляясь друг за друга, с ужасом следили за происходящим.
   К  ним  прижался  не  менее  перепуганный  розовый  робот  -  стройный,
тоненький, с осиной талией, удивительно женственный.
   Минуту спустя Джо Вахтер пробудился, оторвал  свое  тело  от  табельных
часов, неторопливо побрел через зал и извлек из  стенного  шкафа  веник  и
совок для мусора. Затем он так же неторопливо вернулся обратно и еще более
неторопливо начал водить веником у подножья словомельницы, сметая в  кучку
кусочки  металла,  обрывки  изоляции  и  бирюзовой  ткани.  Один  раз  Джо
наклонился,  извлек  из  мусора  опаловую  пуговицу,  целую  вечность   ее
разглядывал, но потом покачал головой и бросил в совок.
   И тут в  зал  ворвались  опьяненные  победой  писатели.  Они  двигались
клином, на  острие  которого  три  огнемета  с  ревом  изрыгали  огромные,
двадцатифутовые струи пламени.
   Огнеметчики  со  своими  помощниками  набросились  на  пять   уцелевших
словомельниц, а остальные писатели с дьявольскими воплями принялись бегать
вокруг,  словно  обитатели  преисподней,  пляшущие  в   багровых,   дымных
отблесках. Они пожимали друг другу руки, они хлопали друг друга по  спине,
они громогласно вспоминали самые жестокие подробности уничтожения той  или
иной особенно ненавистной словомельницы и при этом оглушительно хохотали.
   Учительницы и розовая роботесса еще теснее прижались друг к другу.  Джо
Вахтер поглядел на беснующуюся орду, покачал головой, словно бы  выругался
вполголоса, и продолжал свою бессмысленную уборку.
   Несколько писателей схватились за руки, вскоре к ним присоединились все
остальные, кроме огнеметчиков, и  вот  уже  по  залу  закружился  безумный
хоровод  -  людская  змейка   извивалась   между   обугленными   скелетами
словомельниц, беззаботно проносясь совсем  рядом  с  изрыгающими  смрадное
пламя огнеметами. В такт мерному движению вереницы - шаг назад, два вперед
- писатели испускали дикие вопли. Джо Вахтер оказался  внутри  этой  живой
спирали, но  продолжал  невозмутимо  орудовать  веником,  хотя  все  время
покачивал головой и что-то бормотал себе под нос.
   Постепенно оглушительные крики начали  складываться  в  членораздельные
слова. И вскоре уже можно было разобрать весь свирепый гимн:

   К черту всех издателей!
   К черту всех издателей!
   Даешь соленые слова!
   В заднюю панель программистов!
   В заднюю панель программистов!
   Долой словомельницы!

   И тут розовая роботесса внезапно выпрямилась. Оттолкнув учительниц, она
бесстрашно двинулась вперед, размахивая  топкими  руками  и  что-то  крича
тоненьким голоском, который тонул в оглушительном реве толпы.
   Писатели заметили приближение возмущенной  роботессы  и,  подобно  всем
людям давно привыкнув уступать дорогу металлическим  существам,  когда  те
приходили в исступление, теперь просто разомкнули цепь, провожая роботессу
хохотом и улюлюканьем.
   Какой-то писатель в помятом цилиндре и порванном рединготе крикнул:
   - Что за оловянный симпомпончик, ребята!
   Это вызвало неописуемый хохот, а миниатюрная авторисса по имени  Симона
Вирджиния Саган в измятом фраке покроя XIX века завопила:
   - Берегись, Розочка! Мы теперь такое напишем, что  у  вас,  редакторов,
все контуры разом перегорят.
   Розовая роботесса продолжала заламывать руки  и  что-то  требовать,  но
писатели только громче выкрикивали слова своего гимна прямо ей в лицо.
   Тогда  роботесса   топнула   изящной   алюминиевой   ножкой,   стыдливо
отвернулась к стене и торопливо коснулась каких-то кнопок у себя на груди.
Затем она снова повернулась лицом к толпе, и ее тоненький  голосок  тотчас
превратился в раздирающий уши вой, от которого хоровод застыл на  месте  и
смолк, а учительницы в противоположном конце  зала  съежились  и  заткнули
пальцами уши.
   - О  ужасные,  невоспитанные  люди!  -  воскликнула  розовая  роботесса
приятным, но слишком уж сахаристым голосом. - Если бы вы знали, какую боль
вы причиняете моим конденсаторам и реле такими словами, вы бы не стали  их
повторять. Еще одно такое выражение - и  я  начну  кричать  по-настоящему.
Бедные, заблудшие ягнятки,  вы  совершили  и  наговорили  столько  ужасных
вещей, что я просто не знаю, с чего начать мою правку. Но разве не было бы
лучше... да-да, гораздо лучше, если бы для начала  вы  пропели  свой  гимн
слегка иначе, скажем, дот так...
   И  прижав  свои  тонкие  пальцы-клешни  к  алюминиевой  груди,  розовая
роботесса мелодично пропела:

   Возлюбим любимых издателей!
   Возлюбим любимых издателей!
   Да живут изящные слова!
   В передние ряды программистов!
   В передние ряды программистов!
   Слава словомельницам!

   В ответ раздались злобные вопли и истерический смех - примерно в равной
пропорции.
   В двух огнеметах кончилось горючее, но они  уже  сделали  свое  дело  -
словомельницы, которые  они  усердно  поливали  огнем  ("Гидропрозаический
пресс" и "Всежанрист" издательства "Протон-Пресс"), раскалились докрасна и
чадили сгоревшей изоляцией. Третий огнемет, которым вновь  орудовал  Гомер
Дос-Пассос,  продолжал  поглаживать  пламенем  раскаленный   "Фразировщик"
(издательства "Рокет-Хаус"); чтобы продлить удовольствие, Гомер переключил
аппарат на минимальную мощность.
   Хоровод рассыпался, и толпа писателей,  состоявшая  преимущественно  из
подмастерьев мужского  пола,  надвинулась  на  розовую  роботессу,  дружно
выкрикивая все известные им ругательства. (Даже для людей  лишь  формально
грамотных этот набор выглядел удивительно  скудным  -  всего  каких-нибудь
семь слов.)
   В   ответ   роботесса   "закричала   по-настоящему",   поставив    свой
пронзительный  гудок  на  полную  мощность  и  меняя  его  тональность  от
вызывающего зубную боль инфразвука до  раздирающего  барабанные  перепонки
ультразвука. Словно разом заревели семь старых  пожарных  сирен,  варьируя
свой звук от дисканта до баса.
   Люди затыкали уши и буквально морщились от боли.
   Гомер Дос-Пассос, обхватив голову левой рукой, чтобы  зажать  оба  уха,
правой направил тоненькую струю пламени через зал на ноги роботессы.
   - Заткни глотку, сестренка! - рявкнул он, водя пламенем по ее  стройным
лодыжкам.
   Вой   прекратился,   и   где-то   внутри   послышался   душенадрывающий
металлический  треск,  словно  лопнула  пружина.  Роботесса  вздрогнула  и
зашаталась, как волчок перед падением.
   Тут в зал вбежали Гаспар де ла Нюи и  Зейн  Горт.  Отливающий  стальной
синевой робот стремительно бросился вперед (со скоростью примерно  впятеро
больше  человеческой)  и  подхватил  розовую  роботессу,  когда   та   уже
опускалась на пол. Поддерживая ее, он молча глядел на Гомера  Дос-Пассоса,
который при его  появлении  опасливо  повернул  струю  огнемета  снова  на
"Фразировщика". Когда к ним подбежал Гаспар, робот сказал:
   - Подержи мисс Румянчик, дружище! Осторожнее, у нее шок.
   Затем он повернулся и пошел к Гомеру.
   - Держись от меня подальше, жестянка черномазая! - с  дрожью  в  голосе
завопил Гомер и направил струю пламени на приближающегося робота,  но  она
внезапно иссякла.
   Зейн вырвал у Гомера его оружие, схватил его за шиворот, перегнул через
свое стальное колено  и  раскаленным  соплом  огнемета  отвесил  ему  пять
полнозвучных шлепков по седалищу.
   Гомер завопил. Писатели,  застыв,  уставились  на  Зейна  Горта,  точно
высокомерные римские патриции на Спартака.



5

   Элоиза Ибсен никогда не принимала близко к  сердцу  мальчишество  своих
друзей мужского пола. А поэтому, не обращая внимания на  то,  как  шлепают
Гомера, она направилась к Гаспару.
   - Я не в восторге от  твоей  новой  подружки,  -  сказала  она,  смерив
взглядом мисс Румянчик. - Цвет для  хористки  не  так  уж  плох,  но  ведь
ущипнуть ее не за что! - Пока Гаспар  искал  ответ  на  эту  шпильку,  она
продолжала: - Вот уж не думала, что среди  моих  знакомых  найдется  такой
роболюб. Впрочем, я не предполагала, что среди них найдется и издательский
шпик!
   - Послушай, Элоиза, я вовсе не шпик! - возмущенно возразил Гаспар. -  Я
никогда не шпионил и штрейкбрехером я тоже не был и не буду. Все,  что  вы
творите, мне противно, и я не отрицаю, что бросился  сюда,  едва  очнулся,
чтобы попытаться спасти словомельницы. С Зейном я  встретился  по  дороге.
Да, мне противно и отвратительно то,  что  совершили  вы,  так  называемые
писатели, по если бы я даже заранее знал об этом вашем замысле, я  бы  все
равно не пошел к издателям, а попробовал бы сам что-нибудь сделать!
   - Расскажи это своему Флаксмену! -  насмешливо  отозвалась  его  бывшая
подруга. - Может, он наградит тебя жестяной медалью. Ты грязный  шпик,  ты
еще у книжного дерева пытался нас задержать...
   - Неправда! - завопил Гаспар. - А если даже и  пытался,  так  вовсе  не
ради издателей.
   - Оправдываться будешь перед Флаксменом и Каллингемом, а меня от  своих
объяснении избавь, грязный шпик, - отрезала Элоиза.
   Тут Зейн Горт, успевший за пять секунд (абсолютный рекорд!) получить от
Джо Вахтера все необходимые сведения и еще за четыре секунды  метнуться  к
шкафу и обратно, подбежал к Гаспару, держа в клешнях носилки.  Он  положил
носилки на пол и бережно опустил на них мисс Румянчик.
   - Помоги мне, Гаспар, - торопливо  сказал  он.  -  Ее  нужно  унести  в
безопасное место и присоединить к электросети,  прежде  чем  все  ее  реле
выйдут из строя. Берись с другой стороны!
   Гаспар взялся за ручки носилок и в ногу с Зейном  направился  к  двери.
Вокруг них засвистели металлические обломки, которые разъяренные  писатели
швыряли им вдогонку. Зейн ускорил шаг, и Гаспар  затрусил  мелкой  рысцой.
Рядом с его ухом разорвалась огромная хлопушка.
   - А-а-а! - разочарованно застонал  Гомер  Дос-Пассос,  поджигая  фитиль
своей последней хлопушки. Но она взорвалась футов за  десять  от  цели.  И
Зейн с Гаспаром благополучно выскользнули из зала.  На  улице  Зейн  пошел
тише, а Гаспар, к своему изумлению, вдруг обнаружил,  что  чувствует  себя
превосходно - он был возбужден и  ощущал  приятную  легкость  мыслей.  Его
бархатная  куртка  была  порвана,  лицо  вымазано  сажей,  на   подбородке
красовалась шишка величиной с лимон, и, несмотря на все это, он  испытывал
прилив необыкновенной энергии.
   - Зейн, ты блестяще отделал  Гомера!  -  воскликнул  он.  -  Старая  ты
жестянка, я и не подозревал, что ты на это способен!
   - А я обычно и не  способен,  -  скромно  ответил  робот.  -  Как  тебе
известно,  Первый  закон  роботехники  запрещает  роботу  причинять   вред
человеку, но, клянусь святым Айзеком, Гомер Дос-Пассос под это определение
никак не подходит. К тому  же  мои  действия  нельзя  считат