Джон КРИСТОФЕР

                                 ХРАНИТЕЛИ




                           1. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

     Публичная библиотека затерялась на тихой мрачной улице против парка и
примыкала к ветхим строениям,  некогда  принадлежавшим  муниципалитету,  а
ныне отданным под склад. Почти таким же древним было и здание библиотеки -
чудом державшаяся табличка сообщала об официальной  церемонии  открытия  в
1978 году. Бетонные стены - прежде белые, а теперь грязно-серые, с черными
прожилками, рассекали глубокие трещины.
     Внутри царило то же запустение. Не было даже привычных люмосфер  -  в
это  тусклое  апрельское  утро  полумрак  в  зале  рассеивали   допотопные
флуоресцентные трубки.  Лампы  жужжали  и  гудели;  одна  погасла,  другая
судорожно вспыхивала и мигала. Библиотекарь  за  конторкой,  казалось,  не
обращал на это никакого внимания. Он  был  высок,  крутолоб,  сутулился  и
непрестанно теребил обвисшие седые  усы.  Замкнутый  и  немногословный,  с
посетителями библиотеки он заговаривал лишь тогда, если  без  этого  никак
нельзя было обойтись. Однажды, пару лет назад,  спустя  несколько  месяцев
после смерти матери Роба, он неожиданно разоткровенничался с мальчиком.  В
библиотеку Роба привела мать, а потом он уже приходил  один.  Библиотекарь
стал рассказывать, как пришел сюда пятьдесят  лет  назад  после  окончания
школы. Тогда  в  библиотеке  работало  шесть  человек  и  собирались  даже
расширить штат, переехать в новое просторное  здание.  Но  проекты  так  и
остались на бумаге, с тех пор прошло уже сорок лет, и теперь он все делает
один. Он давно на пенсии, но не уходит, потому что не может  расстаться  с
любимой работой. Мэр грозился  закрыть  библиотеку  и  сломать  здание,  а
жизнь, тем временем, шла своим чередом.
     О том, что нынче совсем перестали читать,  он  говорил  с  грустью  и
возмущением. В дни его юности не  было  головидения.  Правда,  тогда  были
телевизоры, но люди, по крайней мере, читали. Да  и  люди  были  другие  -
более самобытные, любознательные. А  сейчас...  Роб  остался  единственным
читателем младше пятидесяти лет.
     Старик смотрел на  Роба  с  такой  отчаянной  надеждой,  что  мальчик
смутился и даже встревожился. Библиотека была ниточкой, связывавшей его  с
матерью теперь, когда ее не стало. Роб начал читать только  благодаря  ей.
Правда,  вкусы  их  разнились:  ей  нравились  любовные  романы  на   фоне
деревенских пейзажей; Роб обожал приключения, особенно  когда  со  страниц
книги раздавался волнующий звон шпаг.  "Трех  мушкетеров",  "Двадцать  лет
спустя" и "Виконта де Бражелона" он прочел шесть раз.
     На  нежданные  разглагольствования   библиотекаря   мальчик   отвечал
неуклюже и  без  особой  охоты  и,  в  конце  концов,  потеряв  интерес  к
разговору, старик умолк, впав в обычное  молчание.  В  это  утро  он  лишь
записал книги и коротко кивнул Робу,  не  говоря  ни  слова.  Роб  постоял
минутку в вестибюле, глядя на улицу. Надвигалась гроза.  Ему  не  хотелось
мокнуть под дождем, и он решил отправиться к отцу на работу, дождаться его
и вместе поехать домой на машине.
     Отец работал неподалеку, на стадионе. Сокращая путь, Роб пошел  через
парк,  которым  именовались  пересеченные  полудюжиной  ухабистых  дорожек
двадцать пять акров истертой травы и глины, в обрамлении больших  деревьев
с бесплодными почками. Неряшливые цветочные клумбы,  детская  площадка  да
несколько столбиков футбольных  ворот  лишь  подчеркивали  убогость  этого
места. Правда, здесь создавалась некая иллюзия свободы  от  зданий.  Башни
небоскребов тянулись через приземистые кварталы Большого Лондона, уходя  к
далекому Зеленому Поясу, отделявшему этот Урбанс от следующего.
     В парке было почти пусто:  несколько  человек  выгуливали  собак,  на
качелях и каруселях с шумом возилась ребятня. А вот переулочек, ведущий  к
Хай-стрит, и сама Хай-стрит оказались весьма оживленными.  Роб  догадался,
что закончились дневные Игры.  Считалось,  что  Игры  организованы  весьма
разумно, уже несколько недель не возникало серьезного повода для  тревоги,
с того памятного дня большого февральского бунта.
     Роб свернул на  Феллоу-роуд,  против  встречного  потока.  Неожиданно
впереди кто-то закричал, но крик тут же утонул в истошных возгласах:
     - Зеленые! Зеленые!
     В дружной  поступи  толпы,  шедшей  навстречу,  почувствовался  сбой.
Кто-то бросился бежать, за ним другие. Снова кто-то кричал, но в  суматохе
не было слышно слов.  Роб  поискал  глазами  -  укрыться  негде,  на  этой
старинной улице дома стояли вплотную. До перекрестка  с  Моррис-роуд  было
недалеко, и Роб, стиснутый со всех сторон, попытался пробраться  туда,  но
уже через минуту толпа превратилась в неделимый,  как  монолит,  орущий  и
брыкающийся таран из человеческих существ, приподняла мальчика, сдавила  и
потащила.
     Роб  вспомнил,  что  в  программу  сегодняшних  утренних  Игр  входил
авиатрек. По арене с высокими  краями  мчались  электромобили,  поднимаясь
выше и выше с каждым витком,  почти  вертикально,  под  зрительские  ряды,
включался вспомогательный, реактивный двигатель, и машины взлетали с трека
в воздух. Частые аварии  на  авиатреках  были  не  последней  причиной  их
огромной популярности. Из-за вечной вражды между четырьмя группировками  -
Черными, Белыми, Зелеными и Красными - всеобщий восторг всякий раз  грозил
обернуться бешеной яростью.
     Зеленые одно время держали первенство на авиатреках. Вероятно,  и  на
этот раз беспорядки начались из-за очередной ссоры или  чересчур  дерзкого
нарушения правил.
     Гадать, что произошло на самом деле, не было ни времени,  ни  особого
желания. Роб уткнулся лицом в чей-то коричневый плащ; грубая грязная ткань
насквозь пропахла удушливым потом. Давление росло, стало трудно дышать. Он
вспомнил, что во время февральского бунта восьмерых задавили  насмерть,  а
перед Рождеством - больше двадцати. Перед глазами промелькнул угол здания,
и Роб понял, что толпа влилась на  Хай-стрит.  Где-то  раздавались  крики,
металлический скрежет, пронзительный вой трубы. Давление чуть ослабло,  он
даже смог пошевелить руками и одной ногой коснуться  земли.  Потом  кто-то
или что-то резко толкнуло его, и он упал; ему тут же  наступили  на  руку,
больно ударили ногой в поясницу - нужно было что-то  делать,  иначе  толпа
раздавила бы его. Впереди он увидел смутный силуэт электромобиля.  Получив
изрядно пинков по дороге, Роб пробрался к нему, нырнул под днище машины  и
лег, избитый, обессиленный, видя лишь стремительное мелькание ног и слушая
дикие вопли.
     Время шло.  Постепенно  толпа  убывала  и  таяла.  Наконец,  он  смог
выползти из своего укрытия и встать. Несколько человек  неподвижно  лежали
на дороге, стонали раненые. Невдалеке он заметил два полицейских коптера -
один уже сел, другой висел над улицей. В машине, под которой прятался Роб,
сидели мужчина и женщина. Женщина открыла окно и спросила Роба, все  ли  с
ним в порядке. Он успел лишь кивнуть - мужчина, сидящий за рулем, не  стал
дожидаться ответа, и машина унеслась прочь, объезжая тела людей  и  другие
машины - несколько было перевернуто, две разбиты в лобовом столкновении.
     Над крышами кружил  коптер  медицинской  службы.  Роб  побрел  искать
книги, в  свалке  выпавшие  из  рук.  Одну  он  нашел  в  канаве  на  углу
Феллоу-роуд, вторую - ярдах в  десяти  от  первой;  она  была  раскрыта  и
истоптана, след каблука впечатался  в  разорванную  надвое  страницу.  Роб
кое-как сложил половинки, сунул книги подмышку и зашагал к стадиону.


     Тускло-золотой овал стадиона футов триста высотой  простирался  почти
на полмили. От ближайших ворот еще шли люди, выезжали машины из  подземных
парковок, но основной наплыв уже  закончился.  Роб  подошел  к  служебному
входу и показал сканеру жетон. Этот дубликат  выхлопотал  для  него  отец.
Строго говоря, жетоны выдавались только персоналу, но не бывает правил без
исключений. Взвизгнув, дверь открылась и захлопнулась, едва Роб прошел.  К
главному  электрическому  сегменту  вел  длинный  коридор  со  светящимися
панелями. Ни в одно из контрольных помещений входить  не  разрешалось,  но
можно было подождать в комнате отдыха.
     На пересечении нескольких коридоров Роб  увидел  знакомого,  окликнул
его и тот остановился, поджидая мальчика.
     Это был мистер Кеннели - друг  его  отца,  тоже  электрик,  невысокий
коренастый человек с широким лицом и черными, как смоль, волосами. Говорил
он неторопливо, никогда не  выдавая  своих  чувств,  но  теперь  его  лицо
показалось Робу странным.
     - Значит, тебе уже сказали, Роб?
     - Что сказали, мистер Кеннели? Я  хотел  поехать  домой  с  папой,  -
Мистер Кеннели задумчиво смотрел на мальчика, и Роб  вдруг  поразился  его
грязному и растрепанному виду. - А что было на  Хай-стрит!  Меня  чуть  не
задавили, пришлось даже под машину залезть!..
     - Случилось несчастье, - тихо проговорил мистер Кеннели.
     - Что-то с... -  он  не  договорил:  внезапной  догадкой  перехватило
горло.
     - Роб, твой отец в больнице. Он схватился  за  оголенный  провод.  По
ошибке. Пока не отключили ток, его порядком тряхнуло.
     - Но он не...
     - Нет. Правда, ему придется  побыть  в  больнице  какое-то  время.  Я
узнаю, как получить от него весточку для тебя, а тебе лучше пожить у  нас,
пока все не образуется.
     Кеннели жили в нескольких минутах  ходьбы  от  стадиона,  на  высоком
холме. Он часто бывал у них в гостях с отцом, очень любил миссис Кеннели -
румяную толстушку с большими сильными руками.
     - Можно мне пойти в больницу?
     - Не сегодня. Завтра там приемный день, - мистер Кеннели взглянул  на
часы. - Пошли. Сегодня можно уйти и пораньше.
     По дороге мистер Кеннели не произнес ни слова, да и Робу не  хотелось
говорить. Он никак не мог прийти  в  себя  от  потрясения.  Все  было  так
неожиданно и так странно. "Схватился за оголенный провод"... Отец,  всегда
такой осторожный, даже педантичный? Роб хотел расспросить мистера  Кеннели
подробнее, но, боясь обидеть его, раздумал.
     Из трех работал только один  лифт,  им  пришлось  немного  подождать.
Миссис Кеннели вышла им навстречу из кухни, когда они  вошли  в  крохотную
прихожую - условия жизни в Урбансах были  ужасающими,  и  становились  все
хуже и хуже.
     - Ты бы посмотрел  головизор,  -  сказала  миссис  Кеннели.  -  Опять
барахлит. Сегодня ты что-то рано, и Роб с тобой. Джек придет позже?
     Мистер Кеннели коротко рассказал ей о несчастье, она подошла к  Робу,
обняла за  плечи  и  прижала  к  себе.  Роб  удивился  взглядам,  которыми
обменялись супруги, но не был уверен, что хочет понять их смысл.
     - Я поставила чайник. Идите в комнату, сейчас принесу чай.
     В гостиной работал головизор, показывали  какую-то  "мыльную  оперу".
Изображение то и дело  двоилось,  троилось,  расплывались  смутные  фигуры
неестественных цветов. Мистер  Кеннели  чертыхнулся,  выключил  головизор,
снял заднюю крышку и принялся возиться с починкой. Роб понаблюдал  за  ним
немного и пошел в кухню. Кухонька была настолько  тесной,  что  когда  там
хозяйничала миссис Кеннели, для кого-то еще оставалось очень мало места.
     - Что такое, Роб? - спросила она.
     - Я просто хотел склеить книгу. Вот - страница порвалась. У вас  есть
что-нибудь?
     - Книги, - она покачала головой. - И какой в них только прок? Ну,  да
ладно. Где-то была липкая лента. Посмотри на верхней полке.
     Роб сложил порванные края и аккуратно склеил. Наблюдая за ним, миссис
Кеннели спросила, как так получилось, и Роб рассказал о бунте.
     - Хулиганы. Слишком много их развелось, - проворчала она. -  Надо  бы
всех забрать в армию да отправить в Китай.
     Война  в  Китае  шла,  сколько  Роб  себя  помнил.  Иногда  смутьянам
предлагалось право выбора: армия или тюрьма. Миссис  Кеннели  говорила  об
этом как бы между прочим, готовя чай.  Да,  идет  война,  но  так  далеко,
словно ее и нет вовсе. Она протянула Робу поднос, уставленный  чашками,  с
чайником и тарелкой, полной шоколадного печенья.
     - Отнеси в комнату, я тут приберу, - сказала она, - и  через  минутку
приду.
     Мистер Кеннели еще возился с головизором. Поставив поднос на кофейный
столик,  Роб  подошел  к  окну:  сплошная  пелена  дождя  закрывала  узкий
простенок между их домом и соседним. Он стоял, глядя  на  размытый  силуэт
улицы, думал об отце и чувствовал себя несчастным.


     В квартире была свободная спальня. Раньше там жила дочь Кеннели - она
вышла замуж и уехала из дома. Робу отвели эту комнату с украшенной лепными
розочками кроватью розового же цвета. Он немного почитал, но быстро устал,
потушил свет и вскоре уснул.
     Спал он недолго и проснулся, почувствовав сильную жажду. Он  пошел  в
ванную, стараясь ступать как можно тише, чтобы никого  не  разбудить.  Роб
был уверен, что уже далеко за полночь, но, проходя  по  коридору,  услышал
голоса - из-под двери гостиной пробивалась полоска  света.  Разговаривали,
по меньшей мере, трое. Мужчины. Казалось, о чем-то спорили. Возвращаясь на
цыпочках из ванной, он  вдруг  услышал  имя  своего  отца  и  остановился.
Доносились только отдельные слова, и Роб не мог уловить  смысл  разговора.
Опасаясь, что кто-нибудь выйдет в коридор и застанет его за  столь  дурным
занятием, как подслушивание, он вернулся в комнату.
     Сон не приходил. Через стенку Роб слышал неясное бормотание и  вскоре
обнаружил, что поневоле старается  прислушаться.  Казалось,  прошла  целая
вечность,  прежде  чем  скрипнула  дверь.  Голоса   зазвучали   громче   и
отчетливее.
     - Что-то здесь не чисто, - произнес незнакомый голос. - Я еще  неделю
назад ему говорил: будь начеку.
     - Несчастный случай, - другой голос.
     - Не надо испытывать судьбу. Я предупреждал его.  Это  опасное  дело.
Да, приходится рисковать, и нам всем  лучше  хорошенько  это  усвоить.  Не
только ради нас самих, но и ради других.
     - Тише, - сказал мистер Кеннели. -  Там  парнишка.  Я  прикрою  дверь
поплотнее.
     Раздались шаги,  и  дверь  мягко  затворилась.  Еще  несколько  минут
звучали  приглушенные  голоса;  наконец,  гости  ушли,  а  мистер  Кеннели
вернулся в свою комнату. "Как же так? - думал Роб. - Они во всем  обвиняют
отца! Будто бы из-за него рискуют другие. Какая чепуха! Ведь дело только в
оголенном проводе, отец просто ошибся! А мистер  Кеннели...  Вместо  того,
чтобы заступиться за отца, он промолчал!". Роб ненавидел его.
     Наконец, мальчик уснул.


     Больница размещалась в довольно новом здании. Сорок с  лишним  этажей
из бледно-зеленого пластика. В окнах отражалось радостное весеннее солнце.
На крыше здания, опоясанные балконом, находились площадка для  коптеров  и
сад. Здесь же  ставили  свои  коптеры  врачи,  прилетая  из  Графства.  По
воскресеньям дежурил только основной костяк персонала клиники,  поэтому  в
тот день коптеров было мало.
     Супруги Кеннели и Роб примкнули  к  очереди  возле  лифтов.  Пока  не
начался прием, лифты не включали. Наконец,  заработали  одновременно  все;
они быстро поднялись наверх и встали  в  другую  очередь  перед  входом  в
отделение. Унылый клерк, подстриженный по последней  моде  "под  тонзуру",
проверял фамилии по списку.
     - Рэндал? - спросил он, когда подошла их очередь. - Не  значится.  Вы
ошиблись.
     - Но нам сказали, что он здесь.
     - Вечно они все путают, - равнодушно ответил клерк. - Спуститесь вниз
и спросите еще раз.
     Мистер Кеннели сказал спокойно, но очень твердо:
     - Нет. Позвоните и узнайте. У нас нет времени бегать  взад-вперед  по
вашей команде.
     - Правила гласят...
     - Меня не интересуют правила, - медленно проговорил  мистер  Кеннели,
наклонившись над столом. - Звоните.
     Клерк мрачно подчинился. Звонил он не по  видеофону,  а  по  обычному
телефону. В тихом шепоте, доносящимся с другого конца провода,  невозможно
было разобрать ни слова.
     - Да, понял, - сказал клерк и положил трубку.
     - Ну? - спросил мистер Кеннели. - Где он?
     - В морге, - ответил клерк. - Поступил в  реанимацию  сегодня  утром.
Скончался от сердечной недостаточности.
     - Этого не может быть! - закричал мистер Кеннели.
     Еще не сознавая, что произошло, Роб увидел, как он побледнел.
     - Смерть есть смерть, - лениво произнес клерк, пожимая плечами. - Все
подробности узнаете в конторе. Следующий, пожалуйста.


     Миссис Кеннели пошла вместе с Робом, чтобы помочь ему разобрать вещи.
Пока  он  укладывал  одежду  и  самое  необходимое,  она   кудахтала   над
беспорядком:  дескать,  все  вещи  должны  лежать  на  своих  местах.  Как
предполагал Роб, мебель будет продана. Ему очень хотелось оставить любимое
мамино кресло, в котором она обычно сидела длинными уютными  вечерами.  Он
хотел спросить миссис Кеннели, не найдется ли у нее в доме места для этого
кресла, но постеснялся обременять ее.
     Миссис Кеннели, оставив причитания, занялась уборкой, и Роб вышел  из
гостиной в спальню отца.  Постель  была  заправлена,  только  в  изголовье
валялось забытое полотенце. Комнатные туфли разбежались по краям ковра. На
ночном столике - открытая  пачка  сигарет,  стакан  с  водой,  портативный
радиоприемник. Отец иногда слушал его по  ночам.  Роб  вспомнил,  как  сам
порой прислушивался к тихой музыке, доносившейся через тонкую стенку.
     Все произошло так внезапно, что он до сих пор не мог  поверить.  Мама
очень долго болела, он едва мог  вспомнить  лучшие  времена.  Конечно,  от
этого смерть ее не была менее ужасной, но даже тогда,  в  десять  лет,  он
знал, что болезнь неизлечима, и мама умрет.  Отец,  напротив,  всегда  был
таким  энергичным,  полным  сил,  на  здоровье  никогда  не  жаловался,  и
представить его мертвым Роб не мог.
     Он открыл шкаф. Одежду тоже можно было продать,  или  возьмет  мистер
Кеннели? Он вдруг почувствовал,  как  защипало  глаза,  и  резко  выдвинул
нижний ящик. Еще одежда. Во втором ящике, между сложенными  свитерами,  он
обнаружил картонную коробку. На крышке надпись: "Дженни" - имя его матери.
     Первое, что он увидел, открыв коробку,  была  мамина  фотография.  Он
даже не подозревал  о  ее  существовании.  Однажды  отец  уговаривал  маму
сфотографироваться, но она отказалась. На  старомодном  снимке  мама  была
совсем молодой, чуть  за  двадцать.  Вместо  привычной  короткой  стрижки,
которую она носила в последние годы, - длинные, до плеч волосы.
     Он смотрел на фотографию долго, пытаясь разгадать смысл легкой,  чуть
тревожной улыбки матери, пока  не  услышал  голос  миссис  Кеннели.  Успев
только заметить, что в  коробке,  кроме  фотографии,  были  связка  писем,
перехваченная резинкой, и прозрачный медальон с локоном волос, Роб  закрыл
ее и положил со своими вещами.


     На уроке географии Роба вызвали к  директору.  Учителя  в  классе  не
было, но в  голографическое  путешествие  по  Австралии  они,  безусловно,
отправились не одни, а под надзором  скрытой  телекамеры.  Изображение  на
головизоре   сопровождалось   чванливым    жизнерадостным    комментарием,
пересыпанным не слишком смешными шуточками. Неожиданно голос оборвался  и,
после предупреждающего  писка,  грянуло:  "Рэндал.  Немедленно  явиться  к
директору. Повторяю. Рэндала - в кабинет директора.".
     Комментарий возобновился. Кое-кто  из  учеников  отпускал  свои,  еще
менее остроумные, шутки о возможных причинах его вызова к директору. Но  в
то утро на главном распределительном щите дежурил мистер Спенналз - тут же
было приказано не отвлекаться от экрана (мистер Спенналз  не  относился  к
тем людям, с которыми можно шутить).
     Не считая собраний, Роб видел директора всего дважды: когда  поступал
в школу и однажды в коридоре, директор тогда поручил ему отнести  какое-то
письмо в учительскую. Теперь директор  смотрел  на  Роба  так,  словно  не
понимал, кто перед ним. Ничего удивительного