АЛЕКСЕЙ КОРЕПАНОВ.


                              СТАНЦИЯ СОЛЯРИС


   Украина, г. Кировоград 
 
   Но я твердо верил в то, что не прошло время жестоких чудес.
 
   С. Лем. Солярис.


   1.
 
   День догорал. Очередной день, обычное звено в той цепочке, что тянется,
начиная с Рождества, через зиму, весну, лето и осень - и заканчивается тем
же Рождеством, возвращаясь к своему началу, как извечная змея, поглощающая
собственный хвост, - но, в отличие от бездумного круговорота, унося с
собой целый год нашей жизни. Еще один год.
 
   Впрочем, день здесь был вовсе ни при чем. Просто неважное было у меня
настроение. Вероятно, сказывалась усталость... даже нет - ощущение
безысходности. День за днем, месяц за месяцем, год за годом биться над
решением проблемы квадратуры круга. Ежедневно, с утра до вечера, пытаться
доказать теорему Ферма. Пробовать определить точное значение
заколдованного числа "пи"...
 
   Найти хоть одну точку соприкосновения, отыскать хоть какую-то зацепку,
уловить хоть что-то обнадеживающее в бесконечном потоке собранных за
десятки лет сведений об остающемся непостижимым океане Соляриса.
 
   Временами я просто ненавидел свою работу. Сотни сотен тысяч фактических
данных, просто неизмеримое количество видеозаписей, многолетняя
деятельность людей, считающих себя специалистами в области соляристики - и
я был в их числе! - и совершеннейшее, абсолютнейшее бессилие создать хоть
что-то, способное - пусть даже в самом первом приближении - объяснить
явления, не влезающие в рамки обычных земных стандартов.
 
   Вообще никуда не влезающие.
 
   Космологический институт. Институт планетологии. Институт соляристики.
Множество людей, посвятивших свои жизни исследованию океана Соляриса, и ни
на шаг не приблизившихся к постижению истины, которая, скорее всего, была
просто непостижимой.
 
   Да, я был одним из них.
 
   Впрочем, все это пустое. Так, обычные стенания наедине с самим собой.
   Просто я немного устал после трудовой недели, не принесшей - как и все
предыдущие недели, месяцы и годы - ничего нового, кроме, разве что,
очередного информационного пакета со Станции с данными наблюдений за
явлениями, которых мы не в силах объяснить. Ни одного намека на просвет -
мы бились головой в глухую стену тупика, и не было там никакого выхода.
 
   Я действительно немного устал...
 
   Я окончательно понял это, когда споткнулся о край небольшой выбоины в
бледно-розовом покрытии тротуара.
 
   Хватит, сказал я себе. День кончился, и кончилась рабочая неделя, и
пора хоть на время забыть о своей лаборатории и вообще обо всем, связанном
с соляристикой. Пусть соляристика немного отдохнет от меня, а я от нее. И
в конце-то концов, что он мне, этот жидкий темный гигант, живущий своей
непонятной жизнью где-то там, за пустынными безднами, за скоплениями
космической пыли, бесконечно далеко от Земли?.. Он - там, в мире двух
своих солнц, красного и голубого, ну а я-то здесь, под нашим единственным
и довольно-таки привлекательным светилом. И вовсе не обязательно сейчас
думать о нем, а нужно думать о том, как завтра утром мы с Хари загрузим
свои пожитки в ульдер и на все выходные махнем куда-нибудь подальше - на
Атлантическое побережье или и вообще в Австралию, - чтобы вдоволь
наплаваться и наныряться, и от души поразвлечься вэйвингом в теплом земном
океане, совершенно не похожем, слава Всевышнему, на тот, иной океан.
 
   Вот так, Крис, сказал я себе. А теперь выпей чего-нибудь прохладного и
стартуй в свой Четвертый Пригород... "В наш Четвертый Пригород, -
поправился я. - В наш".
 
   Оглядевшись, я, срезая угол, прямо через обрамляющие широкий газон
кусты зашагал к террасе шаровидного прозрачного ресторанчика, мыльным
пузырем прилепившегося к голубой стене ближайшего здания, прямо под
висячим садом.
 
   Кресло услужливо раскрылось передо мной, как большой цветок, я удобно
устроился в нем и принялся за в меру холодный кисловатый шипучий висс.
Бокал скользил в пальцах, как чудом уцелевшая после зимы сосулька, напиток
приятно пощипывал язык, и душноватый летний вечер постепенно утрачивал
легкий налет уныния и безнадежности и превращался в нормальный вечер
большого города - с пестрым многолюдьем на тротуарах, движущихся дорожках
и у входов в ведущие на нижние уровни туннели, с бесконечными вереницами
стремительных глидеров, черными каплями снующих по проспекту, с детворой,
резвящейся у фонтанов, и непременными старушками, сидящими в
креслах-качалках на лужайках под большими вращающимися
зонтами-вентиляторами, вновь, как и в годы моего детства, неожиданно
вошедшими в моду этим летом. Солнце уже скрылось за домами, но продолжало
мириадами бликов отражаться от стен одиноких небоскребов - реликтов
каменного века, - тонкими иглами вонзающихся в чуть потускневшее небо. Но
эти солнечные брызги играли там, в вышине, а здесь, внизу, у подножий
белых и голубых зданий, все начинало приобретать мягкий оттенок,
расслабляющий и умиротворяющий, как и кисловатый холодный висс.
 
   После второго бокала я, кажется, вновь пришел в состояние гармонии с
собой и окружающим и, больше уже не спотыкаясь на разноцветном покрытии
тротуаров, направился к посадочной площадке ульдеров, окруженной
деревьями, под ветвями которых тоже сновала вездесущая ребятня и деловито
бродили совершающие вечерний моцион ухоженные псы с лоснящейся шерстью.
 
   Ульдер бесшумно и плавно взмыл в вечереющее небо и устремился вдогонку
за красным шаром солнца, не успевшим погрузиться за гряду далеких холмов.
Замелькали внизу городские кварталы - десятки зданий, подобных игрушкам,
расставленным каким-то прошагавшим здесь великаном, явившимся некогда с
другой стороны небес; потом их сменили сады, широкой полосой отделяющие
город от пригородов. И глядя сквозь прозрачное днище ульдера на
раскинувшееся подо мной зеленое море, я невольно представил другую
поверхность - какой она видится из окна Станции или с вертолета:
черно-бурые холмы ленивых волн и хлопья слизистой пены кровавого цвета во
впадинах между этими уходящими за горизонт холмами...
 
   Последний информационный пакет, полученный со Станции, был вполне
обычным и не содержал ничего нового. И приборы самой Станции, и приборы
орбитального автоматического сателлоида Луна-247 - настоящего космического
долгожителя, выведенного на орбиту еще до экспедиции Шеннона, -
зафиксировали появление двух симметриад в море Гексалла, причем обе они
возникли на месте быстренников. Был еще довольно мощный выброс
позвоночника в атмосферу у Северного полюса - его зарегистрировала
аппаратура сателлоида; Станция находилась слишком далеко оттуда. И это
только за первый час отчетного периода. Всего же за отчетный период было
отмечено около пяти тысяч возникших форм и почти столько же - исчезнувших.
Как обычно...
 
   Самой большой бедой было то, что информация эта, по сути, не несла в
себе никакой информации. Это была простая регистрация фактов, не более.
Совершенно непонятных нам фактов. С таким же успехом (точнее, так же
безуспешно) какой-нибудь муравей мог наблюдать за полетом над его
муравейником наших ульдеров, не в силах понять, ни что они такое, ни зачем
и почему появляются в небе, ни куда они летят. Впрочем, ульдеры, в отличие
от соляристических форм, хотя бы имели какие-то постоянные маршруты...
 
   Ульдер, словно уловив, что я подумал о нем, отозвался тем, что
немедленно ринулся вниз, на посадку, приближаясь к садам и уютным домам
Четвертого Пригорода. А я вдруг поймал себя на том, что за время полета ни
разу не вспомнил о Хари, ждущей меня в нашем доме с живой изгородью и
скамейкой в саду.
 
   Я чувствовал себя свиньей, и поэтому, быстро шагая от посадочной
площадки по тропинке, петлящей среди кустов и деревьев, усиленно думал о
Хари. Только о Хари.
 
   В отличие от меня, Хари не была так загружена своей основной работой:
   две-три экскурсии в неделю по залам городского музея истории быта, где
она числилась младшим специалистом, участие в составлении каталогов и
описей, иногда - короткие отлучки на места проведения раскопок,
куда-нибудь на землю древней Месопотамии или в глубинку Апеннинского
"сапога". Я, кстати, всегда удивлялся тому, что эти парни до сих пор еще
умудряются что-то находить - по-моему, вся планета уже сотни раз
копана-перекопана чуть ли не до самой мантии.
   Тем не менее, они копали и находили... чего не скажешь о нас,
соляристах... Хотя нет, искать-то нам было нечего, все лежало буквально
под носом - а вот объяснить...
 
   Уже почти поравнявшись с первым коттеджем, я спохватился, что думаю
совсем не о Хари, и, чертыхнувшись, отогнал назойливые мысли.
 
   Да, Хари не была слишком обременена музейными делами, и именно я сыграл
в этом главную роль. То, что мне удалось настоять на своем, я считал
большой своей заслугой - мне нужна была жена, которая не пропадала бы, как
я, от зари до зари на работе, а встречала меня в доме, меня, страшно
умного исследователя, иссушившего за день свои гениальные мозги
построением десятка бесплодных гипотез. "Не знаем и не узнаем", - говорили
мудрые предки... Так вот, Хари вела все наше нехитрое хозяйство, любила
повозиться в саду, а также посидеть в телекомнате - обязательно прямо на
полу, подобрав под себя ноги; я не раз заставал ее там именно в таком
положении. А еще она посещала какой-то местный женский клуб и, кроме того,
довольно часто летала в Висбю проведать своих родителей. Слава Богу, они у
нее были живы и здоровы, но нас почти не навещали - что-то не сложились у
меня с ними отношения; по-моему, они считали, что я слишком стар дяя нее,
и что вообще их единственная дочь могла бы найти и кого-нибудь получше не
вылезающего из института горе-исследователя, по уши увязшего в решении
проблемы, которая не может быть решена в принципе. "Игнорамус эт
игнорабимус"... "Не знаем и не узнаем".
 
   Да, родители Хари были живы, а вот мои... Отец погиб на Солярисе вместе
с основоположником соляристики Гезе при взрыве симметриады в том печально
известном (впрочем, лишь соляристам) "Извержении Ста Шести" на пересечении
сорок второй параллели с восемьдесят девятым меридианом, а мама... Мама
пережила его всего лишь на год с небольшим. Она гостила у подруги в
Калате, когда там началась резня, устроенная приверженцами очередного
мессии с Востока, объявившего священную войну иноверцам.
 
   У Хари было достаточно свободного времени, и она все чаще и настойчивее
заводила разговоры о ребенке, но я совершенно не мог представить себя в
роли отца. Во всяком случае, пока. Мне вполне хватало Хари. Да и она, на
мой взгляд, была еще слишком молода для того, чтобы самой кого-то растить
и воспитывать. Я считал, что нам хорошо вдвоем, и не нужен нам никто
третий. Мне вполне хватало Хари... И еще того черного, невероятно
могущественного исполина, что способен был стабилизировать орбиту планеты,
неизвестно каким образом моделируя метрику пространства-времени, того
уникального создания то ли Господа, то ли Природы, что игнорирует наше
многолетнее присутствие на Солярисе и все наши попытки вступить в контакт,
и продолжает оставаться совершенно непостижимым для нас, считающих себя
венцами творения. Или именно он и есть венец творения, и именно ради его
появления и была создана Вселенная? Или даже ради таких, как он?
   Кто знает, сколько еще планет, подобных Солярису, населенных
одним-единственным жителем, разбросано по разным галактикам... Именно они,
эти жители, и есть истинная, по-настоящему разумная раса Вселенной, ее
соль и цель ее создания и существования.
 
   А мы? Кто же мы? Тупиковая ветвь, отбракованный, ни на что не годный
материал, обреченный на прозябание и медленное угасание в своем
космическом закутке?..
 
   И мы, сорняки мироздания, пытаемся постичь сверхразум, лежащий вне
плоскости нашего примитивного мышления, плоскости в буквальном смысле. У
нас плоское мышление. Он не выше нас; он - вне. И то, что мы делаем на
Солярисе вот уже несколько десятков лет, выглядит гораздо нелепей, чем
выглядели бы потуги амебы привлечь внимание гомо сапиенс. Мы двумерны, мы
- плоски, а он - в тысячах измерений сразу и просто не замечает и не может
заметить нас, ничтожных амеб Вселенной...
 
   - Крис, ты собираешься пройти мимо?
 
   Низкий, чуть насмешливый голос Хари вернул меня к действительности. Я
отмахнулся от своих навязчивых видений, подчас не дающих мне покоя даже во
сне, и обнаружил, что уже миновал поворот на обсаженную липами аллею,
ведущую от дороги к нашему дому, и направляюсь дальше, к пруду,
расположенному в низине между нашим садом и садом соседей.
   Хари со своей обычной полуулыбкой смотрела на меня из-за неровно
подстриженной живой изгороди; приведением этих быстро разрастающихся
кустов в порядок занимался я сам, и получалось у меня, кажется, не очень.
Я повернул назад и, обогнув кустарник, подошел к Хари. Она стояла возле
пышных зарослей желто-красных роз - это были какие-то особые розы, без
шипов, предмет ее гордости - и держала в руке маленькие острые садовые
ножницы. Легкое светлое платье контрастировало и в тоже время как-то
гармонично сочеталось с ее зачесанными назад темными волосами, серые глаза
были теплыми от улыбки, и я подумал, что у меня очень красивая жена.
 
   - Привет, дорогая, - сказал я, обнял ее и поцеловал в ямочку возле
уголка неплотно сомкнутых губ. А потом в губы.
 
   Она ответила на мой поцелуй, потом легонько оттолкнула меня и, чуть
задыхаясь, произнесла с едва заметной укоризной:
 
   - Я старалась, рыхлила землю, а ты затоптал все, как медведь. Неужели
так трудно было обойти?
 
   Я, продолжая держать руки у нее на плечах, растерянно обернулся и
увидел глубокие отпечатки своих подошв. Погладил ее по волосам и поцеловал
в кончик маленького, чуть вздернутого носа.
 
   - Прости, Хари. Загляделся на тебя и не видел ничего вокруг.
 
   - Крис, какой же ты неисправимый врунишка! - она боднула меня головой в
грудь. - Ты в себя глядишь, Крис, только в себя. И не меня ты видишь, а
свои проблемы.
 
   Я приподнял пальцами ее подбородок, заглянул ей в лицо:
 
   - О чем ты, дорогая? Какие такие проблемы?
 
   Она показала глазами на темнеющее небо и слегка вздохнула.
 
   - Все те же, Крис. Квадратура круга. Ладно, пойдем ужинать. - Она
выскользнула из-под моих рук и протянула мне ножницы. - Нет, сначала срежь
несколько роз. Только осторожней, не сломай.
 
   Да, она была более чем достаточно наслышана от меня о квадратуре круга.
И о теореме Ферма. И об удивительном числе "пи", придуманном Господом для
проверки наших способностей. И о том, что древние мудрецы в некоторых
случаях говорили: "Не знаем и не узнаем", и это утверждение было столь же
верно, как и другое, не менее древнее, - насчет путей Господних...
 
   ...За ужином мы беседовали о каких-то пустяках - вернее, даже не
беседовали, а время от времени перебрасывались короткими фразами. Я думал
о чем-то своем, не особенно разбирая, чем меня кормит Хари, и смотрел в
распахнутое окно, выходящее в сад, где под одной из яблонь стояло
кресло-качалка. Хари сидела напротив меня и что-то пила - наверное, чай -
из изящной фарфоровой старинной чашки; я когда-то даже заподозрил ее в
том, что она стянула этот раритет из своего музея. А она, кажется,
ответила, что чашку ей подарили - уже не помню кто. Я меланхолично жевал и
смотрел в окно мимо Хари, и продолжал копаться в своих мыслях, что-то там
такое анализировал и пытался объяснить - в общем, занимался обычным своим
бесполезным делом, и только насытившись, вспомнил, что назавтра мы
планировали улететь к какой-нибудь большой воде.
 
   Хари уже не было за столом, она загружала посуду в мойку. На
выступающей из стены полукруглой полочке искрилась мелкими золотинками
дымчатая ваза с желто-красными розами; я их только что заметил, хотя не
заметить их было трудно. Но тем не менее... Не знаю почему - может быть,
от вкусной еды? - настроение мое слегка изменилось; где-то в глубине
забрезжила уверенность в том, что не все потеряно, что нужно терпеть и
надеяться, и вновь и вновь анализировать данные, и строить новые и новые
гипотезы, и проводить эксперименты - и стена когда-нибудь рухнет, не может
не рухнуть. Или хотя бы даст трещину.
 
   - Значит, говоришь, на работе все в полном порядке, - сказал я, подходя
к Хари и обнимая ее сзади за плечи. - Все черепки описаны, все древние
табуретки пронумерованы.
 
   Хари на мгновение замерла под моими руками, потом аккуратно опустила в
мойку фарфоровую чашку и закрыла крышку.
 
   - Я ничего не говорила о работе. Я говорила о клубе.
 
   - Ну да, о клубе, - сказал я и поцеловал ее в шею. - Конечно о клубе.
   Когда завтра летим - в семь или раньше?
 
   Она полуобернулась ко мне, так, что я увидел ее профиль: вздернутый
нос, пушок на щеке, маленькое аккуратное ухо, чуть прикрытое волосами; ее
волосы пахли приятно и знакомо.
 
   - А мы действительно куда-то летим, Крис?
 
   - Действительнее не бывает! Мы же с тобой уже говорили, Хари.
   Говорили или нет?
 
   - Да... Только я подумала... - она вновь повернулась к мойке и
замолчала.
 
   - Что ты подумала? Что я забуду?
 
   Она молча наклонила голову. Я отпустил ее плечи и ровным голосом
произнес:
 
   - Пусть у меня сегодня был не самый удачный день, но то, что касается
нас с тобой - нас с тобой, Хари! - я еще в состоянии помнить.
 
   Она медленно повернулась и посмотрела на меня долгим непонятным
взглядом.
 
   - А мне иногда кажется, что нет, Крис... Мне иногда кажется... Ладно.
   - Она коротко вздохнула.
 
   - Не хватало нам еще поссориться, - пробормотал я, ощущая какое-то
неудобство в душе.
 
   - Не хватало нам еще поссориться, - эхом откликнулась Хари. - Лучше
пойдем, посмотрим. Сегодня "Возлюбленная", с Аэн Аэнис.
 
   По-моему, она видела этот реал уже раз десять. Или даже больше. Я тоже
его смотрел, но не смог досидеть в телекомнате до конца.
   Конечно, я не ценитель, не знаток и даже не любитель. Хотя кое-что мне
действительно нравится. Например, почти все ранние реалы Коваджини. Но
"Возлюбленная" не входит в их число, и этот реал, на мой взгляд, не
спасает даже по-своему блестящая игра восхитительной Аэн Аэнис.
 
   - Так как насчет завтра? - спросил я. - Мы летим или не летим? И куда
мы летим?
 
   - Куда мы летим? Ты когда-то говорил, что к созвездию Девы, - с
полуулыбкой ответила Хари; лицо ее, впрочем, не выглядело веселым. - Земля
вместе с Солнцем летит к созвездию Девы, если я правильно запомнила. Да,
Крис?
 
   Я пожал плечами. Мне совсем не нравился наш разговор. И я был
совершенно не в восторге от настроения Хари. А ведь вроде бы ничем ей не
насолил... Может быть, ей просто надоело созерцать вечно мрачную
физиономию человека, погруженного в свои проблемы? Тогда не в Австралию ей
надо со мной, и не на Атлантическое побережье, а на все выходные - в
Висбю, к отцу и матери. Без меня.
 
   - Ладно, Крис, не злись, - сказала Хари. - Тебе не идет злиться. Ты на
самом деле хочешь куда-то полететь... со мной? Или это что-то вроде
одолжения?
 
   Я почувствовал, как кровь прихлынула к моим вискам и в голове застучали
маленькие злые молоточки. Вот и опять из какой-то никчемной мелочи
вызревала очередная размолвка.
 
   - В чем дело, Хари? - деревянным голосом сказал я. - Я тебя чем-то
обидел?
 
   Она еще несколько мгновений смотрела на меня, потом уткнулась лицом мне
в грудь, но тут же отстранилась, прежде чем я успел обнять ее.
 
   - Ладно, Крис... Обязательно полетим куда-нибудь. Утром придумаем.
   Нас ведь никто не подгоняет?
 
   - Утром так утром, - тем же деревянным голосом отозвался я. - Нет,
конечно, если ты не хочешь, то...
 
   Хари не дала мне договорить, прижав ладонь к моим губам. Ладонь была
гладкой и теплой.
 
   - Все, Крис. Не заводись. Не надо. Лучше пойдем смотреть "Возлюбленную".
 
   Мне не хотелось смотреть "Возлюбленную", но я переборол себя и не стал
возражать. А часто ли нам удается