со звездами часто такое случается?
   - Каждый год в нашей Галактике происходит около сотни взрывов - но  все
это обычные новые. В своем максимуме они ярче нашего Солнца примерно в сто
тысяч раз. Сверхновые появляются гораздо  реже,  но  зато  они  -  явление
воистину грандиозное. Мы все еще  не  знаем,  почему  так  происходит,  но
сверхновая сияет в несколько миллиардов раз ярче Солнца. Некоторые из  них
превосходят светимостью все звезды нашей Галактики, вместе взятые.
   Уагнэл   помолчал,   давая   своему   слушателю   время    проникнуться
благоговением перед могуществом космических сил.
   - К сожалению, - продолжил он, - за все время существования  телескопов
ничего  подобного  не  случалось,  Последняя  сверхновая  нашей  Галактики
появилась около шести столетий назад. В других галактиках их было  сколько
угодно, но это слишком далеко, чтобы провести хорошее исследование. А  эта
сверхновая - если она сверхновая - вспыхнула прямо у нас под носом.  Через
пару дней все станет ясно. А уже через  несколько  часов  она  будет  ярче
любого другого светила - за исключением Солнца и Земли.
   - А что можно от нее узнать?
   - Взрыв  сверхновой  -  самое  грандиозное  из  природных  явлений.  Мы
посмотрим, как ведет себя материя при условиях,  в  сравнении  с  которыми
центр ядерного взрыва - полный штиль в холодную погоду. Но если вы -  один
из тех людей, которым просто необходимо,  чтобы  из  всего  была  какая-то
практическая польза - задумайтесь: разве не  важно  выяснить,  что  именно
заставляет звезду  взорваться?  А  то  вдруг  и  нашему  Солнцу  захочется
выкинуть подобный фокус.
   - В каковом случае, - возразил Садлер, - я предпочел бы ничего не знать
заранее. Скажите, пожалуйста, а были у этой новой планеты?
   - Неизвестно - и никогда не будет известно. Но  такое  бывает  довольно
часто - ведь планеты есть по крайней мере у каждой десятой звезды.
   От неожиданной мысли сжималось сердце. В любой день и час где-нибудь во
Вселенной  целая  солнечная  система  со  своими   несчетными   мирами   и
цивилизациями падает - словно брошенная чьей-то  безразличной  рукой  -  в
космическое горнило. Ну, не  обязательно,  но  вполне  возможно.  Жизнь  -
феномен нежный и хрупкий, балансирующий на тонком лезвии между  холодом  и
жарой.
   Но человеку, видимо, не хватало природных опасностей. Сам, собственными
своими руками он складывал себе погребальный костер.


   Такая же мысль появилась и у доктора  Молтона,  однако,  в  отличие  от
Садлера, он  смягчил  ее  другой,  более  оптимистической.  Nova  Draconis
вспыхнула в двух тысячах световых лет от Земли,  ее  свет  несется  сквозь
Вселенную со времен Христа. По пути он омыл уже  сотни  солнечных  систем,
привлек внимание обитателей тысяч миров, да и сейчас, прямо в этот  момент
его наблюдают  какие-то  другие  астрономы,  разбросанные  по  поверхности
огромной, диаметром в четыре тысячи световых лет, сферы. Их приборы,  вряд
ли сильно отличающиеся от  земных,  ловят  излучение  умирающего  светила,
уходящее все дальше и дальше в неизведанные глубины Вселенной. И уж совсем
странно подумать, что через несколько сотен миллионов лет некие бесконечно
далекие наблюдатели, для которых вся наша Галактика - не более чем тусклое
пятнышко, заметят, что этот островок Вселенной почти мгновенно удвоил свою
яркость.
   Доктор  Молтон  стоял  у  пульта  управления.  Когда-то  эта   комната,
служившая ему одновременно лабораторией и мастерской, почти не  отличалась
от прочих помещений Обсерватории, однако личность хозяина наложила на  нее
заметный отпечаток. В одном из углов красовалась ваза с цветами - предмет,
мало соответствующий обстановке, но одновременно приятный. Эта небольшая -
и единственная - причуда Молтона ни у кого не вызывала возражений.  Полная
непригодность местной, лунной флоры для целей  декоративных  вынудила  его
использовать цветы из воска и проволоки, весьма артистично изготовленные в
мастерских Сентрал-Сити по специальному заказу. Их  подбор  и  расстановка
изменялись с такой изобретательностью, что ни одному букету не приходилось
стоять два дня подряд.
   Уилер иногда подшучивал, что подобное хобби -  очевидное  свидетельство
тоски по дому и желания вернуться на Землю. Со времени  последнего  визита
доктора Молтона в родную Австралию прошло уже более трех лет, но он совсем
не рвался туда снова, говоря, что здесь, на Луне, работы хватит и на сотню
жизней, а кроме того, лучше уж подкопить  отпуска  побольше,  чтобы  потом
взять все сразу.
   Рядом с цветами стояли металлические шкафы  -  хранилища  многих  тысяч
спектрограмм,   собранных   Молтоном   за   годы   работы.   Он   не   был
астрономом-теоретиком - и  всегда  старался  это  подчеркнуть.  "Я  только
смотрю и регистрирую; объяснять, почему все так,  а  не  иначе  -  не  моя
забота". Случалось, что прибегал кипящий негодованием теоретик,  абсолютно
уверенный, что ни одна звезда не может иметь такого спектра. Тогда  Молтон
обращался к своему архиву, проверял, нет ли  тут  какой-нибудь  ошибки,  а
затем пожимал плечами: "Я  тут  ни  при  чем.  Все  претензии  к  старушке
Природе".
   Большую  часть  комнаты  заполняло  сваленное   грудами   оборудование,
способное  поставить  в  тупик  даже  многих  астрономов,  а   на   взгляд
постороннего - просто бессмысленное. Основную часть этих  приборов  Молтон
сделал собственными руками или в крайнем случае сконструировал  и  передал
для   изготовления   своим   ассистентам.   Уже   два   столетия   каждому
астроному-практику  приходилось  быть  по   совместительству   электриком,
инженером, физиком и  даже  -  в  связи  со  все  возрастающей  стоимостью
оборудования - экспертом по связям с общественностью.
   Молтон задал прямое восхождение  и  склонение.  Электрические  импульсы
бесшумно скользнули по проводам, и в то же  мгновение  высоко  вверху,  на
поверхности, громоздкий, напоминающий титаническую  пушку  телескоп  начал
плавно разворачиваться к северу. Огромное зеркало, установленное в  нижней
части трубы, собирало в миллионы раз больше света, чем человеческий  глаз,
а затем с ювелирной точностью  фокусировало  его  в  пучок.  Отражаясь  от
зеркала к зеркалу, этот пучок приходил в конце концов к  доктору  Молтону,
который был волен делать с ним все, что только заблагорассудится.
   Не было и речи, чтобы рассматривать сверхновую прямо - как в  подзорную
трубу: миллионократно усиленное сияние звезды мгновенно ослепило бы  глаз,
да и что такое этот  глаз  по  сравнению  с  приборами?  Молтон  установил
электронный  спектрометр  и  включил  сканирование.  Теперь  спектр   Nova
Draconis будет изучен со скрупулезной  тщательностью,  от  красного  цвета
через желтый, зеленый, синий в  фиолетовый  и  даже  дальше,  до  далекого
ультрафиолета,  не   воспринимаемого   человеком.   Интенсивность   каждой
спектральной линии будет записана на ленту, которая станет  неопровержимым
свидетельством космической катастрофы,  свидетельством,  всегда  доступным
для использования - хоть завтра, хоть через тысячу лет.
   В дверь постучали. На пороге появился Джеймисон  с  еще  не  просохшими
фотопластинками.
   - При  последних  экспозициях  все  получилось.  -  В  голосе  молодого
астронома звенело  торжество.  -  Отчетливо  видно  расширяющееся  газовое
облако. Скорость - в полном согласии с допплеровским сдвигом.
   - Да уж надеюсь, - проворчал Молтон. - Дай-ка посмотреть.
   Под  мерное  гудение  электромоторов  -  спектрометр   продолжал   свой
автоматический поиск - он начал  изучать  пластинки.  Изображение  на  них
было, конечно же, негативное, однако Молтон, как и любой другой  астроном,
давно к этому привык и читал детали не хуже, чем на позитивном отпечатке.
   В центре была сама Nova  Draconis  -  крошечный  диск  почти  выжженной
колоссальным  количеством  света  эмульсии.  А  вокруг  -  бледное,   едва
различимое глазом кольцо. Молтон знал, что день ото дня это  кольцо  будет
расширяться, пока наконец не рассеется. Только сделав  над  собой  усилие,
можно было понять, что же оно такое  на  самом  деле  -  это  маленькое  и
невинное колечко.
   Они смотрели в прошлое,  на  катастрофу,  случившуюся  две  тысячи  лет
назад. Звезда сбросила  с  себя  пламенную  оболочку  -  не  успевшую  еще
остынуть до "белого каления", а потому почти невидимую, - и та рванулась в
пространство,  ежечасно  расширяясь  на  несколько  миллионов  километров.
Летящая стена огня, способная выжечь любую, даже  самую  большую  планету,
ничуть не замедлив своего движения. А вот отсюда,  из  Солнечной  системы,
она - всего лишь бледное, на грани видимости, кольцо.
   -  Интересно,  -  негромко  сказал  Джеймисон,  -  узнаем  ли  мы  хоть
когда-нибудь, почему это происходит?
   - Иногда, - откликнулся Молтон, - я слушаю радио и думаю - а пусть бы и
с нами такое случилось. Пламя отлично стерилизует.
   Джеймисон не верил своим ушам  -  неужели  Молтон  мог  такое  сказать?
Молтон, за чьей  грубоватой  внешностью  угадывалось  глубокое  внутреннее
тепло.
   - Вы просто шутите, - только и сумел он возразить.
   - Пожалуй, что да. Как ни говори, за последний миллион лет мы  добились
некоторого прогресса, кроме того, астроному подобает  быть  терпеливым.  И
все же посмотри, что происходит сейчас, во что мы изо всех  сил  стараемся
вляпаться! Ты задумывался когда-нибудь, чем все это может кончиться?
   Неожиданная страсть, звучавшая в этих словах, удивила - и даже  привела
в смятение - Джеймисона. Кто бы мог подумать, что доктор Молтон  болеет  о
чем-то, кроме своей работы, принимает близко к сердцу вещи, никаким  боком
к астрономии не относящиеся? Джеймисон догадывался,  что  стал  свидетелем
нечаянной  слабости,  что  Молтон  на  мгновение  утратил  свой   железный
самоконтроль. Мысль эта получила в его мозгу неожиданный отклик,  и  он  -
как громом пораженный - отшатнулся.
   Долгую, словно вечность, секунду двое ученых пристально  смотрели  друг
на друга, оценивая, строя догадки, пытаясь преодолеть пропасть, отделяющую
каждого человека от всех его ближних. А затем раздался пронзительный  звон
-  автоматический  спектрометр  закончил  порученную   ему   работу.   Все
напряжение разом исчезло,  они  вернулись  в  обычный,  повседневный  мир.
Момент, который мог привести к  совершенно  непредсказуемым  последствиям,
поколебался на самой грани бытия - и снова канул в забвение.



4

   Садлер заранее знал, что никак не  может  рассчитывать  на  собственный
кабинет, в лучшем случае ему дадут стол в каком-нибудь углу бухгалтерии  -
так оно и случилось. Ничего страшного, и то слава Богу; он  изо  всех  сил
старался доставлять окружающим как можно меньше  забот,  не  привлекать  к
себе излишнего внимания, да и  вообще  сидеть  за  этим  столом  почти  не
приходилось. Все окончательные заключения  он  писал  в  своей  комнате  -
тесной, как мрачный бред клаустрофоба, ячейке; именно  из  таких  ячеек  и
состоял жилой уровень.
   Потребовалось несколько дней, чтобы хоть немного свыкнуться с абсолютно
неестественным  образом  жизни.  Здесь,  глубоко  под  поверхностью  Луны,
времени  не  существовало.  Резкие  температурные  перепады  дня  и   ночи
проникали в скальный грунт на метр, может - на два,  но  никак  не  более;
волны жары и холода затухали, не в силах  добраться  до  тех  глубин,  где
спрятались люди. Одни только часы  мерно  отсчитывали  минуты  и  секунды;
время от времени свет в коридорах тускнел - это значило,  что  прошло  еще
двадцать четыре часа, и наступила  так  называемая  ночь.  Но  даже  тогда
Обсерватория не засыпала, у кого-то  обязательно  была  вахта.  Астрономам
ритм лунной жизни не причинял особых  неудобств,  они  всегда  работают  в
неурочное для других время - к вящему негодованию астрономических  супруг,
разве что те - как это часто бывает - тоже астрономы. Страдали  и  ворчали
техники,  на  чьих  плечах  лежала   задача   круглосуточно   обеспечивать
Обсерваторию воздухом и энергией, поддерживать бесперебойную работу  связи
и вообще всего, чего угодно.
   А лучше всего живется административному персоналу,  думал  Сандлер.  Ну
кому какое дело, если бухгалтерия, магазин  и  развлекательные  учреждения
раз в сутки закрываются на восемь часов, самое главное  -  чтобы  работали
медпункт да кухня.
   Первоочередная задача - жить со всеми мирно, никому не мозолить глаза -
разрешалась вполне успешно. Садлер познакомился уже  со  всем  начальством
Обсерватории (за вычетом улетевшего на Землю  директора)  и  знал  в  лицо
добрую половину рядовых сотрудников. Согласно плану, он должен был изучать
отделы последовательно, один за другим, пока не  удастся  ознакомиться  со
всем, что здесь есть. А после этого - посидеть пару дней и подумать;  есть
дела,  с  которыми  никак  нельзя  спешить,  какой  бы  спешной  ни   была
необходимость.
   Спешная необходимость - да, именно она и создавала главные затруднения.
Садлеру несколько раз  говорили  -  без  всякой  враждебности,  -  что  он
появился  здесь   в   очень   неудачное   время.   Растущая   политическая
напряженность отражалась и  на  маленьком  коллективе  Обсерватории,  люди
стали раздражительными, часто и легко срывались.  С  открытием  сверхновой
положение несколько улучшилось, кто же будет интересоваться ерундой  вроде
политики, когда в  небесах  сверкает  настоящее  чудо?  Но  уж  тем  более
сотрудники Обсерватории не хотели отвлекаться от этого чуда на всякие  там
дебиты-кредиты, и Садлер ничуть их не осуждал.
   Немногие минуты, которые удавалось урвать у работы, он проводил в общей
гостиной, куда собиралось все местное население, свободное от вахты.  Этот
центр  общественной  жизни  предоставлял  идеальную  возможность   поближе
присмотреться к мужчинам и женщинам, добровольно обрекшим себя на  ссылку,
одни - во имя науки, другие - во имя более чем приличной зарплаты, которая
одна  только  и  могла  заманить  на  Луну  людей,  как  они   сами   себя
характеризовали, разумных.
   Всю свою жизнь Садлер интересовался не столько людьми, сколько  цифрами
и фактами, а сплетен так попросту не переносил, однако он понимал, что  не
имеет права проходить мимо подобной возможности - не говоря уж о том,  что
инструкции особо, даже с излишней, пожалуй, циничностью, подчеркивали этот
момент. Да и то сказать, ведь  природа  человеческая  одинакова  везде,  в
любой  общественной  прослойке,  на  любой  планете.  Значительную   часть
наиболее ценной информации Садлер попросту подслушал, стоя  неподалеку  от
бара.
   Общую гостиную проектировали с величайшим вкусом и тщанием, а постоянно
меняющаяся  фотороспись  стен  заставляла  совершенно  забыть,  что   этот
просторный зал находится глубоко под поверхностью Луны. Благодаря  капризу
дизайнера здесь имелся даже большой камин, в  котором  вечно  горела  -  и
никогда не сгорала - весьма реалистично  выполненная  груда  дров.  Садлер
никогда не видел камина настоящего, а потому был от этой имитации в полном
восторге.
   Показав себя вполне приличным собеседником и  партнером  по  играм,  он
заслужил положение признанного члена общества и знал  теперь  всю  местную
скандальную хронику. Обсерватория  оказалась  точным  уменьшенным  слепком
Земли - если оставить за скобками тот факт, что средний ее  сотрудник  был
на порядок умнее среднего обитателя  родной  их  планеты.  За  исключением
убийств (вполне возможно, это было лишь делом  времени),  почти  все,  что
происходило в земном обществе, происходило  и  здесь.  Садлер  редко  чему
удивлялся, а такому очевидному факту - и подавно. Только естественно,  что
после длительной жизни в  почти  полностью  мужском  обществе,  все  шесть
девушек  из  вычислительного  центра  имеют,  мягко  говоря,  сомнительную
репутацию.  А  кого  удивит,  что  главный  инженер  не  разговаривает   с
заместителем  главного  администратора,  или  что  профессор  Икс  считает
доктора Игрека окончательным психом,  или  что,  согласно  общему  мнению,
мистер Зет мухлюет в гиперканасту? Садлер выслушивал  все  эти  истории  с
большим интересом; не представляя ровно никакой важности, они  лишний  раз
доказывали, что Обсерватория - одна большая семья.
   Поперек весьма аппетитной девицы, украшавшей обложку номера  "Трипланет
ньюс" за прошлый месяц, стоял жирный штамп "ИЗ ГОСТИНОЙ НЕ ВЫНОСИТЬ". "Это
кто же ее так разукрасил? - подумал Садлер. - Я бы таким шутникам..."  Его
размышления прервал Уилер, буквально ворвавшийся в гостиную.
   -  Что  там  у  тебя?  -  поинтересовался  Садлер.  -  Нашел  еще  одну
сверхновую? Или ищешь жилетку, куда поплакаться?
   Не вызывало сомнений, что нужна  именно  жилетка,  ровно  так  же  было
понятно, чья это будет жилетка. Садлер довольно быстро сошелся с Уилером и
знал его теперь насквозь. Молодой астроном был одним из самых  младших  по
должности сотрудников Обсерватории, но в  то  же  время  и  самым  из  них
примечательным. Едкое остроумие, полное отсутствие уважения к авторитетам,
постоянная уверенность в собственной правоте и страсть поспорить по любому
поводу - все эти качества ни в коей мере не позволяли ему  поставить  свою
свечу в сокровенном месте [Евангелие от Луки, гл.11,  ст.33].  Даже  люди,
относившиеся к  Уилеру  не  очень  одобрительно,  соглашались,  что  он  -
блестящий ученый и скорее  всего  далеко  пойдет.  В  данный  момент  этот
многообещающий молодой человек не успел еще растранжирить кредит  всеобщей
любви, порожденной открытием сверхновой (успех сам  по  себе  достаточный,
чтобы обеспечить астроному пожизненную репутацию).
   - Я ищу не жилетку, а Уагтэйла [Wagtail (англ.) - "виляющий  хвостом"],
- в кабинете его нет, а мне нужно написать кляузу.
   - Секретарь Уагнэл, - укоризненно поправил Садлер,  -  пошел  в  сектор
гидропоники полчаса назад. И да будет мне дозволено спросить, с каких  это
пор ты пишешь на кого-то кляузы? Раньше их писали на тебя.
   Лицо Уилера расплылось в широкой улыбке хулиганистого мальчишки.
   - К сожалению, ты  прав.  И  я  знаю,  что  тут  нужно  действовать  по
какому-то там определенному порядку, и вся  такая  мутота,  но  ведь  дело
действительно срочное. Какому-то придурку вздумалось сесть без разрешения,
а в результате вся моя работа - псу под хвост.
   Садлеру потребовалось несколько секунд, чтобы  понять,  о  чем  говорит
Уилер. Затем он вспомнил, что эта  часть  Луны  -  запретная  зона:  любой
корабль, желающий  пролететь  над  северным  полушарием,  должен  получить
разрешение у  Обсерватории.  Попав  в  поле  зрения  огромных  телескопов,
слепящее пламя ионных двигателей может сорвать фотосъемку, а при случае  -
даже изуродовать нежные, сверхчувствительные приборы.
   - Вдруг это несчастный случай? - предположил Садлер.  -  Твоих  трудов,
конечно же, жаль, но  ведь  этот  корабль  мог  находиться  в  безвыходном
положении.
   Мысль оказалась для Уилера новой, он сразу стих, словно спрашивая  -  а
что же тогда делать? Садлер уронил журнал на стол и поднялся.
   - Может, обратиться к связистам?  Уж  они-то  обязаны  знать,  что  там
стряслось. Ты не против, если и я прогуляюсь?
   Он относился к подобным мелочам этикета с крайней щепетильностью и  все
время повторял себе: не забывай, что ты здесь посторонний, которого только
терпят. И пусть людям  кажется,  будто  они  делают  тебе  одолжение,  это
полезно всегда и при любой обстановке.
   Уилер с радостью ухватился  за  предложение.  Центр  связи  представлял
собой  большое,   безукоризненно   чистое   помещение   самого   верхнего,
расположенного в каких-то  метрах  от  поверхности,  уровня  Обсерватории.
Здесь располагался  автоматический  телефонный  коммутатор  (фактически  -
центральная нервная система всего подземного поселка), а также приемники и
передатчики,  поддерживающие  связь  с  Землей.   Всем   этим   хозяйством
распоряжался  старший  связист,   вывесивший   для   острастки   случайных
посетителей табличку с крупной, издалек