а  Этане,
оживился:
     - Лады!  Ну,  Константин Званцев,  поздравляю! Готовься лететь на
втором звездолете по примеру друга своего.
     Кабина звездолета заполнилась космонавтами.  Вилена  узнавала  их
всех,  приветливо  кивала  каждому,  хотя  никто  из  них  пока не мог
заметить ее сигналов. Но они все улыбались ей.
     А вот и шестой звездолетчик, Арсений, запыхался...
     Вилена ухватилась за ручки кресла.
     - Арсений, - сказала она и замолчала.
     Сидевший сзади Вилены Шилов нахмурился.
     - Я  подарила  свой акваланг Авеноль.  Она такая смешная!  Надела
ласты и перепугала бабушку, бегая по квартире.
     Шилов возмущенно пожал плечами. Ради такой, с позволения сказать,
"информации" используется величайшее радиосооружение эпохи!
     Но Шилов не видел глаз Вилены.  Он, конечно, знал, что люди могут
взглядами  говорить  друг  с  другом  -  якобы  с  помощью   какого-то
излучения. Но оно никак не может возникнуть на видеоизображении!
     Однако видеосвидание лишний раз доказало,  что  чувства  человека
передаются  выражением глаз,  которое запечатлевается на фотографиях и
на полотнах художников.  Достаточно вспомнить глаза  Иоанна  Грозного,
убившего  своего  сына,  царевны  Софьи  или  Меньшикова  в  изгнании,
запечатленных  Репиным,  или  взгляд  боярыни  Морозовой  на   картине
Сурикова,  наконец,  "Незнакомки"  с  полотна Крамского,  или глаза на
портретах Рембрандта или  Веласкеса!  Художники  знали,  как  передать
глазами гнев или страсть, страх или нежность, веселье, горе.
     Видеоизображение, более  совершенное,   чем   былая   фотография,
цветное  и  объемное,  передавало  всю  силу  взгляда Вилены,  чего не
учитывал Шилов. Об этом спустя полвека ему мог бы рассказать Ратов.
     Арсений не  столько  слушал  Вилену,  сколько смотрел на нее.  Он
видел ее через полторы тысячи секунд после того,  как это происходило,
ощущал искорки зеленоватых глаз, их ласковый прищур, голубизну белков.
Многое ему говорили и румянец ее щек,  и улыбка губ.  Он читал по этой
живой  радиограмме ее лица все то,  чего нельзя было выразить никакими
письменами.
     А Шилов  с  неудовольствием слушал неуместную,  как ему казалось,
болтовню.
     Вилена рассказывала,  как  упала,  заглядевшись  на ракету,  - не
удержалась все-таки, поехала на космодром - и просила простить за это.
Ведь все обошлось благополучно! Потом вспомнила про какие-то пушинки в
лесу и почему-то о  ребенке  и  даже  о  внучке,  "встречающей  своего
деда-ровесника"...
     Наконец Шилов многозначительно покашлял.
     Вилена оглянулась и свела брови:
     - Я истратила слишком много энергии?
     - Ждите  ответа пятьдесят девять минут тринадцать секунд,  - сухо
ответил Шилов. - Попрощайтесь. Сеанс заканчивается.
     Вилена встала и подошла к самому экрану. Она молча смотрела перед
собой, окончательно выведя этим из себя Шилова, и прощалась с Арсением
одним   только  взглядом,  изображение  которого  со  скоростью  света
настигало разбегающийся звездолет.
     - Лети, - сказала она шепотом.
     Костя произнес несколько служебных фраз  об  окончании  сеанса  и
оставил  включенной  только  приемную  аппаратуру.  Теперь  надо  было
ждать... и целый час видеть Арсения.
     Он стоял,  жадно всматриваясь в экран,  где видел Вилену до того,
как она обратилась к нему.  Но вот он  встрепенулся  и  стал  вести  с
Виленой немой разговор, отзываясь на каждое произнесенное ею час назад
слово. Наконец сказал:
     - Прощай, родная. Понял все. Мне легче, чем тебе.
     Вилена плакала,  зная, что ее видят теперь только в обсерватории,
а не на звездолете.
     Этого Шилов вынести уже не мог.  Он сухо раскланялся с Виленой  и
поручил Ване Болеву проводить ее до станции монорельсовой дороги.
     Болев молча шел за Виленой, почтительно отстав от нее на шаг. Они
ни  о  чем  не  говорили.  Только  на перроне,  когда бесшумно подошел
подвесной вагон, она сказала:
     - Спасибо,  Ваня,  за  молчание.  Я  ведь  неправду  ему сказала.
Ребенка после моего падения сохранить не удалось.
     - Это  была  святая  ложь!  Так поступают только сильные сердцем.
Будь я настоящим поэтом,  я воспел бы вас не в ученических стихах.  Вы
дали  ему  возможность  спокойно  лететь.  Он  верно  сказал,  что вам
труднее, чем ему.
     Вагон тронулся.  Болев несколько шагов шел следом за ним.  Волосы
локонами рассыпались у него по плечам.  Он долго смотрел  на  уходящие
вдаль  столбы  с  монорельсом,  который вдали казался тонким натянутым
проводком на телеграфных столбах со старой картинки - Ваня Болев любил
старину.


Глава четвертая.. СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА



     На этой  станции  монорельсовой  дороги,  но  уже  зимой,  Вилена
очутилась еще раз.  Привела ее сюда тоска,  тоска по Арсению,  которую
она никак не могла побороть.
     И вот, сама не зная как, Вилена приехала к обсерватории. Приехала
потому,  что здесь работал Арсений и она могла  посмотреть  на  стены,
видевшие  его.  Приехала  потому,  что  здесь  был лес,  в котором она
поджидала Арсения после работы,  и еще потому,  что решетчатое зеркало
радиотелескопа,  видимое  уже  со  станции,  напоминало ей исполинскую
глобальную антенну,  с помощью которой в последний раз видела Арсения,
говорила с ним...
     Вилена шла по тропинке  между  сугробами,  стройная,  подтянутая,
словно  знающая,  куда и зачем она идет.  Вдруг,  вспомнив,  что может
встретить в обсерватории Шилова,  она круто свернула к лесу. В лесу ей
повстречался Ваня Болев.
     Ваня робко и радостно смотрел  на  Вилену.  Из-за  своих  длинных
локонов и девичьих ресниц он выглядел не лыжником, а лыжницей.
     Сняв лыжи,  он  молча  пошел  рядом  с  Виленой.  Снег  был   еще
неглубоким, можно было идти и без тропинки.
     - Зима,  - наконец сказал он.  - Смотрите,  все заснуло.  Хотите,
прочту  вам свои стихи про "Старую сказку"?  - И,  не ожидая согласия,
стал читать:

                     Окаменел огонь в камине.
                     Застыл стеной хрустальной дождь.
                     Застыла даль глазурью синен.
                     Косых ресниц застыла дрожь...

     Вилена рассеянно  слушала стихи про спящую красавицу и подумала о
своих ресницах, которые могли бы вот так же застыть.
     А Ваня заканчивал чуть нараспев:

                     На заколдованном распутье
                     Падет поверженным любой.
                     Там вечен Сон. Но Смерть отступит
                     Пред тем, кого ведет любовь!

     - Вы простите, - оправдывался он, - у меня тут архаизм получился:
"Пред тем, а не перед тем"... Но это можно исправить.
     - Это неважно,  - сказала Вилена и повторила последние строчки: -
"Смерть отступит пред тем, кого ведет любовь"? А Время? - и пристально
посмотрела на Ваню.
     - И Время!  - подхватил тот. - Пусть это сказка, - она у меня так
и называется "Старая сказка", - но, когда царевна уснула, ее принц еще
не родился, - и он смущенно засмеялся.
     - Что?  Как вы сказали?  - спросила  Вилена  и,  о  чем-то  вдруг
подумав, страшно заторопилась: - Пойдемте скорей к станции.
     - А может,  покатаетесь?  Я вам лыжи бы принес, - робко предложил
Ваня.
     Но Вилену сейчас ничем нельзя  было  остановить,  он  еще  плохо,
совсем плохо разбирался в женщинах.
     Прощаясь, Вилена поблагодарила Ваню за стихи,  и он расцвел.  Она
загадочно добавила:
     - Впадают же медведи в спячку зимой. - И уехала.
     Прямо с  одной  из городских станций монорельсовой дороги Вилена,
одержимая новой мыслью,  отправилась в Институт жизни  и  оказалась  в
кабинете знаменитого академика Руденко.
     Со стен на нее смотрели портреты великих  ученых,  а  с  полок  -
книги и пугающие черепа собранной здесь редчайшей коллекции.
     Владимир Лаврентьевич Руденко был могучий старик, с большой белой
бородой   и   молодыми  темными  глазами.  Он  чуть  сутулился,  когда
прохаживался по кабинету,  заложив руки за спину.  Ему ничего не  надо
было  объяснять.  Он обо всем догадался сам,  даже о терзаниях Вилены,
понявшей,  что она,  по существу, ради себя хочет лишить родных самого
дорогого существа.
     - Знаю,  зачем пришли.  Предлагать себя в подопытные кролики, как
говорили в прежние времена?  Хотите проспать полвека, дождаться своего
принца? - И он остановился, проницательно смотря на Вилену.
     Она и не думала отнекиваться, молча кивнула.
     Тогда он сделал жест рукой, чтобы Вилена шла следом.
     Среди книжных полок была дверь. Пройдя через нее, они оказались в
комнате,  стены которой были выкрашены в черный цвет.  Вилене стало не
по себе. Академик заметил это и улыбнулся.
     - Нигде не видна так пыль, как на черном, - с хитрецой сказал он,
потом  посмотрел  на свои руки и со вздохом добавил:  - Дрожать стали.
Приходится уступать операционную ученикам. Закон природы!
     И он  повел  ее  в  следующую  комнату,  отделанную пластиком под
слоновую кость.  По матовым стенам тянулись серебристые  змеевики.  На
никелированных   подставках  стояли  сложные  аппараты  с  прозрачными
цилиндрами.  Может  быть,  это  были  искусственные  органы  человека:
сердце,  легкие,  почки, печень? Они походили на аппаратуру химических
цехов с кубами, трубками и всевозможными циферблатами приборов. Вилене
невольно припомнилась рубка звездолета на видеоэкране.
     - Я веду вас,  голубушка,  в  святая  святых,  как  говаривали  в
старину, - сказал академик.
     Они вошли через незаметную дверь и  стали,  как  в  башне  замка,
спускаться по винтовой лестнице.
     Поначалу Владимир Лаврентьевич показался Вилене бодрым.  Но когда
они спустились, внизу он сел, судорожно глотая воздух:
     - Почему,  думаете, перестал заниматься альпинизмом? Трудно стало
спускаться,  -  и  академик попытался улыбнуться своей шутке.  - Сдает
мотор...  Раньше утешали:  "ничего не поделаешь..." А  теперь  обещают
заменить...  Якобы у человека долженствуют быть запасные части,  как у
машины...  - В перерывах между фразами он тяжело дышал.  - И  будто  в
будущем  останется  у  него  живым  только мозг...  А остальные органы
станут железными или еще какими...  Как вставные зубы...  И  будет  он
жить "на протезах" тысячу лет. Не знаю, надо ли?
     Он повел гостью по сводчатому помещению. По обе стороны виднелись
стеклянные витрины.  В них Вилена увидела засохшие растения и невольно
передернула плечами.  Неужели и ей так  засохнуть?  Впрочем,  мало  ли
примеров  замирания  жизни?  Хотя  бы тот же лес!  Зимой все замирает,
чтобы расцвести весной.  Просто зимнюю спячку надо продлить  на  много
лет, "дождаться своей Весны"!
     И, словно в подтверждение этих мыслей,  она  увидела  за  стеклом
трех притулившихся друг к другу кроликов с обвисшими ушами.  Рядом,  в
витрине,  как перевернутый маленький дракон,  оскалив зубы,  лежал  на
спине  безобразный  варан.  За окном с железными прутьями спал,  как в
берлоге, бурый медведь.
     - Ну  вот.  Теперь  очередь  за  спящей  красавицей,  - улыбнулся
Руденко Вилене и подвел ее к хрустальному,  как ей  почудилось,  кубу.
Это  была прозрачная камера.  Посередине на постаменте лежала собака с
вытянутыми,  застывшими лапами, с уткнувшейся в прибор длинной мордой.
Белая шерсть с подпалинами казалась только что расчесанной. - Вот она!
- с гордостью сказал академик.  - А как она предана была нам с  Марией
Робертовной,  пересказать  невозможно.  Семь лет,  два месяца,  девять
дней... Хотелось подождать еще годика три, хотя Виев и торопит.
     - Виев? Почему Виев?
     - А как же?  Не исключено,  что при дальних звездных маршрутах  к
иным галактикам... космонавтов надобно будет погрузить в анабиоз...
     - Значит, позже здесь появится... человек? - указала Видена рукой
на витрину.
     - Начать с вас,  скажете?  Может быть, и с вас... - Ученый тяжело
вздохнул.  - Вот ежели опыт завтра удастся,  тогда и поговорим: занять
ли вам место нашей Лады?
     Вилена пристально посмотрела на спящую собаку:
     - Я слышала об одной скандинавской женщине,  которая в  одном  из
прошлых столетий проспала в летаргии двадцать лет.
     - Проснулась и попросила  поднести  ей  к  груди  ребенка?  А  ее
двадцатилетняя дочь стояла рядом?
     - Говорят,  мать так и не стала ее ровесницей.  Через год увяла и
умерла.
     - Анабиоз - не летаргия.  Все процессы останавливаются полностью.
Надобно  научиться их возобновлять,  ежели,  разумеется,  не произошло
необратимых процессов.
     - Почему  же  вы  остановились  на  собаке,  а не на обезьяне?  -
спросила Вилена.
     - Думаете,  голубушка, что обезьяна ближе к человеку, чем собака?
- полушутливо спросил академик.  - Я вот порой сомневаюсь.  Не слишком
ли надменен человек,  провозгласив себя одного разумным на Земле и все
проявления разума у животных высокомерно относя  к  инстинкту?  Прежде
чем  усыпить  Ладу,  я ставил на ней много опытов.  Трудно найти более
разумное существо. Обезьяна подражает человеку. Собака же несет службу
отнюдь  не  в подражание,  а сознательно выполняя свои обязанности.  А
преданность?  Любовь к хозяину?  Самоотверженность? Пес легко приносит
себя  в  жертву вопреки инстинкту самосохранения.  А сколько случаев с
собаками,  горюющими на могилах своих хозяев?  Известны  даже  собаки,
тщетно  ждавшие у пирса невернувшихся,  погибших моряков...  Ужель это
условные рефлексы? Лада навела меня на многие мысли...
     - Расскажите  мне  о  ней,  -  попросила Вилена.  - Ведь я мечтаю
занять ее место в камере.
     - Об этом мы еще подумаем. А о Ладе расскажу. Представьте себе...
у меня был создан прибор, с помощью которого Лада говорила...
     Вилена изумленно посмотрела на ученого.
     - Удивляться или восхищаться? - спросила она.
     - Быть  терпеливой.  Я  объясню вам,  почему удовлетворение вашей
просьбы я ставлю в зависимость от того, каким проснется это усыпленное
семь лет назад существо.
     - Так она говорила?
     - Разумеется.  Собаки ведь не говорят вовсе не потому,  что у них
не хватает на это ума.  Попугаи  же  говорят.  И  не  только  бездумно
повторяют.  Известны  опыты еще двадцатого века,  когда пара обученных
попугаев вела между собой  оживленный  диалог,  насчитывающий  пятьсот
фраз.
     - А Лада?
     - Язык  у  Лады был неудачно устроен,  не то что у попугаев.  Мне
всегда хотелось сделать некую операцию с собачьим языком!  Да  руки  у
меня дрожать стали.
     Вилена подалась вся вперед:
     - И она заговорила... без операции?
     Академик улыбнулся.  Он подошел к стеклянному  кубу  и  вынул  из
стоящего рядом шкафа небольшой шлем с пружинками проводов,  тянущимися
от него к ящику, похожему на допотопный радиоприемник.
     - Как известно,  - начал академик,  - животных уже давно пытались
обучать "языку глухонемых",  где  понятия  передаются  не  звуками,  а
жестами.  Мне  этого  было  мало.  Я  ждал от собаки большего,  чем от
мартышки.  У человека речь возникает от сокращения голосовых связок  и
манипуляций  языка.  Им  сопутствуют  совершенно  определенные биотоки
мозга,  как предшествуют они любому  преднамеренному  сокращению  мышц
тела.  Еще в двадцатом веке этим воспользовались, чтобы сделать протез
руки,  управляемый биотоками мозга,  отражающими команды, каковые мозг
давал отсутствующим мышцам.  Но эти мышцы заменили частями протеза.  И
"механическая рука",  не отличаясь по размерам и форме от  нормальной,
могла  проделывать  все,  что  угодно:  управляться  с ножом,  вилкой,
отверткой,  даже играть на рояле.  Ну а уж ежели так,  то отчего же не
воспользоваться  биотоками  мозга,  возникающими  при желании передать
какое-нибудь понятие?  Отчего не заставить  их  управлять  специальным
аппаратом, имитирующим голос, произносящим звуки, которые складываются
в слова?  Здесь не было ничего особенного. Ведь если бы подсоединить к
собаке  протез  человеческой  руки,  она  легко  научилась  бы грамоте
глухонемых,  их жестам. Кибернетики по моей просьбе решили этот вопрос
куда изящнее.
     - Удивительно! - только и могла выговорить Вилена.
     - Еще  бы!  -  удовлетворенно  отозвался  академик.  -  Но  я вам
расскажу все до конца,  вам надобно знать.  Перед  вами  действительно
Спящая Красавица из сказки.
     - Только наяву.
     - Именно наяву. Так вот, этот ящик разговаривал за мою Ладу ничем
не хуже человека.  Тембр голоса,  по  желанию  моей  Марии  Робертовны
(певицей она была когда-то),  сделали под приятное контральто. Я и сам
попробовал говорить с помощью  ящика,  не  размыкая  губ.  Получилось!
Аппарат  подчинился  моим  биотокам - заговорил.  Тогда я стал обучать
собаку.  Мне  необходимо  было  сделать   ее   "прототипом   разумного
существа",  а  "речь" - немаловажная его особенность.  Ладе достаточно
было захотеть произнести слово или фразу -  и  ящик  звучал.  Долго  я
бился,  чтобы  стихийные  звуки  начали  складываться в слова разумной
речи.  Когда это было достигнуто,  вопрос  был  решен.  Теперь  собаке
достаточно  было  попытаться что-нибудь сказать,  а склонность у ней к
этому и прежде была,  и аппарат произносил за  нее  все  то,  что  она
сказала бы сама,  обладай она нужными органами.  Я учил ее говорить не
как учат попугаев или щеглов,  а как учат детей.  И привязался к  ней,
как  к  ребенку.  И страшно становилось подумать,  ради чего я все это
затеял. А вы вот являетесь ко мне - усыпите на полвека!..
     - Я  не  могу иначе.  Ладу же вы усыпили,  хоть она и говорила...
почти как я...
     - Ну,  ну!..  Не  спешите  с аналогиями.  Лада не говорила больше
того,  что умела передавать и просто взглядом. Не надо думать, что она
была мыслителем.  Но "говорить ящиком", если можно так выразиться, она
научилась. Через него просила меня пойти погулять, дать ей есть, пить,
найти Марию Робертовну. Говорила, что очень предана нам и любит нас. И
она никогда не лгала. Не умела.
     - Должно быть, и любили же вы ее!
     - Еще бы!  Мы с Марией Робертовной в  ней  души  не  чаяли.  Мэри
особенно любила с ней беседовать. Да и Лада тоже. Она сама подбегала к
прибору, который стоял в моем кабинете, и лаем требовала, чтобы на нее
надели шлем.  Знала несколько сот слов... и даже по-английски. Это все
Мария Робертовна!..
     - Я  уже  полюбила  ее,  свою предшественницу,  - сказала Вилена,
разглядывая спящую собаку.
     - Ее  предок  был заслуженным воином.  В то далекое для нас время
Великой Отечественной войны он обнаружил и помог разминировать  десять
тысяч  фашистских мин.  А сколько его собратьев оказывали тогда помощь
раненым,  проносили  сквозь  шквальный  огонь  донесения,  задерживали
шпионов,  преступников!..  И  все  эти услуги принимались человеком от
собак без малейшего признания за ними  примитивного  мышления.  Видно,
предостаточно  в  нас  высокомерия  "богоподобного существа",  каковым
издревле в силу своего невежества вообразил себя человек.
     - Поговорить  бы  с ней,  когда проснется,  - мечтательно сказала
Вилена.
     - Вот!  - обрадовался академик.  - В этом вся суть. Ежели удастся
вам с ней поговорить по душам,  ежели окажется она  после  анабиоза  к
этому полностью способной,  тогда...  - и он выразительно посмотрел на
Вилену.
     - Я на все согласна, на все...
     - Приходите завтра. Попробуем при вас пробудить ее... А там видно
будет. С родными поговорите... вот что...


Глава пятая.. ХУЖЕ СМЕРТИ



     Вилена вернулась домой полная надежд и все без  утайки  поведала,
но... одной только бабушке. Та очень рассердилась, стала упрекать ее в
эгоизме и легкомыслии, но тоже никому об этом не сказала.
     На следующий  день  бабушка  повела  Вилену  в  Институт жизни за
ручку, как когда-то в первый класс школы.
     В лабораторию академика Софья Николаевна не пошла. Осталась ждать
результатов опыта на улице и все бормотала себе под нос,  что  вот-де,
дожила, что вместо собаки внучку на опыт положат.
     А внучка ее,  Вилена,  вместе с академиком  Руденко,  добродушным
толстым   профессором   Лебедевым  из