ет  права
рождаться.
     - А ведь не так давно находились  ученые,  которые  уверяли,  что
Земле грозит потоп из человеческих тел.
     Вилена передернула плечами:
     - Выражение какое подобрали! Омерзительное!..
     - И это о детях, которым принадлежит будущее.
     - В  будущее  много дорог - и на ледяные материки,  и в космос...
Высший ученый совет Земли скорее всего выберет обе дороги.
     - Мы  с  Виленоль  на  том  и  договорились.  Но  кто же из вновь
рожденных останется на новых материках? Кто улетит к другим звездам?
     - Да, кто? - отозвалась Вилена.
     Они говорили о миллиардах людей,  а  думали  об  одной  Виленоль,
которая должна дать жизнь новому существу.
     Все та же старая женщина появилась из-за  колонны  и  сделала  им
знак рукой.
     Она провела их по длинному коридору и вывела  в  сад,  где  пахло
прелью и поздними цветами.
     Они подошли  к  застекленной  веранде.  На  пороге  стоял  старый
академик  с  суровым и торжественным лицом.  Его борода развевалась по
ветру.  Молчаливым жестом он пригласил пройти за собой только Петю,  и
Вилена  осталась  на  веранде.  Через  прозрачную  дверь  она  окинула
взглядом знакомый кабинет. Книги, коллекции черепов и портреты великих
ученых - Дарвина, Сеченова, Павлова и более поздних - Питера тен-Кате,
Шарля де Гроота и Владлена Мельникова.
     Академик отвел Петю к окну:
     - В стародавние времена мужьям задавали  вопрос,  кому  сохранять
жизнь - матери или ребенку? Ныне этот вопрос бессмыслен. Не исключено,
что вашей жене на какое-то  время  придется  подключить  искусственные
органы вместо естественной почки,  а может быть,  и вместо сердца. Оно
нас тревожит.  Будьте мужчиной.  Кстати,  вас через  "окно  дальности"
пытался разыскать ваш отец.
     И академик,  взглянув на веранду,  где  стояла  Вилена,  поспешно
вышел из кабинета.

     Старый инженер тен-Кате стоял на берегу океана.  Рыхлый и полный,
ссутулившийся от тяжести лет, он задумчиво смотрел перед собой.
     Океан и   тот,  оказывается,  не  вечен.  Люди  обрекают  его  на
замораживание.  Что же говорить  о  самом  человеке?  Чего  стоит  его
дерзость накануне неизбежной смерти?
     Еще живет и бьется океан.  Еще живет и бьется  сердце  в  старом,
дряхлом теле инженера.
     Но застынет океан.  И скоро застынут потерявшие свою эластичность
артерии, дающие кровь усталому сердцу.
     Последнее время старый тен-Кате часто думал о смерти.  Он страдал
сердцем и несчетными болезнями,  которые можно было бы избежать,  если
бы в свое время он жил, как принято теперь. Но он не мог не быть самим
собой.
     По натуре своей и привычкам он принадлежал прошлому.  Предпочитал
ездить,  а  не  ходить,  избегал  гнета ежедневной гимнастики,  привык
работать по ночам,  потому что был всегда  увлечен  работой  и  меньше
всего думал о своем здоровье.
     Может быть,  за семьдесят пять лет им сделано не так  уж  мало...
Ледяные  плотины изменили границы материков.  Он только что проехал по
осушенному дну бывшего моря,  любовался "своими"  польдерами,  которые
пока   еще  засевают,  но  скоро  перестанут  и  застроят  загородными
домиками.  Города-то расселяют! Зачем нужно сельское хозяйство доброго
старого голландского времени, когда есть "машины пищи"!.. Старый Питер
тен-Кате всегда требовал в ресторанах блюда из натуральных  продуктов,
хотя, случалось, не мог отличить их от синтетических.
     Океанские волны разбивались у ног тен-Кате о  зеленоватую  стену,
похожую на обледенелую набережную.  Старый инженер ощущал соленый вкус
на губах.  Он оглянулся.  Сверху видна была  похожая  на  канал  река,
проходившая по бывшей отмели.  Она впадала в водоем у ледяной плотины,
откуда вода перекачивалась в шлюзы и в океан. "Все это стало возможным
благодаря   вакуумной  энергии,  не  считая  энергии...  моей  энергии
влюбленного в дело инженера", - самолюбиво подумал старый тен-Кате.
     Жизнь -  это смена побед и поражений.  Тен-Кате честно делал свое
дело,  не  щадя  себя.  Казалось,  жизнь  его  была  долгой,  но   она
промелькнула  как сон,  словно тен-Кате был заморожен в анабиозе,  как
старый русский академик  Руденко.  И  вот  проснулся  друг  его  отца,
проснулся  таким,  каким  уснул.  А  тен-Кате  в  своем "трудовом сне"
изнашивался.  На далекой планете Этана его уже перевезли бы на материк
и  посадили  в  машину  с  искусственными легкими,  сердцем,  почками,
печенью,  желудком...  Но он жил не  на  Этане,  а  на  Земле,  и  ему
предстояло  уйти  из жизни,  не увидев новых материков,  задуманных им
вместе с сыном и японцем.
     Он прожил жизнь в справедливый век.  Вместе со всеми он всю жизнь
думал о людях будущего.  Теперь ему предстояло  уступить  это  будущее
другим.  Почему?  Этот сверлящий, показавшийся бы прежде кощунственным
вопрос стал до навязчивости привычным, как сердечная боль.
     Его отец  был  великим ученым.  Он научил людей пробуждать память
предков и даже их личность!..
     Потомки! Ожить в потомке!  Великий физиолог имел на это право.  А
его сын,  строитель ледяных дамб?!
     Старый тен-Кате боялся сам себе задать этот вопрос.
     Ему казалось,  что он придает  такое  значение  женитьбе  сына  и
появлению у них с Виленоль ребенка только потому,  что думает о второй
жизни отца-ученого  в  грядущем  поколении.  Но,  может  быть,  где-то
глубоко  в  подсознании  у старого тен-Кате зрела мысль,  что и он сам
когда-нибудь увидит новый мир молодыми глазами правнука.
     Узнав, что   жизни   Виленоль  и  ее  будущему  ребенку  угрожает
опасность и что ее поместили в Институт жизни,  он все чаще соединялся
по видеосвязи с академиком Руденко.  Тен-Кате только спрашивал. Ничего
не говорил. Правда, на экране говорили его глаза.
     Может быть, старый академик понял многое...

     Пожилая помощница    академика    привела   Вилену   в   кабинет.
Ланская-Ратова стояла у окна и смотрела на удивительно белую  на  фоне
темных  елей березу.  Но краем глаза она заметила,  что Петя подошел к
аппаратуре "окна дальности",  набрал кнопками нужный номер и пригласил
к экрану отца.  Старый голландец словно заглянул в "окно дальности" из
сада. Сын сказал напрямик, что жизнь матери и ребенка сейчас в большой
опасности.
     - У тебя был великий  дед,  -  начал  было  старый  тен-Кате,  но
замолчал, потому что увидел вошедшего академика Руденко.
     - Пришлось включить  аппаратуру  искусственных  почек  и  сердца.
Надобно спасти хотя бы мать, - сказал он.
     "Окно дальности" погасло, словно его задернули шторой.
     Вилена подошла  к  Пете  и молча поцеловала его,  потом с мольбой
посмотрела на старого ученого.
     Академик развел руками:
     - Даже наука порой  склоняется  перед  природой,  -  с  тревожным
смыслом сказал он.

     Оставив посетителей,  Руденко  прошел через черную операционную в
серебристую комнату искусственных органов,  которые  уже  работали  на
Виленоль.  От металлических цилиндров к столу,  на котором она лежала,
тянулись пластиковые трубки.
     Молодая женщина  стонала.  Врачи  и  сестры  в  оранжевых халатах
суетились около нее.
     А Виленоль  словно  спрашивала  глазами:  "Неужели  ничего нельзя
сделать?"
     Она повернула  лицо  к  старому  ученому и умоляюще посмотрела на
него.
     - Он здесь, - сказал старик, поправляя сбившуюся ей на лоб прядь.
- И ваша Вилена тоже.
     Виленоль через силу улыбнулась.  Потом ее лицо исказилось,  и она
закричала.
     Академик облегченно  вздохнул.  За жизнь нового человека боролась
теперь сама Природа. А ради продолжения рода она не знает жалости...
     Во время  родов  сердце  Виленоль  совсем  остановилось.  Никакие
ухищрения не помогли заставить его биться вновь.
     Всю ночь  академик  и  его  помощники  не выходили из серебристой
комнаты, стараясь спасти молодую мать.
     Виленоль недавно  помогла  выжить  этанянину  Ану,  а теперь,  по
капризу природы, сама уподобилась протостарцам Этаны...
     Вновь рожденную девочку назвали Аной.
     Вилена взяла ее к себе в лесной домик,  чтобы вскармливать грудью
вместе со своим сыном Аном.
     Так Ан и Ана стали молочными братом и сестрой.


Глава четвертая.. КОЛЬЦО В СКАЛЕ



     Виленоль смотрела   из   окна   своей   серебристой   комнаты   в
непроглядную  ночь  и  вспоминала  черное  южное  небо  с  удивительно
низкими,  яркими  звездами.  Она участвовала тогда в раскопках древних
культур на Кавказе.  Нашли много  интересного,  убедились,  что  связь
между Древней Элладой и Колхидой была не только в красивом мифе.
     Виленоль тогда тоже рассматривала  звезды  и  думала  о  бабушке,
которая летит к одной из них и... вернется молодой...
     Ребята звали к костру,  уверяя,  что сам Одиссей одобрил бы такой
маяк на скале. Но Виленоль все не шла.
     Девушка с косами,  звонко стуча по камням подкованными  каблуками
туристских ботинок, прибежала за ней.
     - Ты только подумай, представь! - захлебывалась она. - Нашли!
     - В  самом  деле поразительно,  - слышался от костра солидный бас
профессора, руководителя раскопок.
     - Оно  бронзовое,  не железное,  - донесся другой голос откуда-то
снизу - смельчак рискнул спуститься по отвесному обрыву.
     Виленоль заставили  лечь  на  скалу,  еще теплую от дневной жары.
Нужно было,  лежа на животе, подползти к обрыву и протянуть вниз руку.
Она сделала это. Шум прибоя приблизился, он то нарастал, то замирал.
     Виленоль была  совсем  не  из  храбрых,  но   все-таки   нащупала
металлическое кольцо. Ее пальцы с трудом сошлись на нем. С поверхности
оно  было  изъедено  временем,  шершавое,  как  напильник.   И   вдруг
почудилось  романтически настроенной Виленоль,  что из черной пропасти
несется рокот и стоны,  вопли торжества,  воинственный  клич,  орлиный
клекот, смех, рыдания и тихая, замирающая песня.
     Виленоль недаром считали выдумщицей.
     Встав на ноги, она сказала:
     - Правда, кольцо.
     Археологи толпились вокруг профессора.
     - Что это может быть? - спрашивали они.
     - Морской причал,  - пошутил профессор. - Еще аргонавты в старину
(вы помните?) плавали к этим берегам.
     - Причал на высоте ста метров? - усомнился кто-то.
     - За тысячи лет берег мог подняться, - стоял на своем профессор.
     - Кольцо старинной ковки, грубоватой, - вставил механик.
     Все смотрели на Виленоль. И она выпалила:
     - К кольцу был прикован Прометей!
     Кто-то рассмеялся.
     - Это же сказки! - всерьез возмутился механик.
     - Сказки порой вырастали  из  реальных  событий!  -  отпарировала
Виленоль.
     - Вполне может быть, что и был такой древний ученый, - размеренно
заговорил  бородач,  тайно вздыхавший по Виленоль.  - Был такой ученый
герой и учил земледелию, навигации, письменности. С ним и разделались,
как с неугодным.
     - Кстати,  Карл Маркс назвал его самым  благородным  мучеником  в
философском календаре, - напомнил профессор.
     - И миф сделал его титаном! - заключила Виленоль.
     Скала на скифском конце света, Кавказский хребет, кольцо разбитой
цепи на скале... Все, как в древнегреческом мифе!
     И ребята,  и  даже  профессор приняли "гипотезу" Виленоль.  Но не
потому,  что она была достоверна,  а потому, что позволяла начать игру
воображения.
     В Виленоль вдруг проснулась артистическая натура.  Она вскочила и
воскликнула:
     - Я  вижу  его,  восставшего  Прометея!  Он  зажигает  факел   от
бушующего небесного пламени,  чтобы отнести его людям!  - И она, будто
зажигая факел, в пластичном движении протянула руку к костру.
     - Не испугался молний Прометей! - продолжала Виленоль. - Бессилен
был сам Громовержец - не поражали молнии титана.
     Бородач, любуясь  Виленоль,  ткнул  в  огонь палкой,  и из костра
взметнулся фонтан искр.
     - И титан пришел к людям, - улыбнулась в ответ бородачу Виленоль.
- Зажег в них огонь знания и жажду нового.  С ними  вместе  ставил  он
паруса  на  корабли,  чтобы идти в морские просторы.  - Виленоль вдруг
сникла и продолжала,  уже понизив голос:  - И вот вижу того же титана,
схваченного  скалообразными  слугами.  Но  гордо  смотрит  он  в  лицо
Громовержцу.  В горести стоит поодаль бог-кузнец с  молотом  в  руках,
чтобы заковать друга-титана.  - Виленоль подошла к самому краю обрыва.
- И  вот  здесь,  к  этому  кольцу  был  прикован  цепью  дерзновенный
Прометей.  Перед  ним  распростерся  морской  простор - символ Свободы
Духа,  Полета  Мысли,  Исканий!  Недоступный  теперь  Прометею,   этот
простор,  подобно орлу-истязателю,  терзал его своей далью.  И плакали
внизу, прикрываясь кружевом пены, прекрасные океаниды...
     Слушатели восхищались артистическим экспромтом Виленоль, - раньше
никто не подозревал в девушке такого дара.
     - Но пришел Геракл - символ силы и доблести людей. Тяжкой палицей
разбил он цепи Прометея,  и остались от них одно кольцо  на  скале,  а
другое  - на его руке!  - закончила Виленоль и,  снова став на колени,
опустила руку, чтобы нащупать кольцо.
     Это было  первое  "выступление"  Виленоль  "перед  публикой".  Ей
хлопали, как в театре, а она раскланивалась...
     Над головой тогда горели удивительно низкие, яркие звезды.
     Виленоль смотрела  теперь  на  звезды  из   своей   "темницы"   и
вспоминала,  как была такой же, как все. И показались ей теперь звезды
в ее окне тем самым простором,  который  мучил,  как  орел-истязатель,
Прометея. Она, так же как и он, не могла пойти на их зов.
     Она не была титаном,  но ее цепи тоже можно  было  пощупать,  как
кольцо в скале...  Правда,  они были гибкими,  мягкими,  даже нежными,
сделанными не из шероховатой бронзы, а из лучшего пластика и резины...
     Не могла Виленоль выйти из серебристой комнаты,  взойти на сцену,
чтобы сказать людям  все,  что  может  выразить  живущая  в  ней  Анна
Иловина!
     Вместе с памятью Аннушки  проснулась  в  Виленоль  (и  жила  даже
сейчас!) страсть к сцене, мучительная, как сердечная боль, хотя теперь
у Виленоль и не было сердца -  его  унесли  от  нее,  как  дочку  Ану.
Девочку  вскармливала  грудью  Вилена  вместе  со  своим  трехмесячным
сынишкой Аном.  А сердце заменено металлическими  аппаратами,  как  на
родине этанянина Ана.
     Как нужен был несчастной Виленоль ее Геракл!
     Но вместо  него к ней,  еле волоча ноги,  пришел этанянин Ан.  Он
принес  проект  тележки,  напоминавшей  машины   протостарцев   Этаны.
Виленоль  должна  была  сидеть  в  ней,  наполовину  высунувшись,  как
железный кентавр.  На большее расстояние она могла ездить в ней, как в
"танке",  а на короткое - вставать с кресла и ходить вокруг, насколько
позволяли гибкие оковы.
     Но разве могла Виленоль так выступать на сцене?
     Бедный милый Ан! Он был сам не свой, еле жив. К тому же его еще и
огорчил отказ Виленоль.
     Здоровье Ана было такое же,  если не хуже,  чем у Виленоль. После
кругосветного  путешествия  он так и не смог оправиться.  Зачем только
она не отговорила его тогда от поездки!..
     Ан ушел.  Он не стал ее Гераклом - своего Геракла Виленоль наивно
представляла себе могучим, кудрявым, бородатым, с палицей в руке.

     Но к Виленоль все-таки пришел он,  ее Геракл. Правда, оказался он
совсем  другим.  Просто это был ее славный крутолобый Петя!  Однако он
пришел не один.  Его спутник тоже не напоминал древнегреческого героя,
хотя,  может  быть,  и  были  у Прометея такие же низенькие,  озорные,
черноглазые и чернокудрые ученики, как Костя Званцев!..
     Петя начал разговор издалека:
     - Цюрих - старый швейцарский городок... В нем учился Эйнштейн...
     Петя тен-Кате  только  что  вернулся  оттуда с заседания Комитета
новой суши Высшего  ученого  совета  мира,  где  рассматривали  проект
замораживания морей вокруг Японских островов.
     Виленоль выжидательно смотрела на Петю и подвижного лукавого  его
спутника. Старалась отгадать, почему и Костя здесь?
     - Значит,  начинать с Японского моря?  -  непринужденно  спросила
она.
     - Сейчас расскажу. Для того и пришел.
     - Для того и пришли, - загадочно добавил Званцев.
     - Ну как? Прикинул? - спросил его Петя.
     - Получается. Как в мемуарах! - кивнул Костя.
     - Что получается? Где? В Высшем ученом совете?
     - Вот именно.  Там и получается,  - улыбнулся Петя.  - Когда мы с
Матсумурой вошли в зал,  он оказался пустым.  На  возвышении  восседал
только   академик  Франсуа  Тибо,  председатель  комитета.  Перед  ним
концентрическими кругами - это очень важно для  тебя!  -  амфитеатром,
как в театре, располагались вместо кресел одинаковые цилиндры.
     - Почему цилиндры? - удивилась Виленоль. - А члены комитета?
     - Ни одного.
     - А зачем им там быть? - задал странный вопрос Званцев.
     - Жак Балле,  дежурный секретарь, усадил нас с Матсумурой рядом с
председателем,  потом подошел к маленькому пульту... и почти все места
в  зале  вдруг  оказались  занятыми.  Несколько  цилиндров  оставались
неосвещенными, все же остальные словно исчезли.
     - Банальный  эффект  присутствия.  Голография.  Стереовидение,  -
беспечно заметил Званцев.  - Немного устарело. Теперь это можно делать
без всяких цилиндров. Изображение возникает в воздухе.
     - Не понимаю,  - сказала Виленоль.  - Впрочем,  что  же  было  на
комитете?
     - Это не,  так важно.  Одобрили наш проект.  Наметили  разработку
подобных же проектов для других морей и океанов. Однако самое важное в
том, что сказал Костя. Для тебя.
     Догадка осенила Виленоль:
     - Уж  не  хотите  ли  вы  переносить  мое  изображение  на  любое
расстояние?
     - Ваше  изображение  будет  ничем  не  хуже   изображения   якобы
присутствовавших   в   Цюрихе   людей.   На  сетчатке  глаз  зрителей,
разумеется, - пояснил Костя.
     - И вы хотите?.. - начала Виленоль, боясь вымолвить заветное.
     - Я хочу этого,  но не умею,  - засмеялся Петя,  -  А  вот  Костя
берется сделать так, чтобы ты могла на самом деле, находясь здесь, как
бы перенестись отсюда,  скажем,  на сцену  театра.  Твои  партнеры  по
спектаклю  будут  рядом  с тобой,  хоть и не выйдут из театра.  Трубки
легко замаскировать. Зритель и не догадается.
     Виленоль потянулась  с  кровати к Пете,  обняла и поцеловала его,
потом Костю Званцева.
     Голова у нее закружилась от счастья. Вот они, ее Гераклы, которые
"палицей Знания" разбивают оковы.
     - Согласятся ли в театре? - забеспокоилась Виленоль.
     - Уже согласны.  Одни твои репетиции  потрясли  театральный  мир.
Тебя  ждут.  И  с  академиком Руденко мы договорились.  Костя займется
здесь установкой аппаратуры.
     - Не сложнее квадратуры круга, - заметил Костя.
     - Вы меня убиваете. Квадратура круга неразрешима.
     - В  десятичной  системе  счисления.  А если применить семеричную
систему,  как это делали египтяне за две тысячи лет  до  Архимеда,  то
"архимедово  число"  с  достаточной  точностью  можно выразить простой
дробью.
     - Как  жаль,  что  я в этом мало понимаю.  Но я готова сыграть на
сцене хоть жену фараона, хоть защитницу Сиракуз.
     - Театр предлагает тебе сыграть Анну Каренину.
     - Это же Аннушкина любимая роль!
     - Оставляю  тебе  роман Толстого.  Прочитай,  вживись в ту эпоху.
Режиссер и твои партнеры будут навещать тебя.
     - Роман   Толстого?  Я  его  знаю  наизусть.  Я  уже  мысленно  в
девятнадцатом веке!  Я знаю,  как тогда одевались,  как причесывались,
как  ходили,  как  садились,  как  говорили  и  даже  думали!..  Наука
допускает лишь одну машину времени - воображение! Оно уносит меня!
     - Воображение! - многозначительно повторил Костя. - Это свойство,
которое отличает человека от всего живого.  - И  он  тотчас  переделал
старинные шуточные стишки:

                     Не яйцо воображало,
                     Не петух воображал!
                     Человек - "воображало"!
                     Нет других воображал!

     - Ты поэт или мудрец! - восхитился Петя.
     - Я бы и лошадей мог продавать, - сверкнул