рганической жизни. Она прекрасно знала, кто она и  где  находится,  и
стремилась извлечь из своего положения все что возможно.
   Сначала я хотел  быстро  прокрутить  все  эти  пустяки,  но  не  смог.  Я
вслушивался в каждое слово, меня гипнотизировал сам вид этой  несуществующей
женщины, я  пытался  разобраться  в  своих  чувствах  к  ней,  найти  истоки
привязанности,  верности,  любви  к  этой..,  совокупности  информации,  чья
прежняя телесная оболочка давно разложилась.
   Наконец она сказала:
   - Ты все спрашиваешь, счастлива ли я, не одиноко ли мне, нашла ли я  себе
кого-нибудь. - Она помолчала. - Нет, я не одинока. Твой отец, как ты знаешь,
умер до того, как возникла эта технология. И ты знаешь, как  я  любила  его.
Так вот, я до сих пор люблю его. И поэтому  он  по-прежнему  со  мной.  Если
можно считать, что я жива, то он тоже жив. Он продолжает жить в моей памяти.
Здесь, как нигде больше, этого совершенно достаточно.
   Когда я смотрел эту запись впервые, последняя фраза показалась мне  почти
пошлой. Моя мать обычно не  говорила  подобных  банальностей.  Но  сейчас  я
ощутил в ее заверениях вполне определенный намек, от которого у меня мурашки
пробежали по коже.
   Он продолжает жить в моей памяти.
   Здесь, как нигде больше, этого совершенно достаточно.
   Естественно, они не афишируют подобные вещи -  органический  мир  еще  не
готов их принять. Но Копии могут себе позволить бесконечное терпение.
   Вот почему мамин приятель ни разу мне не  написал.  Ему  проще  подождать
столько десятилетий, сколько потребуется, пока я не попаду на  "Кони-Айленд"
"лично" - вот тогда-то мы с ним увидимся "снова".

***

   Когда тележка закончила сервировать ужин в столовой, Лорен спросила:
   - Сегодня никаких приключений не было? Техника не подвела?
   Я медленно, подчеркнуто спокойно  покачал  головой,  чувствуя  себя  так,
будто изменил жене или еще похуже. Видимо, я  хорошо  скрывал  переполнявшую
душу тоску - по-моему, Лорен ничего не заметила. Она сказала:
   - Конечно, это не та шутка, которую можно повторять дважды.
   - Угу.
   Лежа в постели, я вглядывался в давящую тьму,  стараясь  понять,  что  же
делать дальше. Впрочем, похитители наверняка уже знали, как я поступлю.  Они
бы не стали затевать такое дело, не будучи уверены, что я им в конце  концов
заплачу.
   Теперь мне все стало ясно. Слишком ясно. У Лорен не было  скэн-файла,  но
они взломали мой. Зачем? На что им человеческая душа?  К  чему  гадать,  она
сама все расскажет. Из всего, что они сделали,  самое  простое  было  добыть
пароль прямой  связи.  Они  разыграли  с  моей  Копией  штук  сто  различных
сценариев и выбрали тот, который давал максимальную отдачу.
   Сто воскрешении, сто иллюзий различных вариантов вымогательства, затем  -
сто смертей. Все это слишком эксцентрично, чтобы взволновать  меня,  слишком
нереально. Поэтому они и не сказали:
   - Ваша Копия у нас...
   Но поддельная Лорен - Копия даже не реальной женщины, а ее образа в  моем
сознании: о какой привязанности, верности, любви к ней может идти речь?
   На  "Кони-Айленде"  создан  новый  метод  воскрешения  -  воспроизведение
чьей-либо памяти о человеке. Но в какой мере похитители воспользовались этим
методом? Что именно они "пробудили к жизни"? Какова  сложность  компьютерной
модели, стоящей за "ее" словами, "ее" жестами, "ее" выражением лица? Была ли
она способна, подобно Копии, действительно  испытывать  те  эмоции,  которые
изображала? Или она лишь воздействовала на мои чувства, ничего при  этом  не
ощущая?
   Мне не дано этого знать. Свою воскрешенную мать я считал в полном  смысле
"человеком", она так же относилась к моему отцу, воскрешенному по ее памяти,
выхваченному из ее виртуального мозга. Но как мне было убедить себя, что вот
этот сгусток информации отчаянно нуждается в моей помощи?
   Я лежал в темноте, рядом с живой, из крови и плоти, Лорен, и думал о том,
что может сказать мне через  месяц  ее  компьютерная  модель,  созданная  на
основе моей памяти.
   Модель Лорен: Дэвид, это ты? Они  говорят  мне,  что  ты  здесь,  что  ты
слышишь меня. Если это правда.., я не понимаю. Почему ты не отдал им деньги?
Что случилось? Может быть,  полиция  говорит  тебе,  что  не  надо  платить?
(Молчание). Я чувствую себя нормально, я  держусь,  но  я  не  понимаю,  что
происходит. (Долгое молчание.) Обращаются со мной терпимо.  Еда  опротивела,
но это не смертельно. Мне дали бумагу, я сделала несколько набросков...
   Я знал, что никогда не смогу до конца избавиться от сомнений. Я  не  смог
бы жить, терзаясь каждую ночь - а вдруг я ошибаюсь?  Вдруг  у  нее  все-таки
есть сознание? Вдруг она точно такой же человек, каким стану я,  когда  меня
воскресят? А я предал ее, бросил...
   Похитители знали, что делали.

***

   Компьютеры работали всю  ночь,  высвобождая  мои  средства,  вложенные  в
различные  предприятия.  На  следующее  утро,  в  девять  часов,  я  перевел
полмиллиона долларов на  указанный  счет  и  стал  ждать.  Сначала  я  хотел
восстановить прежний пароль прямого вызова - "Бенвенуто",  но  потом  решил,
что при наличии моего скэн-файла им не составит труда угадать новый пароль.
   В десять минут  десятого  на  гигантском  экране  снова  появилась  маска
похитителя и сказала обычным голосом, без всякой декламации:
   - То же самое через два года.
   Я кивнул:
   - Хорошо.
   За два года - но ни месяцем меньше! - я мог восстановить эти деньги  так,
чтобы Лорен ничего не знала.
   - Пока вы платите, она останется в анабиозе. Для нее не будет времени, не
будет событий. Не будет никаких неприятностей.
   - Благодарю вас, - поколебавшись, я заставил себя спросить:
   - А потом, когда я...
   - Что?
   - Когда я буду воскрешен.., вы отпустите ее ко мне?
   - О, разумеется! - Маска великодушно улыбнулась.

***

   Не знаю, как я смогу  все  объяснить  модели  Лорен.  Не  знаю,  что  она
сделает, когда узнает о своей истинной природе. Может быть,  воскрешение  на
"Кони-Айленде" для нее - воплощенный ад? Но из чего я мог выбирать? Оставить
ее на растерзание похитителям - до тех пор, пока они не откажутся от  своего
плана? Или выкупить ее у них - для того, чтобы больше никогда не включать?
   Когда мы оба будем на "Кони-Айленде", она сама решит, как быть дальше.  А
пока мне остается только взывать к небесам в надежде, что  ей  хорошо  в  ее
бездумном анабиозе.
   Пока что мне предстоит жить с  Лорен  из  плоти  и  крови.  И  я  должен,
конечно, рассказать ей все. Каждую ночь, лежа рядом с ней, я  воображаю  наш
предстоящий разговор.
   Дэвид: Как я мог обречь ее на страдания? Как я мог оставить  на  произвол
судьбы ту, которая в буквальном смысле соткана из всего, что я люблю в тебе?
   Лорен: То есть ты спас  модель  модели?  Спас  ничто,  которое  не  может
страдать, не может ждать, которое нельзя ни бросить, ни спасти...
   Дэвид: Разве я - ничто? Ты - ничто? Понимаешь, любой из нас для другого -
не более чем Копия, портрет, спрятанный в его голове.
   Лорен: Ты считаешь, что я - всего лишь идея в твоей голове?
   Дэвид: Нет! Но кроме этой идеи, другой тебя у меня нет. Значит, эта  идея
и есть предмет моей любви к тебе. Неужели ты этого не понимаешь?
   И тут происходит чудо. Она понимает. В конце концов она все понимает.
   И так каждую ночь.
   Я с облегчением закрываю глаза и спокойно засыпаю.



   Грег ИГАН
   СЕЙФ



   Мне снится простой сон. Мне снится, что у меня есть имя. Одно  неизменное
имя, мое до самой смерти. Я не  знаю,  какое  это  имя,  но  это  не  важно.
Достаточно знать, что оно у меня есть.

***

   ? просыпаюсь (как всегда) за секунду до того, как заверещит будильник,  и
успеваю дотянуться до него и нажать кнопку. Женщина, лежащая рядом со  мной,
не двигается. Надеюсь, что будильник  предназначен  мне  одному.  В  комнате
настоящий мороз и непроглядная тьма, если не считать красных светящихся цифр
на табло стоящих рядом с кроватью часов. Взгляд постепенно  фокусируется  на
часах. Без десяти четыре! Я испускаю тихий стон.  Кто  же  я  по  профессии?
Сборщик  мусора?  Разносчик  молока?  Это  тело  чувствует  себя  усталым  и
разбитым, ну и что? Последнее время они  все  стали  усталыми  и  разбитыми,
независимо от профессии, дохода  и  образа  жизни.  Вчера  я  был  торговцем
алмазами. Не совсем миллионер, но почти. А накануне я был каменщиком, а  еще
накануне продавцом мужской одежды. И всегда было одинаково  тяжело  вылезать
из теплой постели.
   Рука инстинктивно нащупывает кнопку ночника над моей  половиной  кровати.
Когда я включаю его, женщина поворачивается и, не открывая  глаз,  бормочет:
"Что такое, Джонни?" Я делаю первую попытку порыться в памяти этого хозяина.
Иногда удается выудить имя, которое называют чаще других.  Линда?  Возможно.
Линда. Я шепчу это одними губами,  глядя  на  спутанные,  мягкие  каштановые
волосы, почти целиком скрывающие лицо спящей женщины.
   Приятно знакомая ситуация  (а  может,  и  женщина  тоже).  Мужчина  нежно
смотрит на спящую жену. Я шепчу ей: "Я  люблю  тебя",  -  и  это  правда.  Я
действительно люблю, хотя и не эту  конкретную  женщину,  чье  прошлое  едва
мелькнет передо мной, а будущее я не смогу разделить  никогда.  Я  люблю  ту
многоликую женщину, частью которой она является  сегодня,  мою  непостоянную
спутницу,  любовницу,  состоящую  из  миллиона  случайных  слов  и   жестов,
известную в своей целостности лишь мне одному.
   В пору романтической юности  я  любил  порассуждать:  "Наверняка  есть  и
другие, подобные мне. Разве не может случиться, что  кто-то  из  них  каждое
утро просыпается в теле женщины? Разве  не  могут  некие  таинственные  силы
устроить так, что наши с ней хозяева будут  выбираться  согласованно,  и  мы
будем каждый день, бок о бок, переходить  вместе  из  одной  пары  хозяев  в
другую?
   Это не только маловероятно, это просто неверно. Когда я в  последний  раз
(лет двенадцать тому назад)  не  выдержал  и  начал  выкладывать  правду,  в
которую невозможно поверить,  жена  моего  хозяина  не  разразилась  криками
радости, не узнала меня и не ответила аналогичным  признанием.  (Ее  реакция
была вообще довольно сдержанной. Я ожидал, что мои тирады напугают ее, и она
решит, что я опасно болен психически. Вместо этого  она  немного  послушала,
что я говорю, сочла это скучным или  непонятным  и  приняла  весьма  здравое
решение - куда-то ушла, оставив меня на весь день  одного.)  Это  не  только
неверно, это просто не важно. Да, моя любимая обладает  тысячью  лиц,  и  ее
глазами на меня глядит тысяча разных душ, но я все же  могу  вспомнить  (или
вообразить) объединяющие их всех черты, точно так же,  как  любой  хранит  в
своих воспоминаниях что-то сокровенное о единственном, самом верном спутнике
жизни.

***

   Мужчина нежно  смотрит  на  спящую  жену.  Выбравшись  из-под  одеяла,  я
некоторое время стою, дрожа, и озираюсь вокруг. Хочется что-то делать, чтобы
поскорее согреться, но я не знаю, с чего начать. Наконец я замечаю,  что  на
комоде лежит кошелек.
   Согласно водительским правам, меня зовут Френсис О'Лири. Дата рождения  -
15 ноября 1951 года. Значит, со вчерашнего вечера я стад на  неделю  старше.
Насколько я могу судить, проснуться в одно прекрасное утро и обнаружить, что
ты помолодел на двадцать лет, для меня так  же  нереально,  как  для  любого
другого, хоть я иногда  и  мечтаю  об  этом.  За  тридцать  девять  лет  мне
попадались только хозяева, рожденные в ноябре или декабре 1951 года,  причем
обязательно в нашем городе, где все они живут и теперь.
   Я не знаю, каким образом я меняю хозяев, но любой процесс имеет  конечный
радиус действия, поэтому неудивительно, что  мои  перемещения  ограничены  в
пространстве. К востоку от города - пустыня, к западу - океан, на север и на
юг тянется  незаселенное  побережье,  так  что  ближайшие  города  находятся
слишком далеко, чтобы я мог их достичь. На самом  деле  я  никогда  даже  не
приближаюсь к городским окраинам, и если вдуматься, так и должно быть.  Ведь
если к западу от меня живут сто потенциальных хозяев,  а  к  востоку  только
пять, то перемещение на запад почти предопределено,  хотя  выбор  хозяина  -
случаен.  Что-то  вроде  статистической  гравитации,  притягивающей  меня  к
центру.
   Никаких разумных объяснений по поводу  места  рождения  и  возраста  моих
хозяев мне выдумать не удалось. В двенадцать  лет  легко  было  представлять
себя космическим принцем с  другой  планеты,  которого  враги,  оспаривающие
наследство, обрекли на жизнь в телах землян: я фантазировал, будто бы в 1951
году мерзавцы подсыпали в городской  водопровод  что-то  такое,  от  чего  у
женщин, пивших эту воду во  время  беременности,  родились  дети,  способные
стать моими невольными тюремщиками. Сейчас я смирился с мыслью, что не узнаю
правду никогда.
   В одном, впрочем, я не сомневаюсь - если бы не эта привязанность к  месту
и времени рождения, я бы, вне всякого сомнения, давно сошел с ума. Вряд ли я
вообще мог бы выжить, если бы каждый день случайным образом приобретал новый
возраст,  язык,  культурное  окружение  -  в  таких   условиях   просто   не
сформировалась  бы  моя  личность.  (Впрочем,   обычному   человеку   трудно
представить, как я могу  существовать  даже  в  моей  нынешней,  куда  более
стабильной обстановке.) Странно, но я не припоминаю,  что  когда-нибудь  уже
был Джоном  О'Лири.  В  городе  примерно  шесть  тысяч  тридцатидевятилетних
мужчин, из них, естественно, примерно тысяча таких, кто родился в ноябре или
декабре. Тридцать девять лет - это более четырнадцати  тысяч  дней,  поэтому
большинство хозяев я посещал уже не раз.
   Самоучкой я освоил кое-какие азы статистики. Каждый потенциальный  хозяин
должен "ожидать" моего посещения в среднем раз в три года. В то же время для
меня средний интервал между повторными  "вселениями"  в  одного  и  того  же
хозяина теоретически составляет лишь сорок дней. На практике он оказался еще
меньше - двадцать семь дней, видимо, потому,  что  некоторые  Хозяева  более
"восприимчивы" ко мне, чем другие. Когда я впервые провел эти подсчеты,  мне
показалось, что здесь есть противоречие, однако потом я понял,  что  средние
времена еще ни  о  чем  не  говорят  -  небольшая  часть  повторных  визитов
происходит с интервалом в недели, а не  в  годы,  но  для  меня  именно  эти
аномально частые повторения и определяют всю картину.
   В сейфе с кодовым замком, в центре города, я храню записи,  которые  веду
последние двадцать два года. Имена,  адреса,  даты  рождения,  даты  каждого
визита, начиная с 1968 года, для более  чем  восьмисот  хозяев.  Как-нибудь,
когда я попаду в хозяина, у которого много свободного  времени,  надо  будет
обязательно ввести все это добро в компьютер, тогда работать с данными будет
в тысячу раз проще. Никаких ошеломляющих откровений я не жду. Допустим даже,
обнаружится какая-то  закономерность,  какие-то  характерные  отклонения  от
полной случайности - ну и что? Как это  изменит  мою  жизнь?  Но  все  равно
заняться этим нужно.
   Рядом с кошельком, под грудой мелочи  лежит  -  слава  тебе,  Господи!  -
нагрудная карточка с фотографией. Джон О'Лири -  санитар  в  Психиатрическом
институте Перлмана. На фотографии  видна  светло-голубая  форма,  и,  открыв
шкаф, я ее там обнаруживаю. По-моему, душ этому телу не  помешает,  так  что
одевание немного откладывается.
   Дом невелик, чувствуется,  что  недавно  он  был  хорошо  отремонтирован.
Мебель непритязательная, но повсюду идеальная чистота. Я прохожу мимо двери,
которая  ведет,  по-видимому,  в  детскую  спальню,  сочтя  за   лучшее   не
заглядывать  туда,  чтобы  никого  не  разбудить.  В  гостиной  я  нахожу  в
телефонном справочнике адрес Института Перлмана и по карте прикидываю, что в
это время туда можно доехать минут за двадцать. Свой собственный адрес я уже
выучил. Единственное, чего я пока не знаю, - когда начинается моя смена (но,
во всяком случае, не раньше пяти).
   Бреясь перед зеркалом в ванной, я некоторое  время  пристально  смотрю  в
карие глаза своего отражения. Надо признать, что Джон О'Лири недурен  собой.
Для меня это не имеет никакого значения. К счастью,  я  уже  давно  научился
более или менее спокойно относиться к своей постоянно меняющейся  внешности,
хотя в ранней юности и пережил из-за этого несколько невротических срывов. В
то время мое настроение совершало безумные скачки от восторга к депрессии  в
зависимости от того, как я относился к тому или иному своему телу.  Часто  я
целыми неделями тосковал, мечтая вернуться (и лучше бы навсегда) в  особенно
привлекательного хозяина, расставание с  которым  старался  перед  этим  как
можно дольше оттянуть, проводя ночь за ночью без сна. Обычный юноша хотя  бы
знает, что у него нет выбора и ему придется прожить всю жизнь  таким,  каким
уродился, но я был лишен этой роскоши.
   Сейчас я больше склонен беспокоиться о своем здоровье, но  это  столь  же
бессмысленно, как хлопотать о внешности. Нет решительно  никакого  смысла  в
том, чтобы придерживаться, например, диеты. "Мой" вес,  "моя"  спортивность,
"мое" потребление алкоголя и табака не зависят от моей  личной  воли  -  они
зависят только от усредненных  параметров  здоровья  населения,  на  которые
могут повлиять только мощнейшие  кампании  по  пропаганде  здорового  образа
жизни, да и то совсем чуть-чуть.
   Побрившись, я причесываюсь так, как на фото, в  надежде,  что  снимок  не
слишком старый.
   Когда я, все еще голый, возвращаюсь в комнату, Линда  открывает  глаза  и
потягивается. От ее вида у меня мгновенно наступает эрекция. Я не  занимался
сексом уже несколько месяцев - все хозяева, в которых я  в  последнее  время
вселялся, до такой степени выкладывались как раз  накануне  моего  прибытия,
что теряли к этому делу всякий интерес на предстоящие две недели. Похоже, на
этот раз повезло. Линда вцепляется в меня и тянет к себе.
   - Я же опоздаю на работу, - протестую я.
   Она оборачивается и смотрит на часы:
   - Да чепуха. Тебе же к шести. Позавтракаешь дома, чтобы  не  тащиться  на
эту дурацкую стоянку грузовиков. Ты можешь выйти хоть через час.
   Ее острые ногти так приятно покалывают.  Я  позволяю  ей  увлечь  меня  в
постель, потом наклоняюсь над ней и шепчу:
   - Знаешь, именно это я и хотел услышать.

***

   Мои первые воспоминания - как мама с благоговением показывает мне орущего
младенца, говоря:
   - Посмотри, Крис, это твой маленький братик.  Его  зовут  Пол!  Какой  он
хорошенький, правда?
   А я не понимал, к чему весь этот шум по поводу братьев и сестер,  которые
менялись так же стремительно и неуловимо, как игрушки, мебель или рисунок на
обоях.
   Родители были куда важнее. Их внешность и повадки тоже менялись, но  зато
имена всегда были одни и те же. Я, естественно, считал, что  когда  вырасту,
мое имя тоже будет Папа,  и  это  предположение  взрослые  всегда  встречали
одобрительным смехом и радостным согласием. По-видимому, я  думал,  что  мои
родители трансформируются вместе со мной. Конечно, они менялись больше,  чем
я, но меня это не удивляло - ведь они и сами были  гораздо  больше,  чем  я.
Никаких сомнений в том, что мои мама и папа всегда одни и те же люди, у меня
не было - это те двое взрослых, которые делают определенные  вещи,  как  то:
ругают меня, тискают, укладывают спать, заставляют есть невкусные овощи и т,
д. Уж их-то ни с кем не перепутаешь! Иногда бывало, что один из них исчезал,
но не больше чем на день.
   С прошлым и будущим особых проблем не возникало. Просто я  рос,  имея  об
этих понятиях самое смутное представление. Слова "вчера"  и  "сегодня"  были
для меня чем-то вроде сказочного "когда-то, давным-давно...". Я  никогда  не
расстраивался из-за невыполненных обещаний всяческих удовольствий, и меня не
сбивали с толку рассказы о якобы происходивших со мной событиях  -  и  то  и
другое я воспринимал как обычные выдумки. Меня часто руга