странстве, ограниченном поверхностью моей кожи.
   Доктор Тайлер показывает  мне-нижнему  фотографии  жертв  пыток,  смешные
мультфильмы, порнографию. Я поеживаюсь от ужаса, улыбаюсь, возбуждаюсь - еще
даже не зная, на что именно я "смотрю".
   - Такое бывает, когда нет связи между полушариями, - размышляю я вслух. -
Больным  показывают  картинку,  занимающую  половину  поля  зрения,  и   они
эмоционально реагируют  на  нее,  но  не  в  силах  объяснить,  что  же  там
нарисовано.
   - Ваш corpus callosum - мозолистое тело - в полном порядке,  мистер  Лоу.
Ваш мозг не рассечен.
   - Горизонтально - нет. А вертикально?
   Наступает мертвая тишина. Я говорю:
   - Это шутка. Что, уж и пошутить нельзя?
   Я  "вижу",  как  она  записывает   на   своем   планшете:   "неадекватное
беспокойство". Невзирая на высоту, я прочитываю эти  слова  без  усилий,  но
духу не хватает спросить у нее, действительно ли она их написала.
   К моему лицу подсовывают зеркало, а когда его убирают, я вижу себя  внизу
уже не таким бледным и измученным, как раньше. Потом зеркало поворачивают ко
мне-верхнему, и видно, что там, где "я" нахожусь, - пусто, но я  и  так  это
знал.
   При каждом удобном случае я "осматриваюсь" при помощи своих глаз,  и  мое
видение комнаты становится все более детальным, устойчивым, реалистичным.  Я
делаю опыты со звуками,  постукиваю  пальцами  по  раме  кровати,  по  своим
ребрам, подбородку, голове. Убедившись, что я слышу своими обычными ушами, я
убеждаюсь и в другом -  щелкнуть  пальцами  возле  моего  уха  -  не  значит
щелкнуть пальцами рядом со мной.
   Наступает время, когда доктор Тайлер разрешает мне попробовать  походить.
Поначалу я двигаюсь неловко, с трудом удерживаю равновесие из-за  того,  что
вижу все в необычном ракурсе,  но  скоро  научаюсь  видеть  только  то,  что
необходимо - расположение предметов, - и игнорировать остальное.  Когда  мое
тело пересекает комнату, я, оставаясь почти точно над  ним,  перемещаюсь  по
потолку вслед. Забавно, но не возникает никакого противоречия между чувством
равновесия, подсказывающим, что  я  стою  прямо,  и  взглядом  сверху  вниз,
предполагающим -  казалось  бы!  -  что  мое  тело  распластано  над  полом.
Наверное, подсознание помогает  держать  равновесие,  используя  то,  что  я
действительно вижу, а не искаженное "ясновидение" скрытых от меня предметов.
   Я уверен, что мог бы пройти, не торопясь, хоть километр. Я усаживаю  свое
тело в инвалидную коляску, и неразговорчивый санитар выкатывает его - и меня
- из комнаты. Плавное и непроизвольное  перемещение  моей  точки  наблюдения
сперва пугает, но затем я начинаю понимать - руки, ноги, спина, ягодицы едут
в кресле, а они - часть меня, значит, и весь я должен следовать за ними. Это
то же самое, что у бегуна на роликовых коньках  -  его  тело  пристегнуто  к
конькам и вынуждено двигаться туда, куда едут они.
   Мы едем по коридорам, по наклонным спускам и подъемам, въезжаем в  лифты,
выезжаем из лифтов, катим через вращающиеся двери.., мелькает дерзкая мысль:
а не попробовать ли прогуляться в одиночестве? Не повернуть ли налево, когда
санитар  будет  поворачивать  направо?  Но  оказывается,  я  даже  не   могу
вообразить такое.
   Мы выезжаем  на  пешеходную  дорожку,  соединяющую  два  главных  корпуса
больницы. На дорожке тесно, и мы некоторое время едем бок  о  бок  с  другим
больным, которого тоже везут в кресле. Его голова, как и  моя,  забинтована,
он примерно моих лет, и мне становится любопытно узнать, что с ним случилось
и каковы перспективы. Но - не время и не место  заводить  разговоры  на  эту
тему. С моей высоты эти две фигуры в больничных халатах почти неотличимы,  и
я ловлю себя на мысли: "Почему меня гораздо больше волнует, что произойдет с
одним из этих тел, чем с другим? Неужели это так важно..,  ведь  я  даже  не
могу отличить одно от другого?"
   Я изо всех сил вцепляюсь в поручни кресла, борясь с  искушением  помахать
самому себе рукой: мол, вот он я!
   Наконец мы добираемся до Отделения медицинских снимков. Меня пристегивают
к самодвижущемуся столу,  в  кровь  вводят  коктейль  изотопов  и  вкатывают
головой в камеру, состоящую из нескольких тонн  сверхпроводящих  магнитов  и
детекторов частиц. При этом комната сразу не исчезает. Техники,  вырвавшиеся
из пут реальности, деловито хлопочут вокруг сканера, как статисты  в  старых
кинопленочных фильмах,  плохо  притворявшиеся,  что  управляют  ракетой  или
атомной станцией. Постепенно все погружается во тьму.
   Когда меня вывозят из камеры, глаза уже привыкли к темноте,  и  в  первые
несколько секунд свет в комнате кажется невыносимо ярким.

***

   - Мы раньше не сталкивались  с  поражением  точно  такой  локализации,  -
признается доктор Тайлер, задумчиво разглядывая снимок. Она держит  его  под
таким углом, что я могу и  смотреть,  и  одновременно  видеть,  что  на  нем
изображено. Тем не менее она предпочитает обращаться только ко  мне-нижнему,
отчего возникает странное чувство -  будто  я  ребенок,  привыкший  к  опеке
взрослых, а они почему-то забыли о нем и, присев на корточки, играют  с  его
плюшевым мишкой.
   - Мы точно знаем, что это ассоциативный кортекс  -  то  есть  место,  где
происходит обработка и интеграция сенсорных данных на высоком уровне.  Здесь
ваш мозг моделирует мир и ваше место в нем.  По  симптомам  похоже,  что  вы
потеряли доступ к первичной модели и имеете дело с вторичной.
   - Что это еще за первичная модель, вторичная модель?  Я  смотрю  теми  же
глазами, что и раньше, верно?
   - Да.
   - Так  почему  я  не  вижу  все  так  же,  как  раньше?  Если  испортится
фотокамера, у вас будут получаться плохие снимки, но не  снимки  с  птичьего
полета!
   - Фотокамеры тут ни при чем. Зрение совсем не похоже на фотографию -  это
сложный акт познания. Игра света на вашей сетчатке ничего не означает до тех
пор, пока  не  подвергнется  анализу.  А  анализ  -  это  выделение  границ,
определение движения, подавление шума, упрощение, экстраполяция и так далее,
вплоть  до  построения   гипотетических   объектов,   сопоставления   их   с
реальностью, сравнения их с памятью и с ожиданиями. Конечный продукт  -  это
не кино в вашей голове, а совокупность  выводов  об  окружающем  мире.  Мозг
собирает эти выводы и по ним строит модели того, что вас окружает. Первичная
модель использует данные практически обо всем, что вы непосредственно видите
в данный момент - и ни о чем больше. Она опирается на минимальные допущения.
В общем, это очень хорошая модель, но она не  возникает  автоматически,  как
только вы на что-то посмотрели. И она не  единственная,  мы  все  непрерывно
создаем другие модели; большинство людей могут вообразить, как  выглядит  их
окружение практически под любым углом зрения. Я недоверчиво смеюсь:
   - Но никто не может так живо вообразить вид  комнаты  с  потолка.  Я,  во
всяком случае, не мог бы.
   - Дело в том, что у вас,  возможно,  произошло  переназначение  некоторых
нейронных путей, которые раньше участвовали в создании первичной модели...
   - Я не хочу ничего переназначать!  Мне  нужна  моя  первичная  модель!  -
Увидев тревожное выражение на  своем  лице,  я  медлю,  но  в  конце  концов
заставляю себя спросить:
   - А  вы  можете..,  исправить  это  повреждение?  Пересадить  туда  новые
нейроны?
   Доктор Тайлер мягко говорит моему Плюшевому Мишке:
   - Мы можем заменить поврежденную ткань, но этот участок еще не  настолько
изучен,  чтобы  непосредственно,  с  помощью   микрохирургов,   пересаживать
нейроны. Мы не знаем, какие нейроны с какими  надо  соединить.  Все  что  мы
можем сделать - ввести некоторое количество еще недоразвившихся  нейронов  в
область повреждения и предоставить им самим сформировать связи.
   - А.., они сформируют правильные связи?
   - Весьма вероятно, что да.
   - Ах вот как - весьма вероятно... И сколько времени это займет?
   - Несколько месяцев, не меньше.
   - Я бы хотел проконсультироваться еще с кем-нибудь.
   - Разумеется.
   Она сочувственно похлопывает меня по руке, но уходит, не оглянувшись.
   Несколько месяцев. Не меньше. Комната начинает медленно поворачиваться  -
так медленно, что в конечном счете остается на месте.  Я  закрываю  глаза  и
жду, пока это  ощущение  пройдет.  Но  я  продолжаю  видеть,  окружающее  не
растворяется. Десять секунд. Двадцать секунд. Тридцать  секунд.  Вот  он  я,
лежу в постели, глаза закрыты.., но я же  не  делаюсь  от  этого  невидимым,
правда? Окружающее никуда не исчезает, верно? Вот  что  самое  противное  во
всей этой галлюцинации - то, что она такая логичная.
   Я  прикладываю  ладони  к  глазам  и  сильно   нажимаю.   Мозаика   ярких
треугольников быстро разбегается  от  центра  моего  поля  зрения  к  краям,
дрожащий серо-белый узор скоро заслоняет всю комнату.
   Когда я убираю руки, остаточное изображение  постепенно  растворяется  во
тьме.

***

   Мне снится, что я смотрю сверху вниз на мое спящее тело, а потом  уплываю
прочь, свободно, без усилий, поднимаясь высоко в  воздух.  Я  проплываю  над
Манхэттеном, затем  -  над  Лондоном,  Москвой,  Цюрихом,  Найроби,  Каиром,
Пекином. Я всюду, куда дотянулась "Сеть Цайтгайст".  Я  опутываю  собой  всю
планету. Тело мне не нужно, я двигаюсь по орбите  вместе  со  спутниками,  я
перетекаю  по  оптическим  кабелям.  От  трущоб   Калькутты   до   особняков
Беверли-Хиллз я - "Цайтгайст", я - дух времени...
   Неожиданно я просыпаюсь, сквозь сон слыша собственную ругань, но  еще  не
понимая, в чем дело.
   Оказывается, я помочился в постель.

***

   Джеймс привозит ко мне десятки знаменитых неврологов  со  всего  света  и
организует дистанционные консультации  с  десятками  других.  Они  спорят  о
деталях в интерпретации моих симптомов,  но  все  дают  примерно  одинаковые
рекомендации по лечению.
   Итак, берется небольшое количество  моих  нейронов,  собранных  во  время
первой операции.  Генетической  инженерией  они  переводятся  в  зародышевое
состояние,  стимулируются  для  деления  in  vivo,  затем  впрыскиваются   в
поврежденную зону. Все под местным наркозом, и  я  по  крайней  мере  "вижу"
примерно то, что на самом деле происходит.
   В последующие дни, когда еще слишком рано ожидать какого-либо эффекта,  я
замечаю,  что  обескураживающе  быстро  начинаю  адаптироваться   к   своему
статус-кво. Координация улучшается настолько, что я снова  могу  уверенно  и
без посторонней помощи выполнять простые действия,  как  то:  есть  и  пить,
испражняться,  мыться,  бриться.  Необычная  перспектива  нисколько  мне  не
мешает. Поначалу, каждый раз, когда я принимаю душ, мне мерещится прячущийся
в клубах пара Рэндольф Мэрчисон (которого играет имитация Энтони  Перкинса).
Но потом это проходит.
   Приезжает Алекс, ему наконец-то удалось вырваться из заваленного  работой
московского бюро "Цайтгайст  Ньюс".  Я  наблюдаю  за  их  встречей,  странно
растроганный тем, что оба не  знают,  о  чем  говорить.  Теперь  мне  трудно
понять, почему сложные  отношения  с  сыном  раньше  причиняли  мне  столько
мучений. Да, этих двоих не назовешь близкими людьми, но мир-то от  этого  не
рухнет. Таких миллиарды - ну и что?
   К  концу  четвертой  недели  я  начинаю  смертельно   скучать   и   жутко
раздражаться от тестов с кубиками, которые мой психолог, доктор Янг, требует
выполнять дважды в неделю.  Пять  красных  и  четыре  голубых  кубика  могут
превратиться в три красных и один зеленый,  когда  поднимается  перегородка,
скрывающая их от моих глаз, и это повторяется бесконечно.., но это подрывает
веру в истинность моего видения не больше, чем картинки, где ваза,  если  на
нее  внимательно  посмотреть,  превращается  в  два  профиля,  или  узоры  с
пробелами, которые волшебным образом  заполняются,  если  их  совместить  со
слепым пятном сетчатки.
   Под давлением доктор Тайлер вынуждена признать,  что  нет  причин  дальше
держать меня в больнице, но...
   - Но я бы предпочла и дальше наблюдать вас.
   - Думаю, я сам смогу наблюдать за собой, - отвечаю я.

***

   Двухметровый выносной экран  видеофона  лежит  на  полу  моего  кабинета.
Примитивно, но зато не позволяет "ясновидению"  узнать,  что  происходит  на
маленьком экране, который у меня перед глазами.
   Андреа говорит:
   - Ты помнишь эту группу из  "Криэйтив  Консалтантс",  которую  мы  наняли
прошлой весной? Они предложили блестящую идею - "Киноклассика, которая могла
бы существовать" - фильмы, которые могли бы стать событием, но  по  каким-то
причинам не были закончены. Они собираются начать серию с "Трех  взломщиков"
- это голливудский римейк "Костюма для вечеринки" с Арнольдом Шварценеггером
в роли Депардье, а режиссером будет Леонард Нимой или Айвен  Рейтман.  Отдел
маркетинга провел моделирование, оно показало,  что  двадцать  три  процента
подписчиков могут взять пробный экземпляр. Стоимость тоже не очень высока  -
у нас уже есть права на моделирование большинства  артистов,  которые  будут
нужны.
   Я киваю головой своей марионетки:
   - Это просто замечательно. У нас с тобой есть еще какие-нибудь дела?
   - Только одно - "История Рэндольфа Мэрчисона".
   - А что с ней такое?
   -  Отдел  психологии  зрителей  не  хочет  утверждать  последнюю   версию
сценария. Дело в том, что нападение Мэрчисона на тебя нельзя  не  упомянуть.
Это слишком известный эпизод, и...
   - Я никогда не требовал выбрасывать этот эпизод. Я только не хочу,  чтобы
рекламировалось мое состояние после операции. В Лоу  стреляют.  Он  остается
жив. Вот и все. Есть прекрасная история о зверском  убийстве  путешествующих
автостопом, и  не  надо  ее  засорять  ненужными  подробностями  о  болезнях
второстепенного персонажа.
   - Разумеется, не надо, но проблема не в этом. Проблема в том, что если мы
упоминаем покушение, то не можем не сказать о поводе к нему. А  поводом  был
сам мини-сериал, и отдел психологии  считает,  что  зрителям  не  понравится
такая рефлексивность. Если речь идет  о  выпуске  новостей  -  другое  дело,
главным предметом программы является сама программа, то, что делает ведущий,
и есть  новости  -  к  этому  все  привыкли  и  принимают  как  должное.  Но
документальная драма  -  другое  дело.  Здесь  нельзя  сначала  использовать
литературный, повествовательный стиль - тем самым дав понять  зрителям,  что
они могут не бояться сопереживать, это не страшно, это просто развлечение  -
а потом вдруг взять и перевести все дело на тот самый  сериал,  который  они
смотрят.
   - Хорошо. Отлично. - Я пожимаю плечами. - Если выхода нет, снимай проект.
Ничего не случится, спишем его в убытки.
   Она с несчастным видом кивает. Уверен, именно такого решения она и хотела
- но ей неприятно, что все было сделано так небрежно.
   Когда она  вешает  трубку  и  экран  гаснет,  неизменная  комната  быстро
приобретает скучный вид. Я переключаюсь на кабельное вещание и  пробегаю  по
десятку-другому каналов "Цайтгайста" и его основных конкурентов. Передо мной
весь мир, глазей на что хочешь - от голода в Судане до гражданской  войны  в
Китае, от парада рисунков на теле в Нью-Йорке до кровавых последствий взрыва
в Британском парламенте. Весь мир!  А  может  быть,  модель  мира  -  частью
правда, частью догадки, частью благие пожелания.
   Я откидываюсь в кресле назад до тех пор,  пока  не  встречаю  собственный
взгляд. И говорю:
   - Мне здесь осточертело. Давай пойдем куда-нибудь.

***

   Я смотрю, как снежная пыль оседает на мои плечи, прежде чем резкий  порыв
ветра унесет ее прочь. Оледенелая пешеходная дорожка пустынна - в этой части
Манхэттена люди не ходят пешком даже в самую замечательную погоду, не то что
в такой собачий холод, как сегодня.  Единственные,  кого  я  с  трудом  могу
различить сквозь пелену снега, - четыре моих телохранителя, двое  впереди  и
двое сзади.
   Я хотел получить пулю в голову. Я хотел погибнуть и возродиться вновь.  Я
хотел найти волшебный путь к искуплению. А что я получил?
   Я поднимаю голову, и рядом со мной материализуется  оборванный  бородатый
бродяга, притопывающий ногами, дрожащий, обхвативший  себя  руками,  пытаясь
согреться. Он ничего не говорит, но я останавливаюсь.
   Один из тех, кого я вижу внизу, тепло  одет,  на  нем  пальто,  боты.  На
другом - истертые до дыр джинсы, ветхий летный бушлат,  дырявые  бейсбольные
тапочки.
   Просто оскорбительное неравенство.  Тепло  одетый  человек  снимает  свое
пальто, отдает его дрожащему и идет дальше.
   А я думаю: "Какая прекрасная сцена для "Истории Филиппа Лоу"!"



   Грег ИГАН
   НЕУСТОЙЧИВЫЕ ОРБИТЫ В ПРОСТРАНСТВЕ ЛЖИ



   Спокойнее всего мне спится посреди скоростного шоссе. В крайнем случае  -
на его ответвлениях,  проходящих  через  районы,  где  притяжение  ближайших
аттракторов примерно уравновешивается. Мы с Марией тщательно укладываем наши
спальные мешки вдоль выцветших белых разделительных линий, уходящих на север
(тут,  возможно,  сказывается  едва  ощутимое  влияние  Чайнатауна   с   его
геомантией  -  ее  не  полностью  подавляют  научный  гуманизм  с   востока,
либеральный   иудаизм   с   запада   и    воинствующий,    антидуховный    и
антиинтеллектуальный гедонизм с севера), и я могу мирно уснуть, не опасаясь,
что  утром  мы  проснемся,  всем  сердцем  веря   в   непогрешимость   Папы,
чувствительность Геи-Земли, призрачные откровения  медитации  или  волшебную
целительную силу налоговой реформы.
   Поэтому, когда я, проснувшись, обнаруживаю,  что  солнце  уже  высоко,  а
Мария куда-то ушла, - я не впадаю в панику. Ночью она не могла  попасть  под
влияние никакой веры,  никакого  мировоззрения,  никакой  культуры.  Границы
областей притяжения в течение дня колеблются на  десятки  метров  в  ту  или
другую сторону, но невозможно представить, чтобы  они  могли  забраться  так
далеко  в  глубь  нашей  драгоценной  пустыни,  где  властвует  сомнение   и
традиционных устоев больше нет. Не представляю, почему  Мария  могла  просто
встать и уйти, не сказав  ни  слова,  но  она  время  от  времени  совершает
абсолютно непостижимые поступки. Как и я, впрочем. Несмотря на это,  мы  уже
год как вместе.
   В панику я не впадаю, но и медлить не собираюсь, чтобы не отстать слишком
далеко. Я встаю, потягиваюсь и начинаю думать, в какую сторону она могла  бы
пойти. Если после ее ухода не произошло существенных перемен, это все  равно
что спросить себя самого, куда я мог бы пойти.
   С аттракторами бороться бесполезно, сопротивляться  им  бессмысленно,  но
между ними  можно  проложить  курс,  играя  на  противоречиях.  Проще  всего
разогнаться, используя мощный, но довольно далекий аттрактор, а в  последний
момент отклониться в нужную сторону под действием противоположного влияния.
   Как выбрать первый аттрактор - то есть ту веру, к  которой  вы  будто  бы
склоняетесь? Всякий раз это делается по-иному. Иногда  приходится  буквально
нюхать воздух,  словно  идя  по  чьему-то  следу,  иногда  -  углубляться  в
самоанализ, будто пытаясь узнать, во что же вы все-таки  верите  "в  глубине
души",  а  иногда  две  эти  противоположности  вдруг   перестают   казаться
противоположностями. Короче, все тот же проклятый дзен, в  данный  момент  я
понимаю это именно так - а такое понимание уже подсказывает ответ. Там,  где
я нахожусь, равновесие  почти  идеальное,  но  одно  влияние  все-таки  чуть
сильнее - восточные философии выглядят привлекательнее остальных. И  хотя  я
знаю, что причина этого чисто географическая, на  их  привлекательность  это
нисколько не влияет. Я мочусь на цепное ограждение, разделяющее автостраду и
железнодорожные пути - пусть ржавеет побыстрее! - свертываю спальный  мешок,
делаю глоток воды из фляги, закидываю на спину рюкзак и отправляюсь в путь.
   Мимо проносится автоматический фургон - доставщик хлеба.  Как  жаль,  что
никого нет рядом! Чтобы обчистить такой фургон, нужны как минимум два ловких
человека -  один  загораживает  путь,  другой  вытас