а
башне Рудольфе.
   "Как всегда", - ответил Гость.
   "Как всегда - это как? Вы никого не встретили?"
   "Никого".
   "Вы вошли через ворота?"
   "Нет, - улыбнулся Гость. - Я вошел через пролом в ограде".
   "Через пролом?!" - удивился Лукашевский. - Разве в ограде есть пролом?"
   "Да. Есть. Возле вашего гаража. Обычно  он  заложен  камнями.  Я  вынимаю
камни и вхожу. А уходя, снова кладу камни на место".
   "Так просто? - Лукашевский вдруг развеселился. - А я - то думал Бог знает
что... А сюда? - спросил он. - В дом. Ведь на дверях замки".
   "У меня есть ключ от двери, которая  выходит  на  железную  лестницу",  -
Гость снял с одной руки перчатку и показал на ладони ключ.
   Петр Петрович взглянул на него и  убедился,  что  это  действительно  тот
самый ключ.
   "Прекрасно! - еще более развеселился Лукашевский и, взяв Гостя за локоть,
провел в комнату. - Раздевайтесь, - предложил он. - Поужинаем вместе".
   "Буду весьма признателен, - сказал Гость. - Я уже вторые сутки без еды"
   "Вторые сутки? - Петр Петрович повесил пальто и шапку Гостя на вешалку. -
Разве вы теперь не  исчезаете?  Ну,  как  раньше  -  бросаетесь  с  утеса  и
исчезаете. Так, кажется, вы поступали раньше?"
   Гость, посмеиваясь, расчесал гребешком  бороду  и  сказал,  усаживаясь  в
кресло: "Неужели вы в это поверили?  Разве  может  человек  исчезнуть  таким
образом? Разбиться - да, но  исчезнуть...  Исчезнуть  невозможно.  Я  просто
уходил. Но иногда оставался. У вас в гараже есть теплый уютный  погребок.  В
него можно попасть из смотровой ямы. Вы туда никогда не спускаетесь. А я там
жил. И, извините меня, кое-чем пользовался из ваших съестных припасов. Когда
вы покидали дом разумеется. Ну и рисовал за вас эти  ваши  картины.  У  меня
тоже, знаете ли, есть некоторый талант, в чем вы, несомненно, уже убедились.
Я рад, что вы повесили картины на стены. Они очень украсили ваше холостяцкое
жилище".
   "Так, так, - Петр Петрович, ошарашенный рассказом Гостя, тоже  сел.  -  А
грот, а горящая свеча?" - спросил он.
   "Я знаю, - кивнул головой Гость. - Я был там, когда вы пришли за  лодкой.
Вы меня просто не увидели. Там есть ниша с боковым углублением. Я стоял там.
Но лодку у вас похитил не я, Я нашел ее, брошенную под обрывом, и затащил  в
грот, чтоб  не  унесло  в  море.  Что  еще?  -  спросил  Гость.  -  Шаги  на
аккумуляторной? Это очень просто: я влез на гараж, с гаража - на  ограду,  с
ограды - на крышу аккумуляторной. Так же и ушел. Что мне  там  понадобилось?
Ничего особенного. Просто  надо  было  размяться  после  долгого  сидения  в
погребке. По двору ходить было небезопасно - мог бы встретиться с кем-нибудь
из вас. Разбирать пролом в стене не хотелось. Вот я и поднялся на крышу..."
   "А бабы? - спросил Петр Петрович. - А скифские бабы на курганах,  которые
то появлялись, то исчезали? Это что?"
   "О-хо-хо, - вздохнул Гость. - Это действительно, странно. Вы уверены, что
бабы появлялись?"
   "Уверен. Да и мой помощник видел. И жена его".
   "Это странно. Тут что-то другое. Разумеется, я очень хотел, чтобы бабы на
курганах появились. Они понадобятся мне для моего фильма. Теперь они,  слава
Богу, есть, но тогда... - Гость пожал плечами. - Тогда я только  хотел.  Тут
что-то другое. Может быть, мое биополе захватило  вас?  -  он  посмотрел  на
Лукашевского внимательно и настороженно. - Вы  допускаете  такое  толкование
феномена?"
   "Но это, кажется, из области фантастики?" - ответил Петр Петрович.
   "Кто знает, кто знает..." - Гость помолчал, потом коснулся  рукой  колена
Петра Петровича и напомнил ему об обещанном ужине.
   "Конечно! - спохватился Петр Петрович. - Сейчас будет ужин".
   Гость остался в комнате, а Петр Петрович принялся  хлопотать  у  кухонной
плиты. "Надо же! - думал он. - Ну надо же!" - и вдруг поймал  себя  на  том,
что насвистывает ламбаду. Хотел остановиться, но тут же передумал:  душевное
облегчение, освобождение от прежних тревожных загадок, которое вдруг подарил
ему Гость, было так приятно, что он готов был  и  запеть.  Немного  смущала,
конечно, история со скифскими бабами, но о них думать не хотелось.  В  конце
концов можно было принять и объяснение Гостя: ну, попал в его биополе вполне
в  духе  нынешнего  сумасшедшего  времени.  Зато  все  остальное  выпало  из
странного ряда: нет больше головоломок,  долой  опасения  насчет  болезни...
Есть только этот странный тип, этот приблудившийся Гость,  он  же,  кажется,
Режиссер: ведь сам упомянул о каком-то фильме.
   Лукашевский решил, что завтра же  осмотрит  ограду,  погребок  в  гараже,
осмотрит Главный Грот - но это уже послезавтра - и найдет  в  нем  ту  самую
хитрую нишу с боковым углублением. Впрочем, он и теперь уже верил,  что  все
это так: в ограде есть пролом, в погребке остались следы Гостя, а в  боковом
углублении ниши, о котором он до сих пор не знал, можно  надежно  спрятаться
от посторонних глаз.
   "Теперь вот о чем, - сказал он Гостю, когда тот утолил  первый  голод,  -
теперь, пожалуйста, несколько слов о себе. Я не стал бы  вас  спрашивать  об
этом, но вы, согласитесь, некоторым образом морочили меня, выдавали себя  за
некую внеземную  силу,  а  это,  простите,  несколько  некорректно  с  вашей
стороны. Словом, кто вы?" - спросил Лукашевский.
   "Да, - согласился Гость. - Вы правы. Но было так  скучно.  Хотелось  хоть
немного игры. Игра - это моя главная страсть.  Я  -  режиссер.  Кстати,  так
можете меня и называть  -  Режиссером.  Мое  настоящее  имя  вам  ничего  не
объяснит. Да мы, пожалуй, и  не  встретимся  больше:  я  нашел  себе  другое
пристанище. К тому же наступает пора съемок. Теперь я буду там, на  съемках.
Потому и пришел к вам с этим откровением. И еще  я  понял,  что  вам  сейчас
нужна душевная уравновешенность, ясность, потому что впереди у  вас  столько
испытаний и открытий.  Лишний  груз  вам  ни  к  чему.  Знаю:  к  истине  вы
пробьетесь, вы станете ею, - сказав это, Гость охнул и нахмурился, как  если
бы фраза вырвалась из его уст помимо воли. - Простите, простите, - извинился
он тут же, прижав руку к груди.  -  Откуда  мне  знать...  Просто  сболтнул.
Истина, конечно, не ахти что, не тайна за семью печатями, мы постоянно носим
ее в себе, себя не узнавая... Но я, кажется, опять не о том".
   "Ладно, - успокоил Гостя Петр Петрович. - Давайте ото м".
   "Да... итак,  я  -  режиссер,  -  продолжал  Гость.  -  Беглый  режиссер,
сумасшедший режиссер...  Так  меня  тут  некоторые  окрестили.  А  вообще-то
правильно окрестили: я  действительно  беглый  и  сумасшедший...  Но  вы  не
бойтесь меня, - снова встревожился он. - Сейчас я вполне нормальный. Так мне
кажется. - А вам?"
   "Мне тоже", - ответил Петр Петрович.
   "Спасибо, - улыбнулся Гость. - Вы добрый человек, чуткая душа. Вы помогли
мне..."
   "Об этом не надо", - попросил Петр Петрович, опасаясь, что Гость так и не
доберется до главного в своем рассказе.
   "Хорошо, - согласился Гость. - Не буду. Но все же  большое  вам  спасибо.
Говорю это теперь,  чтоб  потом  не  забыть.  Ведь  потом  я  могу  внезапно
исчезнуть? - засмеялся он. - Не так ли?"
   И слова эти, и смех Лукашевскому не понравились: он  подумал,  что  Гость
начинает старую игру, и спросил, выдав свое нетерпение: "Так откуда  же  вы,
господин Режиссер?"
   "Господин?! - Гость положил вилку  на  стол,  подпер  кулаками  бороду  и
посмотрел на Петра Петровича с благодарным вниманием. - Мне это  нравится  -
сказал он, - "господин Режиссер"... В этом сочетании много правды. Да, да, -
похвалил он Петра Петровича. - Вы многое этим сказали. И многое угадали.  Не
забудьте потом..."
   Лукашевский застучал пальцами по столу: Гость снова уклонялся от  прямого
ответа.
   "Хорошо, хорошо, - сказал Гость. - Вот мой рассказ о себе...  то,  что  я
хочу снять - ужасно. Я назвал мой будущий фильм "Вечная война". Но он  не  о
войне, как мы ее себе представляем, а о страшной ненависти к себе  подобным,
которая неискоренимо сидит в нас. Мы лишь терпим друг друга,  когда  сыты  и
одеты. Когда же нам холодно и голодно, в нас пробуждается бес ненависти.  На
земле  должен  был  бы  жить  лишь  один  человек,  эта  неудачная  игрушка,
сплепленная Богом. Говорят, что Бог создал нас праведными, а мы пустились во
все тяжкие. Но это не так: он создал нас для  кровавого  спектакля,  которым
наслаждается... Я понятно выражаюсь?"  -  спросил  Гость.  "Да,  понятно,  -
ответил Петр Петрович. - Вы хотите снять ужасный  фильм  о  том,  как  люди,
поняв  замысел  Бога,  истребят  себя,  чтоб  не  быть  игрушкой   для   его
сомнительных развлечений?"
   "Именно так! - обрадовался Гость. - Вы сказали лучше, чем я. Именно  так!
Гордые, мы истребим себя, чтобы не быть игрушками".
   "Но что дальше?" - спросил Лукашевский.
   "Дальше  -  ничего.  Или,  как  некогда  сказал  молодой  датский  принц:
дальнейшее - молчание".
   "Я спросил вас не о том, - перебил Гостя Лукашевский. - Я хочу  узнать  о
том, кто вы".
   "Ах, простите, конечно, - Гость встал и заходил по кухне. - Кто  я?  Я  -
тот самый режиссер. Когда я показал моим земным коллегам мой  сценарий,  они
решили, что я сумасшедший".
   "Земным? - переспросил Лукашевский. - А вы - какой?"
   "Не в том смысле. Я оговорился, конечно. Но не  в  том  смысле,  -  Гость
остановился у окна и побарабанил пи стеклу пальцами. - Тут я  оговорился,  -
сказал он, обернувшись. - Не ловите меня на  словах.  Истинный  смысл  их  в
другом: я снимаю фильм не для людей, а для Бога. Люди этот фильм не  увидят.
Когда он будет готов, людей уже не будет. Кроме одного человека. Ведь я  уже
сказал, что на земле может жить только один человек".
   "Да, вы это сказали. Но надо ли возвращаться к  тому,  что  уже  сказано?
Давайте проще. Итак, вас объявили сумасшедшим и вы сбежали. Сюда.  И  теперь
прячетесь от ваших коллег в погребах, в гротах. Но как же  быть  с  фильмом?
Ведь для того,  чтобы  снять  его,  нужна  техника,  операторы,  ассистенты,
артисты, художники, гримеры. Средства, наконец..."
   "Чепуха! - замахал на Петра Петровича руками Гость. - Ничего этого мне не
понадобится. Вы не поняли. Ведь я сказал, что фильм  не  для  людей,  а  для
Бога. Да и не фильм это вовсе, а, скорее спектакль. Но он будет  запечатлен.
Может быть, это за пределами вашего понимания. Но это так".  "Боюсь,  что  я
плохо понимаю, - признался Лукашевский. - А  вы  говорите  слишком  туманно.
Ответьте мне четко: что вы здесь делаете?
   "Ничего, - ответил Гость. - То есть по сути ничего. Прячусь от коллег, от
врачей, которых они на меня науськали, от милиции... Кстати, милицию на меня
натравил ваш друг Яковлев, хотя я оказал ему большую услугу, избавив его  от
недуга. Ведь он больше не жалуется на радикулит, правда?"
   "Да, правда".
   "Я жду, - сказал Гость. - Это для меня сейчас главное - ждать. Жду, когда
все начнется. Хотя, если быть точным, все уже началось".
   "Что именно?" - спросил Лукашевский.
   "Фильм, Петр Петрович. Фильм начался. - Гость взял Лукашевского за руку и
повел в комнату. - Здесь просторнее, - сказал он  уже  в  комнате.  -  Здесь
лучше. Вы слышали, конечно, о скифах, о  сарматах,  о  таврах,  киммерийцах,
готах, - продолжил он, расхаживая по комнате. - Вы видели конников,  которые
носятся по здешним степям. Недавно они ограбили и  избили  вашего  помощника
Полудина, а Рудольф по ним стрелял из автомата. Вы знаете, что через два-три
дня погаснет ваш маяк - горючего не добудете".
   "Добуду!" - сказал Лукашевский.
   "Не добудете. Впрочем, какая разница, когда маяк погаснет - через три дня
или через три месяца. Словом, все это начало моего фильма. Племена,  которые
я перечислил, вскоре соберутся в районе курганов. И тогда вы все увидите..."
   На веранде послышались шаги.
   "Вы еще не спите? - сказал Рудольф, входя в комнату. - О, да у вас гость!
- воскликнул он, увидев, что Лукашевский  не  один.  -  Какими  судьбами?  А
главное, как? Неужели я проморгал?"
   "Проморгал, - отретил Лукашевский, - проспал".
   "Давайте знакомиться, - Рудольф протянул Гостю руку и назвал себя.
   "Режиссер, - ответил Гость. - Давний приятель Петра Петровича".
   "На чем же вы добрались сюда? Неужели пешком?" - спросил Рудольф.
   "Пешком, пешком, - ответил за Гостя Лукашевский. -  Пойди  посмотри,  что
стоит на кухонном столе, - предложил он Рудольфу. - В прозрачной бутылочке".
   "А! - обрадовался Рудольф.  -  Я  как  раз  за  этим:  жутко  холодно  на
верхотуре. Не откажусь, не откажусь".
   "Проводите меня, - попросил Лукашевского Гость, едва Рудольф  скрылся  за
кухонной дверью. - Мне пора."
   "Но мы не договорили, - возразил  Лукашевский.  -  Скоро  утро.  Утром  и
пойдете. Я вас отвезу куда вам надо".
   "Мне надо теперь. Сейчас же!" - сказал Гость.
   Пальто и шляпу он надел на ходу. Торопился, шел впереди Петра  Петровича.
Дернул калитку, но оказалась запертой. Лукашевский вспомнил,  что  во  время
первой встречи Гостя это не остановило, хотя  калитка  тоже  была  запертой.
Петр Петрович отодвинул засов, открыл калитку и выпустил Гостя за ворота.
   "Прощайте, - сказал Гость, пожав Петру Петровичу руку. - Я почти все  вам
рассказал. Остальное вы узнаете сами очень скоро. Кроме одного. Я не  должен
был вам об этом говорить, но из благодарности к вам скажу. Помните ли вы мои
слова - конечно, помните! - о том, что  на  земле  может  жить  только  один
человек. Так вот, этим человеком будете вы. В океане.  Таков  финал  фильма.
Люди уничтожат друг друга, а вы останетесь. Один. В океане.  Дальше  вы  все
решите без моего участия. Один! - крикнул он  уже  из  темноты.  -  Один!  В
океане!" - и засмеялся.
   "Сумасшедший, - вздохнул Петр Петрович. - Сумасшедший режиссер".
   Никакого пролома в ограде Петр Петрович утром не обнаружил. Таким образом
добрая часть объяснений Гостя лопнула, как  мыльный  пузырь.  А  заглянув  в
гаражный, забитый старым хламом погребок, он пришел к выводу, что человек  в
нем расположиться не смог бы - так в нем было тесно. Да и следов того, что в
нем кто-то бывал, найти Петру Петровичу не удалось.  Получалось,  что  Гость
обманул его, хотя, кажется, из благих побуждений: хотел избавить  от  темных
загадок и тревог перед дальней дорогой. Но неужели рассчитывал  на  то,  что
Петр Петрович не проверит его слова о проломе в ограде и о погребке? Наивный
расчет. Даже глупый. Расчет сумасшедшего человека,  который  не  может  быть
сумасшедшим. И человеком...
   Рудольф помог Петру Петровичу вынести из дому и погрузить в машину  вещи.
Попросил у  него  в  долг  денег,  но  пожелал  получить  их  продуктами  из
магазинов. Словом, обязал Петра Петровича привезти ему из  райцентра  хлеба,
масла, колбасы, яиц и сигарет.
   "А сами не хотите съездить? - предложил Рудольфу Петр Петрович. - Кстати,
проверили бы на почте, не пришла ли из управления ваша первая  зарплата.  На
обратном пути я, естественно, заехал бы за вами".
   Рудольф с радостью согласился.
   Перед отъездом зашли к Полудину справиться о здоровье.
   "Спит еще, - сказала Александрина. - Кричал во сне. Я думала, что бредит.
Но это был сон. Я разбудила его, и он успокоился. Ничего, никаких опасений".
   Рудольф сел в машину с автоматом на плече.
   "Зачем же оружие?" - спросил Петр Петрович.
   "Не могу оставить. Не имею права. А вдруг похитят! Надежного  сейфа  нет.
Это вы бросали свой пистолет и месяцами  не  вспоминали  о  нем.  Рисковали,
между прочим. Кстати, я и пистолет прихватил. По той же причине".
   Лукашевский высадил Рудольфа у почты, а сам, никуда  больше  не  заезжая,
отправился дальше, на флотскую базу. Пообещал  вернуться  через  пять  часов
красной подкладке...
   Яхта была слажена на совесть. Мастер принял  подарки  с  радостью  -  три
костюма,  золотые  часы,  серебряную  табакерку,   фотокамеру,   портативный
магнитофон  японской  фирмы  "Сони",  югославскую  пишущую  машинку,   набор
слесарных инструментов,  токарный  станочек,  шкатулку  из  яшмы,  люстру  с
хрустальными подвесками, мундштук из полудрагоценных индийских  камней,  еще
одни часы, настольные с изящным вращающимся  маятником  и  мелодичным  боем,
черный испанский плащ на красной подкладке... Мастер оценил все это добро  и
вычел их из суммы окончательного расчета. Разумеется, не обидел себя. Теперь
Лукашевскому  оставалось  доплатить   мастеру   несколько   тысяч.   Работа,
разумеется, стоила того.
   "Если вы оставите мне машину, - сказал мастер, когда Лукашевский вез  его
из дока домой, - я больше ничего с вас не возьму. Более того,  сам  поставлю
навигационные приборы. Очень хорошего качества. Подумайте. Ведь  вам  машина
теперь нескоро понадобится, верно? Когда-то вы еще вернетесь из плавания..."
   Петр Петрович пообещал подумать и пожалел, что  этот  разговор  состоялся
только сейчас. Скажи ему мастер об этом раньше, не было бы никаких  проблем.
Теперь же он вынужден будет объясняться с Полудиным. С несчастным Полудиным,
так нелепо потерявшим корову и деньги.
   Квасову Петр Петрович подарил несколько цветных альбомов с  видами  Рима,
Парижа, Мадрида и Афин. Впрочем, не совсем бескорыстно -  опять  попросил  у
него две канистры бензина.
   "Слыхали про налет? - спросил Лукашевского Квасов за обедом. - На прошлой
неделе какие-то конники окружили мою  заставу,  требовали  оружие.  Никакого
оружия они, конечно, не получили. Мы их  отогнали.  Пришлось,  черт  возьми,
стрелять. В воздух, разумеется. Но приятного было  мало.  Хочу  отправить  в
город семью. Уже договорился с начальством. Ведь в  следующий  раз  ситуация
может сложиться серьезнее. Как вы думаете?"
   Лукашевский ответил, что семью, конечно же, надо отправить в город.
   Рудольф получил свою первую зарплату. Купил все,  что  намечал.  Раздобыл
даже несколько бутылок вина, чтобы обмыть, как он сказал, первую получку.
   Дома  их  ждала  новость.  Александрина  рассказала,  что  во  время   их
отсутствия приезжала милиция и спрашивала, не появлялся  ли  здесь  человек,
который называет себя Режиссером.
   "И что вы ответили?" - спросил Петр Петрович.
   "А что я могла ответить? Ведь никакого Режиссера у нас не было. Вообще не
было никаких гостей.  Только  конники  появлялись,  но  конники  милицию  не
интересуют".
   Лукашевский взглянул на Рудольфа.
   "А вы? - спросил он Рудольфа. - Вы тоже никого здесь не видели?"
   "Только конников, - ответил Рудольф. - Больше никого".
   Поставив машину в гараж, Лукашевский зашел за угол и увидел то,  чего  не
увидел почему-то утром - кое-как заложенный камнями пролом в  стене.  Быстро
вернулся в гараж, спустился в смотровую яму  и  заглянул  в  погребок.  Там,
среди разобранного хлама, было устланное соломой ложе, лежали пустые  мешки,
валялись консервные банки с сохранившимися остатками пищи.

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Яковлев, как и обещал, позвонил в восемь часов.
   "Итак, - сказал он торжественно, - ты можешь поздравить меня с обретением
свободы!"
   Лукашевский не понял о чем, собственно,  идет  речь,  о  каком  обретении
свободы, и попросил Яковлева выразиться яснее.
   "Можно и яснее, - уже не так торжественно  ответил  Яковлев.  -  Но  если
говорить предельно ясно, то суть моего сообщения в следующем: меня  сняли  с
поста председателя исполкома. Полностью и окончательно. Совсем. Отныне я,  в
смысле должностного положения, никто. Или, как любил  выражаться  сукин  сын
Чичиков, мечта".
   "Поздравляю, - сказал Лукашевский. - Это большая  удача,  -  но  тут  же,
подумав, что его слова могут обидеть Яковлева, спросил: - А  что  случилось,
Сережа?"
   "А! - ответил Яковлев. - Весь Совет разделился на  партии.  Партии  стали
пытать меня, за кого я. Я ответил, что за самого себя. Тут меня все дружно и
сняли. Единогласно. Потрясающее и неожиданное единство.  Во  всем  остальном
они друг с другом на ножах. Такая вот история".
   "Ну и черт с ними, - сказал  Лукашевский.  -  Приезжай  ко  мне.  Мы  тут
затеваем небольшой праздник - обмываем  первую  зарплату  нашего  охранника.
П