ет.  Там  внимательно  обдумают,  прикинут,
просчитают,  успеют  изобрести,  испытать,  проверить,  построить...   Все
успеют.
   - Почему успеют?
   - Там время идет иначе, секунды растянутые. У нас сутки, у них  год;  у
нас два часа, у них месяц. Мы задаем вопрос, через два часа получаем целый
доклад.
   - Почему время идет иначе? Это подземный мир?
   (По верованиям тоитов души  мертвых  отправлялись  в  преисподнюю,  где
времени не было  вообще.  Пожалуй,  правильный  образ.  Действительно  для
мертвого времени не существует.)
   - Нет,  Клактл,  это  не  мир,  всего  лишь  город.  Так  был  задуман,
специально был выстроен, чтобы успевать своевременно.
   Тоитский жрец молчал. Не знал, как возразить, просто не верил.
   - Зачем жарко? - заводил он снова.
   Лев старался отвечать обстоятельно:
   - Жара - побочное явление. Чтобы попасть в Т-град, необходимо  потерять
массу, а потеря массы  связана  с  выходом  энергии.  Этот  закон  вы  еще
откроете на Тое через тысячи лет. А энергия  -  это  тепло,  тепло,  жара!
Массу теряешь ты, худеешь и согреваешься. Не понял?
   - Зачем худею?
   - Это необходимо, Клактл. Есть такой закон Аникеева - Жерома,  мы  сами
на Земле его открыли недавно. Он гласит:  "Для  тела  неизменной  формы...
(впрочем, строго говоря, форма никогда не бывает неизменной). ...Итак, для
данной формы линейные размеры обратно пропорциональны темпу  времени".  Ты
же видел город за стеклом. Он в 360 раз меньше  нормального  города,  весь
умещается в одном зале. Чтобы войти в него, надо уменьшиться в 360 раз  по
росту, в 46 миллионов раз по массе. Вот мы и уменьшаемся.
   - Уменьшаемся? Мы?
   Не верил Клактл в уменьшение. Знал, что все  на  свете  меняется,  дети
растут, становятся взрослыми. Никогда не бывало  наоборот.  Взрослый  стал
мальчиком  с  пальчик,  выглядывает  из  уха  четырехрога?  Сказка!  Зачем
беловолосый рассказывает сказки? Путает? Цену себе набивает?
   Как тоит, как жрец, как дитя своей  эпохи,  Клактл,  конечно,  верил  в
чудеса. Но кто творит чудеса? Как известно, боги, не люди же. Для тоитов с
первого же знакомства с землянами стоял вопрос: кто  они  -  смертные  или
боги? Тоиты мыслили так: будущее известно тонконогим - они знают, что  Той
погибнет через два месяца. Только богам  открыто  будущее.  Но  тонконогие
спорят и спорят, не зная, как спасти мир тоитов от злого солнца. Не знают!
Явно не боги. Кто же они: четверть-боги, духи, злые духи, быть может,  или
обманщики, притворщики? Нельзя им доверять, нельзя их слова  принимать  на
веру.
   Лев напрасно старался внушить Клактлу понятие  технического  прогресса,
для человека элементарное. В самом деле, что такое чудо? Нечто  небывалое.
Бывает ли небывалое? Нет, конечно. Но небывалое сегодня и здесь  сбывается
в другом мире или завтра. Лев рисовал свои любимые оси, отмечал - тут,  на
этом рубеже, находится земная наука сегодня, 23 мая 2099 года. Клактл  мог
бы понять, но не верил.
   - Где мы? - твердил он. Нарочно повторял все те  же  вопросы,  надеялся
поймать Льва на противоречиях.
   - В Темпоград едем, в Т-град, говорят же тебе.
   - Где мы едем? - опять складывал ласты.
   - Здесь, здесь, именно здесь.  Из  обычного  времени  едем  в  быстрое.
Поперек времени едем.
   - Где поперек?
   Впрочем,  описать  путешествие  поперек  времени  гораздо  легче,   чем
объяснить. Я сам, автор, трижды переписывал научное пояснение, потом решил
посоветоваться с коллегами, собратьями по фантастике.
   - Но это же очень просто, - сказал один  из  них.  -  Тут  нет  никаких
затруднений.  Хотя  вещество  не  развеществляется   в   вашей   замкнутой
однопространственности и живые объекты сохраняют уникальные символы своего
неповторимого  генотипа,  тем  не  менее  время  развременяется   в   этом
континууме.  Струи  причинно-следственных  связей  расщепляются,   обтекая
однопространственность,   как   струи   потока   обтекают   утес.   Данная
однопространственность исключается из физики Ньютона, Лоренца, Эйнштейна и
из математики Евклида и Лобачевского, вытеснена во временной псевдовакуум,
становится  неким  нечто  в  ничем,  где-то   в   нигде   превращается   в
стохастическое  квазинечто,  потеряв  обязательный  атрибут   движения   в
четырехмерном континууме,  она  лишь  несет  развеществленную  значимость,
предназначенную к повторному овеществлению в назначенном месте и  времени.
Примитивнейшая однопространственная разновременность!
   Видите, как просто! Сразу все становится на свои места!
   Теперь можно продолжать рассказ.
   Путники изнывали. Тесное помещение было налито сухим  зноем.  Казалось,
даже  воздух  пропечен,   обжигает   при   малейшем   движении.   Обжигали
металлические ручки  и  пластиковые  стены,  больно  было  притронуться  к
искусственной коже, даже своя кожа казалась горячей. Горячая кровь стучала
в висках, горячий кислород опалял горло. Не  освежало  питье,  не  освежал
душ; горячие брызги вскипали паром на горячем полу.  В  пару  еще  тяжелее
было дышать.
   Тоит махал  вялыми  ластами  около  лица.  Жестом  показывал:  дай  дух
перевести. Лев и сам мечтал  о  передышке.  Руки  сами  собой  тянулись  к
регулятору: сбавить темп. Но усилием воли он сжимал пальцы в кулак.
   - Потерпи, Клактл. Нас очень ждут в Темпограде. Для  твоего  же  Тоитла
потерпи.
   Лев соглашался испечься  и  задохнуться,  лишь  бы  о  нем  не  сказали
пренебрежительно: "Зря послали мальца. Слабоват оказался".
   - Терпи, Клактл. Для твоей планеты стараемся.
   Льву было легче, чем тоиту. Он понимал цель, да и ум его был все  время
занят. Прежде  всего  он  совершенствовался  в  тоитском  языке.  Стремясь
разоблачить "обманщика", поймать его на противоречиях,  Клактл  все  время
донимал Льва вопросами. И Лев узнавал все новые слова, вникал  в  тонкости
произношения, упражняясь, сам задавал вопросы. Клактл охотно рассказывал о
своей стране с некоторым оттенком  элегической  грусти.  В  тесной  жаркой
однопространственности все казалось  ему  прекрасным  на  Тое:  бескрайние
пески пустынь, мутные воды Реки, циклопические стены,  ограждавшие  города
от набегов кочевников,  даже  сами  кочевники  на  своих  четырехрогих.  И
корявые глыбы дворцов, и мокрые узоры хаиссауа, шествия жрецов с факелами,
жертвы Великой водной змее. Клактлу все казалось умилительным,  а  Льву  -
удивительным.
   Удивляли Льва, гражданина XXI века, и многие черты жизни тоитов, как бы
извлеченные из далекого прошлого.
   Сам он родился и вырос  на  махонькой  планете,  космической  крапинке,
которую спутник облетал за полтора часа. За сутки  Лев  мог  добраться  до
любого поселка в Австралии  или  в  Антарктиде.  Он  жил  на  односуточной
планете, Клактл же - на необъятной, многомесячной. Даже  по  Реке  в  иную
деревню надо было плыть из столицы месяцами.
   Лев вырос в прекрасно изученном, хорошо знакомом мире, о  каждом  факте
на каждом участке Земли мог запросить и получить фото с описаниями. Клактл
же проживал в мире неведомом. Даже он, грамотный  жрец,  почти  ничего  не
знал  о  чужих  странах.  Для  большинства  же  тоитов   письменность   не
существовала вообще. О  прошлом  и  отдаленном  они  узнавали  по  смутным
слухам: "Старики говорят, что..."
   Еще удивительнее были социальные черты.
   Детская смертность! Половина младенцев умирала, не успев  научиться  ни
ходить, ни  говорить.  А  голодовки!  В  неурожайные  годы  целые  области
вымирали, трупы  валялись  повсюду.  А  мимо  трупов  шествовали  парадные
процессии жрецов,  ехали  властители  на  колесницах.  Равнодушие  имущих,
покорность умирающих. Почему терпят, для чего терпят?
   "Вот где проблем непочатый край, - думал  Лев.  -  Целую  планету  надо
накормить, просветить, нормальную жизнь наладить.  Хорошо  бы  попасть  на
работу  в  будущий  Тойплан,  которому  поручат  проектировать   хозяйство
планеты. Впрочем, вероятно, начинать  надо  бы  с  революции.  А  это  уже
внутреннее  дело  тоитов,  тут  вмешиваться  не  полагается.   И   вообще,
рассуждать о хозяйстве рано пока.  Сначала  надо  спасти  Той,  потом  уже
перестраивать, благоустраивать...  Благо-устраивать,  устраивать  благо...
бла-го..."
   Мысли лениво ползли, буксовали в  усталом  мозгу.  Потом  он  додумает.
Сначала выбраться надо из этой душегубки.
   - Долго еще? - ныл представитель неблагоустроенной планеты.
   - Потерпи, друг, - хрипел Лев. И сам взывал в микрофон: - Долго еще?
   Связь с внешним миром не прерывалась, можно было спрашивать что угодно,
но ответы приходили не сразу,  с  увеличивающейся  проволочкой.  Так  и  в
космосе, в удаляющейся ракете: на орбиту Марса ответ  придет  минут  через
десять, к Юпитеру - через час, на уровень  Сатурна  -  через  два  часа  с
лишним. У Льва было такое ощущение, будто однопространственность удаляется
в неведомые дали, падает, валится в  бездонную  дыру.  На  самом  же  деле
кабина стояла на месте, все в той же стенке, перемещалась  только  поперек
времени. И потому нельзя было ответить  с  определенностью  на  простейший
вопрос: "Долго ли еще терпеть?" По какому времени "долго"? По московскому,
по  темпоградскому  или  по  неравномерно  изменяющемуся,  от   регулятора
зависящему времени кабины?
   В промежутках между вопросами и ответами  из  внешнего  мира  приходили
инструкции, советы и настойчивые просьбы - держаться, не растрачивать часы
на передышки (если тоит чувствует себя сносно).
   - Не могу больше, - хрипел Клактл.
   - Друг, потерпи. Очень нужно вытерпеть.
   Раза три и Юстус включался в передачу, видимо, отошел.  Слабым  голосом
он расспрашивал о самочувствии Клактла - не Льва,  а  Клактла.  Юноша  был
немножко  задет,  что  не  о  нем   беспокоятся,   отвечал   с   некоторым
раздражением:
   - Хнычет все. Противный такой, чешуя шелушится.  Я  бы  не  стал  жизнь
отдавать за таких. Нелюди вроде.
   - А для меня они как дети, - ответил Юстус (через добрый  час).  -  Да,
детишки, неопрятные, невоспитанные, невежественные,  драчливые.  Вырастут,
будут людьми. Для будущих людей стараемся.
   Всякий раз, включаясь в передачу,  Юстус  просил  раскрыть  портфель  и
рассортировать  тетради  с  записями,  подчеркнуть  такие-то  и   такие-то
формулы, отметить такие-то страницы.
   - У меня привычка недописывать слова, - предупреждал он. - Пищу  только
корни.  Я-то  помню,  что  имелось  в  виду,  а  в   Темпограде   придется
расшифровывать.
   Лев понимал, что Юстус экономит минуты, прибегая к его  посредничеству.
В однопространственности время текло все-таки медленнее, чем в Темпограде,
можно было объяснить больше.
   - Я попробую начать расшифровку, - предложил он.
   Еще одно занятие. Меньше думаешь о жаре.
   - Обратите внимание на  тетрадь  "Причины  взрыва  новых",  -  попросил
Юстус. - И на записи о нравах  тоитов.  Это  я  не  все  успел  переписать
начисто. И сами расспрашивайте Клактла.
   Переписка и расшифровка занимали мысли. А тоит одно тянул: "Долго еще?"
   Лев отвечал привычно:
   - Друг, потерпи! Для твоей же планеты.



10. НА ОРБИТЕ БЫСТРОГО ВРЕМЕНИ. 23 мая. 19:22-19:26

   Внешний мир вошел  в  кабину  внезапно.  Послышались  звонкие  удары  о
металл,   скрежет,   стук   колес.   Вневременную   однопространственность
встряхнули,  сдвинули,  покатили.  "Осторожнее,  вы,  черти",   -   сказал
отчетливый бас. Откуда-то пахнуло прохладой, упоительно  свежим,  вкусным,
как ключевая вода, кислородом. И в люк  брызнул  свет,  серо-голубой  свет
дневных ламп.
   - Милости просим в Темпоград, - сказал тот же бас.
   Лев не  без  труда  выбрался  наружу  и  оказался  в  просторном  зале,
выложенном глянцевитыми черными и голубыми плитками.
   Люди как люди - в синих комбинезонах, белых халатах. Привычно встречает
прибывших медицина.  Кремовые  автобусы  неотложной  помощи.  Тележки  для
багажа.
   Обыденность поражала прежде всего в  Темпограде.  Словно  не  в  другое
время прибыли, а в любой земной город - в Париж, Владивосток или Тимбукту.
Та же забота о багаже, те же дежурные санитары с носилками, встречающие  с
букетами цветов, коридоры, лифты, лестницы. В конце концов ты попадаешь  в
гостиницу: снова лифт, снова коридор, нумерованные  двери  разного  цвета.
Один из номеров - твой. В нем  застланная  кровать  со  взбитой  подушкой,
стенной шкаф с пустыми вешалками, полированный стол, на  столе  телефонная
книжка и дверца пневмопочты с дисками меню. За стенкой ванна и душ. И, как
во всем мире, красный кран брызжет горячей водой, синий  -  холодной.  Где
тут иное время? Непохоже.
   Обыденность поразила Льва и еще  поразила  неторопливость.  Ведь  перед
отправкой  было  столько  суеты.  Поспешно  летели,  на  ходу   составляли
обращение,  торопливо  зачитывали,  срочно  выбирали,   кого   послать   в
Темпоград. "Скорее, скорее,  экономьте  секунды  Т-града".  Льву  не  дали
проститься с Винетой, не дали  вещи  захватить  из  дому.  И,  вжившись  в
торопливость. Лев закричал, едва выйдя на перрон: "Ведите меня  немедленно
к президенту! Профессор Юстус заболел, ему стало плохо, но  все  записи  у
меня. Он просил обратить особое внимание..."
   - Отдохните, -  сказали  ему.  -  Президент  сегодня  занят.  Заседание
президиума послезавтра. Вас пригласят обязательно.
   - Но это срочно. Дело идет о космической катастрофе.
   - Мы  понимаем.  Вот  и  отдохните,  наберитесь  сил.  Заседание  будет
послезавтра, в крайнем случае после выходного, через день-другой.
   И хотя  Лев  понимал  разумом,  что  темпоградский  день-другой  -  это
несколько  земных  минут,  все  же  неторопливость  раздражала   его.   Не
соответствовала душевному волнению. Невольно  думалось:  "Несправедливость
какая! Там миры гибнут, люди спешат на помощь, пересиливают себя, изнывают
от жары, а здесь полеживают, ванны принимают, закусывают".
   Но делать нечего,  не  он  распоряжается  тут.  Лев  поддался  ласковым
уговорам, вымылся, поел, выпил горячего чаю  и  заснул  вопреки  волнению,
проспал часов десять (темпоградских), поужинал, еще раз поспал. Все  равно
впереди был пустой  день  (темпоградский),  надо  было  его  потратить  на
что-нибудь. Лев пошел осматривать город.
   Дома как дома. Если забыть о межвременной парилке, можно подумать,  что
ты в незнакомом  районе  Москвы.  Такие  же  стеклянные  стены,  такие  же
охристые или светло-голубые мостовые. Но земные города все плоскостные,  а
этот многоярусный - вместо неба мосты над головой - улицы над  улицами.  И
над теми улицами снова улицы, эстакады, мосты.
   В газетном киоске Лев взял план города. План тоже оказался многоярусным
- не развернутый лист, а книжечка -  по  странице  на  ярус.  Параллельные
линии дорог переходили в пунктиры пандусов, а на смежной странице  пунктир
снова превращался в дорогу. Красные квадратики на перекрестках  обозначали
магистральные лифты. Определившись, Лев  направился  к  ближайшему.  Решил
начать осмотр с самого верха.
   Скоростной лифт  вынес,  правильнее  бы  сказать  "вышвырнул",  горстку
пассажиров на открытую площадку. Над головой вместо неба  оказалось  нечто
пыльно-дымчатое, серое с красноватым оттенком и с  кроваво-бурой  полоской
закатной зари на горизонте. Под ним располагался обширный парк с  широкими
аллеями, усыпанными  цветным  песком  или  толченым  кирпичом,  с  пышными
клумбами и живописными космами ив, как бы моющими свои зеленые волосы  над
прудами, где важно плавали лебеди. Обширный, чистый,  заботливо  ухоженный
парк. Льву, впрочем, он не очень понравился.  Лев  предпочитал  нетронутую
дикую природу. Здесь же кусты были подстрижены умелым садовником, в  песке
поблескивало стекло, даже трава казалась подкрашенной:  крикливо  зеленая,
как на детских рисунках.
   Перед первым же фонтаном Лев остановился. Знакомые какие-то  очертания.
Ах да, на этот фонтан, на эти аллеи со скамейками он смотрел Оттуда. Но из
большого мира все это казалось ненастоящим, забавно-игрушечным. Значит,  и
сам он сейчас выглядит куколкой. Интересно  посмотреть  бы  на  себя.  Лев
вспомнил, что и в туристских походах  его  всегда  занимала  эта  перемена
точки зрения. Был в долине, смотрел на гору;  сейчас  с  горы  смотрит  на
долину - из настоящего в свое же прошлое,  а  раньше  взирал  на  будущее.
Жалко, что не видишь себя самого.
   Впрочем, из недавнего прошлого, Темпоград казался неживым. Скамейки  те
же, аллеи те же, но без людей. На самом деле здесь довольно много  народу:
расхаживают, спорят, руками размахивают, молодые звонко шлепают  по  мячу,
пожилые рысцой бегут от инфаркта. Почему не было видно их? Малы,  что  ли?
Да, малы, а кроме того, слишком проворны. Ножки у них  коротенькие,  шажки
маленькие, но секунды длинные, и скорость получается как у земного  ходока
- метр-полтора в секунду. Здешние полтора метра - это целая  улица.  Легко
ли заметить муху,  пролетающую  над  макетом,  стоящим  в  соседнем  зале.
Секунда - улица из конца в конец. Мелькает что-то.
   "Я мелькаю", - подумал Лев.
   "Мелькая" по аллеям, он прислушивался к разговорам. Доносились  термины
-  медицинские,  технические,  грамматические,  математические.  На  одном
перекрестке группа молодых бородачей спорила у демонстрационной  шахматной
доски. Лев подошел поближе. Шахматы  он  давно  забросил,  но  болельщиком
остался. Речь шла о матче на первенство мира.
   - Какое положение сегодня, вот в чем  проблема,  -  сказал  рыжеволосый
чернобородому.
   Лев вмешался, не смог удержаться.
   - Партия кончилась вничью при доигрывании, - сказал он.
   -  Невероятно,  -  удивился  чернобородый.  -  У  Стрелецкого   начисто
выигранная позиция. Я бы на месте Скорсби сдавался не раздумывая.
   - Нет, ничья, и даже мирная.
   - Кто вам сказал?
   - Я сам читал газету. Счет 5:5.
   - То есть как это 5:5?! 5:5 было в прошлом году.
   - Вы, наверное,  новичок,  -  догадался  чернобородый.  -  Ну  конечно,
новичок. По глазам вижу. Товарищи, не  теряйте  времени  на  расспросы,  у
новичков всегда  прошлогодние  сведения.  Имейте  в  виду,  юноша,  что  в
одиннадцатой партии уже сделано  двадцать  девять  ходов,  и  на  двадцать
восьмом Стрелецкий пожертвовал качество - отдал коня за две пешки. Скорсби
не вывернется, голову ставлю.
   - Побереги голову, Скорсби ушлый малый. Есть вариант, я тебе покажу.
   - Ребята, пошла шестидесятая секунда. Сейчас последние известия.
   Бородачи умчались, оставив сконфуженного Льва. Вот  уж,  действительно,
темпы в этом Темпограде! Он думал им свежие известия сообщить,  рассказать
о доигрывании десятой партии, а они уже  знают  двадцать  девять  ходов  в
одиннадцатой партии, ждут с нетерпением тридцатого хода.
   Не торопясь, он поплелся вслед за любителями. Аллея поднималась в гору.
Подъем вывел его на широченную площадь,  на  которой  высились  двенадцать
гигантских статуй. Все они стояли на разных уровнях, как  бы  на  ступенях
лестницы и все передавали друг другу что-нибудь: либо книгу, либо табличку
с формулами, либо колбу, либо аппарат. Первым был Аникеев, Жером -  вторым
в ряду, Яккерт - четвертым. Конечно, Лев знал всех  этих  людей.  Вереница
гигантов изображала общий подвиг создателей науки о времени - темпорологии
- как бы эстафету открытий, приведших к рождению Темпограда. В пьедестале,
под ногами у каждого гиганта, помещался мемориальный  музей.  Впоследствии
Лев посетил все двенадцать, сделал выписки. Но это было  позже.  Чтобы  не
нарушать последовательность повествования,  здесь  мы  не  будем  излагать
историю темпорологии. Въедливых же читателей, требующих графиков и  формул
в фантастике, я могу отослать к другой своей вещи -  "Делается  открытие".
Там все рассказано: и про гениального умельца Аникеева, и  про  библиофила
Жерома, и про яростного полемиста Яккерта, и про других.
   Последний  из  гигантов  широким  жестом  указывал  на  изящный  дворец
розового  мрамора,   оформленный   как   старинные   настольные   часы   с
символическими фигурами Дня и Ночи, поддерживающими грандиозный ци