отив крайностей. Но он не одинок. Вот вчера пришло
письмо от некоего Шаурина,  тоже  литератор,  но  прозаик.  Он  предлагает
законсервировать Темпоград, как только  мы  доведем  до  конца  работы  на
планете Той, и открывать город в чрезвычайных обстоятельствах, всякий  раз
после всемирного референдума.
   - Вот именно, блестящая идея! Чрезвычайные обстоятельства  и  всемирный
референдум! Для ускорения дела, что ли?  Начинается  эпидемия,  и  тут  же
всемирный референдум, надо ли срочно искать лекарство. А вы сами не  могли
объяснить этому Шаурину,  что  Темпоград  строился  не  из-за  космической
катастрофы. Строился, чтобы все все получали по потребности без  отсрочки,
не ждали обещанного три года. Но если ваш прозаик предпочитает ждать...
   К середине дня, израсходовав запал, усталый и разочарованный, президент
возвращался в Москву. Днем  он  был  уже  не  ученым,  не  государственным
человеком,  а  семейным,  не  то  мужем,  не  то  отцом,  не  то  опекуном
болезненной, недовольной, требовательной и очень капризной  женщины.  Жужа
упрекала его и отчитывала, а  он  терпел  и  молчал,  считая,  что  обязан
терпеть все прихоти матери его будущего ребенка.
   Но потом приходил  летний  вечер...  и  следовала  экскурсия  в  страну
воспоминаний. Лучшее из них сидело в том же саду, в том же белом платье  с
голубым поясом, милое, свежее, цветущее. И не было  рядом  зеркала,  чтобы
напоминать президенту о его возрасте. Он же был  Львом  Январцевым,  он  и
чувствовал себя Львом, смотрел на девушку, в которую был  влюблен  Лев,  и
сердце билось, как в юности, кровь  струилась  живее,  лицо  горело,  даже
голова кружилась слегка. Пусть воображаемое счастье, но все-таки  счастье,
пусть временное, но возвращение в молодость,  пусть  бесперспективное,  но
все-таки продолжение первой любви.
   И хотя  президент  приходил  под  предлогом  лечения,  но  разговоры  о
самочувствии пресекал. Не хотелось подчеркивать немощи рядом  с  цветущей.
Он предпочитал рассказывать о приключениях мысли, о  победах  над  тайнами
времени и тайнами мозга, о  подготовленной,  пока  еще  не  осуществленной
атаке на зловредную  взрывчатую  звезду,  обо  всех  своих  любимых  осях,
устремленных в бесконечность.  Но  о  Темпограде  президент  не  упоминал.
Нарочно откладывал признание, тянул удовольствие встреч.
   - Вам не скучно от всей этой учености? - спросил он как-то.
   - Нет, вы очень хорошо рассказываете. У вас удивительно ясный  ум.  Все
освещено, все расставлено, все взаимосвязано. У меня в голове хаос был,  а
вы как-то разложили все по  полочкам.  Такое  умение  нечасто  встречаешь,
наверное, оно прирожденное. У меня был друг, - добавила она, чуть краснея.
- Он студент, совсем еще мальчик с вашей точки зрения. Но тоже  умеет  все
прояснять. Не так хорошо, как вы, но похоже.
   - Вы любили его, этого друга? - не без  труда  выговорил  президент.  -
Простите за нескромность, но постороннему легче признаться.
   - И сейчас люблю, - сказала Винета просто. - Даже больше люблю,  с  тех
пор, как мы расстались.  Пока  рядом  был,  как-то  не  ценила.  Я  ужасно
неорганизованная, хватаюсь за одно, другое,  третье,  ничего  не  успеваю,
пропускаю самое важное. Я  и  встречи  с  ним  пропускала,  а  он  человек
самолюбивый,  с  большим  внутренним   достоинством.   В   общем,   как-то
бессмысленно потерялись. Но я жду... и все думаю о нем. Все больше  уважаю
его... и люблю. Вот и сейчас: сижу с вами, а думаю о нем. Вы не обиделись?
   - Ничуть, с какой стати? - сказал президент, горько улыбаясь.  Конечно,
ему  было  обидно.  Но  смешно  же  ревновать  к  самому  себе.  Или  тот,
девятнадцатилетний Лев, не он на самом деле?
   И опять он не сказал правды Винете. Совсем было собрался, а в последний
момент подумал: "Надо ли вмешиваться в естественный ход жизни?  Время  все
сотрет постепенно и безболезненно".


   На следующий день, это было во вторник, 2 июля, президент  выступал  по
телевидению.  Сразу  же,  в  первый  час  по   прибытии,   он   потребовал
организовать  это   выступление,   чтобы   через   головы   неповоротливых
сотрудников  Ван  Тромпа  обратиться  ко  всем  людям  Земли,  всем  сразу
объяснить, что  бессмысленно  и  преступно  плестись  босиком  по  дороге,
закинув котомку  через  плечо,  когда  на  старте  стоит  ракета,  готовая
рвануться в будущее.
   Передачу вел  Ван  Тромп,  и  перед  началом  он  подпортил  настроение
президенту. Перед самым выступлением спросил:
   - Есть деловое предложение. Приближаются решающие дни на планете Той. В
свое  время  вы  проектировали  Астромеч,  вы  незаменимый  мастер,   наши
скороспелые специалисты  не  могут  сравниться  с  вами  по  опыту,  могут
наделать  непоправимые  ошибки.  Вы  не  согласились   бы   на   небольшое
космическое  путешествие,  всего  на  две  недели?  МЗТ  сейчас   работает
безотказно...
   Январцев вспылил:
   - Ни в коем случае. Я понимаю, вы хотите избавиться от меня, заслать  в
космос на две недели и похоронить мой проект. Две недели для Темпограда  -
это целый период, там уже сложатся традиции мелкотемья, их не выкорчуешь.
   - Но ваш проект так и так будет обсуждаться долго - не две недели и  не
два месяца, - возразил Ван Тромп.
   Возмущаться было некогда, начиналась передача.  Январцев  взял  себя  в
руки, настроился...
   Говорил он образно, логично и страстно. Еще в Темпограде заготовил  эту
речь. Все же удовлетворения не было. Не было потому, что все  эти  дни  он
слышал только возражения, те же возражения высказывались и на телевидении.
И   еще   очень   мешала   присущая   телевидению   театральная   игра   в
непринужденность. Люди будто бы  обмениваются  мнениями  под  вылупленными
глазищами  прожекторов,  под  стрекот  аппаратов,  поглядывая   на   жесты
режиссера, который больше всего волнуется, что  такой-то  выступает  целых
две минуты, а  такой-то  возражает  целых  три.  И  выступающие  старались
держаться в рамках отведенного времени,  лица  их  выражали  напряжение  и
старательность. Президент привык к яростным спорам в Темпограде, ему очень
не хватало искренних эмоций.
   Была, впрочем, и неожиданность, даже  неприятная,  пожалуй.  Ван  Тромп
тоже задал непредусмотренный вопрос.
   - Я с бо-ольшим инте-ересом отношусь к ва-ашему предложению, - начал он
со  своей  обычной  тягучей  медлительностью.  -  Оно  привлекает  научной
смелостью. Смелость всегда вызывает восхищение. Смелость,  как  говорится,
города берет. Правда, я не слыхал, чтобы смелость  возводила  города.  Для
строителя  важнее  разум,  точный  расчет...  предусмотрительность.  Нужно
видеть не только первый шаг, но и второй, третий... и  все  дальнейшие.  И
вот что мне не совсем ясно сегодня. Темпоград был задуман как город скорой
помощи  науке...  обеспечивающей  производство.  Теперь   вы   предлагаете
перевести заводы в быстрое время. Но кто же будет  снимать  трудности  той
быстрой промышленности? Не придется ли для нее создать еще один  темпоград
в сверхбыстром времени? И не  потребует  ли  тот  сверхтемпоград  перевода
заводов  в  свое  сверхбыстрое  время?  И  не  потребуется  ли   для   той
сверхпромышленности  сверхсверхбыстрейший  темпоград?  И  так  далее,   до
бесконечности. Где вы видите предел для этой гонки с секундами?  Вероятно,
это продумано у вас.
   "Подслащенная, но пилюля, -  подумал  Январцев.  -  Значит,  Ван  Тромп
недоброжелатель. Ему захотелось смутить меня  на  глазах  у  телезрителей.
Заготовил неожиданный вопрос, полагая, что я не сумею ответить. Ну что  ж,
он-то думает о проблеме четвертый день, а я - четвертый  год.  Обязан  был
предусмотреть любые возражения".
   -  Это  неизбежное  противоречие  движения,  -  сказал  он.  -   Только
неподвижность не создает трудностей, но неподвижность  -  это  смерть.  На
Земле и в космосе была подобная проблема. В свое  время,  создав  ремесло,
люди создали и города, чтобы жить возле своих мастерских. Но  производство
загрязняет воздух,  вредит  здоровью.  Ради  своего  здоровья  в  XX  веке
горожане начали выносить заводы за пределы жилых районов, потом за пределы
городов, за пределы зеленых зон и жилых областей, в пустыни, горы,  тайгу.
Но  кому-то  надо  было  работать  в  пустынях,  горах,  тайге,  и   возле
производства вновь возникали города, шли дебаты об  очищении  атмосферы  в
этих городах. В конце концов промышленность и энергетика стали портить всю
атмосферу Земли, пришлось выносить заводы в космос, на Луну,  на  планеты.
Но  кому-то  надо  было  работать  на  Луне  и  планетах,  а  людям  нужны
человеческие  условия,  пришлось  создавать  атмосферу  на  Луне.  Создали
атмосферу, и встал вопрос о том, что промышленность портит эту  атмосферу.
Дебатируется вопрос о переносе вредного производства на  Меркурий.  И  так
далее, до бесконечности. Где предел? Движению нет предела. И отказаться от
движения нельзя, потому что  неподвижность  -  это  смерть.  Не  можем  мы
вернуться к охоте на оленей  в  первобытных  лесах.  Нет  уже  первобытных
лесов, и оленей не хватит для двадцати миллиардов едоков.
   Теградизация - подобие завоевания космоса, другой  вариант  продвижения
за пределы старого мира. Там - покорение пространства, у нас  -  покорение
времени.  Покорение  пространства  -  нелегкий  и  медлительный   процесс,
требующий много сил, времени и труда, умственного и физического. Покорение
времени экономит пространство и время, но тоже требует много труда, не так
много физического, но много умственных усилий.  До  сих  пор  человечество
предпочитало умственные усилия.
   А стоять на месте не хотело никогда.
   Развивать  мысль  было  некогда.   Время   (телевизионное)   кончалось.
Резервные минуты съел Ван Тромп. Ни разъяснить, ни добавить.
   Поскольку передача повторялась тут же по  второй  программе,  президент
поспешил в близлежащий парк, чтобы посмотреть, как реагируют телезрители.
   Но  тихо  было  в  старинном  Останкинском  парке.   Не   чувствовалось
всенародного волнения по поводу теградизации Земли.
   В аллеях, пестрых от теней липовых  листьев,  пенсионеры  в  соломенных
шляпах  увлеченно  играли  в  старинные  шашки.  Победитель,   торжествуя,
выстраивал башню над запертой, попавшей в безвыходное положение.
   В сонном тинистом пруду, сидя в лодке, самозабвенно  целовались  юноша,
стриженный под машинку, и девушка с длинными распущенными волосами.
   Мужчина средних лет с пузатым портфелем уверял свою спутницу:
   - У них на Венере местнические  тенденции.  Им  говоришь  о  вселенских
интересах, а они прикидывают, есть ли  польза  Венере.  Пришлось  вправить
мозги...
   Он несколько преувеличивал  свое  возмущение  и  распорядительность,  а
спутница слушала  его  с  преувеличенным  вниманием.  Ее  интересовала  не
Венера, а собеседник. Энергичен, уверен в себе, не слишком ли  самоуверен?
Самовлюбленность - признак ограниченности.
   Две молодые мамы  катили  младенцев  в  колясочках,  оживленно  осуждая
какую-то Нонну. Никакого вкуса! Как она не  понимает,  что  фиолетовое  ее
уродует.
   Младенцы гулькали и пускали пузыри.
   Утки копались в иле. Гузка кверху, лапки прижаты к пузу,  а  голова  на
дне. Уток изучал карапуз лет четырех. Тоже старался голову нагнуть,  ручки
прижимал к бокам. "Коля, осторожно, не упади!" - кричала ему мать.
   Дошкольники играли в войну, устраивая засады за кустами. Один  наставил
на президента палку, сказал грозно: "Пуф-пуф, я тоит, я взял тебя в плен".
И тут же осведомился: "Дедушка, а тоиты берут в плен наших?"
   Студент торопливо листал толстый конспект  и  глядел  на  небо,  шевеля
губами.
   Прошли двое мужчин: "И будет барахлить, - сказал  один.  -  Ты  поставь
батареи ЛС-24".
   - И я тащу, тащу, подтянул к самому борту. Вот такая рыбина, не  кефаль
- акула, кит целый. Уже морда над водой. Хлоп, перекусила  леску  -  и  на
дно. Ну чего ради сорвалась, дура? Все равно пропадет с крючком в губе.
   Раскинув руки на  спинке  скамейки,  блаженно  улыбался  солнцу  тучный
старик. Просто дремал.
   Не без труда Январцев нашел комнату отдыха с телевизорами. На одном  из
них увидел себя. Слушателей было не так много. Когда  он  подсел,  его  не
узнали или не обратили внимания на сходство.
   Передача уже заканчивалась.
   - Спорно, но наводит на размышления, - сказал президент  (смотрящий,  а
не выступающий), надеясь вызвать отклики.
   Отозвался только один из зрителей, пожилой крепыш  с  очень  загорелым,
как бы дубленым, лицом:
   - Вроде бы все правильно, - сказал он, - но не по душе мне.  Я,  знаете
ли, лесотехник, с природой имею дело. Участок большой, надо бы с вертолета
осматривать, но я, откровенно говоря,  предпочитаю  ходить  пешком.  Когда
иду, все вижу: вот тебе  дубы  со  своими  кронищами,  березки  -  нежные,
девочки  среди  деревьев,  красавицы  нарядные.  Розовые  они  на  закате,
голубенькие в сумерки, в тени дубов пестрые. Осина трепещется  -  пугливое
дерево, под  ними  грибы-пузачи,  земляника.  Разве  я  все  это  разгляжу
пролетая? А этот ваш президент темпоградский, все  за  рукав  меня  тянет:
"Давай, давай, бегом, бегом!" Да не увижу  я  ничего  на  бегу,  не  пойму
ничего на бегу. Пусть молодые на стадионе бегают, у них силы в избытке.  Я
не хочу бежать, не тащи меня за рукав. Не хочу!
   Что можно возразить?


   - А я видела вас сегодня на экране, - сказала Винета, здороваясь. - Что
же вы скрывали, кто вы есть на самом деле?
   Лев вздрогнул, закусил губу. Вот и наступил момент  признания.  Иллюзия
юности, прощай!
   Но, оказывается, Винета не расслышала его  фамилию,  только  на  звание
обратила  внимание  -  "президент  Темпограда".  Приговоренный  к  разлуке
получил отсрочку.
   -  Впрочем,  я  понимаю  вас,  -  продолжала  она.  -  Наверное,  очень
знаменитому хочется быть просто человеком иногда. У меня была подруга,  не
обижайтесь за сравнение, чемпионка по прыжкам в  высоту,  Аня  Фокина,  не
слыхали, вероятно.  Она  никогда  не  называла  свою  фамилию,  знакомясь,
ненавидела восторги: "Ах-ах, вы самая  прыгучая  девушка  в  мире!  Ах-ах,
почему же вы такая прыгучая?" Вероятно, и вам  надоело  быть  президентом,
захотелось  просто  так  посидеть  на  скамейке,  поболтать  с  глупенькой
девчонкой. Вы меня простите, что я со  своими  советами  лезла,  я  же  не
знала, с кем разговариваю.
   Президент задумчиво улыбнулся.
   - Я хочу спросить у вас совета, - продолжала  Винета,  поднимая  глаза,
поднимая, а не опуская. - Мой шеф восхищен вашей речью. Он говорит, что вы
совершенно правы: надо рваться вперед, а не плестись  шажком  в  пыли.  На
Земле 25 процентов стариков и стареющих, четверть людей, у которых  лучший
возраст  позади.  "Что  же  получается?  -  говорит  шеф.  -  Временем  мы
управляем, а собственный возраст неуправляем. Пора кончать, - говорит  он,
- с крохоборством гериатрии. Старость надо  не  подлечивать,  а  отменять,
молодость  возвращать  надо,  тогда  люди  будут  по-настоящему   довольны
медициной". И он считает, что проблему  омоложения  можно  решить  лет  за
двадцать, если приняться вплотную. Двадцать лет - это  три  недели  ваших,
темпоградских. Он решил ехать в Т-град немедленно. И меня  зовет.  Вы  как
посоветуете?
   К удивлению Винеты и к  своему  собственному,  президент  высыпал  кучу
возражений. Он сказал, что ей, цветущей, юной, прелестной, не надо  губить
себя в  Т-граде.  Да,  Темпоград  город  разведки,  город-авангард,  город
будущего, но в разведке нужны бойцы от науки, крепкие, выносливые мужчины,
уже пожившие, испытавшие немало, готовые рискнуть  и  жизнь  отдать,  если
понадобится. Ей же, девушке, нужно еще пожить сначала.
   - Вы поймите, это город кабинетчиков, - убеждал  он,  волнуясь,  -  это
город без лета, без зимы, без гор и морей. Жизнь там однобока  и  ущербна.
Труд, засасывающий  как  трясина.  Не  оглянешься,  молодость  прошла;  не
оглянешься, жизнь позади. Поживите вдоволь на вольной Земле, найдите  свое
счастье.
   - А я так поняла, что вы всех зовете в Т-град,  -  протянула  Винета  с
недоумением.
   Президент сам был в недоумении. Что же получается? Весь мир он зовет  в
темпограды, за исключением" любимой. Значит, в глубине души  не  такой  уж
заманчивой считает теградизацию.
   Он попытался оправдать свою позицию, но, кажется, запутался еще больше.
   Винета выслушала терпеливо, стараясь  запомнить  каждое  слово,  как  и
полагается студентке,  слушающей  объяснения  профессора.  Даже  выдержала
паузу, ожидая, не добавит ли он что-нибудь.
   - Тут еще личное, - сказала она, перебирая складки юбки. - Дело в  том,
что мой друг, я говорила вам о нем, уехал в Т-град, так мне сказали в  его
деканате. Вы не  встречали  такого?  Лев  Январцев.  Он  студент-лингвист,
тоитскими языками занимался, между прочим.
   Кажется, пора признаваться, ничего не поделаешь. Или  смолчать,  уповая
на все стирающее время.
   Президент в затруднении почесал переносицу мизинцем.
   И увидел расширенные потрясенные глаза девушки. Винета узнала  знакомый
жест.
   - Это вы? Это вы. Лева?
   Президент кивнул, виновато опуская голову.
   Секунду-другую Винета смотрела на  него  с  ужасом,  потом,  всхлипнув,
бросилась прочь. Остановилась, кинула с плачем:
   - Не ходите за мной. Я не знаю, что  я  скажу.  Я  ничего  не  понимаю.
Потом, после...



23. ПИСЬМА. 4 июля 2099 года. 9:07-9:27

   Президента Январцева закатывали в золото.
   Вытянувшись,  висел  он  на  тугих  струях   воздушной   перины,   пока
миниатюрные, не больше жука, ползуны, монотонно гудя, обматывали  звонкой,
красноватой, прозрачной  на  свету  ленточкой  узловатые  ноги,  осторожно
переваливая через вздутые вены.
   -  В  мое  время  МЗТ  называли   транспортом   молодых,   -   вздохнул
астродиспетчер. - А ныне в любом возрасте летят на звезды, пожалуйста.  Не
так давно я профессора Юстуса провожал, теперь вас.
   - Юстуса я помню хорошо, - отозвался президент. -  Он  сыграл  когда-то
большую роль в моей жизни. Где он сейчас? Жив?
   - Жив, конечно. Юстус на Луне  в  "Легкости".  Знаете  этот  образцовый
санаторий  в  Море  Дождей?  Не  бывали?   Обязательно   побывайте   после
возвращения. Для усталого сердца лучше не придумаешь. А у вас, насколько я
помню по карточке, с сердцем нелады.
   - Да, с сердцем нелады, сердце не на месте,  -  вздохнул  президент.  И
после паузы добавил порывисто: - Сколько у меня времени? Минут  пятнадцать
есть  еще,  прежде  чем  эта  штука  залепит  рот?  Есть?  Тогда  добудьте
диктограф, пожалуйста, я продиктую письмо... личное.
   Диспетчер протянул ему микрофон и деликатно отодвинулся.
   "Дорогая моя девочка!
   Прости меня, Винета, но я не могу называть тебя иначе.  Думаю  о  тебе,
как о милой девочке Винете, славной гостье из радужной юности.
   Я наговариваю это письмо, сидя на астродроме. До  старта  еще  четверть
часа, сейчас меня обматывают золотой тесемкой. Процедура длительная; ноги,
руки обмотаны, но рот свободен, слова произносить  пока  могу.  Пользуюсь,
чтобы поговорить с тобой еще раз.
   Да, я улетаю к звездам, на  ту  самую  планету  Той,  которая  когда-то
подружила нас, а потом разлучила. О способах предотвращения  катастрофы  я
тебе рассказывал: Астрозонт и Астромеч. Сколько у нас  было  споров:  Зонт
или Меч, Меч или Зонт? Решили: то и другое. Если Меч  не  сработает,  Зонт
надежно укроет планету. Жертв не будет, так или  иначе.  Но  если  Меч  не
сработает, погибнет группа Меча: четыре ракеты с четырьмя экипажами, в том
числе и некий Лев Январцев. Расчеты надежны,  опыты  проводились  в  поясе
астероидов, но всегда есть некоторый процент неожиданных случайностей. Так
что не исключено, что это письмо последнее в моей жизни.
   Последнее!  Произнес  это  внушительное  слово  и  поразился.  Нет,  не
испугался. Чего дрожать? Пожил достаточно, знаю, на что иду. Но  последнее
слово должно быть очень весомым. Это как бы итог жизни. И я спросил  себя:
"А каковы итоги моей жизн