- Раньше не  получится,  -  сказал  Ван  Тромп.  -  Мы  размножим  ваши
материалы, каждому надо прочесть и обдумать. Без обдумывания будут  пустые
словопрения.
   Январцев не мог  не  согласиться.  В  Темпограде  принято  было  думать
неторопливо. Думали неторопливо, чтобы Земля могла действовать решительно.
   -  А  вы  пока  отдыхайте,  отдыхайте,  -   заключил   Ван   Тромп   со
снисходительной благожелательностью в голосе. Будучи очень  уравновешенным
человеком, он на всех взволнованных  взирал  с  участливой  жалостью,  как
взрослый на упавшего и ободравшего коленки ребенка. -  Отдохните.  Где  вы
остановились?  У  нас  великолепная  гостиница  на  Оке.  Леса   вокруг...
земляника, грибы, Для белых рановато, но есть маслята и  весенние  опенки.
День, правда, дождливый, но обещают, что распогодится.
   - Нет, я в Москву слетаю, к жене. - Он с сомнением посмотрел на  ручной
видеофон, не без труда вспомнил свой юношеский номер. Переключать?  Ладно,
обойдется. Время раннее, вероятно, Жужа еще в постели.
   Давно был он тут, давно, но все осталось, как прежде,  в  юности,  пять
недель тому  назад.  Он  сел  в  глайсер,  нарочно  выбрал  фисташковый  с
вмятиной, занял место  у  окошка,  кажется,  того  самого,  где  сидел,  с
потрясенными тоитами. Увидел сверху желтое здание,  похожее  на  букву  Т,
озеро с просвечивающим дном, россыпь коттеджей на берегу, строящийся  мост
через  Оку,  все  еще  недостроенный.  Узнал  комбинат  выращивания  мяса,
институт  генной  инженерии,  радиообсерваторию,  полюбовался  горой   для
лыжников, самой большой в мире искусственной горой. 5770  метров,  круглое
лето снега!
   Все на месте, все как прежде.
   И правда, Жужа еще не вставала, встретила его в постели. Не потому, что
была больна, а потому что берегла себя. Жужа лежала с  утра  до  вечера  и
прислушивалась к самочувствию: мерила температуру и давление, щупала пульс
и живот. Добросовестно и истово Жужа  делала  общественно  полезное  дело:
растила в себе ребенка, будущего гражданина. И ей очень нравилось, что это
важное дело можно делать дома, со вниманием к себе. Она и внимала, и  была
полна сознания собственной значительности. И это сознание  поддерживали  в
ней мать - теща президента, две  тетки  -  сестры  матери  и  бабушка,  не
отходившие от постели. Встревоженными голосами они  расспрашивали  о  сне,
аппетите  и  капризах  будущей  матери,  обсуждая,  какое  кушанье   может
повредить, а какое не повредит будущему наследнику(це) президента.
   С ходу Жужа осыпала Льва упреками. Почему он ее  забросил,  почему  так
долго не приходил, почему не пришел сразу, почему она, в ее положении,  на
четвертом месяце, вынуждена сама, выбиваясь  из  сил  и  рискуя  здоровьем
ребенка,  все  обеспечивать.  И  тут  же  продиктовала  список  поручений:
заказать,    достать,    привезти,    встретиться,    передать,    узнать,
договориться...
   Разновременность еще не стала привычной. Хотя Жужа  знала,  что  прошло
много дней, но она не была сильна в арифметике и не сразу поняла, что  муж
ее старик. Сколько же ему лет - пятьдесят, шестьдесят, семьдесят? И  опять
посыпались упреки: как же он посмел довести себя  до  старости?  Эгоист  -
растратил все годы на свою излюбленную науку,  совсем-совсем  не  думал  о
семье. Ни капельки любви, ни крошечки ответственности! У ребенка не  будет
отца, вместо отца - ветхий дедушка. А кто будет заботиться о  ней  сейчас,
когда она так нуждается в уходе?
   Президент слушал со сложным чувством стыда и раздражения. Любовь к Жуже
давно угасла, с годами  прошла  и  обида.  Жужа  превратилась  в  умильное
воспоминание  молодости,  окутанное  сладкой   дымкой.   Но   сейчас   это
воспоминание развенчивало себя, да еще и предъявляло претензии.  Президент
подавил в себе протест, стыдя самого себя за бесчувствие. В конце  концов,
это его жена, мать будущего ребенка. О ребенке он обязан заботиться, хочет
и будет заботиться. Он даже ощутил в себе прилив отцовских чувств.  Хорошо
бы родился сын - продолжатель дела, хоть и Суссанович, но  Январцев.  Сыну
он  с  радостью  передал  бы  эстафету  идей  -  темпоскафы,  футуроскопы,
хроноскопы... все оси,  уходящие  в  туманную  бесконечность.  А  Жужу  не
переделаешь, какая есть, такая есть. Жалко только,  что  дети  растут  так
медленно. Взять его в Темпоград? Но это не поможет - сын будет  взрослеть,
а президент стариться в равных темпах. Нет уж, пусть растет на Земле,  как
все  дети.  И  президент  добросовестно  записал   все   поручения   Жужи,
необходимые и нелепые, прикидывая в уме, успеет  ли  он  все  выполнить  в
промежутках между деловыми встречами.
   Томительное свидание прервал приход районного врача, смуглого  молодого
человека с  эффектной  черной  бородкой  и  черными  глазами.  Жужа  сразу
преобразилась:      кисло-брезгливое      выражение       сменила       на
оживленно-заинтересованное. Кинула взгляд на  зеркало,  поправила  волосы,
добавила морщинку сдержанного страдания. О присутствии мужа забыла или  не
считала нужным стесняться. Этот старик не имел никакого значения.
   И Январцев ушел со смешанным чувством обиды и облегчения. Конечно, жить
с Жужей было бы тягостно, но она и сама не  захотела  бы.  Время  сместило
отношения. Лев перешел в другое поколение и смотрел теперь на Жужу как  на
дочку. Не слишком удачная дочь, пустоватая, но все равно родная. А ребенок
всегда ребенок - для дедушки еще дороже, чем для отца.
   Эта встреча напомнила президенту о том,  что  жизнь  идет  к  грустному
концу - к пенсионной дряхлости, а следующий разговор вернул его в прошлое,
даже не в юность, а в детство.
   Выйдя от Жужи, Лев зашел в первую попавшуюся переговорную и  вызвал  на
экран свою мать, все еще отдыхавшую в Чили.  И  в  рамке  появилось  милое
лицо, обрамленное наивными светлыми кудряшками, близорукие  голубые  глаза
со всегдашним выражением растерянного испуга.
   - Это ты, Левушка? - И когда же президента Темпограда  называли  так  в
последний раз?
   - Да, это я, мама Львина, - нарочно он назвал мать  детским  прозвищем.
Так в двухлетнем возрасте осмыслил он имя - Мальвина.
   - А почему ты свой экран не  включаешь?  Ты  плохо  выглядишь,  да?  Ты
болен, Левушка? Немедленно скажи правду. Я вылетаю сегодня же.
   - Нет, я здоров, мама Львина. Не  знаю,  почему  не  включается  линия.
Наверное, твоя сторона барахлит. Я вижу тебя отлично.
   Конечно, Лев нарочно  не  хотел  показывать  свое  лицо,  седые  космы,
старческие морщины. Потом он расскажет... но нельзя же огорошить сразу.
   - Левушка, ты хрипишь, наверное, ты все-таки простужен.  Я  тебя  знаю:
одеваешься кое-как и питаешься кое-как. Целый день в библиотеке,  а  потом
на ночь наедаешься как удав. Левушка, ты должен  приехать  ко  мне,  Здесь
чудесно. Нет этой изнурительной жары, горы и тут же море. Обещаю  готовить
твою любимую яичницу три раза в день. Ну, прилетай, уважь старую мать.
   - Мама, но у меня же экзамены, - выворачивался президент.
   - Ах да, эти противные экзамены. Разве они не кончились  уже?  Когда  у
тебя последний?
   (В самом деле, когда кончаются студенческие экзамены  -  в  мае  или  в
июне? Президент забыл давно.)
   - Как у всех, мама. Экзамены до десятого, потом практика.
   - Да-да, экзамены, практика, командировка какая-то таинственная.  Между
прочим, я знаю, как зовут твою практику. Винетой ее зовут, очень  приятный
голосок у этой практики. Имей в виду, если  мать  не  ставишь  в  счет,  я
пожалуюсь практике, чтобы она следила за твоим рационом. Или сама  приеду.
До десятого, говоришь?
   - Мама, уверяю тебя, не надо тебе приезжать. Здесь стоит  жуткая  жара,
жуткая!
   - Но ты обещай, что будешь есть три раза в день. Что ты ел  на  завтрак
сегодня? Не помнишь? Не придумал, значит. Вечером я вызову тебя, доложишь,
как обедал и ужинал. Эх вы, дети-дети!
   И президент Темпограда впрямь почувствовал себя ребенком, неразумным  и
непослушным сыночком. Молодость прошла, не страшно. Есть мама, приласкает,
утешит, исцелит поцелуем.
   Во все эпохи, все на свете  путешественники  мечтали  о  возвращении  в
родимый дом, как бы в детские годы. Домой возвращались  многие,  но  время
подводило их. Вместо родителей - спасителей  и  защитников,  их  встречали
слезливые старички, вместо нежной невесты-красавицы - иссохшая старая дева
или бабушка, облепленная  внуками.  А  фантастические  субсветовые  полеты
вообще  выбрасывали  путников  в  чуждое  будущее,  обрекали  их  на  роль
несмышленышей в непонятной цивилизации потомков,  живых  справочников  для
археологов.  Т-град  вывернул  наизнанку   эту   трагедию.   Странник   из
быстротекущего времени мог вернуться в прошлое, мог вернуться в детство...
не ребенком, увы!
   Все равно отрадно. В зеркало не смотришься же ежеминутно, не все  время
думаешь о себе... а юность твоя перед глазами. Вот движущаяся  дорожка  на
липовой аллее перед студенческим городком. Те же длинноволосые юнцы вскачь
несутся по лестнице. Те же самые, в лицо узнаешь  многих.  Под  липами  на
скамейках прилежные девушки с конспектами.  Менее  прилежные  топчутся  на
танцевальной площадке под звуки все еще модного даррел-брыка. Вот эта -  с
третьего курса - капитан волейболисток. А  та  -  рыжекудрая  -  справляла
свадьбу с вьетнамцем. Сколько лет прошло с тех  пор?  Ах  да,  два  месяца
всего.
   Тетя  Катя  -  комендант  корпуса  -  заботливая   опекунша   непутевых
студентов, свирепая рачительница  трехразового  питания  и  восьмичасового
сна, провожает его  настороженным  взглядом  -  кто  таков?  Староват  для
студента! В шкафчике на шестом этаже президент снимает  ключ,  который  он
повесил в юности - 23 мая этого  же  года.  Проталкивается  сквозь  ватагу
горластых бывших сверстников, впитывая реплики ("Опять завалил! Ну  нет  у
меня способностей к структуралистике", "У всех,  брат,  нет  способностей,
такой  предмет.  Извилинами  надо  пошевеливать").  Ключом  прикасается  к
номеру, дверь открывается бесшумно и с готовностью.  И  вот  она,  ушедшая
молодость, музей юных лет Л.Январцева.
   Стол, заваленный черновиками. Египетские иероглифы, тоитские иероглифы,
иероглифы майя. Ну да, он же собирался стать  лингвистом  когда-то.  Горка
конденсаторов  и  сопротивлений,   блоки   печатных   схем:   детали   для
воспроизведения  тоитских  звуков.  Именно  этот  аппарат  привел  его   в
Темпоград. Над столом расписание  сессии.  Ай-ай,  прозевал  все  экзамены
гуляка  Январцев,  не  иначе,  отчислят  беднягу  за  неуспеваемость!  Над
расписанием афоризмы и наставления самому себе: "Цени время!" (Поздно, все
свое время растратил в Т-граде!), "Будь целеустремленным!"  (Как  считать,
был он целеустремленным?), "Ни дня без зарядки!" (Только  книжный  червяк,
пренебрегающий спортом, мог  сочинить  такой  лозунг.)  А  над  всем  этим
самодельный  рисунок:  очень  курносая,  оранжевая  девушка  со   щелочкой
смеющегося глаза. В  профиль  изображена.  Не  слишком  силен  был  Лев  в
рисовании, только в профиль получалось сходство.
   Как давно было, как недавно!
   А что это за график с растопыренными линиями? Да  это  же  оси  Жерома,
схема маршрутов науки, хроника  ее  достижений.  Ну-ка,  что  там  отметил
безусый юноша Январцев? На оси элементов N197.  Смешно?  Темпоград  далеко
ушел  вперед.  На  оси  темпов  -  второй  порядок.  Да  у  Гранатова  был
двенадцатый. И на оси энергии продвижение, и на оси плотности продвижение,
и на оси сложности продвижение. Отстал, товарищ  студент!  Исправить,  что
ли? Или пусть останется музей, как был... с оранжевым профилем на стенке.
   Послышался стук. В дверь просунулась горбоносая физиономия. Сосед,  как
бишь его? Индеец пуэбло, американскими наречиями занимался. Чактал  -  вот
как его зовут.
   - Печален, - сказал Чактал. - Я слышу шаги, думаю, есть  Лев.  Вы  есть
родственник? Вы будете видеть Лев?
   - Буду, - сказал Январцев честно. - Увижу, даже сегодня.
   - Передайте привет, - сказал индеец. - Небольшая почта для Лев есть.
   И протянул пакет, завернутый в бумагу.
   - Спасибо, Январцев прочтет сегодня же, - сказал Январцев.
   Даже про себя он не  усмехнулся.  Какая  тут  усмешка?  Слезы  горькие!
Ближайший сосед не узнал его.
   Без особого интереса развернул пакет. Книги,  книги:  все  учебники  по
лингвистике, не  помнит,  кому  одалживал.  Конверт,  надписанный  круглым
почерком. Одно слово: "Льву". Внутри записка:
   "Львище! Наверное, я опять виновата, хотя не знаю в чем. Не  надо  быть
таким букой надутым, смени на милость свой львиный гнев. Почему ты  уехал,
даже не сказал, когда вернешься. Мама не знает,  где  ты,  а  тут  носятся
слухи, что ты был в командировке, даже будто бы в Темпограде. Но оттуда же
возвращаются через два-три дня. Все равно, я люблю  тебя,  хотя  ты  такой
обидчивый и злющий. И жду тебя ежедневно в 10 вечера на нашей скамейке".
   -  Ждешь?  -  спросил  президент  вслух  и  с  сомнением  посмотрел  на
самодельный портретик.
   Оранжевощекая загадочно щурила глаз, глядя мимо Льва в угол.
   "Надо рассказать девушке, - сказал сам себе президент. -  Зачем  же  ей
дожидаться напрасно? Какой у  нее  номер?  Забыл?"  Забыл  номер  любимой!
Впрочем, такое лучше объяснять лично.
   И снова с сомнением посмотрел на портретик.
   "Лично! Чтобы она твои морщины разглядела? Напиши, друг, на бумаге  все
получается так логично".
   Но что-то щемило в груди или в переносице, чего-то жалко было до  слез.
Чактал растревожил, что ли? У него,  горбоносого,  впереди  вся  жизнь,  а
президент свою прожил. И так захотелось  хоть  разок,  хоть  на  полчасика
вообразить себя молодым, прибежать к сиреневым кустам  с  букетом  сирени,
разыскать в зелени то же белое платье с  голубым  кушаком.  Зачем?  Он  же
изменил ей давным-давно, женился на другой.
   - Ну хорошо, - сдался президент. - Иди, если тебе так хочется, но  чур,
дурака не валяй. Если нет ее на  скамейке,  значит,  не  ждет  и  не  смей
стучать в окошко! Тогда пошлешь рассудительное письмо: так, мол, и  так  -
Лев свое прожил, юноши Льва нет в природе,



22. СВИДАНИЕ С ЮНОСТЬЮ. 29 июня - 2 июля

   Поглаживая под пиджаком сердце, то ли  взволнованное,  то  ли  больное,
спешил старик в свою юность.
   Некогда в юности цвели яблони, поселок был  весь  в  пене,  сладковатый
аромат заливал сады. Сейчас бушевала тополиная вьюга, каждый  порыв  ветра
вздувал белые смерчи,  по  всем  канавам  и  подворотням  катались  ватные
валики.
   Протирая глаза, шагал президент по тропинкам  молодости.  Вот  районный
парк. Аллеи, посыпанные натуральным песком, не подкрашенным шлаком, как  в
Темпограде. Трехсотлетний  дуб,  обнесенный  заборчиком  для  сохранности.
Кусты сирени. И белое пятно в зелени. Винета! Ожидающая!
   Почему сердцебиение у тебя, товарищ президент? Успокойся, ждут не тебя,
твой плюсквамперфект - давно прошедшее время.  Твоя  доля:  горько-сладкое
воспоминание. Продолжения не было по твоей вине. Виноват сам, и исправлять
поздно. Остался долг вежливости. Подойди и скажи откровенно...
   "И скажу. Только дух переведу. Запыхался".
   - Извините, девушка, я не помешаю вам, если присяду ненадолго?
   Быстрый взгляд. Насторожилась, оценила, успокоилась. В летах, вежливый,
напрашиваться на знакомство не будет. И отвернулась.
   Сидя на дальнем конце  скамейки,  президент  краем  глаза  рассматривал
знакомо-незнакомый  профиль.  Иными   глазами   смотрел:   сквозь   призму
житейского  опыта,  из  перспективы  возраста.  Такое  свеженькое  личико,
бархатные щеки, носик, немного вздернутый - дитя еще, прелестный  ребенок.
И   ротик   чуть   приоткрытый,   такой   простодушный,   такой    добрый.
Самоотверженная доброта - так аттестовал бы сейчас он девушку. А  глазенки
грустные, и веки чуть припухшие. Плакала! Из-за него, чурбана, плакала.  А
он сомневался еще, не понимал, какой клад ему  достался.  Обижался,  дулся
самолюбиво. А Винета жила суматошно от доброты, потому что всем  бросалась
на помощь очертя голову. Зачем медлил, почему колебался? Ну  отлучился  бы
из Т-града на денек для свадьбы. На худой конец по  радио  посватался  бы,
выписал бы Винету... И прожил  бы  всю  жизнь  со  славным  человеком.  Не
превратил бы свою квартиру в келью, в картотеку ученых трудов.
   - Вы что вздыхаете? Вам плохо?
   Вот и бросилась на помощь.
   - Ничего, девушка. Так, мысли.
   - Но я вижу,  вы  за  сердце  держитесь.  У  вас  боли,  этим  не  надо
пренебрегать. Вы к какому лекарству  привыкли?  Я  принесу,  у  меня  дома
аптечка. Можете доверять мне, я будущий врач, учусь на  кафедре  Штеккера.
Наверное, вы знаете эту фамилию, выше нет никого в гериатрии.
   Вот положение: любимая девушка тебя спасает. Не ты ее, она тебя.
   - Боли! - проворчал президент. - Конечно, и боли есть, но я  привык.  У
стариков всегда что-нибудь болит. Не стоит их лечить, время тратить.
   - Вы  напрасно  отчаиваетесь.  Наука  делает  сейчас  чудеса.  Мой  шеф
считает, что можно продлить жизнь до ста лет всем поголовно.
   - Что толку растягивать увядание? Все равно человек немощный, ущербный.
Вот вы, девушка, вы же не влюбитесь в старика.
   - Вероятно, влюбиться не смогу, - сказала Винета честно. - Но я учусь у
стариков. У меня есть друзья преклонного возраста - очень интересные люди.
Их с удовольствием слушаешь.
   - Лечить интересно. Букет болезней.
   - Да, и лечить интересно.  И  очень  приятно,  если  умному,  опытному,
умелому человеку ты возвращаешь работоспособность. Мои пациенты, а у  меня
уже есть пациенты, рассказывают мне о своих делах. И я горжусь,  словно  я
сама принимала участие. Вы тоже  расскажете...  потом,  когда  перестанете
держаться за сердце.
   Так,  в  разговорах  о  больном  сердце,  и  прошел  вечер  -  свидание
президента с юностью. И, прощаясь, Винета потребовала, чтобы собеседник ее
пришел на следующий вечер, пришел и обязательно принес анализы. Она сведет
его со Штеккером, выше нет никого в гериатрии. Пусть обещает,  пусть  даст
слово,  пусть  не  увиливает  от  лечения.  К  организму  надо  относиться
внимательно, с уважением.
   И упорхнула. А президент еще долго сидел, вздыхая и  улыбаясь,  сначала
блаженно и умиленно, потом с грустной иронией: "Приходите  на  свидание  с
анализами! Анекдот! Нет, завтра скажу ей всю правду".
   С того вечера началась странная,  тройная  жизнь  Льва  Январцева.  Три
позиции, три настроения: утреннее, дневное, вечернее.
   Утром он был президентом  Темпограда.  В  7:00  ему  доставляли  сводку
событий  за  сутки,  за  темпоградский  год.  Бегло  просмотрев   таблицы,
президент убеждался, что идея Ван Тромпа, увы, утверждается.  Продолжается
процесс превращения Т-града в Город-консилиум, клиники  -  в  поликлинику,
научных институтов - в учебные. Президент считал, что все это  -  стрельба
из пушек по воробьям.
   И,  распалившись,  разобидевшись  за  униженную  пушку,  он  летел  (на
глайсере) в  Академию  Времени,  врывался  в  кабинеты  яростный,  убеждал
возмущенно и язвительно, что  неторопливость  неуместна,  даже  преступна.
Если есть возможность мчаться, нельзя плестись шажком. Надо мчаться,  надо
поспевать за авангардом, надо мир приравнивать к темпам быстрого  времени,
а не вожжи натягивать, придерживать взлеты мысли.
   - Дайте же нам обсудить ваши предложения, - взывал Ван Тромп.
   - Обсуждайте в Т-граде!  -  кричал  Январцев.  -  Там  есть  время  для
размышлений. Давайте перенесем туда Академию Времени. Не  хотите?  Давайте
хотя бы сессию проведем для начала.
   -  Но  сессию  надо  подготовить,  -  возражал  Ван  Тромп.  -  Собрать
материалы, доклады написать.
   Неторопливость собеседника, его ленивый говор  с  растянутыми  гласными
приводили Январцева в бешенство:
   - Да что готовить, что готовить, собственно  говоря?  Материалы  у  нас
разработаны. Возражения? Неужели вы всерьез собираетесь  обсуждать  статью
этого поэта, любителя бить стекла на собственной террасе?
   - Нет, конечно, мы пр