ницы.

Солнце  погасло.  Март  вышел  из сквера. Часы на перекрестке показывали без
пяти час. Пожалуй, можно идти домой. Вряд ли Герта вернется скоро.

Через  четверть  часа он был в своей пустынной квартире. Какой мрачной стала
она!  В  последнее  время  Герта  даже  не убиралась, говорила, что не стоит
трудиться  ради  такого мужа. Март не обижался. Верно, он виноват перед ней,
но вину он исправит. Нужно только немножечко терпения и спокойной работы.

Он   воровато   глянул  в  окно,  не  возвращается  ли  жена,  вынул  из-под
макаронного ящика клеенчатую тетрадь и начал писать.



Эрл встретился с Риммой ровно через год после своей свадьбы с Гарпией.

В  первый  раз  расстался  он  тогда  с  молодой женой. Гарпия не переносила
морской  качки,  и  Эрл  воспользовался  этим  (да,  воспользовался!), чтобы
поехать на курорт одному.

Стыдно  сказать,  но  он немножко стеснялся появляться в обществе с Гарпией.
Гарпия  была  мила,  но  чудовищно наивна и невоспитанна, она всегда ставила
его  в  неловкое  положение.  Притом  у  нее  не исчезли еще мощные мясистые
наросты  на  спине,  где  прежде  были  крылья, и Эрлу приходилось постоянно
слышать  недоуменные  вопросы,  что  он,  собственно,  нашел в этой горбатой
красавице с греческим профилем.

Конечно,  Гарпия  любила его, очень любила. Так забавно было возиться с ней,
словно  с  маленькой  девочкой,  показывать,  как обращаться с водопроводным
краном  и  со  штепселем,  пугать ее радиоприемником, катать в автомобиле по
городу,  ошеломлять  магазинами.  Незаметные  детали  нашего  быта  -  стул,
карандаш, мыло - все это было проблемой для нее.

Гарпия   очень  старалась  приобрести  навыки  культурной  женщины,  ей  так
хотелось  угодить  мужу.  Но  почти  каждый день, приходя домой, Эрл получал
доклады от экономки:

- Мадам изволит спать на полу в гостиной. Она говорит, что так прохладнее.

-  Мадам  напустила  воды  в  ванну и забыла закрыть кран. Паркет испорчен в
трех комнатах.

И  в  строгих  глазах  старушки  Эрл  читал  осуждение:  "Человек из хорошей
семьи... и такая жена!"

Гарпия  была  необычайно  мила...  но  Эрлу  не  с кем было посоветоваться о
делах,  получить  поддержку  в  трудную  минуту, не с кем поделиться удачей.
Гарпия просто не понимала, чем он занят. Поцелуи... и только.

И  сюда,  на  курорт, два раза в неделю приходили реляции экономки: отчеты о
затратах  и  сообщения  о  проказах  жены.  А в конце старательные и корявые
буквы: "Дарагой муш. Я тибя очень лублу. Приижай скорей".

Эрл  с умилением читал эти каракули и чувствовал, что на расстоянии он любит
Гарпию гораздо больше.

Римма  Ван-Флит  была очень богата, богаче Эрла и очень умна, пожалуй, умнее
его.  Она  великолепно  плавала  и  играла в теннис, немножко пела, немножко
рассуждала  о  литературе,  все  это  делала  превосходно  для дилетанта, но
всерьез она занималась любовью.

Она  была  хороша  собой:  огненно-рыжие  волосы, тонкий острый нос, красота
острая,  вызывающая.  И  брови,  подбритые  чуть  тоньше,  чем  нужно, губы,
намазанные  чуть  ярче,  декольте  чуть  глубже,  чем  принято,  платье чуть
прозрачнее,  чем  прилично.  Зато  каждый  мог  видеть, какая у нее красивая
спина и плечи. А спина была человеческая, нормальная, без мясистого горба.

-  Все  говорят  о  вашей  будущей  пьесе,  -  сказала  она  Эрлу при первом
знакомстве. - Твердят, что вы затмите Шекспира и Эсхила.

И  Эрл  получил  возможность,  такую приятную для автора, рассказать о своих
замыслах  и  затруднениях.  Римма слушала, неумеренно восхищаясь, и время от
времени вставляла замечания, которые поражали Эрла меткостью и остроумием.

-  Вам  нужно  самой  писать,  - сказал он Римме. Собеседница его засмеялась
особенным грудным смехом, воркующим и многозначительным:

-  Что  вы,  ведь я только женщина, и ум у меня женский, пассивный. Мое дело
чувствовать талант, понимать, восхищаться, любить его... творчество.

Потом  они  пили  коктейли.У  Риммы  блестели  глаза,  щеки заливал румянец.
Говорили  как  старые  знакомые,  переходя  с  темы  на  тему,  все не могли
наговориться.  И  о  любви  с первого взгляда, и о родстве душ, и о взаимном
понимании, и о том, как редко встречается в жизни настоящее чувство...

Потом  они  каким-то  образом  оказались на пляже. На жемчужном песке лежали
четкие  тени  пальм.  Луна  расстелила  свой  золотой  коврик  на стеклянной
поверхности  моря.  Зыбь  колыхалась  у  берега,  рокотали камешки. Римма на
тонких  каблучках  не  могла  идти  по  песку,  завязла к хохотала над своей
беспомощностью.

Эрд  взял ее на руки. Бледное лицо женщины сразу стало серьезным. Эрл понял,
что пора ее поцеловать.

Утром он послал жене телеграмму:

"Доктора  настойчиво  советуют  морское  путешествие. Знакомые приглашают на
яхту. Напишу подробно".

Но он так и не написал. По телеграфу легче было лгать.



Прошел  еще  год.  В  отдаленном  австралийском  порту Эрл, не простившись с
Риммой,  сел  на  встречный  пароход,  чтобы  вернуться  домой.  У него было
чувство,  будто  он  выбрался  из гнилой лужи и никак не может отмыться. Вся
эта   грязь   с   Риммой,   ее   мужем,  предыдущим  любовником,  случайными
знакомствами.  И  скандальные  статьи о мнимых оргиях и выдуманных дуэлях. И
все - на первых страницах газет... Как он мог попасть в эту трясину?

Но   по   мере  того,  как  пароход  приближался  к  дому,  настроение  Эрла
улучшалось,  будто  морские  ветры  стирали  с его губ следы поцелуев Риммы.
Как-то  поживает его Гарпия? "Дарагой муш, приижай скорей". Вот и приезжает,
с опозданием на год.

Только  бы Гарпия ничего не знала. Счастье еще, что она не читает газет. Эрл
не  верил  в  бога,  но  сейчас  он  горячо молился, упрашивая небесные силы
скрыть  его  похождения.  Давал обещание любить жену вечно, сделать ее жизнь
радостной.  И хорошо бы, чтобы у них были дети, лучше девочка. Пусть порхают
по саду, а они с Гарпией будут стареть и радоваться, на них глядя.

И вот с замирающим сердцем Эрл вступает в собственный дом.

Старая  экономка  хмурит  брови, встречая его. Взгляд у нее укоризненный. Уж
она-то  читает  газеты.  Наверное,  знает  все. Эрл отводит глаза, небрежным
тоном спрашивает;

- Ну, что дома? Наша проказница здорова?

И  ему  страшно  хочется  услышать  что-нибудь  о  наивных проделках Гарпии:
посадила цветы в картонку от шляпы, поливала сад горячей водой.

Экономка  медлит,  зачем-то  подводит  Эрла к диванчику, придвигает столик с
вином, уговаривает держать себя в руках, Эрл начинает догадываться.

- Она... она узнала? Экономка кивает головой.

-  Ничего не поделаешь, все говорили об этом. Я старалась скрыть, как могла.
Но  однажды  ночью  она  прибежала ко мне в слезах и сказала: "Я знаю, он не
любит  меня  больше". И она плакала целую ночь, и у нее сделалась горячка, и
мы  боялись  за  ее  жизнь  целый  месяц.  А  потом она выздоровела и стала,
извините  меня,  довольная  и веселая. И песни пела, звонко так, и в спальне
запиралась.  А я, простите, поглядела однажды в щелку, что она делает. А она
шила  себе  платье  из  белого  муслина и все примеряла перед зеркалом. А на
спину  сделала крылышки, сначала маленькие, как у бабочки, а потом побольше,
а  потом  уж  совсем  громадные.  И  мы  не  знали,  что  она не в себе даже
радовались,  что  занятие  нашла.  А  как-то  ночью она поднялась на башню и
прыгнула в воду.

Эрл вскочил и обнял плачущую старушку.

-  Она  жива!  -  воскликнул  он.  -  И  я найду ее. Просто у Гарпии выросли
крылья, и она улетела.

Старушка положила ему на лоб сухую руку.

- Что вы, побойтесь бога! Разве она птица, чтобы летать?

Солнце  зашло за кирпичную стену, и в комнате стало сумрачно. В предвечерней
тишинэ  особенно  явственно  звучали  голоса  мальчишек, игравших в войну на
мусорной  куче.  Издалека  доносился  благовест.  А  Март все писал и писал,
горбясь  над  подоконником,  почти  не видя букв и не желая отвлечься, чтобы
зажечь  свет. Никогда ему не писалось еще так легко и свободно. Он отчетливо
видел  перед  собой  эту ненавистную рыжую Римму и заурядного Эрла, похожего
на  него  самого,  только  богатого и благополучного, и удивительную Гарпию,
несущуюся над морем на перламутровых крыльях,



Наконец  Март дописал заключительные слова главы, выпрямился, провел ладонью
по   лбу,   как   бы  стирая  фантастические  образы,  и  сладко  потянулся,
возвращаясь   к   действительности.   Несколько   секунд   радостный  подъем
творчества  еще  бодрил  его.  Потом  он  вспомнил о бедности, безработице и
Герте.

Где же Гертруда? Сколько времени можно провожать сестру?

Он зажег свет и заметил возле зеркала приколотую к салфетке записку:



"Дорогой Март!

Я  долго  ждала и терпела, но больше не могу. Ты сам понимаешь, что жить так
невозможно.  Тебе  самому  без  меня  будет  легче.  Если  бы  ты любил меня
достаточно  и  думал  обо  мне,  ты  давно  нашел  бы  в себе энергию, чтобы
устроиться как следует.

Прощай,  будь  счастлив  по-своему.  Не  старайся  отыскать  меня. Это будет
неприятно нам обоим.

Герта".



Март  перечитывал  записку и никак не мог понять, что это значит; "неприятно
обоим"  или  "устроиться  как  следует"?  И  только взглянув на разбросанные
вещи, он все осмыслил и застонал, схватившись за голову.

Ушла! Убежала! Улетела, как Гарпия!

Он недостаточно любил Герту, и она улетела.



Больше Март не написал ни слова. Он не знал, как кончить рассказ.

По  первоначальному  замыслу  Эрл  должен  был  очнуться  после болезни, вся
история  Гарпии  оказывалась  бредовым сном. Но теперь Март понял, что такой
конец  был  бы  фальшивым.  Гарпия  не была, не могла быть миражом, И Эрл не
должен  был  отступиться,  легко расстаться с ней, как с сонным видением. Он
обязан был искать ее... как Март искал Герту.

Должен  был  ходить к Маргарите и что-то выведывать, стойко вынося насмешки.
Должен  был  навещать  дядей,  теток  и  прочих самодовольных родственников,
хитря,  задавать  им наводящие вопросы, ловить на противоречиях, внимательно
осматривать   комнаты   в   поисках  забытой  на  диване  косынки  -  улики,
свидетельствующей  о  спрятанной  Герте. Должен был, притаившись за оградой,
ждать,  не  мелькнет  ли  за  окошком силуэт жены. И дарить медяки соседским
мальчишкам и выспрашивать, не видали ли они блондинку в клетчатом жакете.

"Если  бы  ты  любил  меня  достаточно..."  -  писала она. Март и сам только
теперь  понял,  как  он  любит  жену.  Он  мог  быть  резок, мало говорил ей
ласковых  слов,  но как же она не понимала, что и нудная работа в конторе, и
сверхурочные,  и  подарки  родственникам, и унизительные поиски работы - все
делалось  ради  нее. И даже стихи, которые она не ценила, и даже эта, тайком
написанная  повесть  о  Гарпии  -  все  было  для  того.  чтобы  получить ее
признание.

А  теперь Март перестал искать работу. Работа больше не интересовала его. Он
продавал  последние вещи и на вырученные деньги давал объявления в газеты. А
время  тратил  на  хождение  по  знакомым,  у которых мог случайно встретить
Герту.

Они  с  Эрлом  очень  беспокоились  о своих женах. Ведь и Герта, как Гарпия,
совсем  не знала практической жизни. Что она видела в сущности, кроме кухни,
портних  и  универсальных  магазинов?  Каждый  мог  ее  обмануть, каждый мог
обидеть.

Март  часами  ломал голову, угадывая, куда они делись. Он ходил на вокзалы и
в  порт.  В  порту  кто-нибудь  мог  видеть Гарпию. По всей вероятности, она
полетела  на  родину.  Это  было  безумие  -  лететь за тысячи километров на
слабых,  заново выросших крыльях, но ведь у нее не было ни малейшего понятия
о  географии.  А  если  буря? А если она потеряла направление? Сколько может
лететь  над  океаном слабая женщина? Она была такая нежная, лицо еще хранило
воспоминание о ласке ее мягких рук.

Нужно  было  побороть  застенчивость  и каждого служащего, каждого матроса в
порту  спрашивать  о  Гарпии. И ничего, если люди смеются в глаза и отвечают
издевательски:  "Крылатая  женщина?  Как же, знаю. Она подает пиво в баре за
углом".  И  не  надо  бояться  насмешек в отделах объявлений. Пусть печатают
слово  в  слово:  "Размах  крыльев  шесть  - восемь метров, клетчатый жакет,
блондинка высокого роста, греческий профиль".

Пусть смеются. Прочтет кто-нибудь, кто ее видел.

Днем  и  ночью  Эрла  мучил кошмар. Он видел, как истомленная Герпия, тяжело
двигая  крыльями,  летит  над волнами. Полет ее неровен. Она рывком набирает
высоту  и  устало  планирует  к  воде. Грузные велы протягивают жадные губы,
лижут  кайму  платья.  Пена,  как  голодная  слюна, течет по гребням. Гарпия
отдергивает  ногу,  коснувшись  холодной  волны,  судорожно  машет тяжелыми,
набухшими  от  брызг,  разъеденными  солью  крыльями,  шлепает  ими по воде,
бьется в смертельном испуге...

- Эрл! - кричит она пронзительно. - Эрл!

Марту  было  до  слез жалко Гарпию. Он сидел с ногами на неубранной кровати,
жадно  тянул  окурки,  чтобы успокоиться. Он не хотел, чтобы Гарпия утонула.
Ведь  она  же  такая  сильная - целый день несла по воздуху Эрла - взрослого
человека. Правда, была любовь... и хорошая погода.

А  какая  была  погода на этот раз? Впрочем, путь дальний, всякие могли быть
перемены.  В  тропиках  часты  циклоны. Вспомнить бы число, послать запрос в
бюро погоды. Какое же было число?

Ах да никакое. Он все выдумал.

А  когда  ушла  Герта,  был весенний день, солнечный и ветреный. В городе-то
было  приято,  свежо,  а  в  океане,  наверное,  разыгралась настоящая буря.
Клетчатый  жакетик  Герты в мгновение превратился в холодный компресс. Герта
так боялась простуды...

Но ведь не она летела. Летела Гарпия.

А если Герта не улетела, почему же он не может ее разыскать?

Однажды  Марту  приснился сон. Он шел с Гертой по волнолому. И вдруг у Герты
за  спиной  оказались  перламутровые  крылья,  громадные,  метров  восемь  в
размахе. И Герта была оживлена, довольна, много смеялась.

-  Сейчас  я полечу, - говорила она. - Вам, мужчинам, не дано такое счастье.
Вы  слишком много едите, у вас животы тяжелые. Жадность держит вас на земле.
Если бы ты научился не есть...

Вот  такой  был  сон. А может, это был и не сон, потому что дня через два на
том  же волноломе Март встретил зеленого матроса, который сказал ему, что он
замечал,  не  раз замечал крылатую женщину, летавшую над заливом. "Вы можете
видеть ее в сумерки, - добавил он. - Она часто залетает сюда".

Очень  странный  человек был этот матрос. Лицо у него было какое-то мутное и
меняющееся,  по  нему  струилась  вода.  И,  поговорив  с Мартом (правда, он
называл  его  Эрлом, но Март не протестовал, он в сущности имел право на это
имя),  матрос  как был, в одежде, спустился с волнолома в воду. Рядом стояли
кочегары  с французского парохода и негритянка - торговка бананами, но никто
из них не удивился. Видимо, таковы были повадки зеленого матроса.

После  этого, выполняя совет Герты, Март старался не есть ничего. В голове у
него  было  светло,  как-то  по-праздничному  чисто.  А  тело  стало легким,
невесомым,  и  по  земле  уже  трудно  было  ходить,  ветер  отрывал  его от
асфальта.  И Март понимая, что скоро, когда ветер будет посильнее, он сможет
полететь за женой.

Однажды  поздно  вечером  он  сидел  в порту (теперь он уже никуда не уходил
отсюда).   Разыгрывалась  непогода.  Тяжеловесные  оливковые  валы  напирали
плечом  на  волнолом, и брызги летели шрапнелью в небо, где неслись, задевая
за  мачты,  клочья  дымчатых  туч.  Барки со спущенными парусами топтались у
причалов, стонали, охали, лязгали якорными цепями.

И  вдруг  Март  увидел  ее. Она летела над водой очень низко, задевая гребни
намокшими  крыльями.  Волны  лизали  кайму ее платья, клетчетый жакет намок,
превратился  в  холодный  компресс. Герта кашляла, испуганно поджимала ноги,
рывком старалась набрать высоту и тут же устало планировала вниз.

Вот  она  над  самой  водой. Черный вал нависает над ее спиной... Обрушился!
Герта бьется на воде, беспомощно ударяя слипшимися крыльями.

- Март, - кричит она пронзительно. - Март!

Март  протягивает  к  ней  руки.  Порыв  ветра поднимает его на воздух. Март
летит. Март плывет на помощь любимой.

Горькая  вода  плещет в лицо, льется в рот, соль ест глаза. Март бьет руками
по воде и по воздуху...



И это конец повести о крыльях Гарпии.