ьшая клякса. Из кляксы выползла
муха  и  заковыляла  через  все  графы.  Март  в сердцах сбросил ее на пол и
раздавил.  Страница  была  испорчена.  Надо  было  начинать  новую  и писать
терпеливо;

"Пшеница Дюрабль IV категории",

Он  уже  не  надеялся на мошенничество и встречу с пылкой блондинкой. У него
была жена, а способностей к аферам не было. Он писал: "Остаток со стр..."



Теперь,  когда  Эрл  был  мертв, он удивлялся, почему люди боятся смерти. Со
смертью  кончается  страх,  голод, тоска и неуверенность, на душе становится
покойно.  Если  бы  он  мог,  всем  знакомым  сказал бы: "Не бойтесь смерти!
Страшен только страх".

Только  непонятно  было,  почему  после  смерти так горит правая нога. Огонь
распространялся  по  мышцам, захватывая клеточку за клеточкой. Глядя на себя
со  стороны, Эрл видел, как пылает огромное человеческое тело, и ветер тянет
полосу  черного  дыма,  словно  от горящего самолета. Вместе с пожарными Эрл
лез  на  свое  тело  и  тушил  его,  направляя  струю  прямо  в  пламя.  Вот
взметнулись  оранжевые  языки,  опаляя  Эрлу брови и ресницы. Он закашлялся,
пошатнулся и, дико крича, полетел в пекло.

Огонь  в  пекле  горел  оттого,  что  в  самом низу у костра сидела девушка,
старательно  ломала  сухие  ветки  и  подкладывала  их  в  огонь.  Потом она
становилась  на колени и, смешно вытягивая губы, изо всех сил дула на ветки.
Ее  золотистые  щеки  наливались  краской,  становились  похожими  на зрелые
абрикосы.  Эрл любовался девушкой. Одна черта не нравилась ему. У нее, как у
греческих  статуй,  не было переносицы. Лоб и нос составляли прямую линию. И
это придавало лицу непреклонное, строгое и вместе с тем-лукавое выражение.

Когда   костер   разгорелся,  девушка  вытащила  нож  и  стала  точить  его,
поглядывая  на Эрла. Эрлу стало страшно, он вспомнил, что находится в стране
людоедов.  Неужели  золотистая  девушка  точит  нож,  чтобы зарезать его? Он
хотел  бежать,  но, как это бывает во сне, не сумел даже шевельнуть пальцем.
Мучительно   морща   лоб,   с  замирающим  от  ужаса  сердцем  Эрл  старался
приподняться  и  не  мог.  Набитые  хлопком мускулы отказались повиноваться.
Тогда он понял, что он не Эрд, а только чучело Эрла, и. жалобно заплакал...

Действительность  постепенно  входила  в  его мозг, перемешанная с бредовыми
видениями,  и  выздоравливающий разум сам очищал ее от галлюцинаций. Задолго
до  того,  как Эрл окончательно пришел в себя, он уже знал, что лежит один в
прохладной   пещере,  отгороженный  от  входа  сталагмитами,  что  ксилофон,
который  он  слышит, - это музыка падающих капель, что в пещеру его принесла
девушка с греческим профилем, та самая, которую он видел в бреду у костра.

Ее  звали  Хррпр,  если  только  можно передать буквами странные рокочущие и
щебечущие   звуки  ее  языка.  Словом  хррпр  назывался  и  весь  ее  народ,
затерянный  в  тропических  лесах,  между  чужими  и  враждебными племенами.
Освоить  произношение Эрлу не удалось, и он окрестил свою спасительницу мало
подходящим, но сходным по звучанию именем Гарпия.

Два  раза  в  день,  утром  и  вечером, Гарпия приходила к нему с фруктами и
свежей  водой.  Она  разжигала  костер,  обтирала  Эрлу  лицо,  кормила  его
незнакомыми  плодами,  очень ароматными, но водянистыми и безвкусными, и еще
какими-то  лепешками,  пресными  и  вывалянными в золе. Как потом оказалось,
соплеменники Гарпии употребляли золу вместо соли.

Не  сумев  овладеть  гарпийской  фонетикой,  Эрл  стал  учить девушку своему
родному  языку.  Внимательно глядя ему в рот, Гарпия повторяла за ним слова,
смешно  коверкая  их  и  проглатывая  гласные: "Эрл... члвек... вда... хлб".
Эрлу  очень  хотелось  расспросить,  как  добраться до моря, но слов пока не
хватало.  "Где  блит?"  -  спрашивала  Гарпия. "Кшать? Пить?" "Все хорошо, -
отвечал  Эрл. - Ты хорошая". И, исчерпав запас слов, они дружелюбно смотрели
друг  на друга. Иногда, протянув загорелую, покрытую золотистым пушком руку,
девушка  осторожно поглаживала Эрла по щекам, уже заросшим курчавой бородой.
"Неужели  я  нравлюсь  ей?  -  думал  Эрл.  - Вот такой, как есть - грязный,
заросший,   с  исцарапанной  мордой?  Неисповедимы  тайны  женского  сердца!
Впрочем, бедняжка горбата, вероятно, никто не хочет взять ее в жены",

А  ум  у  девушки  был светлый, жадно впитывал новые сведения. За один визит
она  запоминала  сотни  две  слов. Уже через неделю Эрл рассказывал ей целые
истории  о  волшебном  мире  телефона  и  авто.  Гарпия  понимала и отвечала
сносно, если не считать .акцента.

Гарпия  проводила  возле  Эрла часа два в сутки. Пока она сидела у костра, в
пещере  было  весело  и  уютно.  Но  затем костер угасал, тени выбирались из
своих  углов,  чтобы затопить пещеру сыростью и мраком. Сталагмиты угрожающе
сдвигались,  и  капли  гремели, как барабаны, заглушающие крики смертника на
эшафоте.

Эрл  твердил  Гарпии,  что не. может жить без солнца. Она не понимала или не
хотела  понять.  Эрл указывал на выход. Гарпия отрицательно мотала головой и
стучала  ладонью  по  шее,  словно  хотела  сказать:  "Пойдешь  туда, голову
потеряешь".  И  Эрл  решил  сам  пробраться к выходу. Однажды, когда девушка
ушла,  он  пополз  за ней на иетвереньках. Белое платье, мелькавшее впереди,
указывало  ему  дорогу  в лабиринте сталагмитов. Вот платье мелькнуло где-то
справа  и  исчезло.  Но  там  уже  брезжил  свет.  Эрл прополз еще несколько
десятков шагов навстречу солнечным лучам...

Тот  же  обрыв  был  у  него  перед глазами, но не затянутый дымкой; сегодня
можно  было  разглядеть  все  подробности.  Белые и полосатые горы окаймляли
плотным  кольцом глубокую котловину километров около двадцати в поперечнике.
Морщинистые   скаты   гор   были  испещрены  черными  пятнами  пещер,  перед
некоторыми  дымились  костры.  Да  и долина была вся густо заселена, повсюду
сквозь  шерсть  лесов пробивались дымки, на полянах виднелись прямоугольники
огородов.

Силясь  разглядеть  селения  внизу,  Эрл  заглянул  через  край  известковой
площадки.  Отвесная круча уходила вниз, в туманную мглу. Голова закружилась,
как  на  крыше  небоскреба  у перил. Потянуло прыгнуть в бездну. Эрл в ужасе
отпрянул.

Но  как  же  Гарпия взбирается сюда? Неужели два раза в день она карабкается
на эти опасные кручи?

Он  оглянулся в поисках тропки и вдруг увидел девушку неподалеку. Не замечая
Эрла,  она  стояла на обособленном скале, остроконечной, похожей на рог. Эрл
удержал  крик  ужаса:  Гарпия  могла вздрогнуть и сорваться. Смотрел на нее,
шептал; " Осторожнее!"

Гарпия,  не  мигая,  глядела  на  горизонт,  заходящее солнце золотой каймой
обвело  прямой  профиль,  тонкую  шею, высокую грудь. Потом девушка медленно
подняла  руки  над  головой,  свела  их, словно собиралась прыгать с вышки в
воду. Эрл замер.

- Не надо! - только и успел он крикнуть,

Но  было уже поздно. Стройное тело летело вниз на хищные зубы скал. Зачем? И
вдруг  Эрл  увидел,  что  за  спиной  девушки,  там, где был уродливый горб,
выросли  крылья. Не бабочкообразные, как у фей, и не такие, как у ангелов, -
маскарадные,  не  способные  поднять  человека.  Крылья у Гарпии были совсем
особенные  -  из  тонкой,  прозрачной  кожицы,  просвечивающие  перламутром,
пожалуй,  они  напоминали полупрозрачные плащи-какидки, но громадные, метров
восемь  в размахе, целый планер. Почти не взмахивая ими, девушка спикировала
вниз  и  теперь  плыла  где-то  в  глубине над дымными кострами и пальмовыми
рощами.

Крылатая девушка! Как это может быть?



-  Другие  мужья, - говорила Гертруда, - давно бы имели собственный домик за
городом.

Квартира  у них и правда была не очень удачная: на самом углу, у оживленного
перекрестка.  Рычанье  грузовиков  и  зубовный  скрежет трамваев с утра и за
полночь  мешали  им  слышать  друг  друга. А над окном висел уличный рупор и
целый   день  убеждал  их  чистить  зубы  только  пастой  "Медея".  Гертруда
говорила,  что  она  с  ума  сойдет  из-за  этой  античной  девки, что у нее
начинается  зубная  боль  от слова "Медея". Но можно ли было рассчитывать на
лучшую квартиру при заработке Марта!

У  них  было две комнаты, раздвижной диван-кровать, круглый обеденный стол и
еще  другой  -  овальный,  за  которым  Герта  писала  письма  своей сестре,
несколько    разнокалиберных    стульев,    кресло-качалка,   пузатый   шкаф
оригинальной конструкции, но без зеркала. Трюмо не хватало.

"Другой  муж,  -  говорила  Гертруда,  - давно купил бы трюмо". У Герты были
мягкие  густые  волосы  с  золотистым  отливом, здоровый свежий румянец. Она
любила  покушать,  но обычно жаловалась на отсутствие аппетита, полагая, что
всякая  интересная  женщина  должна быть эфирным созданием. И хотя Герте уже
исполнилось  двадцать  девять,  никто  не  давал  ей  больше  двадцати трех.
Поэтому Гертруда с большим основанием считала, что заслуживает лучшего мужа.

- Другие мужья, - говорила она, - не заставляют ходить своих жен в отрепьях.

В  третий  раз  уже  упоминается  в  нашей  повести о "других мужьях", и это
становится  навязчивым. Март же изо дня в день вот уже шесть лет слышал, что
другие  мужья сумели бы найти средства, чтобы лучше отблагодарить жену за ту
жертву, которую она принесла, "отдав Марту свою молодость".

Они  познакомились шесть лет назад. Гертруда была очень миловидной девушкой,
еще  более  миловидной, чем сейчас (тогда ей давали не больше восемнадцати).
Она  пела  приятным  голоском  опереточные  ории и мечтала или говорила, что
мечтает,  о сцене. Но артистическая карьера не состоялась. В театр приходили
сотни  миловидных девушек с приятными голосами, Герта не выделялась из общей
массы.  Режиссеры  - люди, произносившие всю жизнь напыщенные речи о высоком
искусстве,  -  отлично  знали,  что  не  бог-горшки  обжигают. Любая средняя
девушка  сумеет  более  или  менее естественно закатывать глазки, целуясь на
сцене.  Из  множества  девушек  режиссеры  выбирали тех, которые соглашались
целоваться  не  только  на сцене... Но Герта была из добропорядочной семьи и
хотела выйти замуж.

Тут  и  подвернулся  Март.  Гертруде было двадцать три, она уже побаивалась,
как  бы  ей  не  остаться  в  девушках.  Мать  с  ее претензиями, подагрой и
мнительной  боязнью сквозняков порядком надоела Герте. Ей хотелось, наконец,
уходить  из  дому,  когда  вздумается,  и  не просить денег на каждую порцию
мороженого.  Март  был  достаточно  хорош  собой,  носил черные усики, писал
стихи  и, кроме того, выражал желание, жениться, что выгодно отличало его от
режиссеров  театра  "Модерн-Ревю".  В  довершение  всего у него был приятный
мягкий характер, и опытная мама сказала Герте незадолго до свадьбы:

-  Только не бойся скандалов, деточка, и ты свое возьмешь. В браке командует
тот, кто не боится скандалов.

Герта  была  возмущена  и шокирована. Тогда она представляла себе замужество
розовой  идиллией.  Но  в дальнейшем достаточно часто применяла мудрый совет
матери.  Март  действительно  боялся  скандалов,  соглашался  на все капризы
Герты,  но  беда  в  том,  что  он  был  слишком  беден, чтобы выполнять эти
капризы.  Право,  он оказался бы приличным мужем, если бы зарабатывал раза в
три больше.

Месяцами  они  откладывали деньги на новое платье, на трюмо, на холодильник,
на  летнюю  поездку  к морю. Серьги ожидали мифической прибавки к рождеству,
переезд  на новую квартиру зависел от выигрыша по займу. Кроме того, у Марта
были  еще  две  акции  серебряных  рудников в Гватемале, которые должны были
принести  чудовищные  дивиденды.  Гертруда  аккуратно покупала газеты только
для  того,  чтобы на последней странице разыскать телеграммы из Гватемалы, а
в  хорошее  вечера,  вооружившись  карандашом,  подсчитывала будущие доходы,
дивиденды,  проценты и проценты на проценты. У нее получалось, что лет через
десять Март сумеет преподнести ей автомобиль из гватемальского серебра.

Только  будет  ли  она  моложава  в  ту  пору? Станут ли ей давать не больше
двадцати трех?

Да, конечно, Герта заслуживала лучшего мужа.



- А разве у ваших девушек нет крыльев?

Гарпия  с  полчаса  лежала  молча, не мигая глядела в костер, где седели и с
треском лопались смолистые сучки.

-  Мне  очень  жаль  ваших  девушек,  - продолжала она. - У них серая жизнь.
Столько  радости  связано с крыльями! Еще когда я была девочкой и крылышки у
меня  были  совсем маленькие и усаженные перьями, как у птицы, я каждый день
мечтала  о  полетах и все прыгала с деревьев, сотни раз обдиралась и ревела.
А  потом  я  стала  взрослой,  и крылья у меня развернулись в полную силу, я
начала  учиться  летать.  Нет,  это  ни с чем не сравнимо, когда ты паришь и
воздух  покачивает  тебя,  как  в колыбели, или когда, сложив крылья, камнем
ныряешь  вниз  и  тугой прохладный Ветер свищет в ушах. У нас каждая девочка
только  и  мечтает  скорее  вырасти  и  начать  летать.  Нет,  ваши  девушки
несчастные. Это очень странно, что у них нет крыльев.

-  Почему же ты удивляешься? - спросил Эрл. - Разве ты не видела, что у меня
нет крыльев?

-  Но ведь ты мужчина, - протянула Гарпия, все также глядя в огонь - Мужчины
крылатыми  не  бывают.  Они  совсем  земные,  даже мечтать не умеют. Живут в
другой  долине,  копаются  там  в  земле. Они неприятные, мы не летаем к ним
никогда,

- Но твоя мать летала же, - сказал Эрл, улыбаясь наивности девушки.

-  Может, и летала, - произнесла Гарпия, подумав. - Потому что у нее уже нет
крыльев.  Все  девушки,  которые  побывали у мужчин, приходят от них пешком.
Мужчины   обрывают   крылья.   Они   завидуют   нашим  полетам.  Они  вообще
завистливые.   Всегда   голодные   и  ссорятся  между  собой.  Один  кричит:
"Подчиняйтесь  мне,  я всех умнее". А другой: "Нет, мне подчиняйтесь, я всех
быстрее  бегаю".  А третий; "А я всех сильнее, я могу вас поколотить". И они
дерутся  между  собой, им всегда тесно. Все потому, что крыльев нет. Были бы
крылья, разлетелись бы мирно.

"Какая  смешная  карикатура  на  общество!  -  подумал Эрл. - Действительно,
вечно   голодные   и   всегда   нам  тесно.  Ходим  и  толкаем  друг  друга:
"Посторонись, я тебе заплачу. Посторонись, я тебя поколочу!"

-  У  нас и женщины такие же, - сказал Эрл. - Каждая хочет, чтобы все другие
ей  подчинялись  и завидовали и чтобы она лучше всех была одета - красивее и
богаче.

-  Понимаю, - отозвалась Гарпия. - Когда девушка возвращается от мужчин, она
тоже  становится  злой.  И  сторонится  подруг,  и все смотрится в блестящие
лужи,  вешает  на  себя  ленты и мажет красной глиной щеки. И тоже ей тесно,
она все плачет и жалуется. Все оттого, что крыльев нет уже.

- Очень странно! - повторил Эрл. - Какая-то нелепая игра природы.

-  Почему  же нелепая? - возразила Гарпия. - Ведь у муравьев точно так же. А
муравей, можно сказать, человек среди букашек.

В  ее  огромных  зрачках,  зеленовато-черных, как у кошки, извивалось пламя.
Она  напряженно  думала.  Наверное, за всю жизнь ей не приходилось так много
думать, как последние недели.

-  А ты не похож на наших мужчин, - произнесла она после долгой паузы. - Они
маленькие,  сутулые, а ты большой. Ты не станешь драться за ветку с плодами,
за  хижину.  Возьмешь,  что  понадобится и уйдешь. Я как увидела тебя, сразу
поняла,  что  ты  лучше  всех.  Наши мужчины такие скучные, такие крикливые.
Скажи, зачем девушки летают к ним?

- Не знаю... любовь, наверное...

-  А  что такое любовь? - Брови Гарпии очень высоко поднялись над громадными
глазами.

Что  такое  любовь?  Столько раз в жизни Эрл повторял это слово, а сейчас не
мог  ответить. Что такое любовь? Всђ называют этим емким словом: неукротимую
страсть,  и  похрапывание  в  супружеской  постели,  и  встречу  в  портовом
переулке,  и  салонный  флирт,  и всепоглощающее чувство, ведущее на подвиг,
или на самоубийство, или на самопожертвование.

-  Вот  приходит такая пора в жизни, - невнятно объяснил Эрл, - беспокойство
такое.  И в груди щемит - здесь. Ищешь кого-то ласкового, кто бы стоял рядом
с  тобой.  И  горько  и  радостно,  и места себе не находишь. Так начинается
любовь.

-  Понимаю,  -  прервала  его  Гарпия.  -  У  меня бывало такое беспокойство
раньше.  Тогда  я  улетала  за  горы,  далеко-далеко, носилась вверх и вниз,
уставала,  тогда  успокаивалась.  А теперь я прилетаю сюда, сажусь у костра,
смотрю на тебя, и больше мне ничего не нужно.

Она  подняла  на  Эрла  большие  чистые  глаза,  как  бы  с  немой  просьбой
объяснить,  что же такое творится в ее душе, и Эрл отвернулся, краснея. Там,
в  цивилизованных  странах,  его  считали  красивым.  Не  раз  он выслушивал
полупризнания  светских  женщин,  уклончивые,  расчетливые  и  трусливые. Он
наизусть  знал,  какими  словами  принято  отвечать  кокеткам, произносил их
машинально.  Он  никогда  не  смущался,  сегодня это случилось в первый раз.
Девушку которая не знала, что такое обман, стыдно было бы обмануть.



После  Нового  года  в  конторе  начались тяжелые дни. Оказалось, что хозяин
получил   на   четверть   процента   меньше  дохода,  чем  в  прошлом  году.
Рождественские  премии  урезали.  Поговаривали о больших сокращениях, каждый
служащий  из  кожи  вон  лез,  чтобы  доказать,  что  именно  он незаменимый
работник, а все остальные лодыри и дармоеды, без них можно обойтись шутя.

-  Знаете, какая сейчас безработица? - говорил контролер. - Люди по два года
ищут  место,  теряют квалификацию, ходят целыми сутками по бюро найма. Лично
я  стар  для  того,  чтобы  поденно грузитъ хлопок порту. Стар... и не сумел
вовремя  украсть.  Был  бы  я  вор,  не  дрожал  бы  сейчас из-за конверта в
субботу. Счетовод вздыхал о своем:

-   По   радио   объявили;   Манон   -   королева   экрана   -   выходит  за
Вандербильта-младшего.  Вот жениться бы на такой, и никакие шефы не страшны.
Сколько стоит Манон? Миллионов шесть.

-  Сто тысяч за одну улыбку, - уточнил бухгалтер, - я сам читал в воскресном
номере.

- Вот видишь - сто тысяч. Улыбнулась - и обеспечила.

Март  внимал  им  со  скукой,  похожей  на зубную боль. Девять лет слышал он
мечты  контролера  о  мошенничестве  и  рассуждения  счетовода о женитьбе на
богатой,  И знал, что контролер никогда не решится на подлог, а на счетовода
никогда  не  польстится  владелица  миллионов.  Сам  он давно уже не мечтал.
Макал  ручку  в  чернильницу  и  выводил  каллиграфическим почерком: "Ячмень
Золотой дождь. Сорт 2.. "

Он  мало  разговаривал  со  служащими. Мысли его спали от десяти до четырех,
пока  он  был  а конторе. Глаза тоскливо следили за часовой стрелкой; почему
не  двигается?  Он  почти  не  замечал,  что  товарищи придираются к нему, а
мошенник-мечтатель  (он  же  контролер)  громко  отчитывает  его каждый раз,
когда контору заходит хозяин.

И  в  ту  субботу  все  было именно так, как в предыдущие дни. Март шелестел
нарядами   и  накладными,  поскрипывал  пером,  выводя  бесстрастные,  очень
красивые  и  очень  одинаковые буквы. Он был настроен благодушно, потому что
была  суббота,  работа  кончалась  на  два  часа  раньше, на два часа меньше
скрипеть пером.

Служащие  писали  особенно  усердно.  Из-за  тяжелой  дубовой двери, где был
кабинет  управляющего,  доносился сердитый голос хозяина. Это было похоже на
отдаленные перекаты грома в летний день.

Потом   в   коридоре  хлопнула  дверь.  Угодливо  согнутая  тень  контролера
проскользнула  за  перегородкой  из матового стекла. Он заглянул в контору и
кашлянул. Не то кашлянул, не то хихикнул:

- Господина Марта к управляющему. Хе-хе!

Март  с  замирающим  сердцем  взялся  за  медное  кольцо  тяжелой  двери. Он
переступал  порог  этого  кабинета  раза  четыре  в  год,  и всегда это было
связано с ошибками, разносами, угрозами...

Что  же  сегодня?  Ведь  он  так  старается сейчас, когда не стихают слухи о
сокращении.  Правда,  ошибки могли быть. Всегда у него в голове постороннее,
никак он не избавится от этой привычки.