В  кабинете  управляющего  высокие  окна  с тяжелыми занавесками из красного
бархата,   стены,   отделанные  под  орех,  гигантский  тумбообразный  стол.
Обстановка  внушительная,  все  выглядит  таким  устоявшимся,  утвердившимся
навеки.  Но,  войдя.  Март  увидел, что управляющий усмехается и на каменном
лице хозяина тоже мелькает слабое подобие улыбки.

- Мексиканец в бархатном сомбреро, - неизвестно к чему сказал управляющий.

Контролер,  проскользнувший  в  дверь  за спиной Марта, угодливо кашлянул за
спиной.

И  тогда  управляющий  начал  читать  стихи".  Поэму  об  удалом мексиканце,
который увез любимую девушку на вороном коне.



Обернув красавицу портьерой,

Он ее забросил иа мустанга...



Рифмованные   строки   очень   странно  звучали  в  устах  управляющего.  Он
неправильно  ставил удареиия и терял рифму. Видно было, что после выпускного
экзамена  в  школе  ему  ни разу не приходилось читать стихи. Март между тем
соображал,  каким  образом  эти  куплеты могли попасть сюда. Ведь они лежали
дома. Неужели он сам положил их в палку с делами? Проклятая рассеянность!

- Так вы поэт, господин Март? Так вы поэт, спрашиваю я? Почему не отвечаете?

Март  пробормотал что-то в том смысли, что он не поэт, но иногда сочиняет из
любви к прекрасному.

- Прекрасное! Вот этот мексиканец - прекрасное?

-   О  вкусах  не  спорят,  -  робко  пролепетал  Март.  Он  остро  презирал
управляющего  за то, что тот нагло рассуждал об искусстве, а еще больше себя
за  робкий  извиняющийся  тон. Контролер кашлянул за спиной, не то кашлянул,
не то хихикнул.

Март понял наконец, каким образом его стихи попали сюда.

-  Я  из  вас эту поэзию вышибу! - орал управляющий. И тогда, неожиданно для
всех и для самого себя. Март отчетливо сказал:

- Поэзию вышибить нельзя. Это врожденный дар. У некоторых его нет совсем.

Вот  такой  был  Март.  Девять  лет  он  терпеливо  сносил  мелкие  придирки
контролера,  а  сейчас  самому управляющему, и при хозяине, кинул в лицо: "У
некоторых, у некоторых, его нет совсем".

Хозяин, молчавший все время, впервые шевельнул челюстью.

-  Какое  разгильдяйство!  -  сказал  он.  - Тратить рабочее время на вирши.
Гоните его в шею, мне в конторе не нужны поэты.

Март  ничего  не  ответил,  А  надо бы! Сказать бы что-нибудь ядовито-умное.
"Вам  поэты  не  нужны,  но  человечеству необходимы, А нужны ли вы, вот что
сомнительно",

Когда-нибудь  биографы  напишут  про  Марта,  как  его  выгнали  с работы за
поэзию.  Имя  хозяина  станет  нарицательным,  станет синонимом невежества и
тупого  чванства.  В  полном  собрании  сочинений  обведут  рамкой  поэму  о
мексиканце   и   мустанге.   А  потом  когда-нибудь  в  виллу  Марта  придет
разорившийся хозяин просить взаймы, и Март скажет ему:

- Эх вы, пародия на человека! Поняли теперь, как нужны людям поэмы?

Март  шел крупными шагами, высоко нес голову, довольно улыбался. Он так ясно
представлял  себе  униженно-просительное  выражение  на топорном лице босса.
Молодец  Март,  что  ничего  не  сказал. Повернулся и ушел с презрением. Так
лучше всего.

Весело  бренча, он поднимался по лестнице к себе на четвертый этаж. И только
на последней площадке подумал:

"Все это хорошо. Но что я скажу Гертруде?"



Они  принесли  с  собой  факелы,  наполнив  пещеру  дымом и копотью. Тени от
сталактитов    ушли   высоко   под   своды,   там   дрожали,   Сталкивались,
переплетались.  Дальний  конец  пещеры скрылся в ржаво-буром тумане. И всюду
на  глыбах и обломках сталактитов сидели гарпии, но исключительно бескрылые:
жирные  неопрятные  старухи  или  старые  девы  со ссохшимися палками вместо
крыльев  за  спиной.  И  мужчины  собрались. Видимо, всех их провели тайными
ходами.   Мужчины   были   все   низколобые,  кривоногие  и  лохматые,  тоже
большеглазые   и  прямоносые,  но  милый  облик  Гарпии  как-то  карикатурно
искажался  в  них.  Бросался в глаза вождь - с выпяченной челюстью и покатым
лбом  гориллы.  Возле  него  стоял  жрец  в  соломенной юбке, расписанный от
макушки  до  пят,  и  еще  какой-то  худосочный юноша, глаз не отрывавший от
Гарпии,  Гарпии  Эрла. Она была единственная крылатая тут, прочих девушек не
допустили, видимо, оберегали от соблазна.

Высокая седая старуха с палками, болтавшимися за спиной, ударила в барабан:

- Горе тебе, чужеземец, - воскликнула она. - Горе тебе, укравший крылья!

Потом  жрец  вышел  вперед.  Время  от  времени  подскакивая  и  завывая, он
произнес  речь.  Так  как  фразы  были  короткие и каждая повторялась раз по
пять,  Эрл  кое-как уловил смысл. Жрец говорил, как счастливы птицы-девушки,
собирающие  цветы  на  лугах,  порхающие  в свежих дубравах, и как подл, как
гнусен,  как  зловреден  хитрый  чужеземец, тайком пробравшийся в их страну,
чтобы  обманом  втереться  в  доверие  девушки  Гарпии и лишить ее крылатого
счастья, возможности порхать в дубравах и собирать -цветы.

-  Вы  посмотрите  на  это  чудовище, - кричал колдун, - посмотрите на этого
зверя.  Только  злыми чарами мог он привлечь к себе сердце невинной девушки.
Но мы лишим колдуна силы... Выбьем из него волшебные чары.

Сначала  Эрл  хотел  оправдываться, собирал весь свой запас гарпийских слов,
чтобы  объяснить,  что  он  попал  в  их  страну  не  нарочно, жаждет отсюда
выбраться  и  больше  ничего.  Но где-то в середине речи жреца он понял, что
оправдания  не  имеют  смысла.  Он  приговорен  заранее,  все  это  сплошная
комедия,  такая  же,  как  и  в  цивилизованных  судах. В чем его обвиняют в
сущности?  В  том,  что  он хотел лишить Гарпию крыльев. Но ведь сами же они
обрывают  крылья  у  своих  девушек,  только  об  этом  и мечтают. Просто он
соперник,  чужак  и  его  хотят  уничтожить.Так  что  же  он будет спорить с
похотливыми  ревнивцами,  со  своим  соперником,  который  глаз  не сводит с
Гарпии,  со  всеми  этими  ханжами,  охотно отдавшими свои крылья, и с теми,
которые  жаждали,  но не сумели отдать? Он культурный человек, не к лицу ему
унижаться перед этим первобытным сбродом.

- Признаешься, что ты колдун? - спросил жрец.

Эрл молчал презрительно.

И тогда похожий на гориллу вождь шевельнул челюстью:

- Смерть ему! Мне не нужны колдуны в моей стране,

И вся толпа завыла, заревела, заулюлюкала;

-Смерть! Смерть! Смерть!

Эрл молчал презрительно. Думал только об одном: "Не унижаться!"

Десятки  крючковатых  пальцев  впились  в  мускулы  Эрла.  Его  поволокли по
воздуху.  В  яростном  экстазе  женщины  кусали и щипали его. Кто-то затянул
хриплым голосом песню, где повторялись одни и те же слова:



Ты украл мои крылья,

Попробуй на них улететь!



Толпа  вынесла Эрла на площадку, подтащила к краю пропасти. Эрл вновь увидел
подернутую  дымкой  цветущую  долину  гарпий  и  кольцо неприступных гор, за
которыми скрывалось заходящее солнце, для Эрла - навсегда скрывалось.

И  он  понял, какая ему уготована казнь. Сейчас его сбросят со скалы, именно
об  этом  и  говорила  песня.  Он  жадно  вдохнул воздух, свежий, насыщенный
горной  прохладой,  протянул  руки  к уходящему малиновому закатному солнцу.
Остро захотелось жить. Эрп невольно рванулся...

Гарпии захохотали. Смех их был похож на зубовный скрежет.

И  в  эту  секунду  Эрл перешел мысленно черту жизни. У него осталось только
одно желание: умереть так, чтобы не было стыдно.

-  Поставьте  меня  на ноги, - тихо сказал он. Почему-то эти спокойные слова
были услышаны за всеобщим улюлюканьем.

С  трудом  сохраняя  равновесие  на  связанных  ногах,  Эрл сделал несколько
шажков к краю бездны.

-  Вы  еще пожалеете, прокля... - крикнул он. И тогда жрец с хохотом толкнул
его в спину.

Воздух  расступился  с  резким  свистом.  Летя  вниз, на острые камни, Эрл в
последний раз услышал:



Ты украл мои крылья,

Попробуй на них улететь!



Каждый   день  с  утра  Март  надевал  свой  последний  приличный  костюм  и
отправлялся  на  поиски  работы. Входил в бесчисленные двери, робким голосом
осведомлялся,  нет  ли  места.  Это  было  унизительно  - просить незнакомых
людей.  Ему  казалось, что он протягивает руку за куском хлеба. А незнакомые
люди  -  работовладельцы  -  глядя  на  него  свысока,  смеялись  почему-то:
"Работу?  Да ты, парень, как видно, шутник. Какая же работа в наши времена?"
Другие  отвечали  раздраженным  деловым  тоном:  "Нет работы, нет, идите, не
мешайте!"  Март  извинялся  и  уходил,  смущенно  краснея, - помешал занятым
людям, неудобно.

Почти  всюду  у  Марта  спрашивали  рекомендации и, в сотый раз рассказывая,
почему   их  нет.  Март  все  еще  смущался  и  бормотал  чго-то  невнятное.
Конторщики   глядели   на  него  подозрительно,  говорили:  "Подумайте,  как
интересно!  Ну,  что  ж, зайдите к нам в конце лета, а еще лучше - в ноябре,
если не найдете к тому времени места".

Не  сразу  решился  он  отнести  в редакцию свои стихи. Редакторы были очень
вежливы.  Никто  не  сказал  Марту, что он бездарность. Редакторы отказывали
иначе;

-  Стихи? - говорили они. - Стихами мы обеспечены на три года вперед. Каждый
мальчишка  пишет  стихи,  и  все  про  любовь.  Вы нам принесите фельетончик
позабористее,  скажем,  о  деревенском остолопе, "первые лопавшем в столицу.
Такой, чтобы все за животики держались.

Или же:

-  Эти  стансы-романсы-нюансы  всем надоели, их никто не покупает. Дайте нам
роман  о  ловком  советском шпионе, побольше крови и секса. И покажите рядом
нашего  сыщика,  благородного, смелого, сверхчеловека. Парни не хотят идти а
полицию, надо их привлечь.

Или:

-  Выдумки  нынче  не  в  моде, читатель требует подлинности. Вы раздобудьте
подлинный   материальчик   о   простом   нашем   парне,   который   волей  и
настойчивостью сделал себе миллионы. Факты, снимки, документы!

Разве  Март  не  пробовал?  Пробовал. Не получалось. Вот материальчик о том,
как люди теряют последние гроши, он мог бы принести хоть сейчас.

А недели шли, и деньги текли, и работы не находилось.

Наконец   Маргарита,   сестра   Герты   -  та,  что  танцевала  в  обозрении
"100-герлс-100"  седьмой  справа во втором ряду, - вспомнила, что у нее есть
хороший  знакомый,  брат которого встречается в одном доме с бывшим хозяином
Марта.  Март возмутился; "Унижаться: перед старым хозяином? Ни за что!" Но у
Герты  были  такие  печальные глаза, такие худые щеки, что Март не выдержал,
дал  согласие.  И  Маргарита  поговорила  с  хорошим  знакомым при первом же
удобном случае, и знакомый поговорил с братом, и брат поговорил...

Однажды,  это  было в тот день, когда в Стальной Компании он дожидался шесть
часов,  чтобы  услышать  "Приходите  через  полгода,  мы будем строить новый
корпус,  возможно,  понадобятся  люди",  Герта  встретила  его  на  пороге с
поджатыми  губами.  И она вошла за ним в комнату молча, и каблуки ее стучали
жестче, чем обычно.

-  У  Маргариты  ничего  не  слышно?  -  устало спросил Март, вешая шляпу на
вешалку.

Герта уперлась руками в бока. На щеках ее проступили красные пятна.

-  Слышно!  -  недобрым  голосом  произнесла она. И добавила без перехода: -
Значит, ты все еще пишешь стихи?

Март  с  удивлением  посмотрел на нее. Ведь Герта знала, что он пишет стихи.
Он  столько  посвящал  ей,  когда  они еще не были женаты. И Герта гордилась
этими стихами, переписывала себе в альбом, читала на любительских вечерах.

-  Пишешь  стихи!  -  кричала  Герта. - Женатый человек, виски седые, и туда
же...  как мальчишка! Вот полные ящики бумажек... Вот они... Вот они! Или ты
думаешь  кормить  меня,  продавая  эту  макулатуру сборщику утиля? Красотка,
завернутая   в   занавеску!  В  каком  притоне  повстречал  ты  эту  цветную
потаскушку?

Герта  рванула ящик стола, аккуратно сложенные стопки листков разлетелись по
полу. Выхватила другой ящик, не удержала, уронила Марту на ногу.

Надо  было  знать Марта, чтобы понять, какая ярость охватила его. Он никогда
не  возражал  Герте,  соглашался, что он неумный, неловкий неудачник. Но эти
бумаги  были  лучшей  частью его Я. Они оправдывали его существование. И вот
теперь Герта топчет ногами это лучшее Я.

Он  оттолкнул  ее. Герта упала, вероятно, нарочно, ударилась головой о стену
и  некоторое  время  смотрела  на  мужа  больше  с удивлением, чем с обидой.
Никогда  она  еще  не  видела его в таком гневе. Потом, спохватившись, Герта
заплакала громко.

Март молча подбирал и складывал листки,

-   Несчастная  я,  -  всхлипывала  Герта.  -  Вышла  замуж  за  лодыря,  за
сти-и-хоплета....   Загубила   свою   молодость...   Режиссеры   делали  мне
предложения, умоляли выйти замуж. Всем отказывала ради этого... этого...

Она  плакала  и  время  от времени поглядывала на мужа. Почему Март никак не
реагирует  на  слезы?  И  почему  смотрит  таким  странным  взглядом?  Он же
извиняться должен, вымаливать прощение, обещать исправиться.

А  Март  смотрел  на  Герту  с  ужасом,  не  понимая,  не  узнавая, и думал,
сокрушаясь;

"Совсем чужая, совсем чужая!"



- Раз... два... три...

Кто  знает,  почему  мозг  Эрла  вздумал  отсчитывать секунды падения. И кто
сочтет,  сколько воспоминаний пронеслось в мозгу, пока Эрл летел, кувыркаясь
и ведя счет.

Перед  глазами  кружились  в  беспорядке  мазки белого, голубого, охристого,
зеленого...  И точно так же кружились обрывки воспоминаний: Эрл на крикетной
площадке,  Эрл  у  гроба  матери,  Эрл  у  классной доски, Эрл в тропическом
лесу... А мозг продолжал отсчитывать: "пять... шесть... семь..."

Солнце  блеснуло  в  глаза,  затем  тень  закрыла его. Сзади что-то-ударило,
подтолкнуло. Совсем близкая земля мелькнула рядом и ушла. Эрл закрыл глаза.

-  Не  бойся,  милый,  -  голос  юной Гарпии звучал над ухом. - Я унесу тебя
далеко-далеко.  Глупые,  они  заперли  всех  крылатых  девушек.  Мы  одни  в
воздухе, нас никто не догонит.

Сердце  Эрла  наполнилось  благодарностью  и  нежностью. Какая смелая, какая
самоогверженная  девушка!  Она  вовремя  прыгнула  со  скалы,  догнала Эрла,
пикируя, подхватила на лету...

-  Ничего,  -  шептала  Гарпия,  задыхаясь.  - Мне совсем не тяжело. Мне так
радостно. Только не двигайся, прошу тебя.

Эрл  старался  не  двигаться,  старался  не  дышать. Так стыдно было, что он
совсем  не  может  помочь  нежной  девушке,  висит  в  ее  руках, как мешок,
связанный веревками.

Он  глядел  вниз  как  бы с невидимой башни. Под ним, метрах в десяти от его
ног,  медлительно  проплывали  верхушки  деревьев, щербатые скалы, водопады,
лужайки.  И  когда  прошел  первый  страх и прекратилось головокружение, Эрл
понял, какое счастье досталось девушкам-гарпиям вместе с крыльями.

Это  не  имело  ничего  общего с полетом в пропахшей бензином кабине натужно
ревущего  самолета,  откуда  леса  и поля выглядят лилоеатыми пятнами разных
оттенков.  Отсюда, с малой высоты, лес показывал им свои интимные тайны. Эрл
увидел  огромную  кошку-ягуара,  который  точил когти, царапая кору. Деревья
повыше  они  огибали,  плыли  по  извилистым  лесным  коридорам. И обезьяны,
лохматые  лесные  акробаты, сопровождали их, прыгали по веткам, перебрасывая
тело  с руки на руку. Питон, дремлющий на суку, приподнял голову. Эрл поджал
ноги, чтобы не задеть его.

Гарпия  дышала  с  хрипом,  ее  горячее  дыхание  грело  затылок, пальцы все
больнее  впивались  под мышки. Несколько раз она пробовала ногами обхвати гь
ноги  Эрла,  но  ей  не  удавалось  это.  При  последней попытке она чуть не
выронила Эрла, даже зубами ухватила его за волосы.

"Боже,  как  она удерживает меня? -думал Эрл. - Целых семьдесять килограммов
на вытянутых руках".

- Брось меня, лети одна! Гарпия лишь тихонько рассмеялась.

- Бросить? Ха! Мне тяжело, но... Я люблю.

...На  следующий  вечер  они  сидели  на  берегу  океана.  Гарпия  задумчиво
смотрела,  как  валы  набегают на берег, крутыми лбами стараются протаранить
скалы  и  разлетаются  каскадами  шипящих  брызг.  Морская даль отражалась в
зрачках Гарпии, сегодня они казались синими.

-  Как велик твой мир, - говорила она Эрлу, - какая я крошечная у твоих ног!
У  меня  жжет  в  груди  и  сердце  ноет, когда я смотрю на тебя. Это и есть
любовь, да?

Что  мог  сказать Эрл? Он и сам не разобрался в своих чувствах. Любил ли он?
Да,  да,  да!  Но  ведь  еще  вчера поутру он снисходительно посмеивался над
Гарпией,  мысленно  называл ее "наивной дикарочкой". Нет, это было не вчера.
Тогда  он  не  знал  еще,  что такое подвиг любви. Всей его жизни не хватит,
чтобы  отплатить  Гарпии.  Он  покажет  ей  мир, приобщит к культуре, научит
всему...Он обеспечен, у него есть все, чтобы осчастливить любую девушку.

-  Я хочу смотреть тебе в глаза, - шептала Гарпия, - днем и ночью, и завтра,
и всегда. Только смотреть в глада. Это и есть любовь, да?

Эрл нагнулся и поцеловал ее в губы.

-  Еще,  еще! - Голос ее был сухим и жадным. - Милый, это и есть любовь, да?
Я хочу быть счастливой, целуй меня, рви крылья. мне они не нужны больше.

Эрл  увидел  у  самого  лица бездонные расширенные зрачки и на мгновение ему
показалось,  что  он  чужой  здесь,  что  Гарпия  тут одна, наедине со своей
беспредельной любовью...

Через  три  дня  они  пешком  добрались до порта, а еще через неделю пароход
увез их на родину Эрла.



У  Марта  были  золотые  часы,  у  Гертруды  - браслет и жемчужное ожерелье.
Конечно,  все это пришлось заложить. Потом Март продал пальто, затем кое-что
из  мебели.  В  комнатах стало просторно и неуютно. Они перебрались в другой
квартал, чтобы меньше платить за квартиру.

Потом  пришлось  продать  выходной  костюм,  выкупить драгоценности и тут же
продать  их.  Почему-то  эта  операция  кормила  их не больше месяца. Где-то
рядом,  в  том  же  городе, жили сотни людей, которые наживались и богатели,
продавая  и  покупая.  Как  они  богатели,  для  Марта оставалось тайной. Он
продал  все,  что  у него было, но не нашлось вещи, за которую он выручил бы
больше  четверти цены. Даже знаменитые акции гватемальских рудников пошли за
пятнадцать процентов номинала.

История  падения  Марта была долгой и скучной, для всех - скучной, для Герты
-  раздражающе-глупой,  а  для  самого Марта - полной горьких переживаний. К
двум  часам  дня  обессиленный  от унижений Март возвращался домой, Гертруда
встречала  его на пороге настороженным взглядом. Но не спрашивала ничего. По
лицу видела, что он вернулся ни с чем.

И  легче  было,  когда  Герты  не было дома, не было молчаливого упрека в ее
глазах.  К  счастью, в последнее время это случалось все чаще. Герта уходила
к  своей сестре Маргарите. И на здоровье! У Марта не было никаких претензий.
Там она могла по крайней мере сытно пообедать.

Дома  Март садился у окна, глядел на серое городское небо и мечтал. Мечтал о
тех  временах, когда его признают и люди будут гордиться, что встречали его,
пожимали  руку, жили на одной улице с ним. В предвкушении будущей славы Март
счастливо   улыбался.   Жаль,  что  Герта  не  могла  разделить  его  мечты.
Во-первых,  она  не верила в них, а во-вторых, счастье ей нужно было сейчас,
немедленно, пока не ушла молодость.

А  однажды  Март не пошел искать работы, просто не пошел. Был жизнерадостный
весенний  день,  когда  счастливое солнце улыбалось в каждой лужице, и Марту
не  захотелось  в  этот  день унижаться. Он выбрал далекий скверик, подобрал
старую  газету,  уселся  на скамейку. Улыбался солнцу и думал, что ничего не
скажет  жене.  Сил  не  было  и  мужества  не  было. Пусть будет однодневный
отпуск. Днем больше, днем меньше, какая разница.

И  вдруг  в  конце  аллеи  он  увидел  Гертруду.  Она  шла  рядом с сестрой,
оживленно  разговаривала  с  ней.  У  обеих  в  руках  были новенькие желтые
чемоданы.  Наверное,  Маргарита  уезжала  на  гастроли,  как обычно, и Герта
провожала  ее.  Март  едва  успел  закрыться  газетой. Женщины прошли совсем
близко  и  не  узнали  его.  Удалось  избежать ненужных объяснений с женой и
язвительных колкосюй свояче