Ошибка  на  целый  порядок!
    Малограмотный   человек   этот   Березовский,   незачем   обсуждать  его
    предложение всерьез".

    Третий  -  опровержение  с цитатой: "Великие ученые прошлого - Птолемей,
    Аристотель  и Пифагор сказали то-то и то-то. Отсюда следует, что атомной
    копировки  быть не может. Почему Березовский спорит с Аристотелем? Разве
    он умнее Птолемея? Разве талантливее Пифагора?"

    Четвертый   -  ничего  не  выйдет.  При  этом  указывается  какая-нибудь
    трудность:  "Ведь атомы малы. Как их ухватишь щипчиками? А не схвативши,
    не поставишь на место. Так-то. Ничевошеньки не выйдет".

    Пятый  -  вообще все это нам не нужно. Люди все могут и все умеют. Дайте
    хозяйке  муку  и  дрожжи,  засучит  она  рукава,  замесит  тесто и такой
    каравай   испечет   -  пальчики  оближешь.  Машина  никогда  не  заменит
    человека.  Хлебозаводы-автоматы  - вредный миф. Тем более - ваша атомная
    копировка.  Хлеб  нужен настоящий, а не копия. От копии будет несварение
    желудка.

    Шестой  (вариант  предыдущего). Не отвлекайте людей от дела. Тракторы ни
    к  чему.  У  нас  есть  конское  поголовье,  надо  разводить коней, надо
    улучшать  породу.  Добрый  конь  борозды не испортит. А тракторы чадят и
    плюются  керосином.  Не  отвлекайте  конюхов  от  дела, им надо кормушки
    чистить..."

    Так,  отводя  душу  наедине,  издевался  Березовский  над  недоверчивыми
    слушателями.

    Впрочем, некоторое время спустя, опомнившись, он укорял самого себя:

    "Что  происходит?  Где  разошелся я с людьми? Все шагают не в ногу, один
    Березовский  в  ногу.  И  нет лейтенанта рядом, чтобы крикнул: "Возьмите
    ногу, Березовский!".

    И   "лейтенант"  пришел.  Однажды  одинокого  инвалида  навестил  бывший
    замполит  роты  (заместитель  по  политической  части).  Теперь  он  был
    майором,  комиссаром полка. Грудь его украшали колодки орденов, желтые и
    красные   нашивки   ранений.   В  пустой  и  промерзшей  комнате  бывшие
    однополчане  пили  вино,  по  очереди тыкая вилкой в консервы (бутылку и
    консервы  принес  гость).  Не  очень  связно  хозяин рассказывал о своих
    спорах.  Потом  с улицы донеслись позывные, и знакомый торжествующий бас
    диктора  (сводку читал всегда один и тот же диктор, вся страна знала его
    голос) начал перечислять освобожденные от захватчиков населенные пункты:

    - Карта есть у тебя? - спросил гость.

    Березовский   принес   соответствующий  том  энциклопедии,  отодвинул  в
    сторону бутылку:

    -  Где  тут Кантемировка? А Тацинская? Вот видишь, наши идут на Донбасс.
    Северный  Кавказ  будет,  конечно,  очищен,  иначе  фрицам  будет  хуже.
    Останутся в мышеловке. Как твое мнение, кончится война к весне?

    Только час спустя гость спохватился:

    - Ты мне рассказывал, кажется, что-то интересное.

    - Да нет, я уже забыл, о чем шла речь...

    Майор (бывший лейтенант) похлопал по плечу товарища.

    -  Ты  не  обижайся,  Березовский,  я  помню,  что  было  интересное. Но
    положение  на фронтах волнует больше - и меня и тебя. Дай срок, прогоним
    фашистов,  до  всего  дойдут руки. Потерпи, друг, все будет: и дворцы, и
    сады, и твои атомные пиры.

    И  той  же  ночью,  путая буквы, ошибаясь в окончаниях слов, Березовский
    записывал нервным почерком:

    "Не  ко  времени!  Вот  разгадка  моих  успехов и неудач. Нам всем нужна
    победа,  мы мечтаем о победе, гадаем о сроках победы, трудимся, страдаем
    и  умираем  для  победы.  Когда  победим,  дойдут руки до всего, даже до
    атомной  копировки.  Ученые работают на победу, поэтому копировкой никто
    не  занимается,  кроме  бессильного  одиночки  Березовского.  Я опередил
    других,  потому  что вылез несвоевременно. Выброшенный из жизни инвалид,
    случайно  был  выброшен  в  будущее.  А  когда  понадобится,  когда руки
    дойдут, любой студент-физик составит мои таблицы".

    Березовский  сделал  практические  выводы - постарался подыскать работу.
    Он  поступил  лаборантом на завод. Однако думы шли своим чередом. Возясь
    с  пробирками, он размышлял об атомной копировке. Записывал новые мысли.
    Посмеивался, но оправдывал себя:

    -  Ведь  и  Циолковский,  -  писал он, - разрабатывал теорию космических
    полетов  раньше,  чем  у  техники дошли руки. Еще летали воздушные шары,
    самолеты   были   новинкой,   а  калужский  учитель  делал  расчеты  для
    межпланетных  ракет. Над ним смеялись, называли чудаком, а он делал свое
    дело.  И  когда  ракеты появились, теория была уже подготовлена, имелись
    идеи ракетных поездов, формулы, идея искусственного спутника...

    Вновь  составляет Березовский доклады, переписывает таблицы. Он понимает
    уже,  что  работает  на  далекое  будущее, и это отражается на примерах.
    Исчезают снаряды и обеды из таблиц, приходят новые фантастические идеи.

    Строится  город  на  Луне.  Трудятся  сотни  рабочих. Всем известно, как
    трудно  организовать  снабжение. Тонна горючего тратится, чтобы привезти
    литр  питьевой  воды.  Но вот перевозки отменены. На Земле - передатчик,
    на  Луне  -  приемник.  На  Земле  - по очереди закладывают в передатчик
    баллоны  с  кислородом, ящики с продуктами, бутыли с водой, инструменты,
    приборы,  скафандры. И несколько секунд спустя лунный завхоз вытаскивает
    из  приемника  баллоны  с  кислородом,  продукты,  воду,  инструменты...
    Назовем это ТЕЛЕКОПИРОВКОЙ.

    В  газете  объявление: "Вчера на Тульском авиазаводе закончено испытание
    нового  самолета индивидуального пользования типа "аэроранец". Аэроранец
    ТУЛА-6  весит  с  заправленным  мотором  семь  с  половиной килограммов,
    скорость   полета   до   200   километров  в  час.  В  полете  аэроранец
    пристегивается  к  спине.  Для  защиты  от  ветра  имеется пластмассовый
    козырек  и  прозрачная  самозарастающая  накидка. Все, желающие получить
    аэроранец ТУЛА-6, включайте свои вещеприемники сегодня в 20 часов 15 минут".

    И   в   9   часов  вечера  воздух  над  Ленинградом  наполнен  жужжащими
    аппаратами. Любители пробуют новые ранцы в полете.

    Назовем это РАДИОСНАБЖЕНИЕМ.

    У   селекционеров   удача:  выведено  небывалое  дерево  с  красно-синей
    полосатой  древесиной.  И вдруг, лесной пожар, погибли посадки, надо все
    начинать  сначала.  Нет,  не  с  самого  начала! В архивах Селекционного
    института  хранятся  пластинки,  где  записаны все выведенные семена. Мы
    разыскали  полку,  на полке нумерованную пластинку... вставили в аппарат
    атомной копировки ... и снова получили семена. Назовем это ВЕЩЕЗАПИСЬЮ.

    Заманчивые возможности! Но как же, как же подступиться к ним?

    Сидя  у  раскрытого  окна  (уже  лето  1943 года), Березовский задумчиво
    листает  энциклопедию.  Удобная  оказалась  тетрадь - тут же справочник,
    тут же источник идей.

    Азербайджан...   Азия...  Азовские  походы  Петра...  Азорские  острова.
    Азосоединения...    Что   такое   азосоединения?   Твердые,   окрашенные
    кристаллические соединения азота...

    -   Кристаллические!   Но   ведь  это  же  идея!  "Идея!!!"  -  с  тремя
    восклицательными знаками, так и записано на полях 733-й страницы.

    И тут же Березовский раскрывает свою мысль:

    -Сама  природа подсказывает путь. Ведь кристаллизация - это естественный
    монтаж  вещества  из  атомов.  Допустим,  из раствора выпадает сульфат -
    Na_2SO_4.  Это  значит,  что атомы натрия, кислорода и серы, имевшиеся в
    морской воде, расположились в определенном порядке.

    И   в   каждой   молекуле,   в   триллионах  и  триллионах  молекул  они
    располагаются  никак  не  иначе:  сера в середине, вокруг нее четыре (не
    два  и  не  пять)  атома  кислорода,  к кислороду пристраивается натрий.
    Нигде  натрий  не  попадает  в середку, нигде он не стоит рядом с серой.
    Почему?  Химики  говорили:  валентность,  сродство  атомов. Но что такое
    сродство?   Грубо   говоря,   это  электрические  силы  -  притяжение  и
    отталкивание.  Вокруг  серы и кислорода силы расставлены так, что только
    одна структура оказывается устойчивой.

    А все другие, случайно возникающие, неустойчивы. Они тут же разрушаются.

    Значит,  -  пишет  Березовский, - надо повторить отпечаток электрических
    сил  отталкивания и притяжения в веществе, и тогда атомы сами соберутся,
    станут на свои места...

    И приписывает, трижды подчеркивая:

    - Атомная сборка не химера. Природа уже изобрела ее.

    Читатели  XXI  века  с  улыбкой  прочтут  эти строки. Они кажутся сейчас
    наивными   и   умилительными,  как  первые  слова  ребенка,  как  первые
    неустойчивые  шаги.  Вот  так  пробирались  люди к атомной копировке. Мы
    знаем,  что все это было осуществлено иначе, гораздо экономнее. Мы видим
    сейчас такие вещи, о которых и не догадывался Березовский.

    Запись  о  кристаллах  -  одна  из  последних.  За  ней следует какой-то
    расчет... непонятные буквы...

    К  сожалению,  от  самого изобретателя не осталось ни атомной записи, ни
    пластинки  с  голосом,  нет  даже  хорошего портрета. Портрет, висящий в
    музее  имени  Березовского  на  Девятой  линии  Васильевского острова, -
    увеличенная  копия  очень бледной и размытой карточки с красноармейского
    билета. Черты лица почти нельзя разобрать. Под портретом даты: 1909 - ?

    Даже  год смерти пионера атомной копировки нам неизвестен. Вероятнее, он
    кончил  жизнь  в  1943  году.  Может быть, не сумел оправиться от раны и
    голодовки,  может  быть, погиб при обстреле. Сломленные, уже проигравшие
    войну  фашисты  все  еще огрызались, как смертельно раненый зверь. У них
    не  хватало сил, чтобы штурмовать Ленинград, не хватало самолетов, чтобы
    бомбить  город...  но  из  орудий  они  обстреливали  улицы. Бывало, что
    снаряд  попадал  в  магазин  или на людный перекресток, или в трамвай...
    Тогда  гибли  десятки людей сразу. Осколки не разбирали: разили матерей,
    детей, инвалидов, авторов неродившихся изобретений.

    Все  равно,  идея  не  пропала.  Вообще,  правильные идеи не пропадают в
    науке.  Ни  пуля, ни снаряд, ни самый косный бюрократ не могут задержать
    идеи.  Как  только возникает надобность, как только приходит техническая
    возможность,  идея  возникает  вторично,  в  другой,  третьей, четвертой
    голове, только потому, что она верна и способна принести пользу.

    "Знание - сила", 1959, ‘ 9.



    Г. ГУРЕВИЧ
    КРЫЛЬЯ ГАРПИИ


Некоторые  писатели  полегают,  что  название должно скрывать смысл книги. У
захватывающего   приключенческого  романа  может  быть  скромный  заголовок:
"Жизнь  Марта" или "В городе у залива". Пусть читатель разочаруется приятно.
Скучным.  же мемуарам разбогатевшего биржевика следует дать громкое название
-  "Золотая  рулетка"  или  "Шепот  богини счастья". А иначе кто же будет их
покупать?

Эта  повесть названа "Крылья Гарпии". Естественное название, соответствующее
содержанию,  оно само собой напрашивается. Конечно, можно было бы озаглавить
ее  "Крылья  любви", но это напоминало бы мелодраматический кинобоевик. Если
же  в заголовке стояло бы просто "Крылья", люди подумали бы, что перед ним""
записки знаменитого летчика или же сочинение по орнитологии.

После  заголовка  самое  важное  -  вводная  фраза. Она должна быть как удар
гонга,  как  отдернутый  занавес, как вспышка магния в темноте. Нужно, чтобы
читатель  вошел  в  кнггу,  как  выходят с чердака на крышу, и увидел бы всю
историю  до  самого  горизонта.  Как  это  у Толстого: "Все смещалось в доме
Облонских".   Что   смешалось?   Почему?   Какие  Облонские?  И  уже  нельзя
оторваться. Вводная фраза должна быть...

Но, кажется, давно пора написать эту фразу.



На  четвертые  сутки  Эрл  окончательно  выбился  из сил. Он, горожанин, для
которого  природа  состояла  из  подстриженных газонов и дорожек, посыпанных
песком,  четверо  суток  провел  лицом,  к  лицу с первобытным лесом. Эрл не
понимал  его  зловещей  красоты, боялся дурманящего аромата, лиан, хватающих
за  рукава,  трухлявых  стволов,  предательски рассыпающихся под ногами. При
каждом  шаге  слизистые  жабы  выскакивали из-под ботинок, под каждым корнем
шипели  змеи,  может  быть,  и  ядовитые,  в каждой заросли блестели зеленые
глаза,  возможно  -  глаза  хищника.  Эрл  ничего  не  ел, боялся отравиться
незнакомыми  ягодами,  не  спал  ночами, прижимаясь к гаснущему костру, днем
оборачивался  на  каждом  шагу,  чувствуя  на  своей спине дыхание неведомых
врагов.

Ему,  уроженцу  кирпичных ущелий и асфальтовых почв, тропический лес казался
нелепым  сном,  аляповатой  безвкусной декорацией. Шишковатые стволы, клубки
змееподобных  лиан  и лианрподобных змей, сырой и смрадный сумрак у подножья
стволов,  сварливые  крики обезьян под пестро-зеленым куполом - все удивляло
и  пугало  его.  Он  перестал  верить,  что где-то есть города с освещенными
улицами,  вежливые  люди, у которых можно спросить дорогу, какие-нибудь люди
вообще.  Четвертые сутки шел он без перерыва и не видел ничего, кроме буйной
зелени.  Как  будто  и  не  было  на планете человечества; в первобытный мир
заброшен  грязный  и  голодный  одиночка  с  колючей  щетиной  на  щеках,  с
тряпками, намотанными на ногу взамен развалившегося ботинка.

Всего   четыре   дня   назад   он  был  человеком  двадцатого  века.  Лениво
развалившись  в  удобном  кресле  служебного  самолета,  листал киножурнал с
портретами  густо  накрашенных  реснитчатых модны" звезд. Был доволен собой,
доволен  тонким  обедом на прощальном банкете, и когда смолк мотор, тоже был
доволен  -  тише  стало. Внезапно пилот с искаженным лицом ворвался в салон,
крикнул:

"Горим!  Я вас сбрасываю". И ничего не понявший, ошеломленный Эрл очутился в
воздухе  с парашютом над головой. Дымные хвосты самолета ушли за горизонт, а
Эрла парашют опустил на прогалину, и куда-то надо было идти.

Он  шел.  Сутки,  вторые,  третьи,  четвертые.  Лес  не  расступался, лес не
выпускал  его.  Эрл держал путь на север, куда текли ручьи, надеялся выйти к
реке,  -  хоть  какой-то  ориентир, какая-то цель. На второй день развалился
правый  ботинок,  Эрл оторвал рукава рубашки и обмотал ногу, но почти тут же
наступил  на  какую-то  колючку;  а  может,  это  была  змея. В траве что-то
зашуршало  и  зашевелилось  - то ли змея уползала, то ли ветка выпрямлялась.
Эрл  читал,  что  ранку полагается высасывать, но дотянуться губами до пятки
не  мог.  Давил  ее  что  было сил, прижег спичками, расковырял ножом. И вот
ранка  нагноилась - от яда, от козырянья, от спичек ли - неизвестно. Ступать
было  больно, куда идти - неизвестно. Эрл смутно представлял себе, что океан
находится  где-то  западнее,  но  никак не мог найти запад в вечно сумрачном
лесу.  Быть может, он никуда не продвигался, кружил и кружил на одном месте.
Так  не  лучше  ли  сесть на первый попавшийся ствол и дожидаться смерти, не
терзаясь и не бередя воспаленную ногу?

А потом забрезжила надежда... и надежда доконала Эрла.

Сидя  на  трухлявом  бревне,  он услышал гул, отдаленный, монотонный, словно
гул  толпы за стеной или шум машин в цеху. Толпа - едва ли, завод - едва ли,
но  может  же  быть лесопилка в джунглях, или автострада, или гидростанция -
жизнь,  люди!  Собрав  последние  силы,  Эрл  поплелся  в ту сторону, откуда
слышался  гул,  а потом просочился и свет. Эрл оказался на опушке, у крутого
из-.  весткового  косогора, упиравшегося в небо. Натруженную ногу резало, на
четвереньках   Эрл   взбирался  на  кручу,  переводя  дух  на  каждом  шагу,
взобрался,  поднялся  со  стоном  и  увидел...  водопад! И без гидростанции!
Гудя,  взбивая  пену,  крутя  жидкие  колеса  и  выгибая  зеленую  спину над
скалистым  трамплином,  поток  прыгал  куда-то  в бездну, подернутую дымкой,
сквозь которую просвечивали кроны деревьев.

И  обрыв  был  так  безнадежно крут, а даль так беспредельно далека, что Эрл
понял - никуда он не уйдет, никуда не дойдет, лучше уж сдаться, тут умереть.

Нет,  он  не  бросился  с кручи, просто оступился на скользких от водопадной
пыли  камнях, упал, покатился вниз по осыпи и ударился головой. Бамм! Черная
шторка  задернула сознание, и больше Эрл ничего не видел. Не видел даже, как
белокрылая   птица,   парившая   в   синеве,   осторожными   кругами  начала
приближаться  к  нему,  как  бы  присматриваясь,  готов ли обед, не будет ли
сопротивляться пища.



Муха  села  на край чернильницы, и Март кончиком пера столкнул ее в чернила.
Как  раз  под  конторой  помещалась кухня, и сытые мухи, глянцевито-черные с
зеленым   брюшком,  заполоняли  комнату  младших  конторщиков.  Мухи  водили
хоровод  вокруг  лампы,  разгуливали  по "канцелярским бумагам, самодовольно
потирая  лапки,  с  усыпительным  жужжанием носились над лысиной бухгалтера.
Никакие сетки на окнах, ни нюхательный табак, ни липкая бумага не помогали.

Конторщик   поглядел,  как  барахтается  утопающая  в  чернилах,  и  написал
каллиграфическим почерком на левой странице;

"Пшеница Дюрабль IV категории,

Остаток со стр. 246:

Кг... 6529, гр... 600".

Девять  лет  изо  дня  в  день Март записывал зерно. У зерна была категория,
сорт,  влажность,  вес,  цена,  сортность,  клещ. Конторщик в жизни не видел
клеща,  с  трудом  отличил  бы  пшеницу Дюрабль от ячменя Золотой дождь. Его
дело  было  не  различать, а регистрировать наличность. Девять лет изо дня в
день  зерно,  записанное  слева  в  приходе, медленно пересыпалось на правую
страницу,  а  расход,  и  выдавалось  "по  накладным за ‘... Потом приходила
новая партия по наряду ‘... тоже с сортом, влажностью и клещом.

Девять  лет  текло  зерно  с  левой  страницы  на правую. Девять раз в конце
толстой  книги  Март  подписывал;  "Остаток на 31. XII... кг. ... гр..." Это
означало,  что  год прошел и до конца жизни осталось надписать на одну книгу
меньше.

Муха  выбралась  все-таки  из  чернильницы  и  поползла по стеклу, волоча за
собой   лиловый  след.  Неприятно  было  смотреть  на  нее  -  горбатую,  со
слипшимися крыльями. Март поддел ее пером и стряхнул обратно в чернильницу.

- Ужасно много мух у нас, - заметил счетовод. - И с каждым годом все больше.

Бухгалтер поднял голову;

-  Что  ж удивительного? Плита прямо под нами, чуть повар начнет гонять мух,
все они летят к нам.

-  Житье  этому повару, - вставил контролђр. - Сыт, семью кормит еще. Жена к
нему  три  раза в день с кастрюлями ходит. Если считать, что в каждую порцию
он  не докладывает ложку масла, сколько же это выйдет к концу года? Тысячи и
тысячи!

-  Да, от честного труда не разбогатеешь, - подхватил счетовод. - Порядочную
девушку  нельзя в театр пригласить. Водишь, водишь ее сторонкой мимо буфета,
фотографии  на  стенках  показываешь.  Вчера познакомился с одной, - добавил
он,  проводя  кончиком  языка  по губам. - блондиночка, но чувства огненные.
Порох!

Контролер продолжал бубнить свое:

-  Черт  знает,  ухитряются  же  люди.  Я  знавал одного кладовщика, который
списал  по  акту  две  тысячи метров первосортного сукна и спустил налево за
полновесные  монеты. И заработал на этом пятьдесят тысяч чисгогвном. Вот вам
- без образования, без диплома, без светских манер и иностранных языков.

Март  вздохнул  и  обмакнул  перо.  Девять  лет он слушал мечты контролера о
махинациях  с  сукном, о поджоге застрахованного дома, о подделке выигравшей
облигации.   На   одних  только  колебаниях  влажности,  уверял  тот,  можно
заработать  золотые  горы.  Девять  лет  счетовод - видный мужчина с мокрыми
усиками  -  хвастался  своими  шкодливыми  романами.  И  бухгалтер,  потирая
лысину,  девять  лет  рассказывал,  сколько  выпил вчера и сколько выиграл в
преферанс.

Перо  брызнуло, и на букве "О" расплылась бол