сяче экземпляров.
     - Я имел в виду, что она написана в популярной форме.
     - Тогда почему же она не продавалась?
     - Потому, что люди ее не покупали! - рявкнул  Форбс и улыбнулся классу.
- Прошу прощения. Зря я втянулся в этот бессмысленный спор. Когда вам задают
глупые вопросы, не отвечайте на них.
     Марсианин,  сидевший  на  записях  Форбса, внезапно перебрался  на  его
голову, размахивая ногами перед его лицом таким образом, чтобы то открывать,
то закрывать психологу поле зрения.
     Форбс взглянул на записи, теперь открывшиеся перед ним.
     - Гмм... у меня здесь помечено,  чтобы напомнить вам... и лучше сделать
это  сразу, пока я еще могу прочесть... что  в общении с людьми,  которым вы
будете помогать, следует быть абсолютно искренними...
     - А сам ты почему не был, Джонни? - спросил второй марсианин.
     - ...и воздерживаться от голословных утверждений о себе...
     -  Вроде  тех,  что  ты понаписал в  своей  листовке,  Джонни?  Позабыв
добавить, что ни одна из твоих монографий никогда не была опубликована?
     Форбс покраснел,  как рак,  за маятником  из зеленых ног.  Он  медленно
встал, крепко сжимая руками край стола.
     - А почему ты не рассказал, Джонни, ни того, что в "Конвэйр" был только
ассистентом психолога, ни того, за что тебя вышвырнули? - марсианин на столе
сунул большие пальцы в уши, помахал остальными и громко фыркнул.
     Форбс с  усилием повернулся к  нему,  а  потом взвыл от боли, когда его
кулак,  пройдя сквозь  марсианина, сбросил на  пол  тяжелую бронзовую лампу,
которую тот заслонял.
     Психолог   затряс  покалеченной  рукой,   пытаясь  увидеть   ее  сквозь
размахивающие  ноги  второго  марсианина.  Внезапно  оба  зеленых  человечка
исчезли.
     Форбс  медленно  сел и  тупо посмотрел  на шестерых людей, находившихся
перед ним, как  будто  не понимал, что  они  тут делают.  Потом махнул рукой
перед лицом, словно отгоняя что-то, чего там уже не было.
     - В общении с марсианами прежде всего нужно  пом... -  он умолк, закрыл
лицо руками и тихо зарыдал.
     Женщина,  представившаяся  как  миссис  Джонстон,  сидела ближе  всех к
столу. Она встала, наклонилась вперед и положила ладонь на плечо психолога.
     - Мистер Форбс... - сказала она. - Мистер Форбс, что с вами?
     Ответа не было, но рыдания постепенно  стихли. Остальные тоже поднялись
с кресел. Миссис Джонстон повернулась к остальным.
     -  Мне  кажется, лучше  оставить его одного, -  сказала  она. - И  еще,
думаю... - она подняла шесть пятидолларовых бумажек, - ...что мы получили их
обратно.  - Один банкнот женщина взяла себе,  остальные  раздала. Все вышли,
некоторые на цыпочках.
     Все, кроме Люка и мистера Грэшема, что сидел рядом с ним.
     - Останемся, - предложил Грэшем. - Ему может понадобиться помощь.
     Люк, соглашаясь, кивнул.
     Оставшись одни, они приподняли со стола  голову Форбса и поддержали его
на стуле. Глаза у него были открыты, но психолог смотрел как  бы сквозь Люка
и Грэшема.
     - Шок, - заметил Грэшем. - Он может из него выйти и снова будет здоров.
Хотя... - в голосе его звучало сомнение. - Может, лучше вызвать специалистов
из дома, где двери без ручек?
     Люк осмотрел пораненную кисть Форбса.
     -  Сломана,  - констатировал  он.  - Помощь нужна  ему так  или  иначе.
Вызовем  врача.  Если  до  того  времени  он не  выйдет из  шока, пусть врач
вызывает тех.
     -  Хорошая идея. Может, даже  звонить не  придется. Рядом  есть кабинет
врача; когда я шел сюда, там горел свет. Наверное, у него вечернее дежурство
или просто засиделся допоздна.

     Врач засиделся  допоздна и уже собирался уходить, когда они заглянули к
нему. Его привели в  комнату Форбса,  объяснили, что  произошло, и возложили
ответственность на него.
     Спускаясь по лестнице, Люк сказал:
     - Неплохой был человек, пока держался.
     - И идея была неплоха, пока держалась.
     -  Точно,  -  согласился Люк. - Я и  сам  чувствую  себя  гаже  некуда.
Послушайте,  мы  же хотели вспомнить,  где  видели друг друга раньше. Вы  не
вспомнили?
     - Может, в "Парамаунте"? Я работал там шесть лет, пок  две недели назад
они не свернули лавочку.
     - Точно, - сказал Люк. - Ты занимался графиком рабочего  сценария. Пару
лет назад я провел несколько недель в "Парамаунте",  работал над сценариями.
Шло неважно, и я бросил, это дело. Мой талант проявляется в повествовании, а
не в киносценариях.
     - Вот и ладно. Так, значит, Деверо?
     - Для тебя просто Люк. А тебя зовут Стив, правда?
     -  Верно.  Я тоже чувствую себя неважно. И уже  знаю, как  потратить те
пять долларов, которые только  что  получил обратно.  Ты  уже  придумал, что
сделать со своими?
     - То же самое. Куда пойдем, ко мне или к тебе?
     Обсудив  вопрос,  они решили,  что лучше  пойти  к  Люку;  Стив  Грэшем
остановился у сестры и ее мужа, а там были дети и другие неудобства, так что
комната Люка оказалась наилучшим вариантом.
     Они  топили свои печали, поглощая стакан за стаканом. Оказалось,  что у
Люка  литраж больше. Вскоре после  полуночи  Грэшем  отключился,  а  Люк еще
шевелился, только руки-ноги чуть заплетались.
     Он  попытался  разбудить  Грэшема, но  ничего не вышло, поэтому  просто
налил себе еще  и сел со стаканом в руке,  чтобы пить и думать, вместо того,
чтобы пить и разговаривать.  Впрочем,  он  предпочел бы разговор и уже почти
хотел, чтобы появился марсианин. Но ни один так и не заглянул, а Люк еще  не
был настолько пьян или безумен, чтобы говорить с самим собой.
     - Но это пока... - громко произнес  он,  и звук собственного голоса так
испугал его, что он вновь умолк.
     "Бедный Форбс", -  подумал Люк.  Они с Грэшемом удрали  от него, а надо
было  остаться и приложить все усилия,  чтобы ему помочь... по крайней мере,
пока не убедились  бы, что  это  бесполезно. Они  не дождались даже диагноза
врача.  Интересно,  вывел он  Форбса из  шока, или вызвал  парней из дома  с
дверями без ручек?
     Можно было позвонить ему и спросить, чем кончилось.  Вот  только Люк не
помнил фамилии врача, а точнее и вовсе не знал.
     Еще он мог позвонить в Городскую больницу для душевнобольных в Лонг-Бич
и узнать, привозили туда Форбса или нет. А если попросить к телефону Марджи,
от нее можно получить больше информации, чем от телефонистки. Но он не хотел
разговаривать  с Марджи. Хотя нет,  пожалуй, хотел. Нет, все-таки не хотел -
она с ним развелась, и к дьяволу ее. К дьяволу всех баб!..
     Люк вышел в холл и направился  к телефону,  только слегка  покачиваясь.
Зато пришлось  прикрыть  один глаз:  сначала чтобы  прочесть мелкий  шрифт в
телефонной книге, потом - чтобы набрать номер.
     Он спросил Марджи.
     - Как ее фамилия?
     - Э-э... - Целую страшную секунду Люк не мог  вспомнить девичью фамилию
Марджи. Потом наконец  вспомнил, однако решил,  что жена могла отказаться от
мысли вновь пользоваться ею, тем более, что развод не вступил еще в законную
силу. Марджи Деверо. Медсестра.
     - Подождите минуточку.
     Вскоре голос Марджи произнес:
     - Алло?
     - Привет, Марджи. Это Люк. Я тебя не разбудил?
     - Нет, у меня ночное дежурство. Люк, я рада, что ты звонишь - я за тебя
беспокоилась.
     - Беспокоилась? Со мной все в порядке. А почему ты беспокоилась?
     -   Ну,   понимаешь...   Марсиане...  Столько  людей...   В   общем,  я
беспокоилась.
     - Ты  думала, они довели меня  до  безумия? Не волнуйся, дорогая, им до
меня  не  добраться.  Я  же  пишу  научную фантастику,  помнишь? Я ведь  сам
придумывал марсиан.
     - Ты хорошо себя чувствуешь, Люк? Ты пил?
     - Разумеется, пил. Но чувствую себя хорошо. А как у тебя?
     -  Потихоньку. Очень  много работы. Наша больница... ну ты знаешь,  это
сумасшедший дом. Я не могу разговаривать долго. Тебе что-то нужно?
     - Ничего, дорогая. Все путем.
     -  Мне пора бежать. Но я хотела бы поговорить с  тобой, Люк.  Позвонишь
завтра после полудня?
     - Конечно. Во сколько?
     - Неважно, только после полудня. Пока, Люк!
     - Пока, сокровище!
     Он вернулся к своей бутылке и тут вспомнил, что забыл спросить Марджи о
Форбсе. А,  черт с ним, это не имеет значения. Как бы он ни чувствовал себя.
Люк все равно ничего не может поделать.
     Странно, что  Марджи была  так  мила  с ним.  Особенно после того,  как
узнала, что он пил. Сама она пила  мало и  всегда злилась  на него, когда он
позволял себе выпить слишком много, как сегодня, например.
     Видимо, она и вправду беспокоилась за него. Но почему?
     И вдруг он вспомнил. Она всегда подозревала, что он не совсем нормален.
Однажды даже пыталась заставить его пройти обследование; по этому поводу они
всегда спорили. Теперь, когда у многих крыша ехала,  она  подумала, что  Люк
вполне мог оказаться в числе первых.
     К черту ее,  если она так решила. Он будет последним, до кого доберутся
марсиане, а вовсе не первым.
     Люк налил себе  еще. Не потому, что  нуждался в  этом - он  и  так  уже
перебрал, - а просто назло Марджи и марсианам. Он им еще покажет.
     Один из них был теперь в комнате. Марсианин, ясно, не Марджи.
     Люк ткнул в него дрожащим пальцем.
     -  Ты не  сможешь  со  мной  разделаться, -  сказал он.  -  Я  сам тебя
придумал.
     - Тебе и так абзац, Джонни. Ты пьян, как сапожник.
     Марсианин с отвращением перевел взгляд с Люка на Грэшема, храпевшего на
кровати. Видимо,  он пришел к выводу,  что  ни один  из  них не  заслуживает
внимания, потому что тут же исчез.
     - Ну вот... я же говорил, - произнес Люк.
     Он еще раз хлебнул из стакана,  а потом  отставил его. Как раз вовремя,
потому что голова упала ему на грудь, и он заснул.
     И снилась ему Марджи. В этом сне были ссоры и драки с нею, но были и...
Впрочем,  даже если марсиане крутились  поблизости, сны  пока оставались его
личным делом.

     Железный Занавес  дрожал,  как  осиновый  лист во время  землетрясения.
Вожди Пролетариата обнаружили в стране оппозицию,  среди  которой невозможно
провести чистку, которую нельзя даже запугать.
     И при этом оли  не только не могли возложить вину за  появление марсиан
на  империалистов  и поджигателей  войны, но быстро убедились, что  марсиане
куда хуже любых поджигателей.
     Они  не  только не были  марксистами,  но начисто отвергали и осмеивали
политическую философию любого сорта. В равной степени смеялись они над всеми
земными  правительствами  и системами, теоретическими в том числе. Да,  сами
они  имели  систему  идеальную,  хоть  и  не  желали  отвечать,  в  чем  она
заключалась, а в лучшем случае утверждали, что это не наше собачье дело.
     Они не  были миссионерами и не собирались  нам помогать, хотели  только
знать  обо всем,  что  творилось, а  также изводить и нервировать  нас,  как
только могли.
     По ту сторону дрожащего Занавеса это удавалось им превосходно.
     Как  мог кто-либо пустить Большую  Ложь  или хотя бы немного  приврать,
если  со  всех сторон  его окружали  миллионы  марсиан,  готовых  тут же  ее
опровергнуть! Они всей душой полюбили пропаганду.
     А с каким  наслаждением они чесали свои  языки! Никто не знает, сколько
людей было в ускоренном порядке осуждено  в коммунистических государствах за
первый,  а  может,  и  за  второй  месяц  присутствия  марсиан  -  крестьян,
директоров  заводов,  генералов,  членов  Политбюро.  Опасно  было  что-либо
говорить или  делать  в присутствии марсиан.  А марсиане всегда  оказывались
поблизости.
     Разумеется, через некоторое время процесс замедлился. Так и должно было
случиться. Невозможно убить всех  - во всяком случае, за  стенами  Кремля, -
хотя бы потому, что тогда империалисты и  поджигатели  войны могут явиться и
захватить  власть. Невозможно  даже  сослать  всех  в Сибирь;  конечно,  она
вместила бы всех, но не сумела бы удержать.
     Требовалось пойти на уступки, позволить хоть  небольшую свободу мнений.
Приходилось оставлять без внимания мелкие отклонения от линии партии, а то и
вообще закрывать на них глаза. Уже одно это было просто ужасно.
     Но, что самое худшее - стала невозможна пропаганда, даже внутри страны,
факты и цифры в речах  и  газетах  должны были совпадать с истиной. Марсиане
наслаждались выискиванием  малейших  расхождений,  а  потом раздували  их  и
доводили до всеобщего сведения.
     Как можно управлять страной в таких условиях?
     Однако империалистам и поджигателям войны хватало своих проблем. Да и у
кого их не было?
     Возьмем, к  примеру, Ральфа Блейза Уэнделла,  родившегося  на  переломе
века  и  достигшего  сейчас,  шестидесяти  четырех  лет.  Высокого,  хотя  в
последнее время слегка сутулящегося, худощавого, с редеющими седыми волосами
и усталыми серыми глазами.  Он имел  несчастье  быть  выбранным в 1960  году
президентом  Соединенных  Штатов   Америки,  хотя   тогда  это  не  казалось
несчастьем.
     Сейчас и до тех пор, пока  ноябрьские выборы не положат этому конец, он
был президентом страны, населенной стами восемьюдесятью  миллионами людей...
и почти шестьюдесятью миллионами марсиан.
     Сейчас - то есть вечером одного из первых дней мая, через  шесть недель
после  вторжения  марсиан  -  он  сидел  один  в своем  Овальном кабинете  и
размышлял.
     Совершенно  один, не было даже марсианина. Такое порой случалось. Когда
он бывал один или только со  своей секретаршей,  то имел не меньшие шансы на
покой, чем все остальные люди. Президентов и диктаторов марсиане посещали не
чаще, чем  бухгалтеров и  попечителей  по делам  несовершеннолетних. Они  не
уважали  права личности, не уважали вообще ничего. Но вот сейчас, пусть даже
временно,  он был  один.  Дневная норма  отработана,  но вставать трудно.  А
может, уже не  хватает сил. Он был едва жив от той особой усталости, которую
вызывает  чувство высокой ответственности  в соединении  с  сознанием полной
своей некомпетентности.
     В очередной раз с горечью думал он о шести прошедших неделях и о хаосе,
который  воцарился  в  стране.  О кризисе, по  сравнению  с  которым Великая
Депрессия  тридцатых  годов   выглядела  как  период  высокой   конъюнктуры,
превосходящей идеалы алчности.
     О кризисе,  который  начался  не крахом на бирже, а  внезапной  потерей
работы всеми,  кто  был  занят  в  индустрии развлечений,  причем не  только
артистами, но и рабочими  сцены, билитерами  и уборщицами; всеми, занятыми в
профессиональном  спорте; всеми,  как-то связанными  с  кинобизнесом; всеми,
работавшими на радио и телевидении, за исключением техников, присматривающих
за передатчиками и ставящих старые записи и фильмы, а также немногих - очень
немногих - дикторов и комментаторов.
     И всеми музыкантами - как симфонических оркестров, так и дансингов.
     Никто  понятия не имел, сколько миллионов людей прямо иди косвенно были
связаны с кино и спортом, пока все они разом не лишились работы.
     А падение почти до  нуля стоимости акций индустрии развлечений  вызвало
крах биржи.
     Кризис  приобрел колоссальные размеры и  все разрастался.  Производство
автомобилей упало на 87% по сравнению с тем же периодом прошлого года. Люди,
даже те, кто еще не потерял работу, не  покупали новых машин. Люди сидели по
домам. Куда им было ездить? Правда, некоторым приходилось ездить на работу и
обратно,  но для  этого вполне годилась старая машина. Кто  был бы настолько
наивен, чтобы покупать  новую машину  во время такого  кризиса, особенно при
огромном рынке подержанных  машин,  забитом почти новыми автомобилями? Чудом
казалось не то,  что  производство  машин упало  на  87%, а  то, что они еще
выпускались.
     А в  ситуации, когда на машинах ездили  только по необходимости  - езда
ради удовольствия перестала его доставлять пострадали также нефтедобытчики и
нефтепереработчики. Более половины заправочных станций закрылись.
     Туда же канули сталь и резина. Безработица росла.
     Упадок переживало  строительство,  ибо у людей не было денег,  и они не
строили домов. Новые безработные.
     А   тюрьмы?!   Они   были  забиты  до  отказа,  несмотря  на   то,  что
организованная преступность практически исчезла. Впрочем, теснота в них была
и до того, как  преступники обнаружили, что их профессия перестала приносить
доход. И что прикажете делать с тысячами людей,  которых арестовывали каждый
день за преступления в состоянии аффекта или от отчаяния?
     Что  делать с  армией, ведь война стала невозможна.  Распустить  ее?  И
увеличить  армию безработных еще  на несколько  миллионов  человек? Как  раз
сегодня  он  подписал  закон,  немедленно  освобождающий  со службы  каждого
солдата и матроса, который мог  доказать,  что  имеет постоянную  работу или
капитал,  гарантирующий,  что  он не  станет подопечным  службы  социального
обеспечения. Но процент уволившихся будет до смешного мал.
     Государственный  долг...  бюджет...  программы  повышения  занятости...
армия... бюджет... государственные долги...
     Президент Уэнделл закрыл  лицо руками  и застонал,  чувствуя себя очень
старым и совершенно беспомощным.
     Из угла кабинета донеслось насмешливое эхо его стона.
     - Привет,  Джонни,  - сказал  голос.  - Снова  вкалываешь  сверхурочно?
Хочешь, помогу?
     И смех. Издевательский смех.

     Но не у всех дела шли плохо.
     Возьмем  психиатров, сходящих  с  ума, чтобы удержать от помешательства
других.
     Или  взять владельцев  похоронных бюро. При такой смертности, вызванной
ростом  числа  самоубийств,  актов  насилия   и  апоплексических  ударов,  у
наполнителей гробов кризиса  никакого не  было.  Они сколачивали  состояния,
несмотря  на растущую тенденцию к  простому закапыванию или сжиганию  трупов
без  какого-либо ритуала, который можно было бы назвать похоронами. Марсиане
с  большим успехом  превращали  заупокойные службы в фарс и  особенно любили
речи  пастырей,  когда  те  начинали  уклоняться  от  точного   перечисления
достоинств   покойного  или  неверно  толковать  некоторые  его   физические
недостатки. То  ли на основании предварительного изучения,  то  ли благодаря
подслушиванию   или  чтению  неизвестных   писем  или  дневников,  марсиане,
сопровождавшие похороны, всегда  ухитрялись  уцепиться  за любую  неправду в
надгробном слове. Это становилось просто опасно, даже если любимый  покойник
признавался образцом  для  подражания;  слишком  часто пребывающие  в трауре
узнавали об ушедшем такие вещи, что их самих хватала кондрашка.
     Аптеки процветали, продавая аспирин, успокаивающие  средства и  затычки
для ушей.
     Однако  наивысший  расцвет  переживала промышленность,  от которой  вы,
конечно, этого и ожидали - производство алкоголя.
     С  незапамятных  времен  спиртное было  для  человека  любимым  зельем,
помогающим  убежать  от. жизненных  проблем. Ныне  жизнь человека  проходила
среди маленьких зеленых проблемок, которые  были в несчетные тысячи раз хуже
прежних. Теперь человеку воистину стало от чего бежать.
     Разумеется, насасывались по домам.
     Но  и бары по-прежнему  были  открыты,  полны после  полудня  и  забиты
вечером.  В большинстве зеркала на  стенах были разбиты из-за того, что люди
швыряли в марсиан  стаканами, бутылками, пепельницами и вообще чем попало, а
зеркала не меняли потому, что новые ждала бы та же скорбная участь.
     Однако бары продолжали работать, и люди буквально осаждали их. Марсиане
их тоже  осаждали, хотя и не пили. Хозяева и завсегдатаи нашли  паллиативное
решение - поднять уровень шума. Музыкальные автоматы врубали на максимальную
громкость, а в  большинстве баров их стояло,  самое малое,  по два.  Грохота
добавляли еще и  радиоприемники, так  что  клиенту приходилось кричать в ухо
собеседнику.
     Марсиане тоже шумели не  без удовольствия, уровень шума становился  уже
таким, что громче некуда.
     Если ты  любил выпить в одиночестве - а таких любителей становилось все
больше - в баре у тебя  был шанс  не пасть жертвой марсианина. Будь их  хоть