равится всякая живность.)
     Гораздо лучше быть везде и заполнять все ниши. Что Microsoft и сделала.
Представьте  себе  жидкий  организм,  который  заливает  любое  обнаруженное
пространство. Если одна из ниш потеряна -- не беда. Организм заполоняет весь
мир, затекая во все дырки.
     То же самое сейчас происходит с Linux. Она оказывается всюду, где к ней
есть интерес. У Linux нет какой-то одной своей ниши. Она маленькая, гибкая и
всюду пролезает.  Ее можно найти на суперкомпьютерах во всяких крутых местах
вроде Национальной  лаборатории им. Ферми и  НАСА. Но туда  она перетекла из
серверного пространства. А в него, в свою очередь, попала из мира настольных
компьютеров -- здесь я начинал. В то же время Linux  стоит и  на  встроенных
устройствах -- от тормозов с антиблокировочной системой до часов.
     Смотрите, как она заполняет мир.
     В  глазах  толпы  у  нее  есть особое  преимущество.  Лучшие и умнейшие
представители следующего поколения используют  твой  продукт,  потому что ты
приводишь их в экстаз. В предыдущем поколении люди восхищались в основном не
Microsoft или DOS, a PC. Тот, кто пользовался PC, пользовался и DOS. Особого
выбора не было.
     И это существенно помогло повсеместному распространению Microsoft.
     Посмотрите на  головастых  ребят вокруг  --  не все,  но многие  из них
используют  Linux. Ясно,  что одна из причин популярности среди студенчества
как   открытых  исходников,  так  и   Linux,  крайне   проста  --  неприятие
истеблишмента. (То же  самое неприятие  истеблишмента, которое оказало такое
влияние на жизнь моего отца.) Расклад  тут такой: с  одной стороны, огромная
коварная корпорация Microsoft  и  злобный,  жадный,  отвратно  богатый  Билл
Гейтс, а с  другой  --  любовь и бесплатный софт  для всех плюс  скромный (с
виду) народный  герой Линус  Б. Торвальдс.  Эти ребята  заканчивают учебу  и
приходят на работу в корпорации, принося с собой любовь к Linux.
     Поэтому  те, кто проникал в недра  Microsoft, рассказывают, что  видели
мое лицо на мишенях для игры в дартс. У меня вопрос:  разве можно не попасть
в мой нос?
     Но  я  опять  забегаю   вперед.  После  судьбоносного  объявления  IBM,
сделанного  весной  1998-го,  к   нам  косяком  пошли  и  другие  крупнейшие
производители  оборудования.  В  августе   журнал  "Forbes"  обнаружил   наш
маленький  мирок и  поместил на обложке  мою  фотографию  с  надписью  "Мир,
любовь, программы". По мере  того  как  компания за компанией (с  неуклонным
постоянством) объявляла о своей поддержке Linux,  предсказывать  будущее уже
можно было, не обращаясь к рекламным конференциям.





     VI.

     Linux завоевала  сердце планеты,  как какой-нибудь олимпийский чемпион,
неожиданно выскочивший из тмутаракани.
     Я был символом движения.  Эрик Реймонд объяснял журналистам, что  часть
моей привлекательности (или чего там?) заключается  в том,  что  у  меня "не
такой странный вид, как у большинства хакеров". Хорошо. Это мнение одного из
хакеров.  Не  всем  ситуация  нравилась.  Ричард  Столман  требовал  сменить
название Linux на gnu/ Linux, поскольку  при построении Linux я  использовал
компилятор GNU  gcc, а также  другой  бесплатный инструментарий и прикладные
программы. Других все  больше  возмущало,  что Linux  чувствовала себя,  как
дома, в корпоративном царстве.
     Пресса  раздувала  разногласия  между идеалистами  и прагматиками  (эти
слова не  я  выдумал!) среди  последователей Linux,  количество  которых уже
исчислялось  сотнями тысяч.  По  этой  схеме  те,  кто  считал  идеалы Linux
несовместимыми  с  целями  капитализма,  именовались идеалистами. Я  же  был
объявлен лидером прагматиков. По мне, это все журналистские заморочки -- они
горазды все упрощать, черно-белые картинки -- их страсть. (Это все равно что
сводить  феномен  Linux к войне между  Linux и Microsoft: на самом деле речь
идет  о совершенно  других,  по-настоящему  фундаментальных  вещах. За Linux
стоит  гораздо более естественный способ распространения технологии, знания,
богатства и развлечения, чем тот, что принят в коммерческом мире.)
     Для меня тут вопроса не было. Если бы не  коммерческие интересы, то как
бы Linux вышла на новые рынки? Как иначе могли возникнуть возможности для ее
совершенствования? Как бы она попала к людям, которые хотели альтернативы --
бесплатной альтернативы --  господствовавшей плохой технологии?  Какой более
реальный  путь  для  распространения  открытых  исходников, чем  спонсорство
корпораций?  И  как  еще можно  добиться  выполнения менее интересных  задач
(скучных вещей, вроде обслуживания  и  поддержки), если не делать их  силами
компаний?
     Открытые  исходники   --  это  возможность  включиться  в  игру  любому
желающему.  С  какой  же  стати   исключать   из  нее  главных   проводников
технического прогресса -- компании, если они  играют по  правилам?  Открытые
исходники лишь помогут совершенствованию технологий, создаваемых компаниями,
а возможно, и слегка избавят их от жадности.
     Но даже если бы  мы  хотели положить предел коммерциализации, что можно
было сделать? Нам  что теперь -- прятаться, уходить в подполье, отказываться
от общения с коммерческим миром?
     Антикоммерческие настроения  всегда были сильны среди линуксоидов, но о
реальных деньгах речь пошла, только когда о Linux стали говорить далекие  от
технологий люди.  Телеконференции  заполнились истерическими  воплями. Среди
разработчиков  Linux, с  которыми я общался, царило  спокойствие.  Но другие
возмущались  тем, как Red Hat или какая-нибудь другая компания извратит идею
открытых исходников и как некоторые люди теряют идеализм.
     Вероятно, у некоторых членов движения идеализма и вправду  поубавилось.
Кому-то это казалось  поражением, я же  считал, что мы просто обрели свободу
выбора.  Например, получили  свой шанс технари,  которым  нужно было кормить
детей,  и  прочее.  Хочешь --  оставайся  идеалистом,  а  хочешь  --  иди  в
коммерцию.  От появления новых  возможностей никто ничего не теряет.  Раньше
выбора, безусловно, не было: можно было работать только ради идеи.
     Кстати говоря, сам я никогда не причислял себя к идеалистам. Конечно, с
помощью открытых исходников я стремился  сделать мир лучше. Но  прежде всего
они приносили мне удовольствие. Какой уж тут идеализм!
     Идеалисты  всегда  представлялись мне  людьми  интересными, но  немного
занудными, а иногда и опасными.
     Чтобы  твердо  придерживаться какого-то мнения,  нужно заведомо отмести
все остальные. А это значит, что человек становится неподвластен  убеждению.
По мне, именно этим американские политики хуже европейских. По  американской
версии игры важно провести разграничительные линии и отстаивать свою позицию
до  упора. Европейские же  политики  стремятся выиграть,  демонстрируя  свою
способность наладить сотрудничество.
     Лично я  сторонник компромиссов.  Я  боялся коммерциализации  только  в
самом  начале, когда Linux была  никому не  известна. Если  бы  в тот момент
коммерческие организации  захватили  Linux, я бы  ничего не смог сделать. Но
теперь все явно  переменилось. В  1998  году  в  телеконференции  было много
криков о  том, что коммерческие участники не станут соблюдать  правила игры.
До некоторой степени я  был  вынужден  просто  доверять новым  корпоративным
игрокам  так же, как разработчики Linux  доверяли  мне.  И они доказали, что
доверять  им  можно.  Они  ничего  не  зажимали.  До  сих  пор  опыт  весьма
позитивный.
     Как символ, владелец товарного знака и инженер по поддержке ядра Linux,
я все больше  проникался ответственностью.  С моей подачи уже миллионы людей
полагались на  Linux,  и  я считал себя обязанным  обеспечить им максимально
надежную  работу.  Я  стремился  помочь  корпорациям  освоиться  с открытыми
исходниками. Для меня  речь  не шла о  войне  между хапугами-корпорациями  и
хакерами-бессребрениками.
     Нет, я не предавал свои идеалы, помогая Intel справиться с проблемой FO
OF  в  процессоре Pentium.  (Предвижу вопрос:  "Ошибка FO  OF  в  процессоре
Pentium?" Да, это  мы снова  выпендриваемся. "FO  OF"  --  шестнадцатеричная
запись  двух  первых  байт цепочки  команд,  которая  вешала Pentium. Отсюда
название.) Нет, я не считаю лицемерием пропагандировать открытые исходники и
при этом получать жалованье от компании, которая  долго  скрывала от народа,
чем  она  вообще  занимается,  -- такая  была  секретность.  У  меня  проект
Transmeta по разработке  процессора с  низким  потреблением энергии вызывает
неизменное уважение. Я считаю его самым интересным технологическим  проектом
с небывало широкими перспективами. И кстати, я  внес  свой  вклад  в то, что
компания открыла часть своих кодов.
     Я  считал  необходимым  сохранять  свое положение в сообществе открытых
исходников как человека, которому одинаково доверяют  как с технологической,
так и с этической точки зрения. Для меня  было важно не принимать сторону ни
одной из  конкурирующих  Linux-компаний. Нет, я не продался, приняв опционы,
любезно подаренные мне Red Hat в знак благодарности. Но предпочел отказаться
от   10  миллионов  долларов,  которые   мне  предложил   некий   лондонский
предприниматель   за  то,  чтобы   я  стал  членом  совета   директоров  его
новорожденной Linux-компании. Он не ожидал, что я откажусь от такой огромной
суммы  за  такую небольшую  поддержку.  Ему было не понять,  какая часть  из
десяти миллионов долларов меня не устраивает?
     Никогда не  думал,  что  столкнусь  с  такими  проблемами.  Неожиданная
популярность Linux принесла сложности не только мне, но и всему виртуальному
сообществу.  Когда  в  1998  году   открытые  исходники  привлекли  всеобщее
внимание, бурные дебаты возникли  уже по поводу самого названия. До этого мы
говорили  о совместном  использовании  программного обеспечения  на условиях
лицензии типа  GPL как  о  "свободном  ПО",  использовали  термин  "движение
свободного ПО". Последний связан с Фондом свободного ПО, основанным Ричардом
Столманом в 1985 году для продвижения таких свободных программных продуктов,
как  GNU,  -- созданная им свободная  Unix-система. Неожиданно  просветители
типа  Эрика   Реймонда  обнаружили,  что  журналисты  путаются:  "свободный"
означает  "ничего не стоит"?  Или "без ограничений"?  Оказалось,  что Брайан
Белендорф, говоривший  с  журналистами  от  имени  Apache, испытывает  те же
затруднения.  После нескольких недель обмена мейлами, в котором я участвовал
пассивно, получая копии  (меня  не  интересовали политические аспекты),  был
достигнут  консенсус:  мы  будем  говорить  "открытые"  вместо  "свободные".
Поэтому  движение свободного ПО стало движением открытого ПО -- для тех, кто
рассматривал его (пожалуй, справедливо) как движение. Однако Фонд свободного
ПО продолжает называться Фондом свободного  ПО, и Ричард Столман по-прежнему
является его идейным вдохновителем.
     Будучи  де-факто  одним  из   лидеров  этого  движения,  я  пользовался
повышенным спросом. Каждый раз, когда  мой  телефон в  Transmeta  звонил  (а
звонил он в  те дни беспрерывно), это означало  одно из двух: либо просят об
интервью, либо приглашают выступить на конференции. В обоих случаях я считал
себя  обязанным соглашаться,  чтобы  пропагандировать  открытые  исходники и
Linux.  Возьмите  застенчивого  математика,  поместите   его   в  круговорот
приветствий  и  улыбок  ради  популяризации  чего-нибудь  -- и  вы  получите
народного  героя. Забудьте  слова  Эрика Реймонда о том, что  во  мне меньше
внешних странностей, чем в  большинстве хакеров. Моя привлекательность  (или
как хотите это называйте) в значительной  степени объяснялась  тем, что я не
был Биллом Гейтсом.
     Журналистам  нравилось,  что  в  отличие  от Билла  Гейтса, живущего  в
нашпигованном электроникой  дворце на берегу озера,  я спотыкался об игрушки
своих дочерей  в  нашем  новом жилище  --  доме  на две  семьи  в  заурядной
Санта-Кларе, где нам принадлежало три комнаты с плохим водопроводом. И что я
ездил на заурядном "Понтиаке". И сам подходил к  телефону.  Разве меня можно
было не полюбить?
     Поскольку на Linux стали смотреть как на реальную угрозу Microsoft -- а
во  время  судебных  мытарств  Microsoft ей  нужна  была  хотя бы  видимость
реальной  угрозы,  -- пресса реагировала  на любое событие, как если бы речь
шла о  третьей мировой войне. Каким-то образом в печати  появился "Halloween
Document", где подробно цитировался и  комментировался  внутренний  материал
Microsoft, который показывал, что Linux их тревожит.  Вскоре процитировали и
слова Стива Балмера: "Конечно, я обеспокоен". Даже если Microsoft специально
подчеркивала  опасность конкуренции  со  стороны Linux для  Windows NT,  все
равно конкуренция от этого становилась только сильнее.
     Мне  не  нужно  было публично  хаять  Microsoft.  Какой  в этом  смысл?
Ситуация развивалась сама  собой и  развивалась на пользу Linux.  Журналисты
были в восторге.  Сладкоречивый (как лис) Давид против  коварного самодержца
Голиафа. Честно говоря, мне было приятно обсуждать это с репортерами. Хоть я
и люблю называть  репортеров козлами, но от большинства  интервью  я получал
удовольствие.  Репортеров  очень привлекала  наша  история -- за аутсайдеров
всегда приятно болеть.
     Выжав  все  возможное   из  темы  "мышь   победила  гору"  (Microsoft),
журналисты  захотели  понять  концепцию  открытых исходников.  Объяснять  ее
становилось все легче,  потому  что  вокруг была  масса  примеров. Потом они
начали  поражаться тому,  как  Linux администрируется.  Их  ставила  в тупик
эффективность управления  этого самого крупного  за всю историю человечества
коллективного  проекта --  ведь  типичная  компания  из  30 служащих  обычно
представляет собой полный бардак.
     Кто-то пустил в обиход клише "великодушный диктатор", чтобы описать мой
стиль  работы. Когда  я услышал его впервые,  то представил  себе черноусого
генерала какой-то солнечной страны, протягивающего бананы  своему умирающему
от голода  народу. Не знаю, подходит ли  ко мне это определение.  Я управляю
ядром Linux,  которое  лежит в основе  всего,  потому  что до  сих  пор  все
связанные с Linux люди доверяют мне больше, чем кому-либо  другому. Управляя
проектом с  сотнями  тысяч разработчиков,  я  действую точно  так  же, как в
студенческие  времена:  никому  ничего  не  поручаю,  а  просто   жду,  пока
кто-нибудь сам вызовется.  Это началось  с того, что  я  сложил с себя менее
интересные обязанности, например, составление кода пользовательского уровня.
Нашлись добровольцы, которые взяли на себя отдельные подсистемы. Ко мне  все
попадает через этих руководителей подсистем.
     Я  утверждаю  или  отвергаю их  работу, но по  большей  части  позволяю
событиям идти своим путем. Если два человека ведут сходные направления, то я
принимаю  работу обоих, чтобы  посмотреть, чья начнет использоваться. Иногда
используются  обе,  но  они  начинают  развиваться в разные стороны. Однажды
между двумя людьми была сильная конкуренция: каждый из них настаивал на том,
чтобы были  использованы  его заплатки,  которые конфликтовали с  заплатками
соперника.   Я  перестал   принимать   заплатки  от  обоих,   пока  один  из
разработчиков  не потерял  интерес. Так поступил бы  царь  Соломон,  если бы
руководил детским садом.
     Великодушный диктатор? Нет,  я  просто ленив. Я  стараюсь управлять  не
принимая  решений  --  позволяя  всему  идти  естественным  чередом.  Так  и
получаются лучшие результаты.
     Мой подход попадал в газетные заголовки.
     Как ни смешно, хотя  мой стиль управления Linux заслужил высокую оценку
прессы,  в Transmeta в роли менеджера я потерпел полное фиаско. На  короткое
время меня  было  назначили  руководителем  группы  разработчиков.  Но  я не
справился.  Каждый,  кто побывал  в помойке моего  кабинета,  знает,  что  я
совершенно  безалаберный  человек. Мне  было трудно сладить  с еженедельными
собраниями,  составлением  отчетов,  повседневным  руководством.  Через  три
месяца  стало  очевидно,  что мой стиль работы совершенно не идет на  пользу
Transmeta,  несмотря на  все дифирамбы,  которые  напели журналисты  о  моем
управлении Linux.
     Тем временем  пресса  вцепилась в  новую  тему: фрагментация.  Тот, кто
следил за несчастливой, полной перипетий  историей Unix, знает о бесконечных
спорах между поставщиками этой системы. И на протяжении  1998 года постоянно
поднимался  вопрос: не повторится ли эта история  в мире  Linux? Я неизменно
возражал, что,  хотя между  поставщиками Linux  и  есть  разногласия, они не
могут  привести  к  той  степени фрагментации, которая  так и не  дала  Unix
развернуться   по-настоящему.  Проблема  с  Unix   заключалась  в  том,  что
конкурирующие производители тратили годы на внедрение аналогичных функций --
просто потому, что у них не было доступа к  одной и той же базе  исходников.
Независимая разработка одних и тех же функций не только стоила Unix годы, но
и привела к кровавым распрям.  Конечно, говорил  я прессе,  поставщики Linux
тоже  не  пылают  друг   к  другу  нежной  любовью.  Но  в  Linux-сообществе
фрагментация всегда была  и будет  меньше, чем в Unix-сообществе, потому что
поставщики  Linux,  недружелюбно  относясь   друг  к  другу,  тем  не  менее
обращаются к единой базе исходников и могут пользоваться трудами друг друга.
Исходный код -- запасники, из которых может черпать каждый.
     Чем лучше начинали журналисты  разбираться в этой концепции, тем больше
мне  нравилось  встречаться  с ними. (В отличие от хельсинкских  журналистов
моей юности, большинство американских журналистов 90-х годов были трезвыми.)
Особенно мне нравилось с ними спорить.
     Но  выступления  --  это   совсем  другое  дело.  Меня  нельзя  назвать
прирожденным  артистом. Вспомните: в детстве я вообще редко выходил из своей
комнаты. Даже писать речи  мне было  трудно, поэтому я всегда откладывал это
до вечера накануне выступления.
     Похоже,  это не  имело особого  значения.  Обычно, когда  я выходил  на
подиум, люди вставали и  начинали  аплодировать еще прежде, чем  я  открывал
рот. Не хочу  выглядеть  неблагодарным,  но  эта ситуация меня всегда  очень
смущала.  Тут  что  ни  скажешь  --  все  звучит  неуместно, в том числе мое
стандартное: "Спасибо,  а теперь сядьте,  пожалуйста". Готов выслушать любые
предложения.
     Однако звонили не только журналисты и организаторы конференций. Однажды
вечером мы с Туве сидели дома и читали девочкам книжки. Зазвонил телефон.
     Я поднял трубку: "Торвальдс".
     "А-а. Тот самый, автор Linux?"
     "Да".
     Секундная пауза, и трубку повесили.

     В  другой раз  мне домой позвонил  некий тип из  Лас-Вегаса и попытался
втравить в какой-то бизнес с майками Linux.
     Очевидно, пора  было изъять мой телефонный  номер из справочника. Сразу
по приезде  в Калифорнию я не  стал с  этим возиться, потому что номера,  не
включенные в  справочник,  стоили намного дороже.  С тех  пор  я  узнал,  во
сколько обходится  эта экономия,  и исключил  свой  телефон из  справочника.
Однажды, пока он еще не был исключен, Дэвид потерял мой телефон и позвонил в
справочную.  Он попросил дать ему мой  номер,  и  оператор,  выполнивший его
просьбу,  был  страшно удивлен: "Он включен  в справочник?  Со  всеми своими
миллионами?"
     Но нет, миллионов  у меня не было.  Миллионы пользователей Linux -- это
да. А не миллионы долларов Линуса.
     И это было в порядке вещей.




        "II."

     Чаще всего  я  просыпаюсь с мыслью, что я самый счастливый сукин сын на
свете.  Не помню, что я думал в среду 11 августа 1999 года,  но скорее всего
именно это.
     Был второй  день  конференции  и  выставки Linux World,  троходившей  в
конференц-центре Сан-Хосе.  Приехавший  на выставку  из Германии  глава SuSE
Дирк Хондел провел ночь га гостевой кровати у нас  в гостиной. Я с ним давно
знаком. Он и