грязна  (Осип
Мандельштам.  Шум  времени.  Издательство  "Время",  Ленинград,  1925),   но
впечатлений осени в  мелочной лавке - во мне не  будит. Бумага,  на  которой
печатаются  веши, во мне  вообще ничего не  будит.  То, что  напечатано, и в
данном  случае:  приведенные  строки Мандельштама о плохости добровольческой
бумаги  будят во  мне непреодолимое  отвращение  к такому эстетизму.  Вокруг
кровь,  а Мандельштам недоволен бумагой. Впрочем,  с  кровью  у Мандельштама
вообще подозрительно, после  37  года  (см. Пушкина) и кровь и  стихи журчат
иначе. Журчащая кровь. Нет  ли в этом - жути?  Точно человек лежал и слушал,
услаждаясь невинностью звука. Забывая, что журчит, удовлетворяясь - как. Что
касается  журчания  стихов  -  просто пошлость,  слишком частая, чтобы  быть
жутью.
   Выдержка последняя:
   "Город был  древнее, лучше и  чище всего, что в нем происходило. К нему
не приставала никакая грязь".
   Древнее.  В  первую  секунду  -  улыбка.  Конечно,  древнее! Генуэзская
колония - и  добровольцы двадцатого! Но, - улыбка сошла - Мандельштам неправ
и здесь: добрая воля старше города: без нее бы не возник ни один.
   "  В прекрасное тело его впились клещи  тюрьмы  и  казармы,  по  улицам
ходили  циклопы  в  черных  бурках,  сотники,  пахнущие  собакой  и  волком,
гвардейцы  разбитой   армии,  с   фуражки   до  подошв   зараженные   лисьим
электричеством здоровья и молодости (Мандельштам точно ходит по зверинцу или
по басне  Крылова,  переходит от  клетки  к  клетке:  собака,  волк, лиса  -
ассоциация по смежности).* На иных людей возможность безнаказанного убийства
действует,  как  свежая  нарзанная  ванна, и Крым для  этой  породы  людей с
детскими наглыми и опасно- пурпурными карими глазами был лишь курортом,  где
они  проходили курс  лечения,  соблюдая  бодряший, благотворный  их  природе
режим." ___________________
   * В скобках текст М. Цветаевой.

   Мандельштам,  en  connaissance  de  cause*:  глаза   у  добровольцев  и
большевиков серые, средняя Россия, пришедшая в Крым, а не местное население:
татары, болгары, евреи, караимы, крымчанки. Светлоглазая - так через 100 лет
будет  зваться  наша  Армия.  Но это  частности.  Не  частность  же  -  Ваша
намеренная   слепость  и  глухость  к   Крыму  тех  дней.   Вы  не  услышали
добровольческих песен. Вы  не  увидели и  пустых рукавов,  и костылей. Вы не
увидели   на   лбу   -   черты  загара   от   фуражки.   Загар   тот   свят.
___________________ * Со знанием дела. ( фр.)

   Не мне - перед  Вами - обелять Белую Армию. За нее - действительность и
легенда.  Но  мне -  перед  лицом всей  современности  и  всего  будущего  -
заклеймить Вас,  большого поэта.  Из всех  песен  Армии (а  были!)  отметить
только:  Бей  жидов   -   даже  без   сопутствующего:  Спасай  Россию*,  всю
Добровольческую   Армию  отождествлять  с  Контрразведкой.   Не  знаю  Вашей
биографии - может быть, Вы в ней сидели,  может быть, Вы от нее терпели.  Но
полковник Цыгальский, тоже доброволец, поил Вас чаем (последним) и читал Вам
(может  быть,  первые!)  стихи.  Есть  другой  поэт,  тоже  еврей,  которому
добровольцы  на пароходе выбили зубы. Это последнее, на что он  ссылается  в
своих обвинениях  Добровольческой  Армии.  Потому  что  он зряч  и знает. Не
Добрая Воля выбивает еврею зубы, а злая, что прокалывала добровольцам  глаза
в том же Крыму - краткий срок  спустя. Не идея,  а отсутствие  идей. Красная
Армия  не  есть  Чека  и  добровольчество  не есть контрразведка.  Вы  могли
предпочесть Красную, Вы не смели  оплевывать Белую.  Герои  везде  и подлецы
везде.  Говоря  о  подлецах  наших,  Вы обязаны  сказать о  подлецах  своих.
________________________
   *Выражение  иносказательное.  Говорю об:  "не  дописано".(  примеч.  М.
Цветаевой).

   Если бы  Вы  были мужем,  а не "....."*, Мандельштам, Вы бы не лепетали
тогда в 18 г. об " удельно-княжеском  периоде"  и новом  Кремле, Вы бы взяли
винтовку в руки и пошли сражаться. У Красной Армии был бы свой поэт, у Вас -
чистая совесть,  у Вашего народа - еще одно право на существование, в мире -
на одну гордость больше и на одну низость меньше.  Ибо, утверждаю, будь Вы в
Армии - ( любой!),  Вы этой книги  бы не написали... _____________________ *
Пропуск в рукописи

   Это взгляд со  стороны,  живописный,  эстетский. В  Ваших  живописаниях
Крыма 21  г.  - те 90-е годы, тот пастернаковский  червь  (с Потемкина),  от
которых  Вы так  отмежевываетесь.  Ваша книга - nature  morte, и  если  знак
времени, то не нашего. В наше время  (там, как здесь) кровь не "журчит", как
стихи, и сами  стихи не журчат.  Журчит ли Пастернак?  Журчит ли Маяковский?
Журчали ли Блок, Гумилев, Есенин? Журчите ли Вы сами, Мандельштам?
   Это  книга  презреннейшей  из людских  особей  -  эстета, вся  до мозга
кости.(NB!  Мозг есть, кости нет) гниль, вся подтасовка, без сердцевины, без
сердца,  без крови,  - только  глаза,  только  нюх,  только слух, -  да и то
предвзятые, с поправкой на 1925 год.
   Будь Вы  живой, Мандельштам,  Вы бы  живому полковнику  Цыгальскому  по
крайней мере изменили фамилию, не нападали бы на беззащитного.  - Ведь что -
если жив и встретитесь? Как посмотрите ему в глаза? Или снова - как тогда, в
1918 г.,  в коридоре, когда я Вам  не подала руки - захлопочете, залепечете,
закинув голову, но сгорев до ушей.
   Есть и мне что рассказать о Ваших примусах и сестрах. - Брезгую!

   ---
   Выдержки.
   Патриотическая какофония увертюры 12 года.
   ---
   Случилось так, что  раннее мое петербургское детство  прошло под знаком
самого настоящего  милитаризма,  и, право, в этом не  моя вина, а  вина моей
няни и тогдашней петербургской улицы.
   Характерно, что Казанский собор, несмотря на табачный сумрак его сводов
и дырявый лес  знамен, я не верил ни  на грош. Подкова каменной колоннады  и
широкий  тротуар  с цепочками предназначались для бунта.  (  автор говорит о
восприятии 6-тилетнего ребенка).*
   Я был  в  восторге, когда  фонари затянули  черным  крепом и  подвязали
черными лентами по случаю похорон наследника.  ( По  случаю смерти  Ленина)*
______________________
   * В скобках, помеченных звездочкой, приводится текст М.Цветаевой.

   "Проездами"  тогда назывались уличные  путешествия царя и его семьи.  Я
хорошо навострился распознавать эти штуки. (Пошлость.)*
   Меня забавляло удручать  полицейских  расспросами, кто и  когда поедет,
чего они никогда не смели  сказать (NB! дух революции.)* Нужно признать, что
промельк гербовой кареты с золотыми птичками на фонарях или английских санок
с рысаками в сетке, всегда меня  разочаровывал. Тем не менее  игра в  проезд
представлялась мне довольно забавной.

   ---

   Но  какое оскорбление -  скверная, хотя и грамотная речь раввина, какая
пошлость, когда он  произносит "государь-император", какая пошлость все, что
он говорит (Хаос иудейский).

   ---

   Не так  ли римляне нанимали  рабов - греков, чтобы блеснуть  за  ужином
дощечкой с ученым трактатом? (У Мандельштама, мальчика, репетитор.)*

   ---

   Ходить  с ним по улице  было одно удовольствие, потому что он показывал
гороховых  шпиков и нисколько их  не боялся... Ткнуть лицом в грязь генерала
или действительного  статского  советника  было  для  него высшим  счастьем,
полагая счастье математическим, несколько отвлеченным пределом.

   ---

   Разве Каутский -  Тютчев? А представьте, что  для известного возраста и
мгновения Каутский (я называю его,  конечно, к  примеру,  не  он, так Маркс,
Плеханов,  с  гораздо  большим  правом)  тот  же  Тютчев,  то есть  источник
космической радости,  податель сильного и стройного  мироощущенья,  мыслящий
тростник и покров, накинутый над бездной.
   ... зримый  мир с ячменями,  проселочными дорогами, замками и солнечной
паутиной я сумел населить, социализировать, рассекая схемами, подставляя под
голубую  твердь  далеко  не  библейские  лестницы,  по  которым  всходили  и
опускались  не ангелы Иакова  (религиозная  благонадежность!)*, а  мелкие  и
крупные собственники, проходя через стадии капиталистического хозяйства.
   Да, я слышал с живостью настороженного далекой молотилкой в поле слуха,
как набухает  и тяжелеет не ячмень  в  колосьях, не северное  яблоко, а мир,
капиталистический мир набухает, чтобы упасть.

   ---

   ...  Некая Наташа, нелепое и  милое создание. Борис Наумович  терпел ее
как домашнюю дуру. Наташа  была  по очереди эсдечкой, эсеркой, православной,
католичкой, эллинисткой, теософкой  с разными перебоями. От частой  перемены
убеждений она преждевременно поседела. (История  - только в обратном порядке
- самого Мандельштама. Империалист, эллинист, православный, эсер, коммунист.
Но Наташа - женщина и дура - седеет. Мандельштам - не седеет!)*

   ---

   Все  это  была  мразь  по  сравнению   с  миром  Эрфуртской  программы,
Коммунистических Манифестов и аграрных споров.

   ---

   Никогда  я  не  мог  понять  Толстых  и  Аксаковых,  Багровых-  внуков,
влюбленных  в семейственные  архивы, с эпическими домашними  воспоминаньями.
Повторяю -  память  моя не  любовна,  а  враждебна, и  работает  она не  над
воспроизведеньем, а над отстраненьем прошлого (искаженьем его. МЦ).

   ---

   Для революции  характерна эта боязнь, этот страх получить что-нибудь из
чужих рук,  она  не  смеет,  она боится подойти к источникам бытия. (73 стр.
Мандельштам говорит во славу, а не в осуждение.)*

   ---

   Больные, воспаленные веки Фета мешали  спать. Тютчев ранним  склерозом,
известковым слоем ложился в жилах.

   ---

   "Для меня, для меня, для меня", говорит Революция. "Сам по себе, сам по
себе, сам по себе" - отвечает мир.
   Чья  это исповедь? Революционера  с колыбели,  наконец дорвавшегося  до
революции.  Иного жара он, казалось,  не  знал.  Ребяческий  империализм  он
всецело кладет на совесть няньки и отодвигает  его к возрасту, когда ребенок
без  няньки  не  ходит. Чуть вырос,  уж  бонны -  рабыни, уж  провозглашение
здравия государю-императору раввином - пошлость. И пошло и пошло? Отчего  не
принять на  веру? Потому что  до  "Шума времени"  у  Мандельштама есть книга
"Камень", потому что до Мандельштама-прозаика был Мандельштам - поэт.
   Откроем   "Камень":   "Поедем   в   Царское   Село",   "Над   желтизной
правительственных зданий", ..., ...
   Откроем вторую книгу "Tristia  ". "В  разноголосице  девического  хора"
(Успенский собор), "Не  веря воскресенья чуду" (опять Москва и православие),
"О, этот воздух смутой пьяный" (прямое перечисление кремлевских соборов).
   Где же Эрфуртская программа, где  же падающее яблоко капиталистического
мира, хотя бы отзвук один героического тенишевского школьничества? Мальчишки
где? Нигде. Потому что их не было.
   Мандельштам-поэт  предает  Мандельштама-прозаика.  Весь  этот  сложный,
сплошной, прекрасный, законно-незаконный мятеж:  поэта  (князя  Духа) против
деспота   (царя  тел),  иудея  -  (загнанного)  против  царизма  (гонителя),
школьника (сердце!) против казака (нагайки!), сына, наконец, (завтра) против
отца (бывшего) - весь этот сложный, сплошной, прекрасный, законно-незаконный
мятеж ВЕЛИЧИЯ против ВЛАСТИ - вымысел.
   Революционность Мандельштама не с 1917 г. - вперед,  а с 1917 г. назад.
Не 1891-1917 (как он этого ныне хочет), а с 1917 г.-1891 г. - справа налево,
ложь. Перевранная команда Октября. Октябрь знает: вперед, он не знает назад.
Октябрь  знает:  будет,  он не  знает: было, зря  старался Мандельштам с его
вымышленными революционными пеленками. Революция застает вещи, как они есть.
Революция в трехлетнем революционере  Мандельштаме не нуждается. Она застала
его  25-летним, таким он ей  нужен, -  если нужен... Дело Мандельштама  было
родиться заново: я  родился  в 1917 г., до этого  меня просто не  было. Дело
Мандельштама, если  он в  Революцию прозрел,  было наглухо забыть  и начисто
перечеркнуть все до 1917  г. Дело Мандельштама было всенародно и громогласно
отречься  от  себя  "православного", "империалиста",  "эсера",  "эллиниста",
принести  Революции полную и громкую  повинную. - "Да, я  воспевал  соборы и
монастыри, и юродивых, и ереси, и царских уланов, и фрейлин, и правоведов  в
бобровых шинелях. Да,  я воспевал все, что смели - вы. Теперь я переродился.
Октябрь  отверз мне очи. То,  что  должен  был  сделать я, поэт, -  со мной,
поэтом,  сделала Революция.  Революция  со  мной  сделала  то  чудо, которое
обыкновенно поэт делает с миром: преобразила меня. Я был  слеп  и глух. Я не
слышал  близкого грома, я  не видел молний. Я  не был пророком. Я был просто
певцом  существующего. Все это  я сознаю и приношу вам свою повинную голову.
Ваша воля, ваша власть".
   - Власть! - Вот оно, слово ко всему, тайный ключ к Мандельштаму.
   "Шум  времени" - подарок Мандельштама властям, как многие стихи "Камня"
- дань.
   Если бы Мандельштам любил величие, а не власть, он 1) до 1917 г. был бы
революционером (как лучшая тогдашняя  молодежь) - он революционером не  был;
2)  даже  пусть  революционером  до 1917  г.  не  быв,  революционером после
коммунистического  Октября  не  сделался  бы  -  он  им  сделался;  3)  даже
сделавшись революционером после коммунистического Октября - столь не вовремя
(или  вовремя!)  отозвавшись  и на  это  величие,  не  отказался  от  своего
вчерашнего представления о величии. Но Мандельштам  воспевает власть (именно
жандармов!  Улан  -  разница!),  бессмысленную   внешнюю   красоту  ее.   До
преображения вещи  он никогда не  возносился. Власть рухнула, да здравствует
следующая!
   Я тебя любил и больше не люблю. Я не тебя любил, а свою мечту о тебе. -
Так, кончив любить, говорит каждый.
   Я  тебя  не любил, а любил своего  врага, - так, кончив любить, говорит
Мандельштам.

   ---

   Не-революционер до 1917 г., революционер с 1917 г. - история обывателя,
негромкая, нелюбопытная. За что здесь судить? За то, что Мандельштам не имел
мужества признаться в своей политической обывательщине до 1917г., за то, что
сделал себя героем и пророком - назад, за то, что подтасовал  свои тогдашние
чувства, за то, что оплевал то, что - по-своему, по- обывательскому, но  все
же - любил.
   Возьмем Эренбурга  -  кто из  нас укорит  его за "Хулио Хуренито" после
"Молитвы  о России".  Тогда любил это, теперь то. Он чист. У  каждого из нас
была своя трагедия со старым миром. Мандельштам просто через него переступил

   ---

   Это не шум Времени. Время шумит в прекрасной канунной поэме Маяковского
"Мир и Война", в "Рабочем" Гумилева, в российских пожарах Блока. Шум времени
-  всегда  -  канунный,  осуществляющийся  лишь  в разверстом  слухе  поэта,
предвосхищаемый им. Маркс мог знать, поэт должен был видеть. И самым большим
поэтом российской революции был Гейне с его провидческим:
   "И говорю вам, настанет год, когда весь снег на Севере будет красным".
   Шум времени Мандельштама - оглядка,  ослышка труса. Правильность фактов
и подтасовка чувств. С таким попутчиком Советскую власть  не поздравляю.  Он
так же  предаст ее, как Керенского  ради Ленина, в свой  срок, в свой час, а
именно: в секунду ее падения.
   Не эпоху 90-х годов  я беру под  защиту,  а слабое,  малое, но все-таки
чистое сердце Мандельштама, мальчика и подростка.
   Вчитайтесь   внимательно:   маленький   резонер,   маленький   домашний
обличитель, Немезида  в  коротких  брючках с Эрфуртской программой под одной
мышкой,  с Каутским -  под  другой.  Напыщенный  персонаж кукольного театра.
Гомункулос  Революции.  Есть  что-то гофмановское в  существе,  которое Осип
Мандельштам  выдает  за  себя  ребенка.  Убийца радости -Magister  Tinte*  в
пеленках.

   _________________ * Магистр чернил (нем.)

   Из    школьника   (голова,   сердце,   ранец),   начиненного   бомбами,
народовольчеством  и  Шмидтом, мог вырасти поэт  Осип Мандельштам. Из  этого
маленького  чудовища, с высока своих марксистских лестниц взиравшего на торг
рабынь  (наем  бонны)  и слушавшего вместо доброй дроби достоверных  яблок о
землю набухание капиталистического яблока - ничего не могло выйти для поэзии
и все для прямого врага ее -  мог выйти политик фанатизма. Им Мандельштам не
стал. Ложь, ложь и ложь.

   ---

   В прозе  Мандельштама не только не уцелела  божественность  поэта, но и
человечность человека.  Что  уцелело?  Острый глаз.  Видимый мир Мандельштам
прекрасно видит и пока не переводит его на незримое - не делает промахов.
   Для любителей словесной  живописи книга Мандельштама, если не клад, так
вклад.

   ---

   Было  бы  низостью  умалчивать о  том,  что  Мандельштам-поэт  (обратно
прозаику,  то  есть человеку)  за годы  Революции  остался чист. Что спасло?
Божественность  глагола.  Любящего  читателя  отослала  бы  к  "Tristia",  к
постепенности  превращения слабого  человека и никакого  гражданина из певца
старого мира - в глашатаи нового. Большим поэтом (чары!) он пребыл.
   Мой ответ Осипу Мандельштаму - мой  вопрос  всем  и каждому: как  может
большой поэт быть маленьким человеком? Ответа не знаю.
   Мой ответ Осипу Мандельштаму - сей вопрос ему.

   Март 1926

КОММЕНТАРИИ

   Впервые - "Марина Цветаева (1892-1992) Симпозиум, посвященный 100-летию
со дня  рождения" (Нортфилд, Вермонт, 1992); опубликовано Е. Б.  Коркиной по
черновой рукописи Цветаевой,  сохранившейся в одной из  ее рабочих тетрадей.
Беловой текст, по-видимому, не сохранился.
   В  1925  г.  вышла  автобиографическая  повесть  О.  Мандельштама  "Шум
времени"  (Л  :  Время).  Прочитав  книгу,  Цветаева  была  возмущена крайне
бездушным,  по  ее мнению,  отношением  автора к  событиям  в  Крыму  времен
гражданской  войны,  в частности  к  Добровольческой армии.  Однако редакции
журналов  отказались   печатать  статью  Друзья  Цветаевой  отговаривали  ее
публиковать отзыв, находя его слишком резким.
   "Бармы закона"  -  название одной из глав повести.  Бармы - драгоценные
оплечья, которые русские цари (до Петра I) при венчании на царство возлагали
поверх кафтана.
   Цыгальский Александр Викторович (1880-1941) - военный инженер и поэт.
   ...вернувшийся ... вручил книжечку стихов "Ковчег" - Альманах "Ковчег",
изданный группой  поэтов (Феодосия, 1920), привез Цветаевой из Крыма молодой
поэт  Эмилий  Миндлин.  В  альманахе  было  напечатано   пять  стихотворений
Цветаевой.
   Я вижу Русь, изгнавшую бесов -  неточная цитата из стихотворения А.  В.
Цыгальского  "Храм Неопалимой  Купины".  Далее  в  статье Цветаева  цитирует
суждения Мандельштама об этом стихотворении.
   Кубу (КУБУ, ЦЕКУБУ) - Центральная комиссия по улучшению быта ученых при
Совнаркоме.
   ...в 1916 г. после нелестного отзыва о  Вас Брюсова - Опубликованного в
печати  отзыва  1916  г.  не  обнаружено  Резкий  отклик  Брюсова  на  стихи
Мандельштама, а именно на его "Вторую книгу" (М, II) К)) у|, 1923) относится
к  1923 г.  (Печать  и революция, 1923,  э 6) Отзыв 19К) |,  возможно, носил
устный характер или имел форму редакционного отказа.
   ... ягнята и волы - из стихотворения О. Манделыштама "Зверинец" (январь
1916). Курсив к цитате принадлежит Цветаевой.
   по совету друзей заменили  "водились "...- к слову  водились Цветаева в
своем экземпляре сборника Мандельштама "Tristia" (Пб, - Берлин:  Реtгороlis,
1922) сделала приписку:
   ... плодились. Я, робко: Осип Эмильевич, а волы и ягнята - не плодятся!
Мм, агрессивно  - Почему? Я: - Не знаю,  только достоверно  знаю,
что не плодятся. Мм: - Жаль.
   Москва, весна 1916 г.  (цит. по Мандельштам О. Сочинения. В 2-х  тт. Т.
1. Стихотворения. М.: Худож. Лит. 1990, с 474)
   В первой публикации  "Зверинца"  (Новая жизнь. Пг, 1917, 18  июня) было
слово "кормились".  С  поправкой на  "водились"  стихотворение  Мандельштама
впервые было воспроизведено в уже упоминавшемся альманахе "Ковчег".
   Она лежит  себе  на  солнышке Эпира  - неточная цитата из стихотворения
Мандельштама "Черепаха" (1919) Эпир - гористая облапь на западе Греции.
   Я помню Оливера Твиста - неточная цитата из