паются, раскатятся теми  же  россыпями горловых  рулад:
"Je  vois assure, je vois assure,je..." _____________________  *  "Я  уверяю
вас,  я  уверяю вас, я  клянусь.  -  Я  это знаю сударыня!"  (фр.)  ** Чека,
расстрелян, обыск (фр.).

   Глаза у героини светлые, невидящие, превышающие собеседника и жизнь. На
лунатическом  лице   только  рот  один  живет,   не  смыкающийся,  неустанно
выбрасывающий  рулады, каскады,  мириады  р.  От  этих  р у  меня  уже глаза
смыкаются, сонная  одурь, как от тысячи грохочущих  ручьев. Сцена из романа?
Да. Из бульварного? Да. Равна  бульвару по  кровавости  только  застава.  Но
положение  изменилось,  теперь  уже женщина наступает, настигает, швыряет  в
лицо оскорбление за оскорблением, а мужчина весь сжался, как собственные уши
под меховыми, сползся, ссохся - совсем на нет -  нет! Загнала собольехвостая
- оленьеушего! _______________________

   - А черт бы ее взял - женскую поэзыю! Никакого сбора!  Одни курсанты да
экскурсанты.  Говорыл  я  В  Ячу,  а он:  "женская  лырыка,
женская лырыка..." Вот тебе и лырыка, - помещение да освещение!
   Это  физический импресарио  вошел,  устроитель  вечера,  восточный,  на
"идзс". (Ему, кстати, принадлежит всю Москву облетевшая  тогда  оценка  ныне
покойного  писателя  Гершензона, после одного,  убыточного  для  него, идзе,
выступления последнего:  "Как  мог  я думать,  что  Союз Писателей  выпустят
такого дурака?!")
   Я:
   -  При  Людовике XIV  поэт  Жильбер от лирики с  ума  сошел  и ключ  от
рукописей проглотил, в XVIII в.  англичанин Чэттертон  - уже не помню, что -
но от нее же, Андрей Шенье - голову обронил. Вредная вещь лирика. Радуйтесь,
что так дешево отделались.
   - Это вы  про господ  поэтов  говорите, - их  дело, что такую профессию
выбирают, - ну а я, госпожа поэтесса, при чем?
   - Возле лирики околачиваетесь. Нажить - с лирики!
   -  И   напрасно  думаете!  Кто,  вы   думаете,  устраивал  вечер  Игоря
Северянина? Ваш покорный слуга. И  отлично на  этом Игоре заработал,  и он в
обиде не остался. Дело не в поэзии, а в...
   - В бабах. Вот Вам и мораль: не связывайся с бабой, - всегда на бобах.
   - Вам, госпожа поэтесса, смешно...
   -  Смешно.  Женские  души  продавать!  Вроде  Чичикова!  Вы  бы  телами
занялись!
   "Идзе", не слушая:
   - Получите свой гонорар и (внезапно прерывая.) что там за катастрофа?
   Выбегаем все: импресарио, враждующие любовники,  N, Адалис, я.  Плотина
прорвалась.  Потолок  не  выдержал?  Политехнический  Музей  возомнил   себя
Везувием? Или Москва проваливается - за грехи?
   На  эстраде,  с милейшей,  явнейшей,  малиновейшей  из  улыбок- красный
берет!
   Легкое  отступление.  Рукоплескали нам всем, Адалис, Бенар, поэтессе  в
жемчугах,  Мальвине,   мне   -  приблизительно  равно:  в   пределах  вполне
удовлетворенного любопытства. Это же, это же был - успех. (Успех наперед и в
кредит, ибо не успела произнести еще ни слова, но - разве дело в словах?)
   И  вот, все  еще безмолвное,  постепенное,  как солнце всходит, освещая
гряду  за  грядой, ознакомление красного  берета с амфитеатром. Должно быть,
кого-то узнала а первом ряду - кивок первому ряду, и в третьем, должно быть,
тоже узнала, потому что и в третий кивок, к в пятый, и в пятнадцатый, и всем
разные, всем отдельные, не  вообще - кивок, - кивок лукавый, кивок короткий,
кивок с внезапным перебросом берета с уха на ухо, кивок поверхностный, кивок
памятливый...  Как она  была  прелестна,  как проста  в  своей радости,  как
скромна в своем триумфе. Рукоплесканья  упорствовали,  зал, не довольствуясь
приветствием рук, уже пустил в ход ноги, - скоро предметы начнут  швырять! А
улыбка  ширилась, уходила  в безбрежность, переходила границы возможности  и
губ, малиновый берет заламывался все глубже и глубже, совсем в поднебесье, в
рай,  в раек.  И  - странно:  зал не  тяготился ожиданием,  зал  не  торопил
событий, зал не торопил, зал не хотел стихов, зал был счастлив - так.
   -  Товарищ  X,  начинайте! -Но товарищ- Берет  не  слышит, у него  своя
давность  с  залом. - Да начинайте же, товарищ X! -  в голосе Брюсова  почти
раздражение. И, естественно;  из всей фатаморганы,  видеть только  спину  да
макушку заломленного берета! По соседству возглас "идзе":
   -  Вот  бы   ее   -   одну  выпустить!   Такая   вечера  не   провалит!
______________________

   Стихи?  Да  были  ли? Не  помню  ни  слов, ни смыслов. И смыслы и слова
растворялись, терялись, растекаясь  в улыбке, малиновой и широкой, как заря.
Да  будь она хоть гением в женском естестве, больше о  нем, чем этой улыбкой
своей,  она бы  не сказала.  Это  не было улыбающееся лицо - их  много,  они
забываются,  это не был рот  - он в улыбке терялся,  ничего  не было,  кроме
улыбки:  непрерывной раздвигаемости -  губ, уже смытых ею! Улыбка - и ничего
кроме,  раствор  мира в  улыбке, сама  улыбка: улыбка. И если спросят меня о
земле - на другой планете - что я там  видела, что запомнила там, перебрав и
отбросив многое - улыбнусь.
   Но, с планеты  на эстраду. Это выступление было решительным  торжеством
красного,  не флагового кровавого  товарищеского, но с  поправкой на женское
(цвет лица, масть,  туалет), красного не площадного - уличного, боевого - но
женски- боевого.
   Так, если не в  творчестве, то хоть в личности поэтессы, Брюсов в своих
утверждениях   касательно  истоков  женского  творчества   утвержден-   был.
_____________________.

   Выступление красного берета затягивается. Сидим  с неугомонной Адалис в
бетонной каморке, ждем судьбы (деньги). "Заплатят или нет?" -  "Заплатят, но
вот - сколько. Обещали по тридцати" - "Значит по десяти" - "Значит по три".
   Новый звуковой  обвал  Вавилонской  башни, - очевидно,  Берет  покидает
пост. Вавилон валится,  валится, валится . Крики, проникающие даже и  в  наш
бетонный гроб:
   - Красный дьявол! Красный дья-авол! Дья-а-вола!
   Я к Адалис,  испуганно: "Неужели это ее они так?"  Та, смеясь: "Да нет,
это у  нее  стихи такие, прощание с публикой,  коронный  номер.  Кончит -  и
конец. Идемте".

   Застаем  последний взмах малинового берета.  Все эффекты к концу! И еще
один  взмах (эффект) непредвиденный - широкий жест,  коим поэтесса, проходя,
во  мгновение  и  на  мгновение  ока - чистосердечно,  от избытка  чувств  -
запахивает Брюсова в свою веселую полосатую широкошумную гостеприимную юбку.
   Этот  предельный жест  кладет и  предел вечеру.  На эстраде, опоясанный
девятью  Музами - скашиваю для лада  и  склада одну из нас -  "восемь девок,
один  я".  Последние,  уже   животным  воем,  вызовы,  ответные  укороченные
предстоящими верстами домой, поклоны, гром виноградной гроздью осыпающегося,
расходящегося  амфитеатра,  барьер  снят,  зал  к  барьеру,  эстрада в  зал.
______________________

   Итог дня: не тридцать, не десять, но и не три  - девять. И цепкая ручка
ивовой  ручьевой Мальвины,  въевшаяся  в  стальную  мою.  Ножки 30-х  годов,
ошибившись  столетием, не  дождавшись  кареты, не  справляются  с  советской
гололедицей,  и  приходится  мне,  за   отсутствием  более  приятной  опоры,
направлять  их  по тротуарным  глетчерам  начала февраля  Москвы  1921 года.
____________________

   Вот  и вся достоверность моих встреч с Брюсовым.  - И  только-то? - Да,
жизнь меня достоверностями вообще не задаривает. Блока - два раза. Кузмина -
раз,  Сологуба - раз.  Пастернака - много - пять, столько же  - Маяковского,
Ахматову - никогда, Гумилева - никогда.
   С Вячеславом одна настоящая беседа за жизнь. (Были и  везения, но перед
горечью всего невзятого...)
   Больших я  в жизни  всегда  обходила,  окружала, как  планета  планету.
Прибавлять к их  житейской  и душевной обремененности еще  гору своей любви?
Ибо,  если не для любви - для чего же встречаться?  На другое есть  книги. И
если не гора (беру во всех ее измерениях) - то какая же любовь? В этой смеси
бережения и  гордости, в этом естественнейшем шаге  назад при виде величия -
разгадка к  многим  (не  только  моим,  вообще  людским,  поэтому  упоминаю)
разминовениям.
   Беречь  себя?  От того,  для чего в мир  пришел? Нет,  в  моем  словаре
"бережение" всегда - другого.
   А  может быть, так и нужно - дальше. Дальше видеть, чтоб больше видеть,
чтоб большим видеть. И моя доля - дали между мной и солнцами - благая.
   Так на вопрос: и только-то? мой ответ: "да - но как!"
   И обращаясь к наиполярнейшему из солнц, мне полярному солнцу - Брюсову,
вижу. Брюсова я могла бы любить, если  не как всякого другого поэта - Брюсов
не  в поэзии, а в воле  к  ней  был явлен  -  то как всякую другую силу.  И,
окончательно  вслушавшись доказываю: Брюсова я под искренним видом ненависти
просто любила, только в этом  виде любви (оттолкновении) сильнее, чем любила
бы его в ее простейшем виде - притяжении.
   Брюсов  же  этого, тугой  на сердце,  не  расслышал и чистосердечно  не
выносил сначала  "девчонки", потом -  "женщины",  весь  смысл  и  назначение
которой - утверждаю - в любви, а не в ненависти, в гимне, а не в эпиграмме.
   Если Брюсов это, с высот ли низкого своего римского  неба, из глубин ли
готической своей высокой  преисполни слышит, я с меньшей болью  буду слышать
звук его имени.

IV БРЮСОВ И БАЛЬМОНТ

   "Но я не размышляю над стихом И, правда, никогда не сочиняю!"
   Бальмонт

   | "И ты с беспечального детства
   Ищи сочетания слов". Брюсов

   Бальмонт  и  Брюсов.  Об этом  бы целую  книгу,  - поэма уже  написана:
Моцарт, Сальери.
   Обращено  ли,  кстати,  внимание  хотя  бы одним  критиком  на  упорное
главенство  буквы  Б в  поколении  так  называемых символистов?  - Бальмонт,
Брюсов, Белый, Блок, Балтрушайтис.
   Бальмонт, Брюсов. Росшие в те годы никогда  не называли одного из  них,
не  назвав (хотя  бы мысленно) другого. Были и  другие поэты, не меньшие, их
называли  поодиночке. На  этих же двух - как сговорились. Эти имена ходили в
паре.
   Парные  имена  не  новость:  Гете  и  Шиллер, Байрон  и Шелли, Пушкин и
Лермонтов.  Братственность двух сил, двух  вершин.  И  в этой парности тайны
никакой. Но "Бальмонт и Брюсов" - в чем тайна?
   В полярности этих двух имен -  даровании -  темпераментов, и предельной
выявленности, в каждом, одною из  двух основных родов  творчества,  в  самой
собой встающей сопоставляемости, во взаимоисключаемости их.
   Все, что не Бальмонт - Брюсов, и все, что не Брюсов - Бальмонт.

   Не два имени- два лагеря, две особи, две расы. ___________________

   Бальмонт*.  Брюсов.  Только  прислушаться  к   стуку  имен.   Бальмонт:
открытость,  настежь -  распахнутость.  Брюсов:  сжатость  (ю - полугласная,
вроде его, мне, тогда закрытая), скупость, самость в себе.
   В Брюсове тесно, в Бальмонте - просторно.
   Брюсов глухо, Бальмонт звонко.
   Бальмонт:  раскрытая  ладонь  -  швыряющая,  в Брюсове  - скрип  ключа.
__________________________ * Прошу читателя,  согласно носителю, произносить
с ударением на конце (примеч. М Цветаевой).

   ______________________

   Бальмонт.  Брюсов.  Царствовали, тогда, оба. В мирах иных,  как видите,
двоевластие,  обратно  миру  нашему,  возможно. Больше  скажу:  единственная
примета принадлежности вещи к миру иному ее невозможность - нестерпимость  -
недопустимость -  здесь.  Бальмонто-  Брюсовское  же двоевластие  являет нам
неслыханный и немыслимый в истории  пример  благого двоевластия не только не
друзей - врагов.  Как  видите, учиться можно  не  только  на  стихах поэтов.
___________________

   Бальмонт. Брюсов. Два полюса  творчества. Творец-ребенок  (Бальмонт)  и
творец-рабочий  (Брюсов).  (Ребенок, как  der  Spieler,  игрун.)  Ничего  от
рабочего  -  Бальмонт,  ничего  от  ребенка  -  Брюсов.  Творчество  игры  я
творчество  жилы. Почти что басня "Стрекоза  и муравей",  да в 1919 г. она и
осуществилась,  с той разницей, что  стрекоза моей басни и  тогда, умирая  с
голоду, жалела муравья.
   Сохрани  Боже  нас,  пишущих,  от  хулы  на  ремесло.  К  одной  строке
словесно-неровного  Интернационала  да  никто не  будет глух.  Но еще  более
сохранят нас  боги  от  брюсовских  институтов,  короче:  ремесло да  станет
вдохновением, а не вдохновение ремеслом.
   Плюсы  обоих  полюсов ясны. Рассмотрим минусы.  Творчество ребенка. Его
минус   -  случайность,  непроизвольность,  "как  рука  пойдет".  Творчество
рабочего.  Его минус  - отсутствие случайности, непроизвольности, "как  рука
пойдет", то  есть:  минус  второго  - отсутствие минуса первого. Бальмонт  и
Брюсов точно поделили  меж собой поговорку: "На Бога надейся" (Бальмонт), "а
сам не  плошай" (Брюсов).  Бальмонт не  зря надеялся,  а  Брюсов в своем "не
плошании"  -  не сплоховал. Оговорюсь:  говоря о  творческой игре Бальмонта,
этим вовсе не  говорю,  что он над творением своим не работал. Без  работы и
ребенок не возведет своей песочной  крепости. Но тайна  работы  я  ребенка и
Бальмонта в ее (работы) скрытости  от них, в их я неподозревании о ней. Гора
щебня, кирпичей, глины. "Работаешь?" - "Нет,  играю". Процесс работы скрыт в
игре. Пот превращен в упоение. ___________________

   Труд-благословение (Бальмонт)  и труд-проклятие  (Брюсов). Труд Бога  в
раю (Бальмонт, невинность), труд человека на земле (Брюсов, виновность).
   Никто  не  назовет  Бальмонта  виновным и  Брюсова  невинным, Бальмонта
ведающим  и  Брюсова неведающим. Бальмонт  - ненасытимость  всеми  яблоками,
кроме добра и зла, Брюсов - оскомина от всех, кроме змиева. Для Бальмонта  -
змея, для  Брюсова - змий. Бальмонт змеей любуется, Брюсов у  змия учится. И
пусть Бальмонт  хоть в десяти тысячах  строк воспевает змия, в родстве с ним
не он, а Брюсов. _______________

   Брюсов  греховен насквозь. От  этого чувства  греховности его  никак не
отделаться.     И     поскольку    чтение    соучастие,    чтение    Брюсова
-сопреступленчество. Грешен,  потому  что знает, знает, потому  что  грешен.
Необычайно  ощутимый в нем  грех (прах). И тяжесть стиха его - тяжесть греха
(праха).
   При отсутствии аскетизма - полное чувство греховности мира и себя. Грех
без  радости,  без  гордости, без  горечи,  без  выхода. Грех,  как  обычное
состояние. Грех - пребывание. Грех - тупик. И - может быть, худшее в грехе -
скука греха. (Таких в ад не берут, не жгут.)
   Грех  -  любовь, грех  - радость, грех - красота,  грех  - материнство.
Только припомнить омерзительное стихотворение его "Девушкам", открывающееся:

   Я видел женщину. Кривясь от мук, Она бесстыдно открывала тело, И каждый
стон ее был дикий звук

   и кончающееся:

   О девушки! О мотыльки на воле!  Вас на балу звенящий вальс влечет, Вы в
нашей  жизни, как цветы магнолий...  Но  каждая узнает свой черед  И  будет,
корчась, припадать на ложе... Все станете зверями! тоже! тоже!

   Это о материнстве, смывающем все!
   К  Брюсову, как ни  к кому другому, пристало  слово "блудник". Унылое и
безысходное,  как вой волка на большой  дороге. И, озарение: ведь блудник-то
среди зверей - волк! _____________________

   Бальмонт - бражник. Брюсов - блудник.
   Веселье бражничества - Бальмонт. Уныние блудника - Брюсов.
   И не чаро-дей он, а блудо-дей. _____________________

   Но, возвращаясь к работе его, очищению его:
   Труд  Бога  в  раю  (Бальмонт)  и  труд  человека  на  земле  (Брюсов).
Восхищаясь первым, преклонимся перед вторым. _________________

   Да, как дети играют и как соловьи поют - упоенно! Брюсов же - в природе
подобия  не  подберешь,  хотя  и  напрашивался дятел, как каменщик молотит -
сведенно. Счастье  повиновенья  (Бальмонт).  Счастье  преодоленья  (Брюсов).
Счастье отдачи (Бальмонт). Счастье захвата (Брюсов). По течению собственного
дара - Бальмонт. Против течения собственной неодаренности - Брюсов.
   (Ошибочность  последнего  уподобления.  Неодаренность,  отсутствие,  не
может быть течением, наличностью. Кроме того, само понятие неодаренности - в
явном несоответствии  с  понятием текучести.  Неодаренность: стена,  предел,
косность.  Косное  не может течь.  Скорей  уж -  лбом об  стену  собственной
неодаренности:  Брюсов.  Ошибку  оставляю,  как  полезную  для   читающих  и
пишущих.)
   И,  формулой: Бальмонт, как  ребенок,  и  работая - играет, Брюсов, как
гувернер, и играя - работает. (Тягостность его рондо, роделей, ритурнелей, -
всех поэтических игр пера.)
   Брюсов- заведомо- исключенный экспромт. ______________________

   Победоносность Бальмонта -  победоносность  восходящего солнца: "есмь и
тем  побеждаю",  победоносность Брюсова - в  природе подобия не  подберешь -
победоносность воина, в целях своих и волей своей, останавливающего солнце.
   Как   фигуры    (вне    поэтической    оценки)   одна   стоит   другой.
______________________

   Бальмонт. Брюсов. Их единственная  связь -  чужестранность.  Поколением
правили два  чужеземных  царя. Не время вдаваться, дам вехи (пусть  пашет  -
читатель!).  После  "наируссейшего"  Чехова и  наи-русско-интеллигентнейшего
Надсона (упаси Боже - приравнивать! в соцарствовании их повинно поколение) -
после  настроений  -  нестроений  -  расслоений  -  после  задушенностей   -
задушевностей -  вдруг  - "Будем  как солнце!"  Бальмонт,  "Риму  и  Миру" -
Брюсов.
   Нет,  не  русский  Бальмонт,  вопреки  Владимирской губернии,  "есть  в
русской природе  усталая  нежность"  (определение,  именно  точностью  своей
выдающее иностранца), русским заговорам и ворожбам, всей  убедительности тем
и  чувств,  -  нерусский  Бальмонт,  заморский  Бальмонт.  В  русской сказке
Бальмонт  не  Иван-Царевич,  а  заморский  гость,  рассыпающий перед царской
дочерью все дары жары и морей. Не последнее лицо в сказке - заморский гость!
Но -  спрашиваю, а не утверждаю -  не есть ли сама  нерусскость Бальмонта  -
примета именно  русскости его? До-российская, сказочная, былинная тоска Руси
- по морю, по заморью.  Тяга Руси - из Руси вон. И, вслушиваясь,- нет. Тогда
его тоска  говорила  бы  по-русски. У  меня  же всегда чувство, что Бальмонт
говорит на каком-то иностранном языке, каком не знаю, - бальмонтовском.
   Здесь  мы сталкиваемся с тайной. Органическая  поэзия на неорганическом
языке. Ибо,  утверждаю, язык Бальмонта, в смысле вредности, неорганичен. Как
сильна, должно быть, органичность  внутренняя и  личная (единоличная), чтобы
вопреки неорганичности словесной - словами же - доходить! О нем бы я сказала
как  один прскодаваюль  в Парижском  Alliance francaise*в ответ  на одну мою
французскую  поэому   "Vous   etes  surement  poete  dans   votre  langue"**
______________ * Курсы французского языка для иностранцев в  Париже. ** "Вы.
несомненно, поэт на своем языке" (фр.).

   Бальмонт, родившись, открыл четвертое измерение Бальмонт! пятую стихию:
Бальмонт! шестое чувство и шестую часть света: Бальмонт! В них он и жил.


   Его  любовь к России  -  влюбленность чужестранца. Национальным поэтом,
при всей  любви к нему, его никак  не  назовешь. Беспоследственным (разовым)
новатором русской речи - да. Хочется сказать:  Бальмонт - явление,  но не  в
России. Поэт в мире поэзии, а не в стране. Воздух - в воздухе.
   Нация  -  в плоти, бесплотным национальный  поэт быть не может (просто-
поэт - да) А  Бальмонт,  громозди  хоть он  Гималаи  на  Анды  и  слонов  на
ихтиозавров - всегда - заведомо - пленительно невесом.

   Я вселенной гость, Мне повсюду пир...

   Порок  или  преимущество?  Страна больше,  чем дом, земля  больше,  чем
страна,  вселенная  больше,   чем  земля.  Не-  русскость  (русскость,   как
составное) и русскость  Бальмонта - вселенскость его. Не в России родился, а
в мире. Только в единственном русском поэтическом  гении  -  Пушкине (гений,
второй после диапазона, вопрос равновесия и  - действия сил. Вне упомянутого
Лермонтов не меньше Пушкина) - итак, только в Пушкине мир  не пошел в  ущерб
дому (и обратно). В Бальмонте же одолел - мир. Зачарованный странник никогда
не вернулся домой, в дом, из которого ушел - как только в мир вошел! Все его
возвраты домой - налеты. Говоря "Бальмонт", м