Так, женщина лучше мужчины поддается гипнозу - ceteris paribus[35].  Но
она  же чаще мужчины  бывает охвачена истинной  страстью. Какими бы  другими
причинами мы ни  объясняли эту склонность, несомненно, что  в  ней  особенно
сказываются различия в проявлении внимания у представителей обоих полов. При
равных условиях женская душа легче идет на возможное обеднение, чем мужская,
ибо  ее душа  более концентрична,  более  сосредоточена на своих  интересах,
более эластична. Как мы могли убедиться, архитектоникой и системой сцеплений
внутреннего мира ведает заинтересованность. Чем однообразнее  душевный  мир,
тем  более  внимание тяготеет  к  унификации.  Считается,  что женская  душа
предпочитает иметь не более одной оси заинтересованности, что в тот или иной
период она сориентирована на одну-единственную вещь. Чтобы загипнотизировать
ее или влюбить, достаточно завладеть этим единственным  центром ее внимания.
По  сравнению  с  концентрической  структурой  женской  души внутренний  мир
мужчины всегда  имеет несколько эпицентров. Чем определеннее заявлен мужской
характер,  тем меньше  цельности  в  его  душе,  как  будто  разделенной  на
непроницаемые  отсеки.  Одна  ее  часть безоговорочно  отдана  политике  или
коммерции, в то время как другая посвящена интеллектуальным интересам, а еще
одна  - плотским  удовольствиям.  Отсутствует, таким  образом,  тенденция  к
стягиванию   внимания   к   одной  точке.   В  сущности,  преобладает  прямо
противоположная,   приводящая  к  расщеплению.  Осей  заинтересованности   -
множество.  Для   нас,  живущих   на  почве  множественности,  при  пестроте
внутреннего  мира,  неоднородного и  разнохарактерного,  не  составит  труда
уделить чему-то особое внимание, ибо никак не отразится на нашем интересе ко
всему остальному.
     Влюбленной женщине то и дело кажется, что  мужчина, которого она любит,
не весь  ей принадлежит. Всегда она находит его несколько рассеянным, как бы
оставившим где-то  по  пути  на  свидание  какие-то  частицы  своей  души. И
наоборот, совестливого мужчину не раз приводила в смущение его неспособность
к  полной  отдаче,  к максимализму  в  любви, на который  способна  женщина.
Мужчина  постоянно демонстрирует свою  бездарность в любви и неспособность к
совершенству, которого женщине удается достичь в этом чувстве.
     Следовательно,  предрасположенность  женщины к  мистицизму,  гипнозу  и
влюбленности объясняется одними и теми же причинами.
     Если мы вновь обратимся к исследованию Шильдера, то увидим, что родство
между  любовью  и  мистицизмом  он  поясняет  любопытнейшим  и  немаловажным
примером соматического свойства.
     Гипнотический сон в конечном счете ничем не отличается от обычного сна.
Вот  почему соня служит  идеальным объектом для гипнотизера. Итак,  судя  по
всему, существует тесная  связь  между  функцией сна и  тем  местом  в  коре
головного  мозга,  которое  называется   третьим  желудочком.  Бессонница  и
летаргический энцефалит связаны  с  нарушениями  в этом  органе.  По  мнению
Шильдера, здесь же коренятся соматические предпосылки состояния гипноза. И в
то же  время третий  желудочек является  "органическим узлом сексуальности",
обусловливающим многие сдвиги в сексуальной сфере.
     К идее  мозговых  локализаций  я  отношусь весьма  сдержанно.  Нетрудно
предположить, что, если человеку  отрубить голову, то он перестанет думать и
чувствовать.  Однако  все окажется значительно  сложнее, если мы  попытаемся
определить отправную точку для каждой  психической  функции  в нашей нервной
системе. Причины бесперспективности подобных поисков многочисленны, но самая
очевидная  состоит в том, что мы игнорируем реальную взаимосвязь психических
функций, их зависимость друг от друга и иерархию. Нетрудно в рабочем порядке
изолировать ту или иную функцию  и  рассуждать на темы "видеть",  "слышать",
"воображать",  "вспоминать",  "размышление", "заинтересованность"  и  т. д.;
однако нам неведомо, не присутствует ли изначально "размышление" в  "видеть"
и  наоборот. Сомнительно, что нам удастся локализовать изолированные одна от
другой   функции,  коль  скоро  их   изолированность  представляется  весьма
проблематичной.
     Между тем подобный скептицизм должен служить стимулом к дальнейшим, все
более убедительным  исследованиям. Так, в приведенном выше примере  имело бы
смысл  проверить,  не  связана   ли,   прямо  или  косвенно,  способность  к
заинтересованному вниманию с тем участком коры головного мозга, от которого,
согласно Шильдеру,  зависят  сон, гипноз и  любовь. Отмеченная нами коренная
близость между этими  тремя состояниями и экстазом  позволяет  предположить,
что  третий желудочек причастен также и к мистическому трансу. Это объяснило
бы наконец, почему  любовная  лексика неизменно  присутствует в исступленных
исповедях, а мистическая - в сердечных излияниях.
     В своем недавнем докладе, прочитанном в Мадриде, психиатр Аллер  отверг
все  попытки  истолковать  мистицизм  как  проявление и сублимацию любовного
влечения. Эта точка зрения представляется мне абсолютно верной.
     Любовные истолкования мистицизма, до недавнего прошлого общепризнанные,
были удручающе тривиальными. Ныне вопрос  ставится в  ином плане. Дело  не в
том, что мистицизм порождается  "любовью", а в том,  что у них общие корни и
что  они суть  два психических состояния,  по многим  параметрам сходные.  В
обоих случаях в сознании происходят сходные процессы, вызывающие аналогичные
проявления на эмоциональном уровне,  для выражения которых служат, абсолютно
индифферентно, мистические или эротические формулы.
     Завершая  этот этюд,  хотелось бы напомнить,  что  я ставил перед собой
задачу  описать одну лишь  фазу великого  таинства  любви  - "влюбленность".
Любовь   -  явление  неизмеримо  более  глубокое  и  многогранное,  подлинно
человеческое,  хотя и не  столь исступленное.  Любовь всегда проходит  через
неистовый  этап  "влюбленности";  в  то  же время сплошь и рядом встречается
"влюбленность", за  которой  не следует  подлинная любовь.  Не будем,  стало
быть, принимать часть за целое.
     Случается,  что  о  достоинствах  любви  судят  по  ее  неистовости.  В
опровержение  этого  расхожего  заблуждения  и были  написаны предшествующие
страницы. Неистовость в  любви  не  имеет  ничего  общего  с  ее  сутью. Она
представляет  собой  атрибут  "влюбленности" - душевного состояния  низшего,
примитивного  свойства,  для  которого,  в  сущности,  любовь  не столь уж и
обязательна.
     Чем энергичнее человек, тем неистовее могут быть проявления его чувств.
Однако, отметив это  обстоятельство,  необходимо  сказать, что чем неистовее
эмоциональный порыв, тем ниже его место в душевной иерархии, тем  он ближе к
неосознанным порывам плоти, тем меньше в нем духовности. И наоборот, по мере
того как наши чувства проникаются  духовностью, они утрачивают неистовость и
автоматизм  напора. Чувство голода  у проголодавшегося  всегда  будет  более
сильным, чем стремление к справедливости у ее поборника.
ВЫБОР В ЛЮБВИ
I
     (В ПОИСКАХ СКРЫТЫХ ИСТОКОВ)
     В  одном недавнем докладе мне довелось высказать среди прочих две идеи,
вторая  из которых  непосредственно вытекает  из первой. Первая  сводится  к
следующему: характер  нашей индивидуальности определяется не представлениями
и жизненным  опытом, не нашим  темпераментом, а чем-то  куда  более  зыбким,
воздушным и  изначальным. Прежде  всего, в нас от  природы заложена  система
пристрастий и  антипатий. Основа ее для всех едина, и все же у каждого она -
своя, готовая в любую минуту вооружить нас для выпадов pro и contra, - некая
батарея   симпатий  и  неприязни.  Сердце,  специально  предназначенное  для
выработки пристрастий и антипатий, - опора нашей личности. Еще не  зная, что
нас окружает, мы  уже бросаемся благодаря ему из стороны в сторону, от одних
ценностей  к другим. Этим объясняется наша зоркость по отношению  к вещам, в
которых воплощены  близкие нашему сердцу ценности, и слепота по отношению  к
тем,  в  которых нашли отражение столь же  или  даже более высокие ценности,
однако не затрагивающие наших чувств.
     Эту идею, аргументировано поддерживаемую ныне  всеми философами, я могу
дополнить другой, до сих пор, как мне представляется, никем не выдвинутой.
     Очевидно, что при нашем тесном существовании с ближним ни к чему мы так
не стремимся, как  к  тому, чтобы вникнуть в мир его ценностей, систему  его
пристрастий, а следовательно,  выявить  основу  его личности, фундамент  его
характера. Точно  так же  историк,  пытающийся  понять эпоху, должен  прежде
всего уяснить себе  шкалу ценностей  людей  того  времени. С другой стороны,
события и  речи той поры,  которые до нас  донесли  документы,  будут пустым
звуком, загадкой и шарадой, равно как поступки и слова нашего ближнего, пока
мы не увидим  за ними  в сокровенной глубине те ценности, выражением которых
они служат. Эти глубины сердца и впрямь сокровенны, причем в немалой степени
и для нас самих, коль скоро мы несем их в себе, а, точнее, они несут и ведут
нас по жизни.  Заглянуть в  темные  подвалы личности  непросто, как непросто
видеть  клочок земли, на который  ступает наша нога. Точно так  же  и зрачку
самому  себя  не  увидеть.  Между  тем  немало жизненных  сил мы  тратим  на
разыгрывание вполне  благонамеренной  комедии  одного актера. Мы придумываем
себе  черты  характера,  причем придумываем  на полном серьезе, не для того,
чтобы  кого-то ввести  в заблуждение, а для  того, чтобы  замаскироваться от
самих  себя. Актерствуя  перед собой, мы говорим  и  действуем  под влиянием
ничтожных   побуждений,  исходящих   из   социальных  условий   или   нашего
собственного  волеизъявления  и  в  мгновение  ока  подменяющих  собой  наше
истинное  бытие.  Если  читатель  возьмет  на  себя  труд  проверить,  он  с
удивлением - а может, и ужасом -  обнаружит, что многие из тех представлений
и чувств, которые он привык считать  "своими", на самом деле - ничьи, ибо не
зародились  в его душе, а были  привнесены в  нее  извне, как дорожная  пыль
оседает на путнике.
     Итак, отнюдь не поступки и слова ближнего откроют нам тайники его души.
Мы без  труда  манипулируем своими  поступками и  словами.  Злодей,  который
чередой   преступлений  предрешил  свою  участь,  способен  вдруг  совершить
благородный поступок,  не перестав при  этом быть  злодеем.  Внимание  стоит
обращать не  столько на поступки и  слова, сколько  на то, что кажется менее
важным, - на жесты и мимику.  В силу их непреднамеренности они, как правило,
в  точности  отражают  истинную  суть  наших  побуждений[*На  причинах  этой
способности жестов, мимики, почерка, манеры одеваться, делать тайное явным я
останавливаюсь  в  эссе  "О   вселенском  феномене  выразительности"  ("  El
Espectador ", t. 7)].
     Тем  не  менее  в  некоторых ситуациях,  мгновениях жизни  человек,  не
осознавая  этого,  раскрывает  многое  из  своей  сокровенной  сути,  своего
подлинного бытия. И  одна  из них -  любовь.  В выборе любимой  обнаруживает
самую   суть  своей  личности  мужчина,   в   выборе  любимого  -   женщина.
Предпочтенный нами человеческий тип очерчивает  контуры нашего  собственного
сердца. Любовь -  это порыв,  идущий из глубин нашей личности и выносящий из
душевной  пучины  на  поверхность  жизни   водоросли  и   ракушки.   Хороший
натуралист, изучая их, способен реконструировать морское дно, с которого они
подняты.
     Мне могут  возразить, сославшись  на опыт, который будто бы показывает,
что  сплошь  и  рядом  женщина  благородных  устремлений  удостаивает  своим
вниманием пошлого  и неотесанного мужчину. Думаю, что те, кто в этом уверен,
являются  жертвами  оптического обмана:  они рассуждают  о  далеком  от  них
предмете, в  то время как любовь  - это  тончайшая  шелковая  ткань, оценить
достоинства которой можно только вблизи.  Очень часто оказываемое внимание -
чистейшая  иллюзия.  У  истинной и  ложной  любви  повадки  -  если смотреть
издалека  -  весьма схожи. Однако допустим все  же,  что это  действительное
проявление  внимания, - что в этом случае  нам следует предположить? Одно из
двух: либо мужчина не столь уж ничтожен, либо женщина на самом деле не столь
высоких, как нам казалось, достоинств.
     Эти   соображения   я  высказывал  неоднократно  в  разговорах   или  в
университетских  лекциях (в связи с размышлениями  о природе  "характера") и
каждый раз убеждался, что они непременно как первую реакцию вызывают протест
и противодействие. Поскольку сама по себе  эта идея не содержит раздражающих
и  навязчивых элементов -  казалось бы, что обидного для нас в том, что наши
любовные истории представляют собой проявления нашей  исконной сути? - столь
безотчетное  противодействие  служит  подтверждением  ее  верности.  Человек
чувствует себя беспомощным, захваченным врасплох через брешь, оставленную им
без внимания. Нас неизменно раздражают попытки судить о нас по тем свойствам
нашей личности, которые мы не утаиваем от окружающих. Нас возмущает, что нас
не  предупредили.  Нам  хотелось бы, чтобы нас оценивали,  уведомив  об этом
заблаговременно  и  на основании  нами  отобранных  качеств,  приведенных  в
порядок  как перед объективом фотоаппарата  (боязнь "фотоэкспромтов"). Между
тем  вполне   естественно,  что  изучающий  человеческое   сердце  стремится
подкрасться к ближнему незаметно, застать его врасплох, in fraganti[36].
     Если  бы  мог  человек полностью подменять  спонтанность  волей, нам не
понадобилось бы изучать подсознание. Однако воля способна лишь приостановить
на время действие спонтанности. Роль своеволия в формировании нашей личности
на протяжении  всей жизни  практически равна нулю.  Наше "я" мирится с малой
толикой  подтасовки,  осуществляемой нашей  волей; впрочем,  скорее  следует
говорить не о подтасовке, а об обогащении и совершенствовании нашей природы,
о том, что не без  воздействия духа -  ума и воли - первозданная глина нашей
индивидуальности приобретает новую форму. Надо воздать должное вмешательству
чудодейственных сил  нашего  духа. Но  при  этом желательно  не  поддаваться
иллюзиям и не думать, что оно  может иметь сколько-нибудь решающее значение.
Если  бы его  масштабы были иными,  речь могла бы идти о  подлинной подмене.
Человек, вся жизнь которого идет  вразрез с его естественными устремлениями,
по  природе  своей  предрасположен  ко  лжи.  Я  встречал  вполне  искренних
лицемеров и притворщиков.
     Чем глубже современная психология познавала законы человеческого бытия,
тем очевиднее  становилось, что функция воли и вообще  духа не созидающая, а
всего лишь корректирующая. Воля не порождает, а, напротив, подавляет тот или
иной   спонтанный  импульс,  пробивающийся   из   подсознания.  Стало  быть,
осуществляемое  ею вмешательство - негативного свойства.  Если же подчас оно
производит  противоположное  впечатление,  то  причина  тому  следующая: как
правило,  в  переплетении  наших  влечений,  симпатий и желаний одно из  них
оказывается тормозом для других. Воля, устраняя  это  препятствие, позволяет
влечениям, избавившись от пут, раскрываться свободно и полностью. Итак, наше
"хочу", судя по всему,  - действенная сила, хотя  его возможности сводятся к
тому, чтобы поднимать затворы шлюзов, сдерживающих естественный порыв.
     Величайшим заблуждением, от Ренессанса и  до наших  дней, было думать -
подобно,  например, Декарту, - что наша  жизнь регулируется сознанием, всего
лишь одной из граней нашего "я",  подвластной нашей воле.  Утверждение,  что
человек - разумное и свободное существо,  по меньшей мере спорно. У нас и  в
самом деле есть разум и  свобода, однако они представляют собой  лишь тонкую
оболочку нашего бытия, которое само по себе  не разумно  и не свободно. Даже
идеи мы получаем уже готовыми и  сложившимися в  темных, бездонных  глубинах
подсознания.  Сходным  образом  и  желания ведут себя  на подмостках  нашего
внутреннего  мира   как  актеры,  которые  появляются   из-за  таинственных,
загадочных  кулис  уже загримированными и исполняющими свои роли. И  поэтому
столь  же  ошибочным  было  бы  утверждать,  что  человек  живет  сознанием,
рассудком,  как  и  полагать,  что  театр  -  это  пьеса,  разыгрываемая  на
освещенной  сцене.  Дело в том, что, минимально управляя собой усилием воли,
мы  живем в целом  иррационально и бытие наше, проявляясь  в сознании, берет
начало в  скрытых глубинах  нашего "я". Поэтому психолог  должен уподобиться
водолазу и  уходить вглубь от поверхности, а точнее, подмостков,  на которых
разыгрываются  слова,  поступки  и помыслы  ближнего.  То, что  представляет
интерес,  скрыто  за  всем  этим. Зрителю  достаточно  смотреть  на Гамлета,
который проходит, сгибаясь под бременем  своей неврастении, по воображаемому
саду.  Психолог  поджидает  его в глубине  сцены,  в  полумраке  занавесей и
декораций, чтобы узнать, кто же этот актер, который играет Гамлета.
     Вполне естественно,  что он ищет  люки и  щели, чтобы проникнуть вглубь
личности.  Один из этих  люков  - любовь.  Напрасно женщина, претендующая на
утонченность, пытается нас обмануть. Мы знаем, что она любила имярек. Имярек
глуп,   бестактен,   озабочен   только  своим  галстуком  и  сиянием  своего
"Роллс-Ройса".
II
     (ПОД МИКРОСКОПОМ)
     Немало возражений  можно выдвинуть против тезиса о том,  что  сердечные
пристрастия обнажают наше истинное лицо. Не исключено, что будут высказаны и
такие,  которые раз  и навсегда  опровергнут  гипотезу.  Однако те, что  мне
приходилось   выслушивать,  представляются  малоубедительными,  недостаточно
обоснованными и взвешенными. Сплошь и рядом упускают из виду, что психология
любовных  влечений  проявляется  в  мельчайших  подробностях.  Чем  интимнее
изучаемая  психологическая проблема, тем  большую роль в ней  играет деталь.
Между тем потребность в  любви принадлежит к числу  самых интимных. Пожалуй,
более  интимный  характер  имеет  лишь  "метафизическое  чувство",  то  есть
радикальное целостное и глубокое ощущение мира.
     Оно  лежит в основе  всех  наших устремлений. Оно присуще каждому, хотя
далеко  не всегда  отчетливо выражено.  Это ощущение  включает  в себя  нашу
первую  неосознанную  реакцию  на  полноту  реальности,  живые  впечатления,
оставляемые в нас миром  и жизнью. Представления, мысли и желания прорастают
из этой первой реакции и окрашиваются ею. У любовного влечения немало общего
с этим стихийным чувством, которое всегда подскажет, кому или чему посвящена
жизнь  нашего ближнего.  Именно это  и  представляет наибольший  интерес: не
факты его  биографии, а та карта, на которую он  ставит свою жизнь. Все мы в
какой-то  мере осознаем, что  в сокровенных глубинах нашего "я", недоступных
для  воли,  нам заранее  предначертан  тот  или иной  тип жизни.  Что  толку
метаться между чужим опытом и общими рассуждениями: наше сердце с астральной
непреклонностью будет следовать по  предрешенной орбите и, подчиняясь закону
тяготения,  вращаться   вокруг  искусства,  политических  амбиций,  плотских
удовольствий или же  денег. Сплошь и  рядом ложное существование  человека в
корне  противоречит  его  истинному  предназначению,  приводя  к  достойному
изумления маскараду: коммерсант на поверку  оказался бы  сладострастником, а
писатель - всего лишь политическим честолюбцем.
     "Нормальному"  мужчине  нравятся практически все  встречающиеся на  его
пути   женщины.   Это,   бесспорно,   подчеркивает   напряженность   выбора,
проявляемого в  любви. Необходимо  лишь  не  путать "влечение" с  "любовью".
Когда мужчина  мельком  видит хорошенькую  девушку, она вызывает влечение на
периферии его чувств, куда более  порывистых -  надо воздать ему должное,  -
чем  у женщины.  Как  следствие этого волнения возникает первое побуждение -
невольный порыв к ней. Эта реакция настолько невольна и безотчетна, что даже
Церковь не решалась  считать ее грехом. Не