скинул  два  пальца  под
треуголку (грудь выпячена, аж трещит сукно, в глазах - едкая издевка):
     - Токмо вам, господин стратиг от кадила, на сем месте остаться бы, да
уши зажать, не то с  непривычки  как  бы  конфузии  с  вашей  милостью  не
приключилось!
     Игумен не слушал - он уже спускался к реке.
     Тот,  который  я,  угрюмо  смотрел,  как  солдаты,   сквернословя   и
вскрикивая, спускают с обрыва бочонок со взрывчатым  зельем;  как  игумен,
подобрав полы облачения, оскальзывается на гальке, бредет  через  реку,  и
стремительная вода обтекает его ноги хрустальными бурунами;  как  одна  за
другой ныряют человеческие фигурки, столь малыми кажущиеся отсюда, сверху,
в черный зев расселины.
     Долго, как долго возятся они  там,  в  темноте,  будто  растворились,
утонули в  закованном  в  камень  мраке...  Нет  появились  вновь,  бредут
обратно. Поручик... Игумен... Солдаты... Третий... Четвертый... Все. Жаль.
     Последний  из  перепачканных  глиной  и  копотью  солдат,   озираясь,
торопливо выкарабкивался на гребень обрыва,  когда  с  натужным  медленным
громом  затаившаяся  в  расщелине  чернота  выплеснулась  на  божий   свет
уродливым клубом пороховой гари, оторвалась от скал,  поплыла  над  рекой,
вспухая, бледнея, пучась, будто нелепое облако - выше, все выше...
     А гул  стих  было,  но  не  до  конца,  и  долго  еще  утроба  утесов
стонала-бурчала невидимыми камнепадами. И когда улеглась поседевшая пелена
пыли и дыма на том  берегу,  стал  виден  его  рыжий  камень,  однообразие
которого не нарушалось более ничем - щель исчезла.
     Игумен перекрестил  реку,  и,  медленно,  сгорбившись,  (куда  только
девалась его недавняя бодрость?!) побрел наугад, от берега,  туда,  откуда
пришли. Проходя, сказал устало, не подняв глаз:
     - В обитель тебе  пути  более  нет.  Быть  может,  Бог  простит  грех
идолопоклонства, я же, многогрешный, смущения умов братии простить тебе не
могу.
     Тот, которым был тогда я, с горькой улыбкой смотрел ему вслед, на эту
согбенную  спину,  спину  человека,  подавленного  беспощадным   сознанием
собственной правоты. А потом тяжелая рука с треском хлопнула  по  плечу  и
тот, я, обернулся, и глаза его встретились с веселыми глазами поручика.
     - Что, долгогривый, никак проштрафился? Никак  выгнали?  -  в  голосе
поручика звучали и сочувствие, и насмешка. - Ишь, закручинился!  Известно,
в монастыре житие веселое: знай, псалмы пой, да кашу трескай -  вон  какую
ряшку наел... Да плюнь. На обитель, на этого сморчка в рясе - плюнь. Пошли
с нами. Батюшке государю Петру Лексеичу,  дай  ему  Господь  многая  лета,
такие здоровые жеребцы, как ты, зело надобны - турку воевать...


     И снова телефон. Виктор  с  трудом  оторвался  от  чтения,  досадливо
покосился на надрывающийся аппарат, дожидаясь, пока он умолкнет, но звонки
- назойливые, надоедливые - не прекращались. А потом он подумал,  что  это
может звонить Наташа, и поспешно схватил трубку.
     Это звонила Наташа.
     - Привет, - голос ее был вялым, тусклым. -  Кто-то  мне  обещал,  что
очень-очень постарается поскорее прийти. Это четыре часа назад было. Вить,
а Вить, ты не припомнишь, кто бы он мог быть, этот обещавший?
     - О господи! - Виктор чувствовал, как душная  краска  стыда  заливает
лицо. - Малыш, ты уж прости, извини меня, скотину безрогую, я...
     - Насчет безрогости -  это  интересно.  И  если  ты  не  исправишься,
возможно, я эту самую безрогость твою устраню.
     - Наташенька, смилуйся! Я уже исправился!
     - Ладно. Прощаю. В общем, все к  лучшему  получилось.  Вот  так  -  к
лучшему, - интонации ее были  какие-то  странные,  и  говорила  она  будто
нехотя. - Мне на завтра помощь понадобится.  Твоя  и  еще  кого-нибудь  из
твоих ребят. Так ты уж их попроси, пока они  не  разбежались.  Надо  будет
тяжесть небольшую перевезти...
     Наташа закашлялась, а когда заговорила вновь, голос ее стал звонок  и
непривычен:
     - Только что звонили из больницы, Вить.  Сказали,  что  Глеба  завтра
можно будет забрать. Он умер.



                               2. ОТСВЕТЫ

     - Глубокоуважаемые леди и мужики! Довожу до вашего сведения,  что  мы
вышли, наконец, в район поиска. - Толик сложил карту и значительно оглядел
собравшихся у костра. - Причем заслуживает быть отмеченным тот факт, что в
вышеозначенный район мы изволили прибыть с двухдневным опозданием, вот.  А
это - свинство.
     - Друг Толик, ты знаешь,  что  сказал  однажды  Гамлет  своему  другу
Горацио? - Виктор подбросил в  костер  несколько  веточек,  прищурился  на
огонь. - Так вот, Гамлет как-то сказал: "Горацио, мой  друг,  не  гавкай".
Понял?
     - И вообще... - Антон выдрал, наконец,  из  своей  окладистой  бороды
репей, рассмотрел его внимательно  и  бросил  в  Толика.  -  Кто  решил  в
японских кроссовках пофасонить и в первый же день ногу стер? Ты. Так  что,
чья бы корова...
     - Упрек ваш, товарищ Зеленый, справедлив, но корнеплод свой  заберите
назад. - Толик поймал репей на  лету,  прицелился  и  метко  запустил  его
обратно в антонову бороду.
     Наташа придвинулась поближе к Виктору, шепнула:
     - Зеленый - это фамилия?
     - Нет.
     - Тогда почему?..
     - Потому, что Рыжий - это банально.
     А сушняк потрескивал, пел в костре, и веселый живой  огонь  трепетал,
метался на чернеющих ветках, брызгал вдруг  осиными  роями  искр,  исходил
прозрачным дурманящим дымом, и тот взмывал невесомыми клубами,  терялся  в
черном бархате неба, траченном звездной молью...
     Вот также вливался в небо  горький  седой  дым  горящих  прошлогодних
листьев тогда, на кладбище, только небо было другое - низкое,  серое,  оно
клубилось над самыми верхушками голых продрогших  берез,  сеяло  на  землю
мельчайшую водяную пыль, холодную, неуютную, - жалкую пародию  на  веселый
весенний дождь. Они шли по  осклизлой  тропинке  -  Ксения  Владиславовна,
Наташа, Виктор, - и по сторонам в промозглом  тумане  проступали  оградки,
обелиски, кресты, а сзади  остались  тихий  говор  немногих  пришедших,  и
рыхлая свежая насыпь над могилой Глеба, и нелепая роскошь цветов на ней.
     Наташа  шла  слепо,  невидяще,  и  ее  неестественно  прямая  фигурка
постепенно отдалялась,  уходила  вперед,  расплывалась  тенью  в  холодной
туманной мороси, и Ксения  Владиславовна  придержала  Виктора  за  локоть,
шепнула тихонько:
     - Ты будь сейчас  рядом,  Витя,  постарайся  отвлечь  ее  чем-нибудь,
хорошо? Слишком тяжело ударила Наташу эта смерть...
     "Наташу... А вас?"  -  думал  Виктор,  искоса  глядя  в  это  темное,
стремительно дряхлеющее лицо. Он отвернулся, покусал губы, сказал:
     - Один мой  друг  (он  археолог)  собирается  летом  искать  какое-то
языческое капище. Звал меня с собой. Может быть?..
     - Это хорошо, Витя. - Ксения Владиславовна зябко поежилась,  спрятала
ладони в рукава плаща. - Увези ее на время из города. Тогда и  я  уеду.  К
сестре.
     И вот уходит пятый день с тех  пор,  как  исчез,  растаял  в  пыльном
мареве город, - пятый день  лесного  безлюдья,  одуревших  от  собственной
голосистости птиц, новорожденных цветов и чего-то еще, что совсем  недавно
не волновало, что теперь обязательно нужно  найти,  как  смысл,  как  цель
жизни.
     А отсветы походного костра шарят по знакомым едва  ли  не  с  детства
лицам, высвечивая в них новые, не осознанные черты, и это хорошо.
     А Наташа... Она ожила, оттаяла за эти пять дней,  и  это  очень-очень
хорошо.


     Корабль  горел.  Он  полыхал  каким-то  диким,   ослепительно-золотым
пламенем,  и  толпы  обезличенных  ужасом  людей  неуместно  и  бесполезно
метались по палубе, по бесконечным темным и тесным  трюмным  переходам,  и
это было жутко, но еще более жуткой была бесшумность этого ада  полуодетых
истерзанных тел, белых от страха глаз, обезображенных немыми воплями ртов.
Единственным звуком был частый надтреснутый лязг корабельного  колокола  -
назойливый, приглушенный...
     Виктор барахтался, рвался из последних сил, но что-то  держало  руки,
не пускало, и отсветы золотого пламени метались  по  лицу,  и  не  смолкал
где-то вдалеке торопливый лязгающий звон, и нельзя было даже закричать  от
ужаса, от смертной тоски и бессилия - крик не шел из стиснутого  судорогой
горла - но удалось, изнемогая от непомерных  усилий,  раскрыть,  разорвать
наконец слипшиеся от пота веки.
     Виктор обмер, заморгал растеряно на окружающий мир, где не  оказалось
ни корабля, ни пожара, ни темноты; где не было исходящих  почти  осязаемым
ужасом толп; где  от  ночного  кошмара  остались  только  золотые  отсветы
шныряющих по лицу солнечных зайчиков и веселая  дробь  -  там,  за  тонким
брезентом палатки, у костра, Наташа тарахтит ложкой  по  котелку:  завтрак
готов.
     Виктор с трудом выпутался  из  спального  мешка.  Лежбище  слева  уже
пустовало - Антон вылез на свет божий  и  наверняка  изволит  делать  свою
вывихнутую зарядку. Костолом-любитель...
     Справа спал Толик. В  недрах  спальника  смутно  белело  его  лицо  -
худощавое, матовое, лицо строгого постника и аскета. Как обманчива  бывает
внешность!
     Виктор глянул на свои часы, подвешенные к потолку при помощи бельевой
прищепки, снова поглядел на Толика, подумал. Потом надел часы на  руку,  а
прищепку, старательно прицелившись, нацепил на длинный толиков нос и,  как
был, на четвереньках, проворно ускакал из палатки.
     Снаружи было утро. Снаружи было солнечно,  и  совсем  рядом  гремела,
играла искристыми бурунами река, и какая-то пичуга, пристроившись на крыше
наташиной палатки, звенела, спорила с речным громом, самозабвенно раздувая
крошечное  горло.  А  над  всем  этим  навис  бездонный  купол  прозрачной
хрустальной синевы, и на востоке синева сплавлялась  с  золотом  и  лилась
оттуда в бескрайний, вымытый утренними росами мир зеленью трав и листвы.
     - Вот это да!.. - Виктор замотал головой от избытка  чувств.  Картина
пробуждающегося мира привела его в состояние детского восторга -  истового
и  бездумного.  Наташа,  колдовавшая  над  посудой,  обернулась   на   его
восклицание, улыбнулась мягко, ласково:
     - Доброе утро, Вить. Чаю хочешь?
     - Чаю? - Виктор даже опешил слегка от этой  ласковости,  показавшейся
ему чрезмерной. - Спасибо, Наташенька, с удовольствием!
     - Тогда принеси воды, вскипяти, завари и пей на  здоровье.  -  Наташа
запустила в его сторону пустым котелком. - Только, Вить...  Это,  конечно,
твое личное дело, но если ты так и пойдешь  на  четвереньках,  то  котелок
нести очень-очень неудобно будет. Так что, может быть,  все-таки  встанешь
на задние конечности?
     Вода в реке была холодная и изумительно прозрачная. Виктор  отчетливо
видел укатанную гальку дна, зацепившиеся за нее темные струйки водорослей,
из последних сил  сопротивляющиеся  стремительному  течению;  видел,  хотя
глубина в этом месте была больше метра. Потом он заметил  серую  пятнистую
рыбу, медленно и с  трудом  пробирающуюся  навстречу  неудержимо  мчащимся
массам ледяной воды, и засмотрелся на нее, забыв о котелке.
     А потом сзади чуть слышно хрустнули камешки, и Виктор осознал наличие
азартного, изо всех сил сдерживаемого сопения за спиной. Он чуть выждал  и
резко, не выпрямляясь, метнулся в сторону. Толик, пытавшийся напялить  ему
на голову чехол от палатки, промахнулся и с плеском влетел в воду.
     Подошел с  полотенцем  через  плечо  Антон.  Рыжие  локоны  аккуратно
расчесаны, огненная борода - тоже... Интересно, а  эту  медную  проволоку,
которой так обильно курчавится его могучая грудь, он тоже расчесывает?
     Некоторое время Антон слушал, как выбирающийся на берег Толик  яркими
сочными красками живописует поведение Виктора,  температуру  воды  и  свою
печальную судьбу (необходимость  ограничивать  палитру  ввиду  присутствия
невдалеке дамы  Толик  компенсировал  поистине  виртуозным  использованием
доступных ему средств). Лицо Антона выразило высшую степень восхищения:
     - А я-то думал, что ты весь из  себя  злобный  археолог.  А  у  тебя,
оказывается, душа поэта!
     Над обрывом показалась склонившаяся  в  изящном  полупоклоне  фигурка
Наташи с перекинутой через согнутую руку викторовой  портянкой,  очевидно,
изображающей салфетку:
     - Джентльмены, имею честь уведомить: кушать подано! Валите лопать.


     Антон старательно облизал  ложку,  заглянул  с  надеждой  в  котелок,
жалобно вздохнул:
     - Пусто...
     Толик потянулся привольно и хрустко:
     - Завтрак успешно завершился, теперь начнем поиски.
     Он подумал с минуту, и уточнил, развалившись на траве:
     - Непременно начнем поиски. Часа через два...
     - Слушай, - Антон окинул его  раздумчивым  взглядом,  -  а  ведь  ты,
наверное, от камбалы произошел. Или от медузы. Просто  обалденная  у  тебя
способность растекаться в горизонтальном положении до совершенно  плоского
состояния. И складки местности умело используешь. Это у тебя генетическое,
не иначе. Врожденное.
     Толик лениво разлепил пухлые губы, произнес ласково и напевно:
     - Заткнись, зараза бородатая...
     - Грубый ты все-таки, - заметил Антон неодобрительно.
     - Ага, - самодовольно согласился Толик и смежил веки. Не  прикрыл,  а
именно смежил - бережно, сладостно.
     Виктор хлопнул себя по коленям, встал, подошел к Толику:
     - Слышь, ты, искатель! Может быть, наконец, объяснишь толком, где  ты
собираешься искать? И, заодно, что именно ты  собираешься  искать?  Давай,
вставай и колись. И желательно подробнее.
     - И кстати, - Наташа складывала опустошенные миски в котелок, - прошу
учесть, что участвовать в обеде будут только участвовавшие в мытье посуды.
Так что я вам очень-очень  советую  работу  языком  совместить  с  работой
руками.
     - Изверги, - сказал Толик и сел.
     Деликатное покашливание заставило  обернуться  всех  четверых.  Рядом
стоял  человек  внешности  совершенно  обычной  и   заурядной.   Настолько
заурядной, что лишь секунд через пять ее созерцания до созерцателей  вдруг
дошло, что эта самая заурядность была бы  таковой  где-нибудь  в  трамвае,
или, скажем, в очереди  за  мороженым.  А  в  восьмидесяти  километрах  от
ближайшего  (по  мнению  Толика  и  его  карты)  населенного  пункта  этот
потрепанный,  но  довольно   опрятный   костюм,   галстук   и   остроносые
лакированные туфли выглядели диковато.
     - Здравствуйте, - произнес странный визитер с легкой застенчивостью.
     - Здра-а-сьте... - настороженно протянул Виктор. Антон же, неясностей
и неразрешенных загадок не приемлющий, спросил прямо:
     - Я извиняюсь, вы уругвайский шпион или пришелец?
     Гость почему-то понял, что это шутка, тем не менее застенчивость  его
стала ощутимее.
     - Да не могу я пришельцем быть:  не  пришел  ведь,  приехал...  -  он
кивнул на прислоненный к  недальней  сосне  велосипед.  -  А  вы,  я  тоже
извиняюсь, не геологи будете?
     - Нет, - Антон с сожалением покачал головой. - Мы будем  два  химика,
археолог и  биолог  женского  рода.  Документы  вам  как  предъявлять,  по
очереди, или оптом?
     Смущение незнакомца достигло  апогея.  Он  развел  руками,  замямлил,
пятясь поближе к своему велосипеду:
     - Да зачем мне?.. Я  ж  не  для  этого...  Да  и  правами  такими  не
уполномочен...
     - Не обращайте вы на этого балабона внимания, - Виктор дернул  Антона
за бороду. - У него мозги вдвое короче языка. Присаживайтесь. Наташ, у нас
чай остался?
     - Простите, пожалуйста, а вы  здесь  откуда?  -  длинный  нос  Толика
трепетал от любопытства.
     - Я-то, - гость  уже  умащивался  на  траве,  стесненно,  но  не  без
благосклонности поглядывал на  большую  эмалированную  кружку,  в  которую
Наташа наливала дымящуюся заварку. - Я с комплекса, откуда же мне быть?
     - С какого?
     - То есть как - с какого? - гость изумился. -  Не  с  Боровского  же!
Стал бы я в такую даль на велосипеде, да еще через лес, ежели туда автобус
ходит. Спортсмен я, что ли?
     Он отхлебнул чаю, зажмурился, помотал головой - горячо. Потом спросил
осторожно:
     - А вы, я гляжу, нездешние вроде. Издалека будете?
     - Издалека, - ответил Виктор, поскольку Толик от  беседы  отключился.
Известие о загадочном комплексе, Боровском и  ходящем  туда  из  неведомых
мест автобусе повергло его в лихорадочное изучение карты.
     Антон склонился к толиковому  уху  и  произнес  тихонько,  но  весьма
внятно:
     - Или твоя настоящая фамилия Сусанин, или вечером я тебе покажу,  для
чего сделана твоя карта. Правда, она на жесткой бумаге напечатана, но я уж
приму муку сию, дабы постигло ее справедливое возмездие за лживость...
     Гость, между тем, продолжал удовлетворять жажду и любопытство:
     - Путешествуете, значит... Просто отдыха ради, или цель какую имеете?
     - Отдыха ради, но и цель имеем, -  Виктор  угостил  гостя  сигаретой,
закурил сам. - Тут где-то языческое  святилище  должно  быть.  Толик  (вот
этот, с носом, он археолог) по  старинным  летописям  его  вычислил.  Вот,
ищем. Может, сохранилось...
     - Святилище - это дело интересное, - гость  деликатно  пускал  дым  в
кулак, отворачивался, затягиваясь. - Только вы километра на три маху дали.
Вам бы ниже по течению, до излучины дойти. Там еще на левом берегу дубочек
приметный, так оно аккурат напротив него, у самой воды.
     Антон, Виктор и Наташа одновременно взглянули  на  Толика,  но  сразу
отвернулись. Очень уж жалкое это  было  зрелище  -  Толик,  услыхавший  от
первого встречного, где находится загадочный объект его поисков.
     Гость же, ни на что, кроме кружки  и  сигареты  особого  внимания  не
обращавший, продолжал:
     - Только вы внутрь не попадете, и не надейтесь.  Его  ведь  взрывали,
святилище это. Дважды причем. Первый раз - монахи,  еще  чуть  ли  не  при
Петре. А второй раз - геологи. Это уже совсем недавно было.  Лазали-лазали
по обрыву, людей выспрашивали, пещеру эту  нашли,  где  святилище,  начали
было завал разбирать. А потом  вдруг  ни  с  того,  ни  с  сего...  Может,
озлились, что завал им не под силу, а может вход освободить пытались... Да
только еще хуже стало - считай, пол-обрыва в реку съехало. Да...  Там,  на
обрыве, профсоюзники наши домик рыбака затеялись было строить - вроде базы
отдыха. Так эти прохвосты-геологи и его тем взрывом  порушили.  И  ушились
сразу, и спросить теперь не с кого.
     Виктор мотнул головой досадливо, щелчком отбросил окурок:
     - Геологи... А что они тут искали? Экспедиция это была, или как?
     - А кто ж их, паршивцев, знает? - развел руками гость. - Документы  у
них не смотрел никто. Может, и не геологи они вовсе. А с другой стороны, у
кого, кроме геологов, взрывчатка имеется?
     - А давно это было?
     - Да говорю ж, недавно совсем, - гость посмотрел на  верхушки  сосен,
пошевелил губами, прикидывая. - Аккурат,  пятнадцатого  апреля  они  берег
рванули. Я почему запомнил: в область меня в тот день вызывали. Повесткой.
По недостаче. Возвернулся - и на тебе...
     Наташа молча встала и пошла от костра, в лес.  Виктор  дернулся  было
следом - она молча погрозила пальцем: сиди. И Виктор не двинулся с  места,
отвернулся, до  боли  закусил  губу.  Пятнадцатое  апреля...  День,  когда
забрали в больницу Глеба...
     - Ну, спасибо за чай да уважение, - гость поднялся. - Посидел бы еще,
да на работе небось заждались.  Вы,  если  в  город  соберетесь,  заходите
непременно. ("Ах, так тут еще и город поблизости имеется!" - Антон  бросил
на Толика взгляд, достойный великого инквизитора. Толик тихонько стонал.)
     - У меня и переночевать можно:  один  живу,  -  продолжал  между  тем
гость. - Улица Космическая, семь. Токарев Петр Васильевич  меня  зовут,  -
представился он запоздало. - И на комплекс к нам загляните. У нас есть что
посмотреть, - по последнему слову науки и техники строились.
     - А что это все-таки за комплекс у вас? - полюбопытствовал  Антон.  -
Ракетный?
     - Свинооткормочный. Ну, счастливо вам отдохну