:
     - Если приходится выбирать между одной жизнью и двенадцатью?...
     Я застыл с открытым ртом,  не  находя  слов,  теперь  лицо  его  было
жестоким, на губах выступила пена. Я наклонил голову.
     Мы вернулись в Усеберг.


     Я сопровождал Хеминга, когда он пошел к Хаке.
     - Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной, - сказал Хеминг.
     Случалось, могущественные люди приказывали своему соколятнику обучить
сокола, чтобы тот летал над человеком, который им нужен, но к которому они
не питают доверия. Между соколом и его жертвой возникали те же  отношения,
что между господином и рабом. Сокол парил над своим рабом - черная точка в
бездонном небе, - зорким взглядом он  неустанно  следил  за  человеком.  В
любое мгновение птица могла упасть ему на голову и выклевать глаза.  Когда
человек спал, сокол сидел на бревне рядом с ним.
     Итак Хеминг пришел к Хаке и сказал:
     - Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной.
     Я видел их, стоящих лицом к лицу: оба красивые,  стройные,  они  были
друзьями, но в их дружбе было нечто нарочистое, что в один прекрасный день
могло обернуться изменой и смертью. Оба  были  умны,  но  Хеминг  все-таки
умней, природе Хаке было свойственно лукавство, он был не так благороден -
его конечной цели не знал никто. Но главное,  мне  кажется,  у  Хаке  была
болезненная потребность, присущая многим людям, хотя они и не знают, зачем
им это нужно, - он хотел повелевать людьми. Хеминг, должно быть,  раскусил
его. Он сознавал, что вступает на опасный путь, но выбора у него не было.
     - Можешь обучить сокола, - сказал он Хаке.
     У Хаке не хватило сил отказаться. Он принял предложение Хеминга,  это
было низко, руки у него дрожали, рот приоткрылся, обнажились зубы, похожие
на острые маленькие ножечки. Сокол будет парить  в  небе  над  Хемингом  и
сделает того, над кем парит, послушным орудием Хаке.
     Потом Хеминг сказал:
     - Это первое.
     - А что второе?
     - Королева сказала мне: Хаке войдет в ту дюжину, которая последует за
мною в курган.
     Я увидел, как под загаром лицо Хаке покрылось смертельной бледностью.
     - Поэтому, Хаке, ты должен слушаться меня. А надо мной  будет  парить
твой сокол, так что я все равно буду в твоей власти.


     В тот же вечер в конюшне Хеминг бросился на Лодина и отрезал  у  него
мочку уха. Потом он сбил Лодина на кучу навоза  и  поставил  ногу  ему  на
горло, теперь ему ничего не стоило задушить колдуна, но  он  позволил  ему
приподняться. Голова Лодина была в крови. Хеминг быстро спутал  ему  ноги,
поднял на плечи и размазал по его лицу кровь. Взглянув на хлещущую из  уха
кровь, Хеминг сказал:
     - А кровь-то у тебя совсем черная. Тебе известно, что это означает?
     Лодин сплюнул.
     - Это означает, что ты скоро умрешь, - сказал Хеминг. -  И  колдовать
ты не умеешь! Верно? Иначе я бы не отхватил у тебя пол-уха. - Хеминг снова
ударил его, и Лодин упал в стойло.
     Хеминг присел рядом с ним.
     Ты не тот,  за  кого  себя  выдаешь,  Лодин.  Много  лет  ты  пытался
научиться колдовству и кое-чему, конечно,  выучился,  можешь,  к  примеру,
плюнуть огнем в миску с жиром, это у тебя ловко получается. Но все-таки  я
отхватил у тебя пол-уха. И ты сам знаешь, что скоро умрешь.
     Сейчас я открою тебе одну вещь, но ты будешь держать язык за  зубами!
Или пеняй на себя!
     Я не имею права говорить тебе это...
     Лодин уже понял, что он сейчас услышит.
     - Ты попал в дюжину, - медленно проговорил Хеминг. - Но  мы  помешаем
этому.
     Я виноват, что отхватил у тебя пол-уха, сейчас я перевяжу тебе  рану.
Но если проболтаешься, я отхвачу тебе голову еще быстрее, чем  ухо.  Ясно?
Ну?
     Он снова ударил Лодина, и тот опять упал в навоз.
     - Теперь ты  мой  человек,  -  сказал  Хеминг.  -  Отныне  ты  будешь
слушаться только меня. Согласен?
     Лодин дал слово.
     - Я  думаю,  когда  это  будет  уже  позади,  ты  все-таки  научишься
колдовать, - сказал Хеминг.
     Мы пошли есть.


     В Усеберге рассказывали, что однажды на рассвете больше двадцати  лет
назад молодая нищенка, оставшись ночевать в овчарне, родила там  мальчика.
Потом она ушла своей дорогой. Мальчика  нашли,  и  он  вырос  в  Усеберге.
Назвали его Хаке. Держался он всегда гордо и не желал делить с  рабами  их
участь. Когда мимо проходила королева, весь его вид выражал презрение;  он
был способен на дружбу, но на дне его дружбы был холод, и потому никто его
не любил.
     Со временем Хаке научился обращаться с ястребами и упорно развивал  в
себе умение, которым, как  говорят,  владеют  лишь  великие  ястребники  и
соколятники. Он научился стоять с вытянутой  рукой.  Редко  кто  понимает,
какая сила и какая  воля  нужны  для  того,  чтобы  час  за  часом  стоять
неподвижно с вытянутой рукой. Иногда под  открытым  небом,  где  в  высоте
парит сокол или ястреб, иногда в полумраке соколятни. Воля Хаке через руку
как бы передавалась той птице, которую он выбрал,  внушала  ей  тревогу  и
заставляла лихорадочно бить крыльями. Иногда Хаке стоял так час или два, а
иногда - с рассвета и до заката. Но в конце концов птица  покорялась  ему,
садилась на вытянутую руку и замирала там. У нее был грозный клюв. Но  она
никогда не пускала его в ход.
     Таков был Хаке, к  тому  же  он  всегда  молчал.  Он  обладал  редкой
способностью слушать. Когда по вечерам за пивом  затевалась  беседа,  Хаке
внимательно слушал и запоминал все.  Тому,  кто  наблюдал  за  ним,  могло
прийти на ум, что, если сейчас Хаке вытянет руку, он кого угодно  заставит
покориться своей воле.
     В Усеберге говорят, что так он покоряет и женщин.
     Дает им понять, что ждет. Кто знает, может, он и стоит в  это  время,
вытянув руку, наверно стоит. И женщина приходит к нему, именно та, которую
он выбрал.
     Говорят, она опускается на колени и целует ему руку.
     Ударив ее один раз, он уходит.
     Но потом, когда она снова приходит к нему, он уже  не  бьет  ее.  Она
молит, чтобы он не прогонял ее, в конце концов ему это  надоедает,  и  он,
пожав плечами, разрешает ей остаться... на время.
     Ходит слух, что теперь настала очередь Гюрд. Она даже сказала ему:
     - Хочешь, я разорву всю свою тканину!
     Скользя как тень между домами Усеберга, из  всех  мужчин  я  ненавижу
только Хаке,  из  всех  людей  боюсь  только  его,  он  видит  всех  и  не
подчиняется никому.
     Рассказывают также, что однажды утром  старая  нищенка  шла  болотами
мимо Усеберга, зайти в усадьбу она не осмелилась.


     В Усеберге говорили, будто Лодин  вернулся  в  конюшню,  чтобы  найти
отрезанную мочку уха. Он хотел ее съесть. Лодин  дорожил  каждой  частицей
своего тела, считая, что его способность колдовать сидит во  всем  теле  и
уменьшится, если от него что-то отрежут. Но он не нашел отрезанную  мочку.
Возможно  -  и  я  думаю,  что  так  оно  и  было,  -  Хеминг   со   своей
проницательностью опередил Лодина, нашел эту мочку и  зарыл  ее  в  навоз,
улыбаясь чуть заметной улыбкой, родившейся в самой глубине  души  и  почти
невидимой на губах.
     Лодин приходит и ищет, он взволнован, его терзает смертельный  страх,
он раскидывает навоз, плачет, ползает,  роется  в  грязи,  наконец  что-то
находит и съедает.
     - Нашел! - говорит он вслух.
     Но он знает, что это было не так. И не в силах убедить  самого  себя.
Снова возвращается в конюшню и снова ищет, он осматривает все по  порядку,
хотя такая тщательность не  в  его  характере.  И  опять  что-то  находит,
радуется. Он заставляет себя думать, что на этот раз не ошибся.
     Однако его опять точит сомнение.
     Теперь Лодин будет сомневаться и в своем умении колдовать. Он  знает,
что может плюнуть огнем в чашку с жиром. Это его хитрость. С ее помощью он
много лет внушал людям страх. Зев у него черный. Хеминг  обсуждал  это  со
мной. Он понимал это так: Лодин прячет во рту огонь или горящий  уголь,  а
потом выплевывает его в чашку с жиром.  Попасть  в  чашку  нетрудно,  если
поупражняться. Но как можно держать во рту огонь? Почему  он  не  обжигает
себе глотку?
     Однажды после такого разговора Хеминг пошел к Лодину и  заставил  его
раскрыть рот.
     - Рот у него черный, - сказал он, вернувшись  ко  мне.  -  И  зубы  с
дырками. Может, он прячет в них тлеющую шерсть и ее выплевывает в чашку  с
жиром? Но ведь шерсть должна погаснуть? В чем тут секрет?
     Хеминг годами копит  всякие  сведения  и  размышляет  над  ними.  Его
раздражает любое событие, которое он не в силах  объяснить.  Почему-то  он
считает, что, узнав, как Лодину удается плевать огнем в чашку с жиром,  он
окажет услугу Одни.
     - Ты меня понимаешь? - спрашивает он меня.
     - Нет, - нерешительно отвечаю я.
     - Ведь она повинуется страху!
     - Ты прав.
     - Только мне кажется, что в следующий раз Лодин промажет,  -  говорит
Хеминг и смеется. - Он теперь никогда не забудет о своей мочке.
     Как-то вечером Хеминг стоял на дворе и свистел. У него есть пес.
     К нему прибежал Лодин.


     В Усеберг приходит бродяга. С ним ребенок, которого он хочет продать.
Это девочка, очевидно его дочь, хотя он и отрицает это, говорит, что нашел
девчонку в овчарне. Девочке лет пять - бледненькая, тонкие  серые  пальцы,
запавшие глаза,  ветхая  одежонка,  на  ногах  следы  от  розги.  Королева
отказывается купить девочку.
     Королева Усеберга не любит детей, считает, что они только мешают - то
смеются, то плачут, и всегда не вовремя.
     Одни дает девочке хлеба.
     Только бы бродяга сам не сожрал этот хлеб.
     Нет, приходит Хеминг и следит, чтобы девочка съела весь кусок.
     И они уходят дальше, бродяга и ребенок, следы их теряются в болотах.


     Я так и не знаю, сколько у королевы телохранителей. Они  похожи  друг
на друга как близнецы. Может быть, их восемь, а может, дюжина.  Иногда  по
ночам  я  просыпаюсь  в  холодном  поту  и  думаю,  что   их   пятнадцать.
Неудивительно, что они одинаково одеты и что у них на один лад подстрижены
волосы и бороды, так и должно быть, но к тому же они все одинаково  широки
в плечах, у них одинаково прямые спины  и  твердая  поступь.  И  если  они
смеются - чего почти не бывает - они все смеются над одним и тем  же,  над
чем другим людям даже в голову не придет смеяться, и никому  не  случалось
видеть, чтобы они были чем-то недовольны или опечалены.
     Только сама королева знает, из каких краев пришла к ней ее дружина. В
давние годы она заменила воинов, охранявших  ее  прежде.  Тех  закаляли  в
ледяной воде, и они могли по нескольку дней обходиться без пищи. Пили  они
только по приказанию королевы, постоянно были при ней и хорошо знали  всех
обитателей усадьбы. Последнее-то в конце концов и встревожило королеву.  И
она их обменяла. И  прежние  и  нынешние  телохранители  были  равноценны.
Только у новых не было кровных связей с усадьбой. А  потому  не  возникало
желания - впрочем, на то не было и  ее  разрешения  -  искать  себе  здесь
друзей. Когда им хотелось женщин, они шли в дом, где жили рабыни, королева
отпускала их туда безмолвным кивком. Иногда они стояли у нас за спиной  во
время еды.
     Хотелось бы мне знать, не стоял ли один из них у меня за спиной в  то
утро, когда меня допустили к королеве и я беседовал с ней наедине?  Может,
он, неподвижный, в своей серой одежде сливался со стеной,  скрытый  легким
дымом, тянувшимся из очага и ползущим по  стенам  в  поисках  отверстия  в
крыше?
     Не знаю.
     Мне кажется, что Хаке видел меня, когда я выходил, чтобы окунуть лицо
в росу там, где недавно прошла Гюрд.
     Я чувствую, что один из телохранителей королевы не  спускает  с  меня
глаз.


     Хеминг пошел к королеве и сказал:
     - Когда мы понесем тебя на твое последнее жертвоприношеие, ты  будешь
сидеть в повозке, сделанной только для тебя, к ней  не  прикасался  никто,
кроме мастера, украсившего его резьбой, и тебя.
     - А кто этот мастер?
     - Ты знаешь.
     Он стоит перед тобой. Мне помогал Один. Сперва  приходил  Бальдр,  он
хотел дать мне в помощь добросердечие. Но я сказал ему:  эта  повозка  для
королевы Усеберга и потому ножом моим должна водить  могучая  сила.  Тогда
пришел Один и помог. Повозку в капище понесут твои телохранители,  но  они
должны быть в перчатках. Обещаешь? Они должны быть в перчатках.
     Ты вылезешь из повозки, и только одна рабыня проводит тебя в  капище.
И пока ты будешь там, твои люди должны охранять повозку. Кто знает,  вдруг
на этих последних в  твоей  жизни  жертвоприношениях  какая-нибудь  нежить
захочет осквернить повозку? Заплюет ее, изгадит,  вымажет  оси  слюной,  а
сиденье, на котором ты сидишь, нечистотами. Ведь людской глаз не видит  их
нечистот, хоть они и воняют. Телохранители должны охранять  повозку,  пока
ты будешь в капище.
     Обещаешь?
     Или я разнесу ее в щепки!  -  теперь  Хеминг  кричит.  -  Без  твоего
согласия или приказа я разнесу ее в щепки и сожгу их! А  пепел  развею  по
ветру. Можешь тогда повесить меня у  всех  на  глазах,  но  тебе  придется
оказать мне честь  как  искусному  мастеру,  сделавшему  твою  повозку,  и
выполнить то, что я требую ради твоей  безопасности  в  такой  день,  либо
повесить меня.
     Они кивает ему головой.
     Одни сушит чернику. В кургане королеве Усеберга понадобится  черника.
Одни сидит у очага и встряхивает лист с ягодами. Когда ягоды все  время  в
движении и жара достаточно, они постепенно сморщиваются, засыхают и  могут
храниться, сколько нужно. Если королеве в этом  долгом  странствии  к  той
гавани, где ее корабль бросит якорь, захочется полакомиться  ягодами,  она
подаст знак своей мертвой рабыне, та бросит ягоды в воду,  и  они  обретут
прежнюю свежесть.
     Вот Одни и сидит перед огнем и без конца встряхивает лист с  ягодами,
со лба у нее течет пот, но он не должен капать на ягоды, а то у них  будет
солоноватый привкус. Я понимаю Хеминга. У Одни очень красивое тело.
     Она поднимает глаза и улыбается мне. Я киваю ей. Это означает, что  я
пойду к Хемингу и скажу ему:
     - Я видел Одни. Она сушит ягоды. У нее красивое тело.
     Тут же и Гюрд, она ткет платок. Он будет легкий  и  воздушный,  почти
невесомый. Если подбросишь его  против  света,  он  покажется  бесцветным,
словно дуновение ветра или дыхание новорожденного. Но возьми его в  темное
помещение, и он окажется зеленоватым,  если  ты  поднесешь  его  близко  к
глазам. А если будешь смотреть  на  него  издали,  он  начнет  отдавать  в
красноту.
     Ни у кого, кроме Гюрд, я не видел таких легких и  уверенных  пальцев.
Но они обе невеселы, эти женщины.
     - Кто надевает на нее этот платок? - спрашиваю я у Гюрд.
     У Гюрд белоснежные зубы, они сверкают в улыбке:
     - Один из тех, кто последует за нею в курган.
     - А кто понесет в курган ягоды? - спрашиваю я у Одни.
     - Один из тех, кого убьют, когда она умрет.
     Мы умолкаем. Обе молодые женщины глубоко вздыхают. Я долго смотрел на
округлые  линии  груди  и  бедер,  теперь  я  опустил   глаза.   Один   из
телохранителей проходит через покой.
     На днях в Усеберг приехал человек из Борре.


     Королева решила отпускать ногти. Всем известно, что покойников нельзя
класть в курган с необрезанными ногтями. Но в того, кто стрижет  покойнику
ногти, легко проникает смертный холод и  торопит  его  в  последний  путь.
Потому королева и не разрешает сейчас стричь и подпиливать себе ногти. Она
поджимает под себя ноги,  когда  к  ней  приходит  рабыня  с  ножницами  и
пилочкой, прячет руки  и  смеется,  как  непослушный  ребенок.  Рабыня  не
трогается с места, тогда королева гневно  кричит,  шарит,  но  не  находит
палку, рабыня убегает, королева зовет телохранителей, и тут же один из них
появляется у нее за спиной.
     Вскоре слышатся крики рабыни, она уже получила свое.
     Нет, больше никто не будет стричь королеве ногти, пока она жива.
     Хеминг размышляет над этим, он  знает  многочисленные  законы  Одина,
хотя и не испытывает к ним никакого почтения, и я подозреваю,  что,  когда
ему нужно, он сам придумывает новые. Решение, к которому он пришел, просто
и разумно. Он говорит:
     - Не будем стричь ей ногти,  пока  не  настанет  время  класть  ее  в
курган.
     Я с удивлением гляжу на него.
     - А тогда, - говорит он, преодолевая отвращение,  -  _я  _с_а_м_  это
сделаю и после ее погребения пойду в баню.


     Я уже говорил, что в Усеберг пришел человек из Борре. Никто не знает,
кто посылал за ним. Должно быть, сама королева, но когда и кого - это  нам
неизвестно. У него такой вид, словно он одноглазый. Но порой он  ненадолго
открывает и второй глаз и, наверное, успевает что-нибудь им увидеть.
     Обитателям Усеберга известны все местные обычаи. Они известны также и
телохранителям. И поэтому  все  пребывают  в  относительном  покое  -  или
беспокойстве - и все катится по привычной колее  и  подчиняется  привычным
законам. Но этот человек здесь чужой. Он  не  знает  местных  обычаев.  Он
пришел издалека. И может оказаться опасным для всех.
     Королева радостно улыбается, когда ей утром  приносят  еду.  Она  ест
больше, чем обычно, и зовет  наказанную  рабыню:  пусть  придет  к  ней  с
пилочкой и ножницами и подстрижет ей ногти.
     Рабыня приходит. Королева заливается смехом и прогоняет рабыню прочь.
     Хеминг слишком умен, чтобы попытаться завести дружбу с  человеком  из
Борре. Но он и не относится к нему враждебно. Он в последний раз  проводит
резцом по повозке королевы. Его  внимание  сосредоточено  лишь  на  одном:
охранять жизнь королевы, пока она жива, и способствовать ее  славе,  когда
она в недалеком будущем ляжет в курган.
     Он встречается с Лодином.
     К ним тут же присоединяется Хаке.
     Я стою у них за спиной, они разговаривают шепотом.
     Гюрд рассказала, что, когда Хеминг спал, человек из Борре  подошел  к
повозке и удостоверился, что она уже готова. Зачем же Хеминг часто  стоит,
склонившись над ней, и делает вид, будто продолжает работу? Одни сказала:
     - Этот человек спросил у меня, кто отрезал Лодину мочку уха. Он хотел
знать, кто в Усеберге осмелился на такое дело.
     Лодин шипит сквозь изуродованные губы.
     Но все-таки эти трое держатся вместе. Утром человека из Борре находят
мертвым.
     Если на нем и была рана от ножа, никто ее не заметил - гостя нашли  в
загородке для жеребца. Жеребец не выносит людей, особенно  чужих.  Человек
из Борре по ошибке зашел к нему в стойло. Он не  знал  этого  жеребца.  Не
подозревал, что тот такой злобный, или в полумраке принял его  за  кобылу,
жеребец затоптал гостя. Ведь он мог обезуметь от запаха крови.
     Покойника с трудом вытащили из стойла.
     Об этом сообщают королеве.
     Но кто знает, что у нее на уме?


     До полнолуния осталось шесть дней, скоро осенние жертвоприношения.
     Сегодня королева осматривает белье и платье,  в  которых  ей  хочется
лежать в кургане. Женщины все разложили перед ней: три верхние юбки и  две
нижние,  самая  нижняя  -  полотняная.  Лиф  из  чужеземной  ткани,  легко
скользящей между пальцами, платок, чтобы накинуть на  плечи,  и  телогрея,
цвет которой показался королеве слишком  мрачным,  и  потому  ее  заменяют
другой, более светлой.  Гюрд  сказала,  что  королеве  следует  надеть  на
телогрею еще и меховую  накидку,  а  то  она  может  замерзнуть.  Королева
рассердилась и закричала, что  после  смерти  к  ней  вернется  не  только
молодость, но и ее горячая кровь. Она даже подумывает,  не  надеть  ли  ей
что-нибудь полегче, однако все-таки выбирает теплую одежду  и,  поддавшись
на уговоры Одни, разрешает, чтобы  ей  в  сундук  положили  камень-грелку,
сундук вместе с жаровней для углей будет стоять на корабле рядом  с  ложем
королевы.
     Устав от своего занятия, королева легла спать.  Она  спала  долго  и,
проснувшись, пожаловалась на головную боль. Ей дали питье, от которого она
захмелела и весь вечер  пела  непристойные  песни.