му у подножия холма,  там,  где
реку преградила небольшая запруда и где стоял корабль. Дом казался высокой
клетью, окон в ней не было. Хеминг осторожно толкнул дверь и вошел внутрь.
Я последовал за ним. Сперва я ничего не видел.  Но  постепенно  мои  глаза
привыкли к темноте, и я  разглядел  жерди,  протянутые  между  стенами  на
высоте двух человеческих ростов. На этих жердях, тесно прижавшись  друг  к
другу, неподвижно сидели большие птицы.  На  головах  у  них  были  надеты
колпачки. Птицы услыхали нас. Колпачки разом повернулись в  нашу  сторону,
но видеть нас птицы не могли. Клювы у них тоже были завязаны, но я  слышал
злобное шипение. Это было обиталище ловчих птиц.
     Хеминг легонько тронул меня за плечо, и я  увидел  человека,  спящего
тут же на лавке. На правой руке у него была кожаная перчатка,  и  над  ним
была натянута сеть.  На  тот  случай,  если  какая-нибудь  из  птиц  вдруг
вырвется на свободу. Человек был одних лет с Хемингом, но плотней  его,  -
красиво,  даже  замысловато  подстриженная   борода,   волосы,   смазанные
благовонным маслом. Я хотел подойти поближе, чтобы лучше рассмотреть  его,
но Хеминг остановил меня:
     - У Хаке чуткий сон, - шепнул он.
     Мы вышли из дома. Над болотами еще висел туман. Дверь ястребятни  так
и осталась приоткрытой. Хеминг  сказал,  что  Хаке  лучший  ястребятник  и
соколятник здесь, в ее вотчине,  и  далеко  за  ее  пределами.  Он  служит
королеве с детских лет. Однажды она посылала Хаке в страну бьярмов [бьярмы
- финно-угорское племя, жившее на восточном побережье белого моря],  чтобы
он поймал белого сокола, которые водятся  только  там.  Ему  это  удалось.
Никто не знает, сколько серебра зашито у него в поясе. Да и в лесу он тоже
зарыл, наверно, не один мешок с серебром и украшениями.
     Но  королева  любит  раздаривать  своих  птиц.  Только  Хаке   обучит
очередного ястреба брать голубя на лету (ястреб сядет с голубем, а сожрать
его не может: клюв-то у него подпилен, да и Хаке уже свистит в свой манок,
и ястреб против воли летит обратно к нему) - так вот, только  Хаке  обучит
очередного ястреба, она приказывает завернуть  птицу  в  шкуру,  чтобы  та
никого  не   покалечила,   и   отсылает   ее   в   подарок   какому-нибудь
могущественному правителю, мужчине или женщине, на север в Трендалег или в
Данию, а один раз - даже в Уппсалу [древний шведский  город,  находившийся
недалеко  от  современной  Упсалы].  Однажды  она  отправила   в   Уппсалу
двенадцать лучших своих соколов и получила  взамен  искусного  резчика  по
дереву. Это было задолго до нас с Хаке. Резчик и сейчас живет в  Усеберге.
Она не может равнодушно смотреть на резные вещи.
     Хеминг поднял с земли  щепку  и  поковырял  ею  в  зубах.  Теперь  он
выглядел усталым и грустным.  Я  чувствовал:  будь  его  воля,  в  великом
Усеберге королевы Асы многое изменилось бы. Вдруг он засмеялся.
     - Только ее последняя ястребиная охота уже позади, - сказал он.  -  И
она закончилась печально для нашей королевы. Но я рад, что так вышло.
     Это случилось прошлой осенью. Она прислала сказать, что хочет поехать
и посмотреть, как ястребы бьют голубей. Был банный  день.  Мы  вымылись  и
собрались идти к женщинам, у нас не было в ни времени, ни желания ехать на
охоту. Но она так приказала. Вытащили женское седло, обтерли с него  пыль,
старуху завернули в меховой плащ и  посадили  на  лошадь.  Она  сама  была
похожа на хищную птицу: упрямая, бесстрашная, с клювом, извергавшим огонь,
и глоткой, еще сохранившей прежнюю силу и мощь. Нас с ней поехало  человек
десять или двенадцать. Хаке взял четырнадцать лучших птиц.
     Мы хорошо знали эти места,  где  водятся  голуби.  Несколько  человек
образовали круг, чтобы вспугнуть их. Стая поднялась, Хаке снял колпачки  с
двух ястребов и бросил птиц в небо. Они понеслись, как стрелы, пущенные из
лука.  Стая  рассыпалась,  ястребам  хотелось  есть,  это  было  красивое,
жестокое и короткое зрелище. Каждый ястреб взял свое голубя. А тогда  Хаке
приманил их обратно.
     Он  помахал  над  головой  кожаным  лоскутом  с  перьями,   зазвенели
бубенчики,  потом  заворковал,  как  голубь,  и  наконец   издал   хриплый
предсмертный крик. Смотреть  на  это  было  почти  больно.  Горные  птицы,
обретшие на короткий миг свободу, медленно полетели обратно  -  послушные,
безвольные, словно дети, которых зовут домой для порки.
     И  тогда  она  вдруг  заплакала.  Не  знаю  отчего.  Хотя,  может,  и
догадываюсь. Она была почти без памяти, нам  пришлось  поддерживать  ее  в
седле, когда мы медленно возвращались домой в Усеберг.
     Той же ночью - сам не знаю почему, но предчувствие не обмануло меня -
я отнес ей голову дракона, которую незадолго перед тем закончил;  когда  я
вошел к ней, она пила - последняя ястребиная охота в ее жизни была позади.
Я сказал: эта голова поведет твой корабль, когда он пустится в путь  через
последнее море.
     Тогда-то она и пообещала, что я смогу выкупить Одни на свободу.
     Когда я вышел от нее, на дворе стоял Хаке.
     Надо сказать, что в детстве мы  с  Хаке  дружили.  Мы  вместе  росли.
Вместе ходили к женщинам. Однажды у нас была даже одна женщина  на  двоих,
мы никогда не ссорились из-за нее. Я часто помогал ему, когда он лазил  по
ястребиным гнездам, собирая птенцов. Он  пользовался  в  Усеберге  немалой
властью, ведь он был незаменим. Но это не мешало нашей дружбе.
     Или то была не дружба? Не знаю.
     Теперь он стоял на дворе.
     Он не спросил, что я делал у нее, и это мне не  понравилось.  Честный
человек не скрывает своего любопытства. Он только спросил:
     - Поможешь мне?
     И пошел к болотам, я - за ним, он  хотел  испытать  свою  власть,  не
сказав мне, в чем дело, а я считал ниже своего  достоинства  расспрашивать
его, раз он ни о чем не спросил меня.  Оказалось,  что  один  из  ястребов
вырвался на свободу и не подчинился манку.
     Хаке попросил меня махать вабилом над головой, сам он с криком  бегал
вокруг. Случается,  что  непокорный  ястреб  из  любопытства  возвращается
обратно. Так получилось и в этот раз. Была лунная осенняя  ночь,  по  небу
неслись облака. Мы хорошо видели ястреба, парящего над нами.
     Неожиданно он камнем упал на меня, ударил  в  голову,  я  отскочил  и
упал, закрыв глаза, перевернулся на живот - где же Хаке, почему не  спешит
ко мне? - клюв ястреба ударил меня один раз, потом другой. Я  поднялся  на
колени. Прикрыв согнутой рукой лицо, пытался нашарить нож. Где же Хаке?  Я
снова упал в болото вместе с вцепившимся в  меня  ястребом.  Наверно,  это
меня и спасло. Ястреб намочил крылья и отяжелел.  Схватив  его  -  где  же
все-таки Хаке? - и левой рукой сдавив ему горло,  я  отрубил  птице  ногу.
Птица билась и вырывалась, как могла, вторая  нога  со  страшными  когтями
работала вовсю. Я на себе чувствовал эти когти,  моя  рука,  сдавившая  ей
горло, совсем онемела. Птица медленно обмякла у меня в руке.
     Только тогда ко мне подбежал Хаке.
     Я выпустил птицу.
     - Ты ее убил, - сказал он. - Это был мой лучший ястреб!
     Он отшвырнул его прочь.
     И пошел к усадьбе, не сказав больше ни слова. Я шел следом. Раны  мои
кровоточили. Хаке оказался сильнее меня. Была лунная осенняя ночь.
     Хаке обернулся ко мне.
     - Я знаю, зачем ты ходил к ней. И знаю, что она обещала тебе.
     С тех пор я больше не доверяю Хаке.
     - Как ты звал того ястреба? - спросил я у него, когда мы вернулись  в
усадьбу.
     - Одни, - ответил он.
     Мы разошлись в разные стороны. Теперь мы почти не разговариваем  друг
с другом.
     Обитатели Усеберга еще спали.


     Мы пришли в свинарник. В пустом  стойле  на  соломе  спала  немолодая
женщина. В ней было  что-то  грубое.  Открытый  рот,  темные  зубы,  кроме
одного,  сверкавшего  белизной.  Спутанные  длинные  волосы.  Так   обычно
выглядят те, кто ходит за свиньями. Но по  форме  головы  этой  женщины  я
понял, что у нее сильная  воля  и  незаурядный  ум.  Высокая  грудь.  Руки
сложены на животе. Грубые сильные пальцы похожи на когти. Я  подумал,  что
такими руками ничего не стоит задушить быка.
     Хеминг шепнул:
     - Ее зовут Арлетта. Она много лет жила с жрецом из капища. Он дурак и
ни в чем не смыслит. Когда он надевал свой лучший наряд, чтобы принести  в
жертву очередное животное и гадать на крови, он требовал, чтобы она в  это
время раскидывала на пашне навоз. Хотел унизить ее. Только никому не  дано
безнаказанно унижать Арлетту. Говорят, будто она зарезала собаку и сварила
из нее похлебку. И обманом  накормила  этой  похлебкой  своего  мужа.  Ты,
наверно, знаешь, что Один не переносит запаха псины? Его рвет, если ему  в
рот попадет собачина. Со стороны Арлетты  это  была  даже  неумная  месть.
Какой прок от жреца, от которого у жертвенного камня разит неугодным богам
духом?
     Она бросила его и перебралась сюда. Теперь она ходит за свиньями.  Но
кроме того, она еще и помощница смерти. Умерших  бедняков  она  относит  в
болото. Это всегда считалось делом  скотника.  Однако  ей  же  поручают  и
закалывать рабов, которые должны последовать в курган за своим господином.
А это немалая честь. В прошлом году она была в Борре и  убила  там  одного
бродягу,  которого  старый  бонд  [свободный,   полноправный   земледелец,
владелец усадьбы] пожелал взять с собой в последний путь. Она сделала  это
быстро и чисто. Я стоял рядом и все видел. А слышал бы ты,  как  она  пела
погребальную песнь! Неистово, страстно и жестоко! Арлетта будет помощницей
смерти и здесь, когда наша королева уйдет от нас.
     Сам понимаешь, Арлетту в Усеберге уважают больше чем жреца,  которого
она покинула. Но кто из нас последует за королевой, когда придет ее время?
Королева пока молчит об этом. Даже Арлетта не знает, в  кого  ей  прикажут
вонзить нож. Чаще всего это бывает женщина. Однако наша  хозяйка  способна
нарушить обычай и взять с собой того, кого она ценит больше  других,  даже
молодого парня. Но мне кажется, что в конце концов  в  ней  восторжествует
бережливость. Из двух  желаний:  послушаться  зова  сердца  или  сохранить
побольше добра своему роду - я думаю, победит последнее.  И  хорошо,  если
так. Тогда Арлетте придется заколоть одну старую, уже бессильную рабыню.
     Но мы пока ничего не знаем. Понимаешь, каково нам? Не знаем. Мы ждем,
у нас на глазах она с каждым днем сохнет и  увядает,  ожесточается,  но  и
слабеет - ее время приближается, курган уже насыпан, погребальный  корабль
стоит наготове, вот только кто из нас  последует  за  ней?  Арлетта  ждет.
Арлетта с жестокой усмешкой, ледяной учтивостью, сухим смехом  и  голосом,
от которого мороз продирает по коже, едва его услышишь, делает вид,  будто
ей что-то известно. Она хочет убедить нас, что  знает  имя  того,  в  кого
вонзит свой нож, только молчит об этом.
     Мы здесь, в Усеберге, уже начали ненавидеть друг друга, мы никому  не
доверяем. С наступлением темноты мужчина прижимает к себе свою женщину,  и
они утешаются мыслью, что выбор надет не на них.  А  может  -  откуда  мне
знать, - каждый из двоих думает: если выбор должен пасть на одного из нас,
пусть это буду не я. Мне кажется, что  сейчас  благодаря  этому  испытанию
сильные отделяются от слабых, достойные от недостойных, как овцы,  которых
отбирают перед забоем. Я знаю, некоторые думают так: если королева захочет
взять с собой мою жену, я скажу ей, что в пути,  который  ее  ожидает,  ей
больше пригодится моя помощь.
     Мы не любим оставаться один на один с Арлеттой.  А  вот  ей  нравится
оставаться с кем-нибудь  наедине.  Тогда  она  скалит  зубы,  как  собака.
Однажды она целый день ни на шаг не отставала  от  своего  мужа,  прежнего
мужа, - жреца из капища, этого дурака  с  жирными  волосами  и  в  меховом
плаще, который он сам выкрасил в красный цвет, -  она  ходила  за  ним  по
пятам и молчала. Так она преследовала его до самого  вечера.  Вечером  она
наконец засмеялась и ушла. Жрец весь покрылся холодным потом.
     Нелепо думать, чтобы наша старая выбрала себе в спутники жреца. Но от
нее всего можно ожидать.
     Хеминг легко прикоснулся к моей руке. Я глянул, куда  он  показал,  и
увидел, что рядом с Арлеттой  -  она  спала  очень  крепко,  как  человек,
которому нечего опасаться, - лежит другая, более старая женщина. Она  тоже
спала. Щеки у нее провалились, должно быть, она была уже на пороге смерти,
худые руки с проступающими сквозь кожу венами говорили  о  долгой  тяжелой
жизни. Седые волосы, открытый  рот,  мелкие  съеденные  зубы,  прерывистое
дыхание.
     - Это Отта, - тихо сказал Хеминг.  -  Она  надеется,  что  именно  ее
принесут в жертву, когда сама умрет. Может быть  и  так.  Отте  все  равно
скоро умирать. Для нее это было бы большой честью. И если нам в это все же
не верится, то лишь потому, что не в обычае нашей старой делать  то,  чего
от нее ждут. В былые времена Отта всегда причесывала королеву. Но потом ей
изменило зрение и пальцы потеряли проворство. Тогда ее выгнали из покоев и
отправили в свинарник. У нас в Усеберге была еще одна такая же старуха. Ее
звали Канга. Много лет подряд она спала у порога королевы. С ней  обошлись
тек  же,  как  с  Оттой:  стала  стара,  убирайся.  Обе  они  оказались  в
свинарнике.
     У них было много общего, у этих двух старух. Всю  свою  долгую  жизнь
из-за возложенных на них обязанностей они близко соприкасались с  властью.
Теперь каждая  из  них  лелеяла  надежду  оказаться  избранницей,  которая
последует за королевой на ее корабле. Однажды между ними вспыхнула драка.
     Случалось ли тебе видеть, как дерутся две старые  полуголые  женщины?
Брань  и  проклятия,  тумаки,  выдранные  клочья  волос,  старухи   совсем
обезумели, напрягая последние силы, чтобы  справиться  с  соперницей.  Это
было зимой. Они катались по снегу, а мы стояли вокруг и громко веселились.
Канга уперлась коленом Отте в живот, вцепилась в волосы и оторвала  ее  от
земли. Отта вывернулась и впилась зубами Канге в руку.
     Это была мертвая хватка. Канга не сдавалась, она наносила  удары,  но
Отта не разжимала зубов, по руке Канги потекла кровь, скоро Канга вся была
в крови. Она истекла кровью у нас на глазах.
     Вообще-то, от нее не было уже никакой пользы.
     Теперь Отта надеется попасть в избранницы. Она старается спать  рядом
с Арлеттой и оказывает ей почести, как рабыня королеве.
     Отта стара и уродлива.
     А может, стара и прекрасна?
     Мы одновременно поглядели на нее, я тоже уже не понимал, красива Отта
или безобразна.
     Мы тихонько вышли из свинарника.


     Усеберг еще не проснулся. Утро словно остановилось, даже самое легкое
дуновение не  тревожило  облаков  и  деревьев,  трава  безмолствовала,  на
стеблях тяжелыми жемчужинами повисла роса.  Над  ними  кружили  птицы.  Ту
самые две ласточки, что преследовали  меня  по  дороге  сюда,  с  жалобным
криком проносились над нашими головами. Какой-то крупный зверь,  очертания
которого я скорее угадал, чем увидел, вышел  на  опушку,  пересек  поле  и
скрылся в тумане.
     Дома были темные и низкие. Ни один дымок еще не поднимался.  Дерновые
крыши сливались с окружающими холмами. Ничьих шагов, кроме Хеминговых,  не
было слышно, а он ступал почти беззвучно.  Ничьих  голосов,  кроме  наших.
Тоже таких тихих, словно нас пугала  мысль,  что  дыхание,  сорвавшееся  с
наших губ, потревожит пыль веков.
     Теперь Хеминг вел меня к маленькому  сараю,  стоявшему  особняком  на
вершине холма. За ним, врытая в склон, приютилась землянка. Дверей в сарае
не было, лишь большая темная дыра  в  стене.  Там  внутри  на  санях  спал
старик.
     - Это Бьернар, - шепнул мне Хеминг.
     Он рассказал, что летом Бьернар всегда спит в  этом  сарае,  а  зимой
перебирается в землянку,  там  и  живет.  Это  один  из  рабочих  муравьев
Усеберга. Конечно, все они свободные люди. Никто не может  их  продать,  и
они находятся под защитой закона, не то что рабы. Но такому бедолаге,  как
Бьернар, ничего не остается, как  гнуть  спину  на  той  усадьбе,  где  он
родился, и довольствоваться тем, что ему предложат. Случается, такие,  как
он, иногда бегут. Но бонды обычно прогоняют их обратно домой.
     Или - бывает и так - бонды меняют рабочего муравья  на  лошадь.  Люди
вроде Бьернара получают необходимое, чтобы в них теплилась жизнь, а  время
от времени тычки да  затрещины.  Многие  находят  себе  женщину  и  плодят
ребятишек. А когда придет время, их бросят  в  болото.  В  одном  Усеберге
таких человек тридцать или сорок. Понимаешь, их как бы и не существует. Не
знаю даже, где они все ночуют. Никому  из  нас  и  в  голову  не  приходит
когда-нибудь пересчитать их.
     Мы стояли и смотрели на Бьернара - он был худ  и  мал  ростом,  седая
всклоченная бороденка, беззубый рот и высунутый язык  придавали  его  лицу
забавное и в то же время отталкивающее выражение. Руки были  неестественно
велики. На левой виднелся длинный шрам.
     - Это сама его резанула, шрам так и остался, - сказал Хеминг. - Уж  и
не знаю, что на нее тогда нашло, умопомрачение, наверное,  только  однажды
вечером она выскочила из своих покоев с криком, чтобы  к  ней  кого-нибудь
привели, кого она могла бы порезать.  А  кого  именно,  неважно.  Что  нам
оставалось? Мы схватили Бьернара и связали его. И  внесли  к  ней.  Восемь
человек несли его к ней - не потому, что он так тяжел, а потому, что  всем
хотелось  поглазеть,  как  она  это  делает.  Она  потребовала,  чтобы  мы
перерезали веревки.
     - Будешь стоять сам! - приказала она. - А если шевельнешь пальцем,  я
убью твою лошадь.
     Острым ножом она мгновенно полоснула его по руке. Он не шелохнулся.
     Тогда она засмеялась.
     И мы тоже.
     Бьернару разрешили уйти.
     Я тебе еще не говорил, что у него была лошадь? В молодости он  только
и болтал о том, чтобы завести себе лошадь! Он мечтал пойти с  викингами  в
Ирландию, награбить там серебра и, вернувшись  домой,  купить  лошадь.  Но
ведь ты понимаешь, таких, как  он,  не  берут  в  викинги.  Кто  же  будет
обрабатывать землю, если не он  и  ему  подобные?  Он  оставался  дома.  В
Усеберг  часто  приезжали  знатные  викинги.  Из  Дании,  из  Уппсалы,  из
Скирингссаля, из Агдира, откуда хочешь. Но, наверно, Бьернар даже не видал
их. Он гнул спину с киркой или лопатой и мечтал о лошади.
     И  вдруг,  понимаешь,  у  выброшенного  морем  утопленника  он  нашел
серебро. По крайней мере так он  сам  говорил.  И  он  купил  себе  старую
лошадь. Они жили вместе здесь, в землянке. Вот и наш  Бьернар  завел  себе
бабу, смеялись мы. Он чистил свою клячу и даже сам стал причесываться. Они
вместе ходили к капищу, вдвоем, внутрь Бьернар не заходил, он не больно-то
почитает богов, он стоял среди людей перед капищем, жевал смолу, сплевывал
и воображал себя важным  человеком  с  собственной  лошадью.  И  вдруг  он
овдовел.
     Так, во всяком случае, мы к этому отнеслись, да и он сам тоже. Лодин,
эта тварь, напустил на нее свое колдовство. Однажды утром лошадь  нашли  в
стойле сдохшей. Я, кажется, уже говорил  тебе  об  этом?  Лодин,  понятно,
хотел показать свою силу, только сила его  не  так  уж  велика,  чтобы  он
осмелился бросить вызов королеве или кому-нибудь из  нас.  Другое  дело  -
Бьернар. С тех пор Бьернар сделался вроде дурачка. Он хотел  насыпать  над
своей лошадью курган.  А  мы  хотели  бросить  ее  в  болото.  Бьернар  не
согласился и закопал ее на одном из склонов. Теперь он хочет, чтобы и  его
тоже там похоронили, когда придет его время.
     Только вряд ли. Не Бьернару решать такие вещи, у  него  нет  родичей,
которые могли бы вмешаться и выполнить его волю. Меня не удивит, если наша
старая решит взять с собой его.  Она  всегда  была  похотлива.  А  мужчина
остается мужчиной, даже и старый, и к тому же теперь Бьернар и работник-то
уже никудышный. Много ли от него пользы.
     Я не люблю вспоминать, как мы дразнили  Бьернара,  когда  его  лошадь
сдохла. Может, мы и дразнили-то его