человеком? -
спрашивает он. - Она потребует не меньше  четырех.  Может,  предложить  ей
троих?
     - Нет, один или ни одного. Но зато не кто попало.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Не какая-нибудь старая рабыня, Хальвдан. А молодая сильная  женщина
или, еще лучше, молодой сильный мужчина. Тут подошел бы Лодин. Но он убит.
Его нашли со стрелой в горле. Не раб, нет, свободный человек должен лечь с
ней в курган. Ведь ты знаешь, твоя мать была неравнодушна к мужчинам.
     Они смотрят друг на друга в глаза.
     Хеминг ведет опасную игру: он сам молодой и сильный мужчина.


     Помощницей смерти зовут меня в Усеберге, и на груди у  меня  присохла
грязь. Даже когда в заводи, невидимая людям, я  тру  свое  тело  песком  и
жиром и с наслаждением обливаюсь водой, я знаю, что,  уйдя  отсюда,  снова
почувствую себя грязной. Разве не я  всегда  уношу  в  болото  покойников:
рабов, отработавших свое, свободных мужчин и женщин, проживших  свой  век?
Разве не меня призывают, чтобы  всадить  нож  в  беднягу,  который  должен
последовать в курган за своим господином? Я Арлетта, помощница  смерти,  и
на груди у меня присохла грязь.
     Что толку причесывать и убирать волосы или оставлять их распущенными,
чтобы ими играл ветер? Люди все равно боятся меня.  Меня  злит,  когда  на
пирах они норовят подсунуть мне  лучший  кусок,  чтобы  умаслить  меня.  Я
отвергаю их заботы. Я остаюсь одинокой. Иногда мне требуется мужчина, и ни
один не смеет отказать мне. Но о чем он думает,  лежа  с  моим  сильным  и
горячим телом? Что придет время и я всажу в него свой нож?
     У меня был сын от жреца, с которым я жила. Сын мой умер. А я мечтала,
как он вырастет и станет свободным бондом, который не страшится смерти, но
и не играет в эту недостойную мужскую игру в странах на западе. Но мальчик
умер еще в детстве. С тех пор я познала  ненависть.  И  любовь  я  познала
тоже: да, я люблю одного человека, здесь в Усеберге, мне кажется, он похож
на моего сына. Но он презирает меня. Он высокомерен, и  у  него  надменное
лицо. Он глядит на меня, не замечая. И считает, что проявляет мужество, не
боясь помощницы смерти.
     А другого человека здесь я уважаю,  это  Хеминг,  они  с  Одни  часто
приходят ко мне. С ними я обретаю  покой.  Бывает,  мы  вместе  гуляем  по
вечерам в свободные дни, оттертые песком, в нарядном платье.  Я  знаю,  он
ляжет с ней, когда придет ночь. Но у меня нет к ней зависти. Мы говорим  о
цветах и травах, о плывущих  высоко  облаках,  о  лошади  с  жеребенком  и
смеемся по пустякам. И тогда я бываю счастлива, и они тоже.
     Вчера вечером Хеминг пришел ко мне.
     - Ты умеешь молчать?
     - Да! Ты знаешь, что умею. Ведь я молчу о смерти Отты.
     - Хорошо, но и то, о чем я попрошу тебя, не менее опасно.  Ты  должна
распустить слух, что королева дала Хаке серебра. Когда королеву положат  в
курган, он в ее  честь  сожжет  всех  своих  птиц.  Представь  себе  такое
зрелище: горит соколятня, ястребы и  соколы  вылетают  оттуда  с  горящими
перьями, они дико бьют крыльями, пытаясь сбросить с себя огонь, с пылающим
опереньем они взмывают в небо и падают замертво на землю. А ведь эти птицы
стоят больше серебра, чем может поднять один человек.
     - Я должна распустить такой слух?
     - Да, надо, чтобы он дошел до Хальвдана.
     - И Хальвдан закует Хаке в железо?
     - Нет. Хаке ляжет в курган вместе в королевой.
     - Я умею молчать! И никто не узнает, с какой радостью  я  откину  ему
голову, засмеюсь, подняв нож, встречу его испуганный взгляд и всажу в него
сталь!
     Как страстно я желала тебя, подумаю я тогда.
     Но ты не пришел ко мне.
     - Хаке одержим страстью к Одни, Хеминг. Ты знаешь об этом?
     - Да. Знаю.
     Я спускаюсь к ручью и тру себя  песком  с  жиром,  я  позволяю  ветру
ласкать мои волосы, сегодня на груди у меня нет грязи.
     - Хаке, приходи ко мне!


     Ты, неведомый гость Усеберга, ты пришел к нам с ветром и, может, буря
унесет тебя прочь! Я знаю, ты стал другом Хеминга. Мне это не нравится, но
сегодня ты ближе мне, чем ему. Садись сюда на чурбак, пока я наложу  лубки
одной птице. Видишь, на мне кожаная перчатка, и я  перевязал  птице  клюв.
Это мой лучший белый сокол. Я научил его взмывать в  воздух  и  падать  на
куртку Хеминга, которую нарочно  стащил  у  него  и  как  приманку  бросал
соколу, парившему в небе. Но сегодня ночью  кто-то  зашел  сюда  и  сломал
соколу ногу. Вот я и кладу ему лубки. Теперь в этом соколе вспыхнет  дикая
ненависть при виде человека, сломавшего ему ногу.
     В Усеберге ходит слух, будто я хочу сжечь своих птиц. Ты знаешь,  кто
пустит этот слух? Я то знаю.  Слух  уже  прилип  ко  мне,  и  теперь  меня
сторонятся, человек, пустивший его, сделал это очень ловко. Да, я знаю, он
умнее меня.  Но  у  меня  больше  гордости.  Я  заставляю  себя  держаться
высокомерно, люди не любят меня, а его любят все. Теперь они говорят:
     - Хаке хочет сжечь своих птиц!..
     Какая нелепость! Чтобы я сжег своих птиц! Я сплю при них по ночам,  я
знаю, о чем они мечтают, взмывая в белое  небо,  я  радуюсь  их  радостью,
когда они падают с высоты и бьют свою жертву.
     Мы с Хемингом вместе выросли в Усеберге. Старый знаток рун, живший  в
усадьбе, когда мы были детьми, решил одного из нас научить вырезать руны.
     - Тому, кто умнее, я передам свое искусство, - сказал он.  -  Другого
же выпорю.
     Я потерпел поражение.  И  он  наказал  меня  при  всех.  Был  большой
праздник. Позор оказался больнее хворостины. Но мало того,  Хеминг  сломал
крыло вороненку и ночью привязал птенца к столбу  моего  ложа.  Ты  знаешь
повадки ворон? Если поранить ворону, она будет ходить  по  пятам  за  тем,
кого увидит первым после увечья. Куда бы ты  ни  пошел,  несчастная  тварь
будет прыгать вслед за тобой. Остановишься ты, остановится и она. И  будет
смотреть на тебя.  Ты  можешь  ее  убить,  верно.  Но  это  принесет  тебе
несчастье. Мне было десять лет, когда это случилось.  И  за  мной  повсюду
прыгал вороненок со сломанным крылом.
     Люди на усадьбе смеялись. Они видели, как меня пороли за то, что я не
запомнил рунических знаков, а теперь  потешались  над  прыгавшим  за  мной
вороненком. Хеминг вышел победителем. Но я вел себя как мужчина. Стал выше
всего этого - я и виду не подал, что знаю,  кто  сломал  вороненку  крыло,
чтобы унизить меня. Я решил подружиться с Хемингом, добивался его  дружбы.
Донимал своим доверием. И мы стали друзьями, оба против собственной воли.
     Когда я вырос, меня отправили в Уппсалу. Там я стал соколятником.  Но
до того как  стать  им,  я  несколько  лет  ходил  викингом  в  Хольмгард.
Получилось это так. В Швеции на одной  усадьбе,  куда  я  забрался,  чтобы
стащить чего-нибудь поесть, меня избили  до  беспамятства.  Шведы  связали
меня и принялись рассуждать: что лучше  повесить  меня  или  отрубить  мне
голову.
     - Когда рубят головы, остается слишком много крови, - решили они.
     В это время домой вернулся сам хозяин. Он сказал:
     - Мы возьмем этого парня с собой в Хольмгард.
     Так  они  и  сделали.  Они  как  раз  уходили  в  викингский   поход.
Мало-помалу я с ними поладил. Мы вместе пили, и, натешившись с  девушками,
они разрешили тешиться и мне. И все-таки во мне ненависть  к  ним.  Как-то
раз мы решили захватить одну усадьбу и залегли на опушке леса:  мы  думали
напасть внезапно, взять добычу и бежать. Но тут на нас сзади напали  воины
хозяина этой усадьбы, которые обходили ее дозором. На рассвете нас  должны
были казнить.
     Утро было светлое, красивое, но прохладное, мы  всю  ночь  пролежали,
связанные, на земле, и мужество совсем покинуло нас. А хольмгардцы  решили
так: пусть один из нас зарубит  остальных.  Тем  самым  он  сохранит  свою
жизнь. Один из них знал немного по-нашему и  объяснил  нам,  чего  от  нас
хотят.
     Условия были тяжкие.  Нас  было  десять  человек:  хозяин,  трое  его
сыновей, зять, два родича, два работника и я. Я был единственный, кто  мог
зарубить остальных, чтобы спасти свою жизнь. Так оно и вышло.
     Понимаешь мне хотелось жить. И ведь я их не  любил,  а  это  упрощало
дело. Они плевали мне в лицо. Я стер их плевки. Только плетки хольмгардцев
заставили упрямых шведов опуститься на колени. Шеи у них были крепкие,  но
и я был не слаб. До тех пор это дело было  мне  незнакомо.  Я  сразу  стал
мужчиной.
     Хольмгардцы сдержали свое слово - сохранили мне жизнь -  и  вместе  с
тем нарушили его. Они отвели меня на торг и продали в  рабство.  Я  понял,
что им за меня дали хорошую цену. Купил меня один богатый бонд. Хозяйка  у
него была старая и безобразная. Для себя он держал  молодых  женщин.  А  я
должен был тешить эту старуху. Слыхал ты когда-нибудь про такое?  Думаешь,
вру? Нет, это чистая правда. Понимаешь,  я  был  красивый  парень,  а  эта
хозяйка еще была огонь-баба. Вот ей  и  захотелось  тряхнуть  стариной.  А
когда она увидела, на что я способен, она так и вцепилась в меня.
     Но это шло вразрез с моими желаниями и моей  целью.  Мне  нужно  было
только одно - свобода. Как-то вечером, когда хозяин напился и пошел  спать
к молодым, я, трезвый, лег с нею. Ночь была темная и дождливая.  Я  сделал
свое дело, и она  осталась  довольна,  а  потом  я  вытащил  нож,  который
припрятал в постели, и перерезал ей горло.
     И ушел с усадьбы.
     Жил в лесах, добрался до моря,  встретил  шведский  корабль  и  снова
попал в Уппсалу.  Знаешь,  у  них  там  такая  большая  соколятня,  какой,
по-моему, нет ни в одной другой стране. Там я всему и обучился.
     И вернулся сюда. Теперь  я  владел  искусством  укрощать  птицу,  был
мастером своего дела, и все меня уважали.  Подбросить  птицу  в  воздух  и
заставить ее  упасть  на  горло  тому,  кому  ты  захочешь  -  вот  в  чем
заключается мое искусство.
     Потом появилась Одни. Пойми, я  в  любой  день  мог  заставить  птицу
разорвать ей горло. Она была совсем ребенком. И мы оба  -  Хеминг  и  я  -
знали: в тот день, когда она станет взрослой и сможет  встретить  мужчину,
наши с ним пути скрестятся.
     У нее была такая легкая  походка.  Она  так  тихо  пела.  Так  горячо
тосковала по своим родичам, оставшимся в Ирландии. Так чудно  говорила  на
нашем языке. Мы с Хемингом ходили в баню, когда и она. Ей были чужды  наши
обычаи, она держалась застенчиво и красиво. Мы с Хемингом следили друг  за
другом.
     Он - резчик по  дереву,  кузнец  и  знаток  рун,  я  -  соколятник  и
ястребник, оба мы мастера своего дела. И друзья. Словно  сговорившись,  мы
скрывали, что думаем друг о друге.
     По-моему Одни продолжала верить  в  своего  бога,  в  того,  которого
почитали у нее дома. Хеминг не верил ни в каких богов. Поэтому она  жалела
и уважала за то, что он не преклоняется перед Одином. Я тоже  не  из  тех,
кто подолгу задерживается в капище, но считаю, что  в  какого-нибудь  бога
все-таки надо верить, больше-то у нас ничего нет! Ему разрешалось обливать
ее теплой водой перед тем, как она входила в баню.
     Мне - нет. Он прогонял меня. Мне было очень обидно. Почему мне нельзя
смотреть на нее, даже если он собирался честно владеть ею до  конца  своих
дней? Он просто хотел помучить меня.
     Они бродили по полям. Вот этого я не  понимал.  О  чем  они  говорят?
Разве мужчина должен ходить с женщиной по полям? Я  находил  себе  других.
Пробовал Гюрд, но она не дала мне радости. У меня даже  была  жена,  целый
год, потом она умерла. Я велел Арлетте бросить ее в  болото  и  больше  не
вспоминал о ней. А эти двое, взявшись за руки бродили по полям.
     Между прочим, ты знаешь, что Арлетта, эта грязная тварь, любит  меня?
Смешно, правда?
     И тогда мне пришло в голову все бросить и уехать в Ирландию. Получить
у королевы разрешение  преподнести  птиц  тамошнему  королю  -  и  уже  не
возвращаться.
     Я надеялся - только об этом я молчал, - что за день до  отплытия  она
придет ко мне и будет молить меня на коленях:
     - Возьми меня  в  Ирландию!  Я  говорю  на  их  языке!  Я  буду  тебе
полезной...
     Но королева отказала мне. Со своей проницательностью она сразу поняла
истинную причину моего желания поехать в Ирландию.
     - Ты останешься здесь, - засмеялась она. -  Люби  себе  Одни  сколько
хочешь, но не касайся ее. Вы с Хемингом  будете  всегда  следить  друг  за
другом. Это как раз то, что мне нужно.
     Лишь из страха попасть в число тех,  кто  последует  за  королевой  в
курган, я поддержал Хеминга в его намерении убить королеву. Я  не  ожидал,
что он посвятит в это и Лодина. Лодин был  слабый  человек.  Хеминг  сумел
подчинить его. И их стало двое.
     А теперь ходит слух, будто в ее честь я сожгу  своих  птиц.  Хальвдан
хорошо понимает, сколько эти птицы стоят в серебре, и  не  захочет  терять
их. На ночь я стал запирать свою дверь.
     Только  один  человек  в  Усеберге  понимает  все...  пока  случалось
жертвовать головой другого, чтобы спасти свою собственную.
     Хеминг умен, он гораздо умнее меня.
     Но я хитер, хитер и коварен.
     Однако я не могу им простить: как они могли поверить, будто  я  готов
сжечь своих птиц?


     Я, гость из неведомого, и мой друг Хеминг стояли на  вершине  горы  и
смотрели вниз на Усеберг. Под нами на склоне лежали дома,  их  было  около
тридцати. Мы видели рабов на полях и коров  на  выгоне,  трава  была  того
сочного зеленого цвета, какой бывает только в теплую осень.  Иногда  через
двор пробегала женщина  с  сосудом  в  руках.  Играли  дети,  над  крышами
поднимался дым. Какой-то человек вышел из небольшого дома, где  находилась
опочивальня королевы.
     Это был Хальвдан, викинг, ходивший на запад,  сын  королевы.  Полдень
давно миновал, и от ночного хмеля у Хальвдана не осталось и следа. Он, как
обычно, выглядел немытым и нечесаным, но даже отсюда мы  заметили,  что  у
него словно гора с плеч свалилась. Он увидел нас. Махнул нам рукой.
     Я поглядел на Хеминга -  почему  ему  не  понравилось,  что  Хальвдан
махнул нам? Что случилось? Чему так радуется  Хальвдан?  Он  снова  поднял
руку.
     Опустил, опять поднял, как знак.
     Что-то крикнул:
     - Одного!.. Только одного! - долетел до нас его голос.
     Хеминг взглянул на меня, в его глазах я прочел тревогу и надежду.
     Мы стали спускаться к Усебергу.


     Хеминг сидит перед королевой, ему уже все  известно.  Меховое  одеяло
соскользнуло с нее. Лишь полотняная рубашка прикрывает худое тело. От  ног
и до самой шеи она кажется мертвой, но голова живет. В глазах горит жизнь.
И светится восторженная радость, которая может продлить  ее  существование
еще на несколько дней. Хеминг пытается сохранять спокойствие.
     Но голос его звучит хрипло, в нем слышится дрожь.
     - Теперь я понял, что у тебя на сердце,  -  говорит  он.  -  Я  долго
верил, что ты заботишься лишь о своей славе, желая взять с собой как можно
больше людей. Но теперь я знаю,  тебе  просто  приятно  мучить.  Когда  ты
догадалась, что то же самое страдание можно доставить, взяв с собой одного
человека - главное, правильно выбрать его, - ты изменила свое  решение.  А
твой скупой сын, ходивший на запад, обрел покой и исполнился радости.
     Она улыбается ему, глаза ее даже красивы.
     - Я думаю, Хеминг, в твоих словах  есть  правда,  -  говорит  она.  -
Властвует тот, кто причиняет страдания, а мне нужна  власть.  Но  и  слава
тоже будет  сопутствовать  мне  в  памяти  многих  поколений.  Чем  больше
страданий принесешь людям, тем дольше тебя помнят. А  уж  как  тебя  будут
вспоминать, с ненавистью или с любовью, - это неважно.
     Он  теряет  самообладание  и  бросается  ее  душить.   Она   успевает
откинуться в сторону, его руки скользят мимо  ее  шеи.  Но  она  не  зовет
телохранителей. Никто не спешит к ней на помощь.
     - Не делай этого, Хеминг! -  со  стоном  произносит  она.  -  Как  ты
думаешь, кого убьют, если ты прикончишь меня? Тебя - непременно. Но и  еще
одного человека.
     Я уже отдала приказание. Если со мной что-то случится, ее отвезут  на
шхеру и оставят там ждать прилива...
     - Ха-ха! Ты думал, я только вчера родилась?
     Где ремешок, что ты подсунул Отте? Сегодня ночью  я  долго  не  могла
заснуть. И поняла, что тогда, в капище, ты хотел меня задушить.
     На рассвете ко мне приходил один человек,  и  я  расспросила  его  об
этом. Его не назовешь твоим лучшим другом, Хеминг.
     Но я умею молчать о том, что знаю. И я возьму с собой  только  одного
человека.
     Ты понимаешь, что мое решение бесповоротно?


     Голос у королевы Усеберга совсем слабый, но она хорошо знает, что  ей
нужно.
     - Я тебе еще не все сказала, Хеминг. Может, ты думаешь, что ее  убьет
Арлетта? Это было бы слишком милосердно. Нет, ты сам...
     - Ну, чего вскочил? Или  ты  не  мужчина?  Разве  тебе  трудно  убить
человека? Я уже все решила и больше не собираюсь менять свое решение. Если
я возьму с собой столько людей, сколько  хотела  сначала,  пострадают  моя
усадьба и мои родичи. А сжечь все дома вместе  с  людьми  я  просила  тебя
только в шутку - ты верно так это и понял. Ты сам убьешь ее в мою честь, и
это прославит меня, как я того хочу.
     Хеминг не упал, но он весь дрожит и шарит в мешке, висящем на  поясе,
если он ищет нож, то делает это не спеша. Она не спускает глаз с его руки.
Он вытаскивает кусок смолы и начинает жевать, и  вдруг  его  рвет,  он  не
успевает даже нагнуться над очагом, в котором горит слабый огонь. Лицо его
из белого становится желтым.
     - Во многом я не могу помешать тебе, - медленно говорит он. - Не могу
помешать тебе получить ее жизнь. Но если я взамен предложу тебе свою?
     Она качает головой.
     Он медленно продолжает:
     - Почему бы тебе не оставить Одни ее жизнь и не взять мою? Разве тебе
этого мало? Подумай, ведь я сын того человека, которого - я знаю, ты  сама
говорила об этом, - ты любила когда-то  в  молодости.  Его  единственного,
сказала ты однажды. Почему бы тебе не взять в курган его сына? Неужели  ты
не веришь, что слух об этом прославит тебя и  надолго  сохранит  память  о
тебе?
     В его голосе и в глазах - мольба.
     Она только качает головой.
     - Тогда убей нас обоих!
     - Ты не понимаешь, - устало говорит она. - Как же  я  тогда  заставлю
тебя страдать?
     - А кто помешает мне умереть раньше тебя? - говорит  он.  -  Слышишь?
Никто не в силах заставить меня убить ее, потому что никто,  даже  ты,  не
может помешать мне умереть раньше тебя. И тогда... если вы и убьете  Одни,
она умрет с радостью, потому что меня уже не будет в живых.
     Королева улыбается и качает головой.
     - Ты еще ребенок, - говорит она. - Мой  сын  Хальвдан  был  здесь  до
тебя.  И  я  распорядилась  так:  либо  Хеминг  покорится  моей   воле   и
собственноручно убьет Одни, либо, если  он  лишит  себя  жизни,  чтобы  не
убивать ее, мы принесем в жертву еще троих мужчин и троих женщин.
     Как думаешь, из-за кого  тогда  погибнут  эти  шестеро?  Из-за  тебя,
Хеминг! А Одни умрет в любом случае.
     Королева беззвучно смеется, у нее тонкие и бескровные губы,  беззубый
рот кажется неестественно большим на ее старом лице.
     -  Ты  видел,  как  хоронят  в  курганах?  Сначала  в  курган  кладут
покойника. Потом женщину, которую приносят  в  жертву,  раздевают  донага.
Помощник смерти дает ей особый напиток. Они вместе  поют.  Потом  являются
воины. Они заходят за загородку из жердей и там по  очереди  обладают  той
женщиной, которую ждет нож. Все это произойдет на твоих глазах.
     А потом ты убьешь ее.
     Не помощница смерти Арлетта, нет, ты сам, Хеминг. А не то еще шестеро
последуют за мной в курган.
     Ну как, хочется ли тебе теперь увидеть  меня  мертвой?  Ведь  ты  так
стремился лишить меня жизни?
     Они пристально смотрят в глаза друг другу.
     И он отводит взгляд.


     Викинг, ходивший на запад, был робок и неуклюж. Каждое утро он маялся
с похмелья и плохо понимал, что  делает.  Он  мог  прик