Пострадавший повернулся и изрек:
     -- Гряде новый человек.
     Теперь стало очевидно, что отец еще далеко не стар, и  что
они с Воропаевым вполне могли быть однокашниками.
     -- И дано ему было вложить дух в образ зверя, -- продолжил
отец,  --  чтобы  образ зверя и говорил, и действовал так, чтоб
убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу  зверя.  --
Отец  Серафим  помолчал  немного  и  разъяснил:  --  Показания,
которых ты ждешь от меня, давно  записаны  Иоанном  Богословом.
Прочти их.
     --  Батюшка  имеет  в  виду  Апокалипсис? -- Воропаев стал
выходить из себя.
     Батюшка перекрестился, и тут Воропаева осенило:
     -- Отец Серафим! Да не тот ли вы Серафим, который...
     Воропаев  осекся.  Лицо  батюшки  побледнело,   и   голова
свалилась на бок.
     -- Врача, -- мелькнула мысль.
     Воропаев соскочил со стула и выбежал в коридор.
     Когда  они с доктором вернулись, отец Серафим уже пришел в
себя и неслышно шевелил губами.
     -- Что он говорит? -- в пустоту спросил Воропаев.
     Доктор нагнулся поближе.
     -- Прелесть, что ли, господин майор.
     Тогда Вениамин Семенович сам подставил ухо поближе.
     -- Прелесть... -- донеслось до его сознания.
     Воропаев вопросительно посмотрел на доктора.
     -- Бредит?
     --    Я    не    психиатр.    Общее    состояние    вполне
удовлетворительное,    температура,   давление...   --   доктор
пристально взглянул на Воропаева,  --  Вот  у  вас  определенно
нездоровый  вид,  да  и нервишки разболтаны. Вы давно отдыхали?
Отпуск где провели? -В Грозном... -- не выдержал  Воропаев,  но
доктор не смутился.
     -- Сволочи, сдали Кавказ.
     Воропаев неласково посмотрел на доктора.
     --  Знаю,  знаю,  Кавказ  не  Москва,  а Москва не Россия.
Отсидимся в Филях, а там и в Париж, только будет ли этот  париж
во  второй  раз?  Да  и  что  оно такое, этот будущий, грядущий
париж? Как вы думаете, полковник?
     -- Я майор, -- поправил  Воропаев  и  вдруг  заметил,  что
доктор  смахивает  на  фотографию  Антона  Павловича  и Михаила
Афанасьевича одновременно. -- Вас случаем  не  Антон  Михалычем
величают?
     --  Михаил  Антоновичем,  --  теперь  поправил  доктор. --
Знаете ли, с детства не люблю гэбистов... -- доктор  отвернулся
к больному.
     Воропаев  достал  сигарету  и  вышел на лестничную клетку.
Потом достал телефон и пропиликал:
     "Во по-ле бе-ре-зка сто...",  --  и  домычал  уже  сам  --
...яла. На том конце несуществующего провода оказался Заруков.
     --  Что  показало  вскрытие? ... Отравление? Как нет? ...в
результате кровоизлияния. Не у всех? ... В мозг...  ...ах,  так
все-таки  остановки  сердца... А химики? Да что ты мне про этот
дух, блин. Черемуха? ... Тогда что же? Мы же не в Японии, блин,
что я доложу первому? Аум Сенрико и  председатель  ФСБ?  Ладно,
отбой...  отдыхай,  Заруков, кстати, давно хотел спросить тебя,
как твое отчество? Иваныч, понятно. Пока, Иван Иванович.
     Потом он вспомнил про Андрея и тихо матернулся на себя  за
черствость  души.  В  травмпункте  уже  все закончилось. Легкое
внутреннее  кровоизлияние,  проступившее  огромным   фиолетовым
пятном  на  задней  части бедра, вот и все последствия. Правда,
когда Воропаев поинтересовался самочувствием, Андрей ответил:
     -- Самочувствие в норме, полет проходит по  программе,  --
отчитался  Андрей  и мотнув головой добавил, -- Правда в голове
шип какой-то. Ну да это мелочи.
     -- Шип?
     -- Типа. Шипение свистящее, так дисковод шумит.
     -- И давно? -- Воропаев сделал сочувствующую рожу.
     -- Давно, всегда.
     Молодой человек опять улыбнулся, но уже как-то невесело.
     -- У меня тоже шумит, только я  уже  привык,  живу  долго,
понимаешь.   Раньше   удивлялся,  а  теперь  совсем  прикипело.
Давление, наверное, в ушах. -- Воропаев помолчал. -- Ты куда по
Ленинскому шел?
     -- В университет.
     -- В университет строго наоборот, милый.
     -- Да почему же?
     -- По топографии местности.
     -- Но как же  я  бы  попал  в  больницу,  если  бы  я  шел
наоборот?
     -- Ты бы в морг попал, если бы шел в обратную сторону, а я
тебя спас.
     -- Вот именно.
     -- Что именно!?
     --  Теперь  я  в больнице и сейчас пойду в университет, то
есть туда, куда и шел.
     Воропаев внимательно посмотрел на студента. Андрей смотрел
внимательно на Воропаева. Оба подумали про очки.
     -- Знаешь, Андрей Алексеевич, я виноват перед тобой, давай
я тебя довезу? Вот только мне с одной барышней поговорить надо.
Подожди здесь. Андрей неопределенно мотнул головой.

     6

     Вначале Воропаеву показалось, что  манекенщица  --  точная
персонализированная   форма  его  вечного  чувства  вины  перед
дочерью. Та все  время  доставала  папу  желанием  иметь  куклу
Барби, а он все просил подождать до очередной зарплаты.
     Воропаев приготовился слушать болтовню про бутики, версачи
и шейпинги, но услышал нечто странное.
        -Господи,  зачем  я  такая  дура,  что  не  смогла даже
умереть. Ведь он меня  пытался  спасти,  понимаете,  я,  драная
тварь,  приползла  с  той  попойки  вся  по  горло в грязи, я и
думала,  что  я  продажная  тварь,  и  мне  ничего  другого  не
положено,  кроме  как  торговать  своим  телом  и  жить с этими
ублюдками, -- манекенщица откровенно  плакала,  смахивая  слезы
ладошками,  --  вы знаете, что значит с ними разговаривать, три
извилины --  наехать,  оттянуться  и  трахнуться,  знаете,  что
является верхом остроумия, мне вчера один очень богатый человек
сказал:  "Ты  как шестисотый мерседес -- не к чему придраться".
Да что там говорить, я и сама такая дрянь, что уже не надеялась
на лучшее, но он дал мне надежду.
     -- Кто он? -- осторожно влез Вениамин Семенович.
     Девушка, как будто сама удивилась.
     -- А кто он? Я и не знаю, не  знаю,  скажите,  зачем  меня
спасли,  безмозглую  дуру,  впрочем,  винить  не  кого  -- сама
виновата. Надо было раньше о душе думать, я  ведь  забыла  уже,
когда  в  Третьяковке  была,  гибель  Помпеи,  вот  и  вся  моя
культура. Ни кандинского, ни дадаистов, жила как дура  --  сама
не  понимаю, да что там, в театр и тот перестала ходить, я ведь
люблю Малый, без вины,  а  виновата...  надо  было  на  Виктюка
ходить, разве ж я знала, что в таком деле голова понадобится?
     -- В каком? -- Воропаев готов был уже сам спятить.
     -- В смертельном.
     Надо было как что-то предпринимать, иначе расследование не
сдвинется с мертвой точки.
     --  Сегодня  утром  на  Версачи  совершено  покушение,  --
дикторским голосом изрек Воропаев. -- Погиб всемирно  известный
модельер.
     --   Правда?   Счастливчик,  --  с  нескрываемой  завистью
отреагировала девица. -- Мне нравится его стиль.
     -- Катерина Юрьевна, о ком вы упоминали как  о  спасителе?
Где вы его встретили?
     --  Здесь,  --  манекенщица  спустила покрывало и показала
пальчиком.
     -- Хорошо, -- перевел дух Воропаев и поправил покрывало на
место, -- оставим вашего спасителя,  поговорим  об  электричке.
Расскажите просто по порядку.
     -- Что-то шуршит, -- потирая виски, пожаловалась Катерина.
     --  Ветер  шуршит в тростниках, -- чуть со злости не выдал
Воропаев и добавил  вслух,  --  диктофон,  девушка,  пэнасоник.
Милая   барышня,   сосредоточьтесь,   пожалуйста,   дело  очень
серьезное,  погибли  люди,  я  следователь  федеральной  службы
безопасности, я могу найти и обезвредить убийцу.
     --  Тогда  вам  придется  сделать хирургическую операцию и
вынуть мое сердце, -- обрадовалась манекенщица.
     -- Ну хорошо, просто перечислите все, что вы запомнили.
     -- Двое беженок из  средней  Азии  зашли  на  NN,  просили
милостыню,  пьяный  купечек  спал  всю  дорогу,  пирожки  бабка
носила, потом проходил продавец книг... в очках. Очки  какие-то
странные, не модные совсем...
     -- Продавец в очках? Что за очки, черные?
     -- Я бы сказала, непрозрачные.
     -- Хорошо, а пирожок-то съела?
     -- Нет, только надкусила, я еще книгу купила, стала читать
и уснула... Воропаев встрепенулся:
     -- Вы уснули, и появился он. А как он выглядел, может быть
у него были усы или борода?
        Манекенщица  закрыла рыбьи глаза, пытаясь, по-видимому,
что-то  припомнить,  и  после  утомительной  паузы  сказала   с
придыханием:
     -- Он прелесть.
     Дело  дрянь.  С таким докладом идти к главному -- курам на
смех, --  думал  Воропаев,  спеша  в  травмпункт.  Напрасно  он
торопился, Андрей уже был далеко.

     7

     Андрей  взял  ракетницу  на  поляне,  синий щит и прижался
спиной к стене. Если бы  появился  рыжий  Серега  с  четвертого
курса,  надо было бы переложиться на двуствольный винчестер, --
все равно тот виртуозно уворачивается от ракет.  Серега  парень
осторожный, он никогда первым не нападает, облюбует приступочек
или  лестницу,  постреливает  оттуда из ракетницы и ждет, когда
Андрей побежит  по  поляне.  Он  точно  знает,  что  Андрей  не
выдержит и нападет первым. Андрей никогда долго не выдерживает,
бежит  на  шифте  с двустволкой наперевес, и тут все решает кто
раньше нажмет курок. Конечно, у Сереги видеокарта  получше,  но
зато   у  него  клавиатура  разболтанная.  В  общем,  здесь  на
ступеньках, как правило, выигрывает Серега. Зато на поляне  все
меняется,   Андрей   гонит   лучше  и  стреляет  прицельнее,  и
единственное спасение для Сереги -- телепортер,  но  туда  тоже
прыгать   опасно,   потому  что  на  столбах  или  в  курятнике
обязательно притаился в засаде  Володька,  --  а  тот  стреляет
точно  и  хладнокровно в затылок. Но игра сегодня не шла, и он,
оставив свое искалеченное тело на лестнице,  стал  в  сторонке,
гипнотизируя  телефон  и  ожидая  его звонка. Черное эбонитовое
чудовище, произведенное  на  свет  еще  в  сталинские  времена,
угрюмо  безмолвствовало.  Хотя  наверное  помнило  многое, куда
более захватывающее, чем игра в DOOM.
     Прошел еще час. Андрей кружил  вокруг  телефона,  не  смея
остановиться  ни  на одной мысли. Все душевные силы отобрал его
утренний эксперимент.  К  тому  же  болела  нога,  стулья  были
заняты.   Вот   только  огромная  скамья  пустая.  Но  скамейка
превратилась в старую мультяшку по рисункам Херлуфа  Битструпа.
Отец  его очень любил этого художника и не любил мать, и потому
жил отдельной жизнью, а мама любила отца  и  все  то,  что  тот
любил,  и у них в простом, почти деревенском, доме была большая
серая книга  рисунков  Бидструпа.  Кто  теперь  его  помнит?  А
маленький  Андрей  часто  листал  эту  книгу  и теперь не любил
скамеек, ему все казалось, что люди, сидевшие на ней  до  него,
так там и остались, и потому для него никогда не было свободных
мест.
     Еще   у   них   был  огромный  альбом  Пикассо,  а  в  нем
кубистический портрет женщины с широко расставленными ногами --
такой  он  всегда  представлял  себе  новую  жену  отца.   Нет,
определенно,  его  сознание  было  сильно  загажено,  и  от той
чудесной ясности, когда он шел  поперек  Ленинского  проспекта,
ничего  не осталось. Ему показалось, что телефон зазвонил, и он
снял трубку.
     Товарищ  Агеев?  Але,   Зюкина   из   парткома,   запишите
телефонограмму.
     Первое.  О  подготовке к двадцатому съезду партии. Второе.
Отчет ревизионной  комиссии.  Третье.  Персональное  дело  И.И.
Иванова.  Четвертое. Разное. Явка обязательна. Нет, закрытое. И
разберитесь там с вашим карбонарием Умовым, пусть  помалкивает,
ему  еще  прошлое  не  простили,  а  то,  понимаешь,  у Георгия
Афанасича спрашивает, откуда у него вторая  дача  в  Малаховке,
сволочь.  Что?  Хорошее,  можно  и встретиться, он на грязях, в
пятницу, ну это не телефонный разговор. И вообще,  что  там  за
гудки, кто там звонит...
     -- Алло?
     -- Да, да, это я, Учитель.
     -- Как настроение?
     -- Все получилось, Учитель, я...
     --  Потом,  не  по  телефону, сегодня пароль: ELEKTRICHKA,
большими буквами и через кэй.
     -- Хорошо, Учитель.
     Послышались короткие гудки. Андрей немного  подождал,  как
будто   надеялся,   что   старый   аппарат   выдаст   еще  одну
телефонограмму   из   прошлых   времен...   Конечно,    никакой
телефонограммы на самом деле не было, как не было никаких людей
на  скамейке,  а  все это было только в обостренном андреевском
воображении.
     Весело застрочил пулемет -- рыжий  Серега  нажал  Quit,  и
компьютер подсчитывал результат.
     -- Теперь я поработаю.
     Андрей   присел   за   еще  не  остывшую  от  жаркого  боя
клавиатуру.
     Страничку Учителя он  случайно  нашел  месяца  два  назад,
блуждая   в  паутине.  Привлекла  она  своей  какой-то  манящей
таинственной пустотой. Вначале  он  даже  подумал,  что  сгорел
дисплей  --  таким  безжизненным  был  экран. Но зеленый глазок
говорил об  обратном.  Потом  в  пустом  пространстве  возникла
желтая надпись:
     "Чтобы  стать  человеком  знания,  нужно быть воином, а не
плаксой. Нужно биться и не сдаваться, не жалуясь и не  отступая
до  тех пор, пока не станешь видеть лишь для того, чтобы понять
-- ничего не имеет значения"
     Андрей   был   поражен   высказыванием.   Первая    часть,
напоминавшая славные времена комсомольских агиток, пролеткульта
и   отчаянное   самоотречение  Павки  Корчагина,  заканчивалась
удивительным Базаровским нигилизмом. Надпись кликалась  мышкой,
но на ее месте появлялось розовое окошечко для пароля. На пятые
сутки  он взломал пароль, и на экране осталась только кромешная
черная темень. Тогда Андрей написал:
     "Who are you?"
     Пустота ответила кириллицей:
     -- Я тот, кого ты искал, Умка.
     -- Отец?!
     -- Нет, я не он, потому что я тебя никогда не брошу,  если
ты сам этого не захочешь. Называй меня просто -- Учитель.
     Так  они  познакомились,  и  теперь  часто  разговаривали.
Единственным  дополнительным  условием  было   знание   пароля,
который  Учитель  сообщал ему каждый вечер по телефону. Однажды
Учитель предложил ему игру.
     -- Давай поиграем в разрушение миров.
     -- Согласен, а как это?
     -- Очень просто. Ты живешь в общежитии.
     -- Да.
     -- Погоди, я же не поставил знак вопроса.
     -- Извини.
     -- Ты живешь в главном здании МГУ,  один  в  блоке.  Один,
потому  что  твой  сосед  женился,  устроился на фирму и теперь
снимает квартиру.
     -- Откуда ты знаешь? -- удивился Андрей.
     -- Погоди, это не важно. Важно, что у тебя есть дом, пусть
хоть и временный, но это твой родной дом, в котором  ты  провел
не  одну  сотню  часов.  Ты  засыпаешь и просыпаешься, на своем
скрипучем  диванчике,  смотришь  в  запыленное  окно  на  спину
Михаила Васильевича, и это есть твой домашний мир.
     Теперь  возьми  карандаш и бумагу и записывай свои ответы.
Готов?
     -- Всегда готов! -- сморозил Андрей.
     -- Разве ты был пионером?
     -- Вообще-то, успел немного...
     -- Ну хорошо, теперь закрой глаза и вспомни, что у тебя  в
комнате находится на стенах. Давай по порядку от окна.
          Андрей  удивился  простоте  задания  и  закрыл глаза,
представляя   свое   общежитское   жилье.   Сначала    возникли
прессованные пластиковые обои отвратительного цвета столовского
кофе  на сгущенном молоке. Монотонный рельефный узор, вытянутый
по вертикали, делал и без того  высокие  потолки  еще  выше,  и
комната   смахивала  на  колодец,  или  даже  некий  удлиненный
сундучок. Потолок с деревянным плинтусом и  лепниной  напоминал
крышку шкатулки.
     -- Твоя комната, этот твой мир, напоминает коробочку?
     --  Да,  вроде шкатулки, в которой моя мама хранила всякие
мелочи.
     -- Да, коробочка, зеленого цвета.
     -- Нет, -- уверенно спорил Андрей, -- стены кофейные.
     Андрей напряг память, и снова возникло его жилье. В правом
углу стоит  книжный  шкаф,   сверху   на   стекле   прикреплена
фотография  медитирующего БГ, ниже -- вырезка из журнала группы
"Yello".  Холодные,  умные   лица.   Левее   на   стене   висит
"Растекшееся  время"  Сальвадора  Дали,  а  еще  левее "Падение
Икара" Питера Брейгеля. Больше ничего. Дальше неглубокая  ниша.
В ней дверь с мутными фигурными стеклами, какие обычно ставят в
окошечках   общественных   туалетов.   Дальше   на  этой  стене
встроенный шкаф с полуоткрытыми дубовыми дверями и  антресолями
из   которых   вечно   вываливается   полосатый   угол  старого
пожелтевшего матраса. Наконец,  по  левой  стене,  если  стоять
лицом  к двери, над диваном с никелированной спинкой, прилеплен
скотчем большой рекламный постер фирмы IBM.  По  зависшему  над
облаками  пентиуму  толстым  черным  фломастером было написано:
"Без talku -- нету толку".
     Все это он подробно изложил учителю и записал  на  листке.
Вернувшись  в  тот  же вечер домой, он сначала постоял в темной
комнате, представляя все описанное, и лишь потом включил  свет.
Его  прошиб  холодный  пот. Стены оказались зелеными. Кофейные,
это в соседнем  блоке,  у  рыжего  Сереги.  На  книжном  шкафу,
действительно,  висела  фотография,  но не "БГ", а Дэвида Боуи,
правда с таким же отрешенным взглядом. Его очень  любила  Ленка
Гаврина  с параллельного потока и повесила однажды, а Андрей не
снимал, чтобы не обижать девушку. Дальше  все  было  еще  хуже.
Вместо   "Растекшегося   Времени",  действительно  висевшего  в
прошлом году, на него теперь были нацелены  острые  черные  усы
самого  Сальвадора  Дали.  Художник подловато улыбался. Правда,
падение Икара все-таки наличествовало, но не на этой  стене,  а
на противоположной, прямо над кроватью, да рядом еще, он не мог
припомнить,  когда  ее  повесил,  висела  репродукция с картины
Альбрехта Дюрера "Святой Иоанн, поедающий  Библию".  Плаката  и
вовсе не было, он его видел в маленькой каморке за компьютерным
классом  на  факультете. Его домашний мирок рухнул. После этого
не было ни одного дня, чтобы  Андрей  не  выходил  на  связь  с
Учителем. Андрей набрал пароль и волнуясь напечатал:
     -- Учитель, я сегодня управлял миром.
     Раздался  смех,  то  есть  он  абсолютно  точно  знал, что
Учитель рассмеялся, так близко они уже знали друг  друга.  Хотя
на самом деле Андрей не имел представления, ни сколько ему лет,
ни как он выглядит, и даже иногда сомневался, существует ли тот
помимо    виртуальной    реальности.    Связь    сегодня   была
отвратительная, и словесная реакция учителя запаздывала:
     -- :) По-моему, ты преувеличиваешь происшедшее.
     -- Во всяком случае, я жив!
     -- В этом я не сомневаюсь:).
     -- Я все сделал правильно, вот только...
       Андрей засомневался, стоит ли признаваться  в  постыдном
финале его смелого мероприятия.
     --  Ты  ничего  не  должен  скрывать, ты знаешь, это нужно
тебе, а не мне.
     -- Меня слегка задел один жигуленок, но может быть потому,
что все уже подходило к концу, и я немного расслабился.
     -- Если бы ты расслабился, то все  бы  прошло  гладко.  --
возразил Учитель.
     Да,  я  оговорился, но меня насторожила одна деталь, после
столкновения я перестал управлять миром, а появилось еще что-то
другое, я не могу объяснить, но мне кажется, это было еще более
важным.
     -- Что может  быть  более  важным,  если  ничто  не  имеет
значения?
     --  Да,  да, я понимаю, но мы договорились говорить правду
друг другу.
     -- Ты потерял сознание?
     -- Наверное, но мне стало так легко и приятно, как не было
никогда до сих пор. Все пропало, была полная чистота, и  только
шум  появился.  Вернее,  он был и раньше, я теперь это знаю, но
раньше его заглушали звуки мира, а здесь...
     -- Оставь это попам. -- оборвал  учитель,  --  Главное  ты
сделал и теперь готов изменить этот мир!
     -- Когда? -- не выдержал Умка.
     -- Скоро.
     -- Учитель, скажи, почему ты выбрал меня?
     -- Ты сам меня нашел.
     Андрей  выключил  компьютер,  вышел  на  улицу и обнаружил
глубокую ночь. Переход между университетскими зонами был  давно
закрыт  и  пришлось идти вокруг мимо клубной части. Шел он чуть
прихрамывая,  но  при  этом  де