в
конюшнях он высказал объективное суждение о  своей  езде,  но  моя  похвала,
произнесенная слегка покровительственным тоном,  мгновенно  вызвала  на  его
лице презрительную усмешку. Этти посмотрела на него, не  скрывая  неприязни,
но Алессандро всем своим видом показал, что ему на это наплевать.
   - Вряд ли мне стоит напоминать вам, -  сказал  я,  стараясь  не  обращать
внимания на эту бурю страстей, -  что  о  результате  сегодняшних  испытаний
никто не должен знать. Томми, можете рассчитывать на  Горохового  Пудинга  и
Архангела на призы Линкольна и в две тысячи гиней соответственно, и, если вы
вернетесь со мной в контору, мы обсудим  ваше  возможное  участие  в  других
скачках.
   Презрительная улыбка Алессандро превратилась в раздраженную, и он  бросил
на Томми взгляд, достойный Ривера: таким взглядом можно было убить.  На  мое
мнение о том, что за  последние  дни  Алессандро  стал  хоть  немного  более
покладистым, сейчас можно было положиться так же, как на надежность  зыбучих
песков. Я сразу вспомнил недвусмысленный намек Энсо и пистолет, нацеленный в
мою грудь: если человек нежелателен, то нет ничего проще чем  убить  его.  Я
подверг жизнь Томми Хойлэйка опасности, а значит, обязан был защитить его.
   Я отослал всех и велел Алессандро задержаться на  минуту.  Когда  Этти  с
наездниками отъехали достаточно далеко и не могли нас услышать, я  обратился
к нему:
   - Вам придется смириться, что Томми Хойлэйк будет  выступать  на  скачках
первым номером.
   Он одарил меня целым  набором  своих  взглядов,  не  предвещавших  ничего
хорошего. Я почти физически  ощущал  ненависть,  которая  выплескивалась  из
Алессандро горячими волнами в холодный мартовский воздух.
   - Если только Томми Хойлэйк сломает ногу, - сказал я, - я сломаю вашу.
   Это его потрясло, хотя он изо всех сил старался казаться бесстрастным.
   - К тому же выводить Томми Хойлэйка  из  строя  совершенно  бессмысленно,
потому что тогда я  возьму  другого  жокея.  Не  вас.  Ясно?  Алессандро  не
ответил.
   -  Если  вы  хотите  стать  ведущим   жокеем,   добивайтесь   результатов
самостоятельно. Для этого нельзя прибегать к посторонней помощи.  Для  этого
нельзя ждать, пока ваш отец уничтожит тех, кто стоит на вашем пути. Если  вы
талантливей других, вам  не  страшны  соперники,  а  если  нет,  уничтожение
соперников не поможет вам стать лучше, чем вы есть на самом деле.
   В ответ я не услышал ни звука. От него исходила только ярость.
   - Если с Томми Хойлэйком случится  хоть  какая-нибудь  беда,  -  серьезно
сказал я, - вам никогда не удастся принять участия  в  скачках.  Я  об  этом
позабочусь, невзирая ни на какие последствия.
   Алессандро перестал на меня смотреть и  обвел  взглядом  открытое  ветрам
поле.
   - Я привык... - надменно начал он и осекся.
   - Я знаю, к чему вы привыкли,  -  ответил  я.  -  Что  все  ваши  желания
исполняются, чего бы это ни стоило. Ваши желания приносят  людям  страдания,
боль и страх. Что ж.., лучше вам  пожелать  того,  за  что  можно  заплатить
наличными. Ничья смерть и ничье банкротство не купят вам способностей.
   - Я хотел лишь участвовать в дерби на Архангеле.
   - Только и всего? Обычный каприз?
   - Началось с этого, -  еле  слышно  проговорил  он  и,  не  оборачиваясь,
зашагал по направлению к Ньюмаркету.

***

   На следующее утро он пришел на тренировку  как  обычно.  Последующие  дни
тоже не принесли никаких изменений. Слухи о том, что мы  провели  испытания,
просочились  повсюду:  я  слышал,  как  люди  говорили,  что  мы  специально
приурочили  испытания  к  чемпионату  по  скачкам,   чтобы   скрыть   плохую
подготовленность Горохового Пудинга. Ставки на него резко  упали,  и,  когда
достигли двадцати к одному, я поставил сто фунтов стерлингов.
   Мой отец в ярости потряс перед моим носом газетой  "Спортивная  жизнь"  и
потребовал, чтобы я снял лошадь со скачек.
   - Лучше поставь на него немного, - посоветовал я. - Возьми с меня пример.
   - Ты не знаешь, что делаешь!
   - Нет, знаю.
   - Они пишут... - Он даже начал заикаться от расстройства,  что  не  может
встать с постели и удушить меня собственными руками. - Они пишут,  что  если
испытания прошли неудовлетворительно, то ждать вообще больше нечего, пока  я
не вернусь!
   - Я читал статью, - признался я. - Но они гадают на кофейной гуще. И если
хочешь знать, испытания никак нельзя назвать  неудовлетворительными.  Скорее
наоборот, обнадеживающими.
   - Ты сошел с ума, - громко сказал отец. - Ты ведешь конюшни к  гибели!  Я
этого не потерплю! Ты слышишь, не потерплю!
   Вместо обычного своего, холодного взгляда он уставился на  меня  горящими
карими глазами. Все-таки разнообразие.
   - Я пришлю к тебе Томми Хойлэйка, - сказал я. - Пусть  он  выскажет  свое
мнение.

***

   За три дня до начала скакового сезона я зашел в контору, чтобы  узнать  у
Маргарет, пока она не ушла за детьми, не надо ли подписать каких-либо писем,
и увидел Алессандро, сидящего на краешке ее стола. На  нем  был  темно-синий
спортивный костюм и туфли для бега, а черные  кудрявые  волосы  слиплись  от
пота.
   Маргарет  смотрела  на   Алессандро   с   явным   удовольствием,   слегка
разрумянившись, как будто наконец-то нашла объект, ради которого могла  хоть
немного отвлечься от работы.
   Она увидела меня раньше, чем Алессандро, который сидел спиной к двери,  и
тут же смущенно отвернулась,  а  он  оглянулся,  чтобы  посмотреть,  кто  их
обеспокоил.
   На его худом изможденном лице была улыбка.  Настоящая  улыбка,  теплая  и
незатейливая, от которой морщинки собрались в углах  глаз,  а  верхняя  губа
обнажила великолепные зубы. В течение двух секунд я видел в Алессандро нечто
такое, о чем даже не подозревал,  а  затем  озарявший  его  внутренний  свет
погас,  и  мускулы  лица  постепенно  приняли   столь   знакомое   выражение
настороженности и недовольства.
   Алессандро легко соскользнул на пол и вытер тыльной стороной ладони  пот,
стекавший крупными каплями по лбу и щекам.
   - Я хочу знать, на каких лошадях  буду  участвовать  в  скачках  на  этой
неделе в Донкастере, - заявил он.
   - Сезон уже начался.
   Маргарет посмотрела на него с изумлением, никак не ожидая такого тона.
   - На скачках в Донкастере мы подали всего одну заявку:  Гороховый  Пудинг
на приз Линкольна в субботу, и выступать  на  нем  будет  Томми  Хойлэйк.  А
причина, по которой мы подали всего одну заявку, - продолжал я, увидев,  как
лицо его исказилось гневом при мысли, что я специально  решил  помешать  ему
участвовать  в  скачках,  -  заключается  в  том,  что  мой  отец  попал   в
автомобильную катастрофу на  той  неделе,  когда  необходимо  было  подавать
заявки, и мы просто не успели их разослать.
   - А-а, - невыразительно протянул он.
   - Тем не менее, - сказал я, - вам было  бы  совсем  неплохо  каждый  день
ходить на ипподром, чтобы разобраться что к чему и на  следующей  неделе  не
ударить лицом в грязь.
   Я не добавил, что намереваюсь не пропустить ни одних  скачек  по  той  же
самой причине. Никогда нельзя показывать противнику свои слабые стороны.
   - Вы можете начать на Пуллитцере в среду, - сказал я. -  В  Кэттерике.  А
дальше - все зависит от вас. Черные глаза Алессандро угрожающе сверкнули.
   - Нет, - резко бросил он. - От моего отца.  -  Он  быстро  повернулся  на
одной ноге и, не оглядываясь, вышел из конторы в  манеж,  свернул  налево  и
трусцой побежал по дороге в направлении Бэри Роуд. Мы  наблюдали  за  ним  в
окно; Маргарет с улыбкой, в которой чувствовалось некоторое удивление, а я -
с тревогой, значительно большей, чем мне того хотелось.
   - Он пробежал, не останавливаясь, до могилы мальчика и обратно, - сказала
она. - Говорит, что весил шесть стонов двенадцать фунтов до  пробежки,  а  с
тех пор, как начал ездить верхом, скинул двадцать два фунта. Это ведь  очень
много, правда? Двадцать два фунта для такого малыша, как он?
   - Прилично, - согласился я, кивнув головой.
   - Но он сильный. Мускулы как стальные.
   - Он вам нравится, - сказал я полувопросительным тоном.
   Маргарет бросила на меня быстрый взгляд.
   - С ним интересно.
   Я расположился в вертящемся кресле и стал читать письма, которые Маргарет
дала мне на подпись. Ни одного лишнего слова, прекрасный язык;  великолепно,
без единой ошибки, отпечатано.
   - Если мы выиграем приз Линкольна, - сказал я, - вы получите  прибавку  к
жалованью.
   - Большое спасибо. - В ее голосе прозвучала ирония. - "Спортивная  жизнь"
расценивает мои шансы не слишком высоко.
   Я подписал три письма и принялся за четвертое.
   - Алессандро часто сюда заходит? - спросил я как бы между прочим.
   - Сегодня - первый раз.
   - Что ему было надо?
   - Да ничего особенного. Сказал, что проходил мимо и решил заглянуть.
   - И о чем вы говорили?
   Она явно удивилась, услышав мой вопрос, но ответила не задумываясь:
   - Я спросила, нравится ли ему в "Форбэри Инн", и он ответил, что там куда
удобнее, чем в доме, который его отец снял в пригороде Кембриджа. Он сказал,
что все равно отец сейчас там  не  живет,  потому  что  уехал  по  делам.  -
Маргарет замолчала, стараясь припомнить разговор, и на  губах  у  нее  вновь
появилась улыбка, а я подумал, что дом в Кембридже, должно быть, тот  самый,
куда меня отвезли типы в резиновых масках.  Впрочем,  сейчас  это  не  имело
значения. - Я спросила, всегда ли он любил ездить верхом, и он  сказал,  что
да, а потом я спросила, есть ли у  него  мечта,  и  он  ответил,  что  хочет
выиграть скачки в дерби и стать чемпионом, а я сказала, что еще  не  родился
такой ученик, который не мечтал бы об этом.
   - Он сказал, что хочет стать чемпионом?
   - Да.
   Я мрачно уставился на свои ботинки. Стычка превратилась  в  драку,  драка
грозила превратиться в войну, а война, похоже, могла длиться не один  месяц.
Эскалация нарастала быстрыми темпами.
   - Скажите, - поинтересовался я, - он о чем-нибудь вас спрашивал?
   - Нет... По  крайней  мере..,  хотя...  Конечно,  спрашивал.  -  Маргарет
удивленно на меня посмотрела.
   - О чем?
   - Он спросил, не является ли ваш отец владельцем каких-либо лошадей..,  и
я ответила, что он у очень многих в доле, а он спросил,  не  принадлежит  ли
ему одному какая-нибудь лошадь. Я сказала, что только Холст, а он.., он... -
Маргарет нахмурилась, пытаясь вспомнить. - Он сказал, что, наверное,  лошадь
застрахована, а я ответила, что нет, потому что мистер Гриффон не  платил  в
прошлом году страховых  взносов  и  что  лучше  ему  поосторожнее  проезжать
Холста, в особенности на дорогах...  -  Внезапно  в  ее  голосе  послышалось
волнение. - Ведь ничего страшного, что я ему сказала?  Я  думала,  что,  раз
мистер Гриффон является владельцем Холста, тут нет секрета.
   - Ну, конечно, - успокоил я Маргарет. - Ведь Холст участвует в скачках от
его имени. Все знают, что отец - владелец.
   Маргарет явно почувствовала облегчение, глаза ее вновь заулыбались,  и  я
не сказал ей, что меня куда больше  беспокоило  то,  что  она  рассказала  о
страховке.

***

   Одна попавшая в беду фирма, которую я  в  связи  с  этим  консультировал,
выпускала электронное оборудование. Так как в результате консультаций  фирма
провела полную реорганизацию и сейчас радовала держателей акций, я  позвонил
главному администратору и попросил помощи для себя лично.
   - Это срочно, - сказал я. - Лучше сегодня. - Стрелки на часах  показывали
пятнадцать тридцать.
   Администратор свистнул в трубку, прищелкнул языком и предложил мне  сесть
в машину и ехать по направлению к Ковентри. Сотрудник фирмы, мистер  Уоллес,
встретит меня в Кэттерике. С собой он захватит все,  что  мне  требуется,  и
объяснит, что-где-как надо монтировать, - устроит  меня  такой  вариант  или
нет?
   Вариант не может не устроить, ответил я, и спросил, не хочет  ли  главный
администратор купить половинную долю скаковой лошади?
   Он засмеялся. На  ту  пониженную  зарплату,  на  которую  я  сам  же  его
уговорил? Наверное, я шучу, сказал он.

***

   Мистер Уоллес, которому исполнилось целых девятнадцать лет,  подъехал  ко
мне на небольшом, очень деловито выглядевшем  грузовичке  и  ослепил  своими
научными познаниями. Он дважды и во всех подробностях  повторил  инструкции,
явно сомневаясь, что я смогу их выполнить. Капризы  фотоэлементных  датчиков
были для него родной стихией, но он прекрасно понимал, что рядовому дураку в
них не разобраться. Уоллес начал было объяснять в третий раз, в надежде, что
наконец-то я все пойму, но я спросил:
   - Кем вы работаете в фирме?
   - Представителем по сбыту товаров, - ответил он счастливым голосом. - Мне
сказали, что за это я должен благодарить только вас.
   После столь подробных объяснений я  довольно  легко  смонтировал  систему
оповещения, которая в основном состояла из фотоэлемента,  подсоединенного  к
простому  звонку.  Вечером,  когда  все   улеглись,   я   спрятал   источник
ультрафиолетовых лучей в большую вазу с цветами,  стоявшую  у  задней  стены
четырех денников, а фотоэлемент замаскировал в  кусте  роз  перед  конторой.
Кабель от датчика был  протянут  через  окно  в  комнату  владельцев.  Очень
удобно.
   Вскоре после того, как я все устроил, Этти вышла  из  своего  коттеджа  в
манеж, чтобы, как обычно, совершить вечерний обход перед сном,  -  и  звонок
тут же затрезвонил. "Слишком громко, - подумал я. -  Неожиданный  посетитель
может его услышать". Я закрыл звонок подушкой, и он стал жужжать, как пчела,
попавшая в ящик комода. Я  щелкнул  выключателем.  Когда  Этти  возвращалась
обратно, он опять  зазвонил.  "Виват  представителю  по  сбыту  товаров",  -
подумал я и уснул в комнате владельцев, положив голову на подушку.
   Ночью никто не пришел.
   Ровно  в  шесть  утра  я  встал,  свернул  провод  и,  собрав   остальное
оборудование, сложил его в шкаф,  а  как  только  конюхи,  позевывая,  стали
появляться в манеже, отправился пить кофе.
   Во вторник ночью - опять никого.
   В среду Маргарет сообщила, что подруга Сузи доложила  о  двух  телефонных
разговорах: первый раз в Швейцарию звонил Алессандро, второй - из  Швейцарии
звонили шоферу.
   Этти, волнуясь больше обычного, так  как  до  скачек  на  приз  Линкольна
осталось всего три дня, огрызалась на наездников, а Алессандро задержался  и
спросил, не хочу ли я передумать и посадить его на Горохового Пудинга вместо
Томми Хойлэйка.
   Мы стояли в манеже;  повсюду  царила  обычная  послеполуденная  суматоха.
Глаза Алессандро совсем впали, а тело было напряжено, как струна.
   - Вы знаете, что я не могу, - рассудительно ответил я.
   - Мой отец велел мне передать, что вы должны. Я медленно покачал головой.
   - Ради вашего собственного благополучия вам не следует  настаивать.  Если
вы будете участвовать в призовых скачках, то только опозоритесь. Неужели ваш
отец хочет этого?
   - Он сказал, что я должен настаивать.
   - Хорошо, - ответил я.  -  Вы  настаивали.  На  Гороховом  Пудинге  будет
скакать Томми Хойлэйк.
   - Но вы должны делать то, что говорит мой отец, - стал протестовать он.
   Я слегка улыбнулся, но ничего не ответил, и казалось,  Алессандро  просто
не знает, что еще можно сказать.
   - Зато  на  следующей  неделе,  -  небрежно  заметил  я,  -  можете  быть
участником скачек в Эйнтри на Холсте. Я заявил его специально  для  вас.  Он
выиграл первый приз в  прошлом  году,  так  что  вам  представляется  вполне
реальный шанс.
   Алессандро уставился на меня, не моргнув глазом. Если он что-то знал,  то
ничем себя не выдал.

***

   В три часа ночи в четверг звонок энергично затрезвонил в трех  дюймах  от
моей барабанной перепонки, и я чуть было не свалился  с  дивана.  Я  щелкнул
выключателем, встал и посмотрел из окна комнаты владельцев на манеж.
   Темная  безлунная  ночь  озарялась  лишь  тонким  лучом  фонаря,   быстро
двигавшимся по земле. Луч описал полукруг, пробежал по  четырем  денникам  и
остановился на том, где содержался Холст.
   "Маленький, ублюдочный предатель, -  подумал  я.  -  Специально  выяснил,
какую  лошадь  можно  убить  безнаказанно,  чтобы  владелец   не   предъявил
претензий: незастрахованную лошадь - бьет  по  самому  больному  месту.  Мои
слова, что Холст  может  выиграть  скачки,  не  остановили  его.  Маленький,
ублюдочный бездушный предатель".
   Я выскользнул в оставленные незапертыми двери и пошел по манежу, неслышно
ступая резиновыми  подошвами  туфель.  Я  услышал  тихий  лязг  отодвигаемых
засовов,  скрип  петель   и   кинулся   на   свет   фонаря   отнюдь   не   с
благотворительными намерениями.
   Не было смысла терять время. Я нащупал рукой выключатель и  залил  денник
Холста светом в сотню ватт.
   Картину, открывшуюся передо  мной,  я  охватил  одним  взглядом:  руку  в
перчатке, шприц в руке, резиновую дубинку, лежащую на соломе при входе.
   Это был не Алессандро. Слишком громоздок. Слишком высок. Фигура, одетая с
ног до головы во все черное, повернулась ко мне, и я узнал своего  знакомого
- "резиновую маску".

Глава 10

   На этот раз я не стал терять драгоценного преимущества. Я  прыгнул  прямо
на гангстера и изо всех сил ударил ребром ладони по запястью руки, в которой
он держал шприц.
   Прямое попадание. Рука отлетела назад, пальцы разжались, и шприц  полетел
в сторону.
   Я лягнул костолома в голень, ударил  кулаком  под  ложечку  и,  когда  он
согнулся, ухватил за голову с двух сторон и швырнул грузное  тело  к  стенке
денника.
   Холст, на которого гангстер даже  не  потрудился  надеть  хомут,  лязгнул
зубами, взбрыкнул и, по-видимому, не промахнулся. Из-под  резины  послышался
какой-то приглушенный звук, который я  отказался  расценить,  как  мольбу  о
пощаде. Отскочив от лошади, гангстер, пригнувшись и опустив голову, пошел на
меня. Я шагнул навстречу, выдержал удар по ребрам  и,  обхватив  нападавшего
рукой за шею, изо всех сил протаранил его головой ближайшую стенку.  Ноги  у
моей стенобитной машины неожиданно стали резиновыми, -  видимо,  чтобы  лицу
было не обидно, - и бледные веки, торчавшие из прорезей маски, закрылись. На
всякий случай я еще раз использовал голову гангстера  в  качестве  тарана  и
только после этого отпустил  ее.  Тело  медленно  улеглось  на  подстилку  у
дверей, вывернутая рука несколько раз загребла солому, и гангстер затих.
   Я привязал Холста, который каким-то чудом не выбежал в открытую дверь, и,
сделав шаг в сторону от привязанного кольца, чуть было не наступил на шприц.
Шприц лежал под яслями в соломе и, как ни странно, остался цел.
   Я поднял его, слегка  подкинул  на  ладони  и  решил,  что  дарами  богов
пренебрегать не следует. Завернув гангстеру рукав черной куртки, я  уверенно
воткнул иглу в мышцу, выдавив ровно половину  содержимого.  Руководило  мной
отнюдь не сострадание, а благоразумие:  доза  снотворного,  рассчитанная  на
лошадь, могла оказаться  смертельной  для  человека,  а  убийство  никак  не
входило в мои планы.
   Я снял с "резиновой маски" резиновую маску. Под ней оказался  Карло.  Ах,
какой сюрприз.
   Мои военные трофеи сейчас  состояли  из  одной  резиновой  маски,  одного
неполного шприца с  лекарством  и  одной  резиновой  дубинки  для  дробления
костей. После секундного раздумья я тщательно  вытер  шприц,  снял  с  Карло
перчатки и наставил его отпечатки пальцев  куда  только  мог.  Ту  же  самую
процедуру  я  проделал  с  резиновой  дубинкой;  затем,   осторожно   подняв
вещественные доказательства с помощью перчаток, я отнес их в дом и  временно
спрятал в одной из пустующих комнат.
   Спускаясь со второго этажа, я выглянул в окно лестничной  площадки  и  во
мраке увидел у подъезда какой-то размытый белый  силуэт.  Я  подошел  ближе,
чтобы не ошибиться. Ошибки не было: "Мерседес".
   В деннике Холста мирно спал Карло. Я пощупал  его  пульс,  медленный,  но
ровный, и посмотрел на часы. Не прошло и получаса. Удивительно.
   Тащить Карло в автомобиль показалось мне слишком неудобным, и  поэтом