ждом слове,
- если ты не согласен, тебе придется остаться здесь. Навсегда.
   На это нечего было возразить.
   - Ты меня понял? Я вздохнул.
   - Да.
   - Прекрасно.
   - Помнится, кто-то сказал, что он - не мелкий жулик.
   Ноздри его раздулись.
   - Я - оператор.
   - И убийца.
   - Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
   Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей  милой  шуткой  -  это
было хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
   "Жертва, - решил я, - не будет настаивать. Пусть  себе  смеется,  сколько
влезет".
   Я слегка передернул плечами, пытаясь унять боль. Он внимательно  наблюдал
за мной, но не произнес ни слова.
   - Ну что же, - сказал я. - Кто он? Толстяк замялся.
   - Ему восемнадцать лет, - ответил он.
   - Восемнадцать!.. Он кивнул.
   - Ты дашь ему лучших лошадей, а на скачки в дерби - Архангела.
   Невозможно. Абсолютно невозможно. Я посмотрел на пистолет, покоящийся  на
великолепно сшитых брюках. И промолчал. Мне нечего было сказать.
   - Завтра он  придет  в  ваши  конюшни.  -  В  голосе  толстяка  слышалось
удовлетворение победой. -  Ты  наймешь  его.  Пока  у  него  небольшой  опыт
верховой езды. Потрудись исправить это упущение.
   Неопытный наездник на Архангеле.., просто смешно. Настолько  смешно,  что
он  похитил  меня  и  угрожает  убить,  чтобы  доказать  серьезность   своих
намерений.
   - Его зовут Алессандро Ривера. - На  мгновение  задумавшись,  он  добавил
самое существенное:
   - Это - мой сын.

Глава 2

   Очнулся я на голом полу обшитого дубовыми панелями кабинета в Роули Лодж.
Я лежал на животе. Одни неудобства. Ну и ночка!
   Постепенно сознание прояснилось. Одеревеневшее  тело,  холод,  путающиеся
мысли - как после наркоза...
   Наркоз...
   Отправляясь в обратный путь, они любезно не стали бить  меня  по  голове.
Толстяк кивнул американцу, и тот,  не  доставая  резиновой  дубинки,  быстро
сделал мне укол в предплечье, после чего мы молча сидели  примерно  четверть
часа, а затем я  внезапно  потерял  сознание  и  абсолютно  не  помнил,  как
очутился дома.
   Кряхтя и постанывая, я принялся себя ощупывать. Похоже, все было на месте
и без видимых повреждений. Относительно, конечно, потому что, встав на ноги,
я понял, что благоразумнее будет сесть в кресло. Я положил  локти  на  стол,
голову на руки и стал ждать.
   Небо за окном посерело, предвещая  приближение  ненастного  дня.  Оконные
стекла понизу покрылись корочкой льда. Я продрогло костей.
   Мысли мои, казалось, тоже замерзли. Я помнил только, что  именно  сегодня
меня должен осчастливить своим визитом Алессандро  Ривера.  "Может  быть,  -
устало подумал я, - он унаследовал комплекцию отца, и  тогда  вопрос  о  его
участии в скачках снимается сам собой. А если нет, с какой стати его  папаша
стрелял из пушек по воробьям? Почему не пошел обычным путем и не отдал  сына
в ученичество, как это принято у всех нормальных людей?  Потому  что  он  не
нормален, потому что сын  его  не  обычный  ученик  и  потому  что  ни  один
нормальный ученик не помыслит начать свою карьеру  скачками  на  фаворите  в
дерби".
   Я задумался, как на моем  месте  повел  бы  себя  отец,  не  лежи  он  на
вытяжении со сложным переломом большой берцовой кости. Во всяком случае,  он
последовал бы за бандитами не сопротивляясь, с гордо поднятой головой. И тем
не менее ему тоже пришлось бы решать, действительно ли толстяк  намеревается
уничтожить конюшни и каким образом он собирается выполнить эту угрозу.
   Два вопроса, ответить на которые не представлялось возможным.
   Я не мог рисковать чужими конюшнями. И лошадьми, стоящими шесть миллионов
фунтов стерлингов. У меня были свои интересы в жизни, своя работа.
   Я не мог  переложить  решение  на  плечи  отца:  он  слишком  плохо  себя
чувствовал, и я вообще не хотел ему рассказывать о происшедшем.
   Я не мог теперь  подыскать  себе  замену:  нечестно  предлагать  человеку
подержать гранату с выдернутой чекой.
   Я задержался в конюшнях отца несмотря на то,  что  меня  ждала  очередная
командировка. Оставить конюшни было не на кого  -  помощник  отца  сидел  за
рулем того самого "Роллс-Ройса", в который врезался грузовик, и сейчас лежал
без сознания в одной больнице со своим хозяином.
   Итак, проблема.  "Но  ведь  решение  сложных  проблем  -  моя  работа,  -
иронически подумал я. - Когда дело у  предпринимателей  не  идет  как  надо,
появляется дело у меня".
   На данный момент ничего не могло выглядеть мрачнее,  чем  мое  будущее  в
Роули Лодж. Дрожа всем телом, я осторожно распрямился, выполз  из-за  стола,
добрался до кухни и сварил кофе. Нельзя  сказать,  что  он  сильно  на  меня
подействовал. Доковыляв до ванной  комнаты  на  втором  этаже,  я  соскоблил
бритвой отросшую за ночь щетину и бесстрастно  посмотрел  на  запекшуюся  на
щеке кровь. Помылся. Небольшая царапина от дула пистолета подсохла и  начала
заживать.
   Из окна сквозь голые ветки деревьев были  видны  сверкающие  фары  машин,
снующие взад и вперед по Бэри Роуд. Водители, сидевшие в теплых коробках  на
колесах, жили в ином измерении, так как  считали,  что  похищения  и  шантаж
касаются каких-то других  людей,  а  к  ним  не  имеют  никакого  отношения.
Невероятно, что я попал в число этих других.
   Морщась от боли во всем теле, я посмотрел в зеркало на свои опухшие глаза
и задумался о том, что теперь  мне  придется  плясать  под  дудку  толстяка.
Оставалось утешаться тем, что из  молодых  побегов,  гнущихся  от  штормовых
ветров, вырастают дубы.
   Да здравствуют дубы!
   Проглотив несколько таблеток аспирина, я перестал дрожать и  надел  брюки
для верховой езды, сапоги, еще два пуловера и толстую куртку. Несмотря ни на
что, нельзя было забывать о конюшнях.
   Здания конюшен располагались по обе стороны выводного манежа, на  который
не пожалели места в 1870 году и который спустя сто с лишним лет не устарел и
не потерял своего значения. В те далекие времена комплекс состоял  всего  из
двух зданий, расположенных друг против друга, в каждом из них помещалось  по
три конюшни на десять денников.  В  дальнем  конце  манежа,  подобно  стене,
соединяющей эти два здания, находилась фуражная, двойные ворота и просторная
инвентарная. Когда-то ворота открывались прямо в поле, но как только к  отцу
пришел первый  успех,  он  выстроил  две  новые  конюшни  на  двадцать  пять
денников, которые образовали еще один  небольшой  манеж.  Очередные  двойные
ворота вели отсюда в маленький паддок, огражденный канатами.
   Снаружи короткой западной стены в конце здания, расположенного к северу -
лицевой стороной к Бэри Роуд, - были пристроены  последние  четыре  денника.
Несчастный случай произошел в одном из них.
   Когда я появился в дверях, толпа наездников встрепенулась и направилась в
мою сторону. Судя по всему, они не собирались меня порадовать. Я раздраженно
стоял и ждал, когда они подойдут. Мало мне было с утра неприятностей.
   - Лунный Камень, сэр, - взволнованно сообщил  один  из  них.  -  Бился  в
деннике и сломал ногу.
   -  Хорошо,  -  резко  ответил  я.  -  А  теперь  возвращайтесь  к   своим
обязанностям. Скоро тренировка.
   - Да, сэр, - раздался в  ответ  неровный  хор  голосов,  и  они  неохотно
разбрелись по манежу, то и дело оглядываясь.
   - Черт, черт, черт! - громко выругался я, но легче мне не  стало.  Лунный
Камень,  теперь  уже  состарившийся,  был  когда-то  звездой  стипль-чеза  и
принадлежал моему отцу, обожавшему скачки с препятствиями. Невелика потеря с
точки зрения денег, но она расстроит отца больше, чем неприятность  с  любой
другой лошадью. И никакая страховка не поможет смягчить боль утраты.
   Я заковылял к деннику,  у  дверей  которого  стоял  пожилой  конюх.  Свет
изнутри падал на дубленую  кожу  его  лица,  превращая  глубокие  морщины  в
рытвины. При звуке моих шагов он  обернулся  Рытвины  задвигались  по  лицу,
словно мозаика в калейдоскопе.
   - Плохо, сэр. Подколенок сломан.
   Кивнув головой и тут же пожалев об этом лишнем движении,  я  добрался  до
дверей  и  вошел  внутрь.  Лунный  Камень  стоял  на  своем  обычном  месте,
привязанный за хомут. На первый взгляд все  было  в  порядке:  увидев  меня,
ветеран повернул голову, повел ушами, и во взгляде его черных  влажных  глаз
засветилось обычное любопытство. Пять лет, в течение  которых  ему  не  было
равных, не прошли бесследно, и он держался с достоинством,  присущим  только
необычайно умным и одаренным скакунам. О жизни и скачках он знал  неизмеримо
больше, чем самый талантливый молодняк конюшен. Ему  исполнилось  пятнадцать
лет, и в последние пять он стал другом моего отца.
   Левая задняя нога его была идеально прямой, он на  нее  опирался,  правая
казалась слегка вывернутой. На шее и боках темнели большие  пятна  пота,  но
выглядел он довольно спокойным.
   Этти Крэйг, главный конюх, стояла рядом, успокоительно поглаживая скакуна
и что-то ласково ему внушая. Она  посмотрела  на  меня  с  сожалением,  ясно
читавшемся на ее обветренном лице.
   - Я послала за ветеринарным врачом, мистер Нейл.
   - Только этого нам не хватало, - сказал я. Она кивнула.
   -  Бедный  старик.  За  столько  лет  он   мог   научиться   вести   себя
осмотрительней.
   Я сочувственно хмыкнул, вошел в денник, ласково потрепал  влажную  черную
морду и, стараясь не двигать коня с места,  тщательно  осмотрел  его  заднюю
ногу. Сомнений не оставалось: коленный сустав был сломан.
   Лошади  изредка  катаются  по  соломе,  переваливаясь  с  боку  на   бок.
Очутившись у дощатой стенки и почувствовав, что не удается распрямить  ноги,
они  начинают  биться  в  попытке  подняться.  Как  правило,  это  кончается
царапинами или, на худой конец, растяжением, но вполне возможно, что сильный
удар может привести к перелому. Подобные случаи, к счастью, настолько редки,
что иначе как невезением их не назовешь.
   - Он так и лежал, когда Джордж пришел вывести его на прогулку, -  сказала
Этти. - Пришлось позвать конюхов на подмогу и подтащить беднягу на середину.
А потом увидели, что он еле встает на ноги и совсем не может ходить.
   - Чертовски плохо, - подтвердил Джордж, кивая. Я вздохнул.
   - Ничего не поделаешь, Этти.
   - Да, мистер Нейл.
   На работе она всегда меня так называла, хотя в  детстве  я  был  для  нее
просто Нейлом. "Это укрепляет дисциплину", -  сказала  она  однажды,  и  мне
нечего было возразить. Когда отец назначил ее главным конюхом, в  Ньюмаркете
началось брожение умов, но он вызвал ее и при всех сказал прямо в глаза, что
она предана делу, обладает огромными знаниями и  никому  не  позволит  сесть
себе на шею и что, будь она мужчиной, никто бы не спорил.  Отец  всегда  был
логичен  и  справедлив  и  поэтому  настоял  на  своем  решении.  Она  стала
единственным  главным  конюхом  в  Ньюмаркете,  где  девушки  вообще   редко
работали, и в течение шести лет конюшни процветали под ее началом.
   Я помню те времена, когда родители Этти приезжали к моему отцу и обвиняли
его в том, что он испортил ей жизнь. Мне тогда  было  лет  десять,  а  ей  -
девятнадцать, и образование она получила в очень дорогой частной  школе.  Ее
родители приезжали все чаще и чаще, с горечью утверждая, что  из-за  лошадей
она никогда не сможет удачно выйти замуж, но  сама  Этти  явно  замуж  и  не
стремилась. О ее личной жизни никто ничего не  знал,  и  мне  казалось,  что
мужчины ее просто не интересуют. Она обращалась с ними, как  с  лошадьми,  с
той дружелюбной строгостью, в которой не было места сентиментальности.
   После того как отец попал  в  аварию,  все  заботы  легли  на  ее  плечи.
Теоретически мое слово являлось решающим, но мы с Этти  прекрасно  понимали,
что без нее я бы просто пропал.
   Глядя на уверенные движения ее рук, оглаживающих бока  Лунного  Камня,  я
подумал,  что,  хоть  толстяк  и  посчитал  меня  легкой  добычей,  его  сын
Алессандро,  став  учеником,  нарвется  на  крупные  неприятности  от   мисс
Генриетты Крэйг.
   - Вам лучше отправиться с ребятами, Этти, - сказал я. - А  я  останусь  и
дождусь врача.
   - Хорошо, - ответила она, и мне показалось, что она хотела предложить  то
же самое. Вполне справедливое распределение труда: лошадей давно готовили  к
открытию сезона, и Этти куда лучше меня знала, как следует проезжать  каждую
из них.
   Подозвав Джорджа, она велела ему придержать Лунного Камня за хомут, чтобы
тот не волновался, и, уже выходя из денника, вновь обратилась ко мне:
   - Думаю, будет оттепель, но как быть, если земля не оттает?
   - Отправляйтесь на Заповедный Холм, а  там  решайте  по  обстоятельствам,
стоит устраивать проездку или нет.
   - Хорошо. - Она кивнула, оглянулась  на  Лунного  Камня,  и  на  какое-то
мгновение уголки опущенных губ придали ее лицу нежное  выражение.  -  Мистер
Гриф-фон очень огорчится.
   - Я ничего ему не скажу.
   - Да. - Она слегка улыбнулась, чисто по-деловому, и направилась в манеж -
невысокая, аккуратная женщина, вполне компетентная и с железной волей.
   Лунного Камня можно было спокойно оставить под надзором Джорджа,  поэтому
я последовал за Этти и стал смотреть, как готовят к отправке первый табун из
тридцати лошадей. Конюхи выводили их из  денников  и  вели  в  поводу  через
первые двойные ворота в малый манеж, а оттуда -  в  паддок,  который  служил
местом сбора. Небо светлело с каждой минутой, и я подумал, что Этти, видимо,
права: будет оттепель.
   Минут через десять Этти навела  порядок,  расставив  всех  по  местам,  и
лошади  тронулись  с  места,  мелькая  в  просвете  между   деревьями.   Они
направились  в  сторону  Пустоши,  за  капитальную  изгородь,  которой  были
ограждены конюшни.
   Не успел последний наездник скрыться из виду, как  позади  меня  раздался
скрип тормозов,  и  пыльный  "Лендровер"  остановился,  разбрызгивая  гравий
из-под колес. Из машины выскочил ветеринарный врач с  черной  сумкой  и,  не
переводя дыхания, выпалил:
   - Сегодня что, все лошади на Пустоши  больны?  То  у  них  колики,  то  с
копытами не в порядке... А вы, должно  быть,  Нейл  Гриффон..,  жаль  вашего
отца... Этти говорит, это случилось со стариком... Лунным  Камнем..,  он  на
прежнем месте? - Не дожидаясь ответа,  он  быстро  повернулся  и  решительно
зашагал к наружным денникам. Он был  молод,  круглолиц,  очень  решителен  и
совсем не походил на ветеринара, которого я  ожидал  увидеть,  -  его  отца,
человека  пожилого,   довольно   медлительного,   веселого   и   такого   же
круглолицего, имевшего привычку потирать подбородок  при  обдумывании  своих
решений.
   - Жалко, - сообщил молодой ветеринар, потратив  на  обследование  Лунного
Камня целых три секунды своего драгоценного времени. - Ничего не  поделаешь,
придется усыплять.
   - Может, просто вывих? - с надеждой  в  голосе  спросил  я,  цепляясь  за
соломинку.
   Он  окинул  меня  всепрощающим   взглядом   специалиста,   говорящего   с
дилетантом.
   - Сустав разбит вдребезги, - сказал он и принялся за дело. Старик  Лунный
Камень, великий скакун,  распластался  по  соломенной  подстилке.  Складывая
инструменты обратно в сумку, ветеринар добавил на прощанье:
   - Не надо так сильно расстраиваться. Он прожил  большую  жизнь,  удачнее,
чем многие другие. И благодарите бога, что это не случилось с Архангелом!
   Я смотрел на его округлую спину, стремительно от меня  удалявшуюся.  "Все
же он очень похож на своего отца, - подумал я. - Разве что расторопнее".
   Я нехотя вошел в дом  и  позвонил  в  агентство  по  перевозке  лошадиных
трупов. "Немедленно выезжаем", - ответили  мне  довольно  веселым  тоном.  И
действительно, фургон прибыл через полчаса.
   Еще одна чашка  кофе.  Я  сидел  у  кухонного  стола  и  чувствовал  себя
отвратительно. Похищение явно не пошло мне на пользу.
   Лошади первой проездки вернулись обратно без жеребца-двухлетки  по  имени
Счастливчик Линдсей. Этти среди наездников не было, но зато они  привезли  с
собой целый ворох скорбных новостей.
   С нарастающим смятением я слушал, как три наезд-пика  наперебой  пытались
рассказать, что Счастливчик Лнндсей, развернувшись на месте,  скинул  малыша
Гинджа, а затем галопом умчался прочь, вроде бы в  направлении  конюшен,  но
потом свернул на Моултон  Роуд,  сбил  велосипедиста  и  до  смерти  напугал
женщину с ребенком, а  очутившись  напоследок  у  башни  с  часами,  помешал
автомобильному движению. "Полиция, - сообщил мне один из рассказчиков скорее
с удовольствием, чем с сожалением, - допрашивает мисс Этти".
   - Что с жеребцом? - спросил я. За Этти волноваться  не  приходилось:  она
сумеет за себя постоять, чего нельзя было сказать  о  Счастливчике  Линдсее,
который к тому же стоил тридцать тысяч гиней.
   - Его поймали на шоссе за Вулвортсом. Я отослал их обратно  к  лошадям  и
стал ждать  Этти,  которая  не  замедлила  явиться  верхом  на  Счастливчике
Линдсее. Позади  нее,  на  неноровистой  кобыле-трехлетке,  плелся  временно
смещенный и полностью подавленный Гиндж.
   Этти спрыгнула, наклонилась и опытной  рукой  провела  по  ногам  гнедого
жеребца.
   - Ничего страшного, - пробормотала она. -  Небольшой  порез...  Наверное,
поранился о бампер стоящей машины.
   -  А  может,  о  велосипед?  -  спросил  я.  Она  посмотрела  на  меня  и
выпрямилась.
   - Не думаю.
   - Велосипедист получил травму?
   - Так, легкая встряска, - призналась она.
   - А женщина с ребенком?
   - Каждый, кто тащит по Моултон Роуд во время утренней проездки коляску  с
ребенком, должен быть готов к виду обычной лошади, пусть и без  седока.  Эта
дура орала как резаная. Естественно, жеребец испугался. Кто-то  схватил  его
за повод, но он попятился, вырвался и поскакал в город... - Этти  умолкла  и
бросила на меня настороженный взгляд. - Мне очень жаль...
   - Бывает. - Я едва удержался от улыбки, выслушивая  ее  пассаж  о  детях.
Впрочем, неудивительно. Она посвятила свою жизнь лошадям, и,  следовательно,
они были для нее важнее, чем люди.
   -  Проездка  прошла  успешно,  -  сообщила  Этти  -  Условия  нормальные.
Тренировались там, где наметили вчера вечером. Гиндж упал на обратном пути.
   - А может, Гинджу с ним не справиться?
   - Не думаю. Раньше все было в порядке.
   - Я целиком полагаюсь на вас, Этти.
   - Дам ему другую лошадь на пару деньков. Она повела Счастливчика  Линдсея
в поводу и передала ухаживающему за ним конюху, тем самым в какой-то степени
признавая,  что  совершила  ошибку,  посадив  на  жеребца  Гинджа.   Падения
происходят  каждый  день,  и  нет  такого  жокея,  которого  ни  при   каких
обстоятельствах нельзя скинуть с седла. Просто одни падают  чаще,  другие  -
реже.
   Завтрак. Закончив ухаживать за лошадьми, конюхи заторопились  в  столовую
за порцией овсяной каши, сандвичем и чашкой чая. Я вернулся в  дом,  страдая
полным отсутствием аппетита.
   Мне все еще было холодно. Столбики золы одиноко лежали в  каминах  десяти
пыльных, заброшенных комнат, декоративный экран с  пылающим  огнем  заслонял
очаг в  гостиной.  Правда,  в  похожей  на  пещеру  спальне  отец  подключил
электрическую печку, а в обитом дубовыми панелями кабинете, где  он  работал
по вечерам, стоял обогреватель, но это не спасало. Даже  кухня  не  радовала
теплом: газовые горелки уже месяц как находились  в  ремонте.  Я  родился  и
вырос в этом доме и привык не замечать  холода,  но,  с  другой  стороны,  я
никогда еще не чувствовал себя так плохо.
   В кухонную дверь просунулась женская головка. Аккуратно уложенные  черные
волосы обрамляли лицо крупными локонами, которые торжественно  закручивались
с боков и на затылке.
   - Мистер Нейл?
   - О.., доброе утро, Маргарет.
   Два черных блестящих глаза обследовали меня с головы до ног. Узкие ноздри
задрожали, оценивая обстановку. Секретарша моего отца была экономна во всем,
поэтому я видел лишь ее шею и часть щеки.
   - Холодно, - сказала она.
   - Да.
   - В конторе теплее.
   Голова исчезла и  больше  не  п