не были  приспособлены  к  защите
своих крепостей, да и крепостей у них  отродясь  не  было.  Это  Руф  Кайнен
придумал, как можно уберечь хотя бы на какое-то время маленьких Созидателей.
   Бог не покинул их, но оставил.
   Он пребывал в ином измерении, охраняя своих детей  от  кровожадных  богов
Рамора, если те решат вмешаться в битву.
   Поэтому можно сказать иначе:
   Бог их оставил. Но не покинул.
   Они стояли на вершине холма,  а  внизу,  в  долине,  похожей  на  ладони,
сложенные горстью, копошилось, выстраиваясь к битве, неисчислимое  вражеское
войско.
   Сверху это было похоже на разворошенный муравейник, в котором  на  первый
взгляд все существа двигаются хаотично и  бессмысленно,  но  на  самом  деле
каждая тварь твердо знает, что делает.
   То количество воинов, которое привели  под  стены  Города-на-Холме  Аддон
Кайнен  и  царица  Аммаласуна,  превосходило  известные  мудрецам  числа   и
измерялось уже понятиями: потоп, землетрясение, лесной пожар, миванирлон...
   И стоящие против них масаари-нинцае отчетливо понимали, что обречены, ибо
даже самые искусные и могучие воины  не  выстоят  перед  лицом  разгневанной
природы - захлебнутся в океанской волне, сгорят  во  всепоглощающем  пламени
вулканов, будут проглочены разверзшейся землей...
   Иной сказал бы: нет в этом смысла и  цель  бесплодна.  И  гибель  суждена
абсолютно всем. Так стоит ли?
   Наверняка стоит. Потому что существует на свете еще что-то кроме  доводов
рассудка и пискливого голоса страха...
   Полностью  раскрыв  жесткие   пластинчатые   крылья,   проявив   на   них
замысловатый фиолетово-алый рисунок  печали  и  решимости  стоять  насмерть,
защелкали смертоносными клешнями великие  воины  народа  Аухканов,  отборная
гвардия Божественного владыки Шигауханама - масаари-нинцае...

2

   Когда до Города-на-Холме остался один дневной переход,  Аддон  неожиданно
спросил у Уны:
   - Может, остановимся, пока не поздно?
   - Поздно, отец. Когда ураганный ветер подхватывает сухой  листок,  листок
может хотеть остановиться. Но это ничего не даст: все решает ветер. Мы - все
равно что сухой листок на ветру. Даже если мы повернем войска обратно, война
разразится. Это случится раньше или позже, но все равно неизбежно...
   Мы можем ждать, пока чудовища покинут пределы  своего  города  и  разорят
несколько селений. Мы можем какое-то время сдерживать гнев наших  подданных,
но все равно они отправятся громить обитель многоруких, и тогда трагедии  не
миновать. Если уж войне суждено быть, то пусть ее ведут лучшие полководцы  и
отборные воины, а не неопытные и плохо вооруженные граждане...
   - Ты права, девочка моя. Он уже собирался отъехать в сторону, но тут  Уна
тихо сказала:
   - Отец, я все время думаю про Руфа. Он ведь не просто один из них - он  у
них главный?
   - Думаю, что да.
   - И велика вероятность того, что мы встретимся в бою?
   - Этого я не знаю. И отчего-то испытываю невероятное облегчение от своего
незнания.
   Аддон окинул взглядом  армию,  которая  не  просто  двигалась  в  сторону
Города-на-Холме, но буквально пожирала пространство,  как  некий  мифический
монстр.
   Они с Уной и Каббадом стояли чуть выше по  склону  холма,  а  перед  ними
расстилалась равнина, покрытая массой шевелящихся тел. Войско  достигло  тех
размеров, когда могло восприниматься  как  нечто  целое,  как  единый  живой
организм, обладающий собственным разумом  и  чувствами.  Правда,  разум  был
холоден и безжалостен, но отнюдь не  блестящ,  а  из  чувств  преобладали  в
основном ненависть, жажда мести и страх...
   Подобное существо вызывает у нормального человека отвращение и ужас,  ибо
оно способно на такие зверства и безумства, которые недоступны осмыслению.
   Смысла в них просто нет.
   Это был слаженный и гениальный в своей простоте механизм, предназначенный
для убийства.
   - Хуже всего, - сказал Кайнен, с  трудом  заставляя  себя  оторваться  от
созерцания этой смертоносной и безжалостной, но все же красоты, -  что  если
человечество выживет в этой бойне и о нас станут вспоминать, то какой-нибудь
бойкий летописец спустя пару десятков ритофо ничтоже сумняшеся изложит,  как
ехали мы на бой с чудовищами - лишенные сомнений и  колебаний,  уверенные  в
справедливости нашего дела и в неизбежной победе, ибо великие и мудрые  боги
были на нашей стороне. И преисполненные  благоговения  и  почтения  к  нашим
богам,  одержимые  ненавистью  к  врагу,  готовые  уничтожить  всякого,  кто
посягнет на нашу свободу и жизнь, ехали мы отстаивать правое дело.
   Ему и в голову не придет, что в действительности у  нас  просто  не  было
выбора  что наши "милосердные" боги подставили нас под удар, использовали  в
своей игре. Что они решали какие-то давние распри, уничтожали друг друга,  а
до нас им не было дела - кто мы богам? Жалкие козявки?
   Что там, среди врагов - не среди, во главе их, - стоял человек, дороже  и
любимее которого у нас не было в жизни. И уже поэтому о ненависти к врагам и
об уверенности в правоте нашего дела речи нет и быть не может.
   Что нашей жизни никто не угрожал, кроме нас самих. Знаешь, что кричал  на
площади Глагирий? Что нет чудовища страшнее того, что живет в каждом из нас.
Я чувствую, как это чудовище ворочается во мне, как оно  растет  и  набирает
силу... Оно, и никто иной, посягает на мою свободу и разум.
   Но летописец этого не напишет.
   Он        придумает         что-нибудь         завлекательно-героическое,
трогательно-возвышенное, и спустя десятки ритофо, вдохновленные этой  чушью,
окрыленные примером своих славных предков, другие полководцы во главе другой
армии отправятся в бой с какими-нибудь несчастными, вся вина  которых  будет
заключатся в их инакости.
   Впрочем, не обращайте на меня внимания. То, что я думаю, не  повлияет  на
то, как я буду  воевать.  -  И  Ад  дон  тронул  своего  коня,  понукая  его
приблизиться  к  протаскиваемым   мимо   бираторам.   Благородное   животное
заартачилось - оно отчего-то на дух не выносило  не  то  сами  немилосердным
образом скрипящие и трещащие метательные орудия, не  то  быков,  которые  их
волокли.
   Подскакал Килиан. Лицо чумазое, покрыто толстым  слоем  пыли.  Вообще  за
многотысячной армией пыль тянулась темно-желтым грязным плащом и еще  долгое
время не оседала наземь. Так что если обернуться, то ничего,  кроме  плотной
ее завесы, не было видно.
   - Быть беде, - молвил Каббад.
   - Отчего? - изумилась У на.
   - Знал бы, предупредил... - отвечал прорицатель,
   (бог(,
   Нагоняя Аддона.
   Его предчувствие несколько запоздало. Или появилось с идеальной точностью
- это уж как посмотреть.
   Где-то далеко, кажется на правом краю бескрайнего моря  воинов,  раздался
истошный крик.
   Руф Кайнен тоже обратил внимание на завесу пыли - такую плотную, что там,
где она висела, невозможно было разглядеть даже пальцы собственной вытянутой
руки. И не преминул воспользоваться преимуществом, которое  предоставил  ему
враг.  Небольшой  отряд  алкеталов,  идеально   сливающихся   с   окружающим
пространством, ударил с правого фланга - оттуда, где равнина  заканчивалась,
и отряды Аддона были прижаты к лесу.
   Правда, вопящие от ужаса люди,  которых  беспощадно  уничтожал  невидимый
противник, понятия не имели, какова  численность  нападавших.  Они  даже  не
знали, от кого им отбиваться. Изредка из  желтого  марева  выныривал  силуэт
будто вылепленной из пыли фигуры, но тут же и исчезал: алкеталы знали,  что,
оседая, пыль выдает их. Да и не могли они никак уничтожить полностью ни одну
войсковую часть. Но Избранник и  не  ставил  перед  ними  такой  задачи.  Он
приказал только посеять панику, нанести хоть какой-нибудь урон  и  исчезнуть
так же внезапно, как они и появились.
   Вынырнув из леса, алкеталы натолкнулись на ряды колесниц. Лошади сразу их
почуяли, стали Танцевать, волноваться, храпеть. Аухканы  посчитали,  что  им
изрядно повезло. Они обрушились на колесницы неистовым смерчем, и испуганные
кони тут же понеслись. Но скакать им было некуда,  ведь  они  шли  стройными
рядами  и  на  довольно  близком  расстоянии.  Давка,  крики,  вопли,  треск
ломающихся колес.  Многие  возничие  просто  не  удержались  на  колесницах,
попадали на землю и были затоптаны взбесившимися лошадьми.
   Алкеталы же, нанеся этот стремительный удар, снова скрылись в  лесу,  где
уничтожили два отряда посланных на их поиски - по два  с  половиной  десятка
раллоденов и дилорнов. Люди были совершенно беспомощны против них.
   Если бы не крошечные Созидатели, масаари-нинцае  могли  бы  противостоять
людям вот в таких мелких сражениях, постепенно изводя их, как изводят жертву
комары. И в конце концов,  кто  знает,  возможно,  победа  досталась  бы  им
значительно скорее? Возможно, измотанные бесплодной войной, люди пошли бы на
мировую.
   Но эта война задумывалась богами Рамора как  титаническое  сражение,  как
гибель одного из миров - мира людей либо мира аухканов.  Бессмертные  Рамора
никогда не допустили бы перемирия между двумя расами.
   Все это Руфу было очевидно,  и  потому  он  не  мог  поступить  так,  как
подсказывал ему здравый смысл.  Привязанный  к  Городу-на-Холме,  вынужденый
защищать Созидателей именно там, не имеющий возможности рассредоточить  свои
силы, он прилагал все усилия к тому, чтобы  понизить  боевой  дух  вражеских
войск и заставить армию Аддона Кайнена собственными  руками  причинить  себе
ущерб.
   В первом столкновении людей и аухканов он своей цели достиг.
   Когда посланный на разведку смешанный  отряд  мечников  и  копейщиков  не
вернулся  из  леса,  а  усиленная  топорниками  и  лучниками  вторая  группа
обнаружила  кровавые  ошметки  товарищей  по  оружию,  буквально  устилавшие
крохотную полянку, люди ужаснулись.
   Правда, была у этой монеты и обратная сторона.
   Тем самым Руф еще более  распалял  в  людях  жажду  мщения,  уничтожения,
истребления "чудовищ". Но он отчетливо понимал и помнил, что  во  время  боя
распаляются даже самые кроткие и миролюбивые. Потому что  войско  -  это  не
скопление многих тысяч людей, а единое существо, которое ведет  себя  иначе,
чем каждый из тысяч и тысяч отдельных воинов.
   Второе нападение  аухканов  состоялось,  когда  армия  царицы  Аммаласуны
бесконечной лентой заструилась по узкому проходу между двумя  горами.  Здесь
она была наиболее уязвима, и Аддон заранее велел своим людям быть настороже.
Впрочем, он знал, что понесет тут ощутимые потери.  Сам  он  не  упустил  бы
такой возможности и был уверен, что Руф использует ее гораздо лучше.
   Двурукий действительно расставил своих астракорсов за каменными  глыбами,
велев засыпать стрелами лучников и копейщиков и, опять же,  многострадальных
коней, ибо именно ни в чем не повинные животные были слабее  всего  защищены
от шипов его масаари-нинцае.
   Правда, в отличие от лучников-людей стрелы аухканов были такой же  частью
их тела, как и хвосты, на которых они росли, образуя колючие шары. И поэтому
их запас был ограничен. В задачи астракорсов входило метнуть  свои  ядовитые
шипы несколько раз, а затем спешно отступать.
   Стрелки были необходимы Руфу и для обороны Города.
   Когда первые шипы вонзились в тела  людей  и  животных,  и  те  и  другие
отчаянно закричали - и кони издавали  такие  же  жалобные,  почти  человечьи
стоны, - долгий вопль слился в один, терзающий  и  выворачивающий  душу.  Яд
астракорсов легко проникал  в  кровь  и  вызывал  тяжелые  мучения.  Раненый
чувствовал то же, что чувствует человек, которого жгут раскаленным  железом.
И пытка эта длилась тем дольше, чем легче была рана, нанесенная шипом. Но  в
любом случае - человек ли, животное ли - умирали.
   Прикрытые щитами  милделинов,  тезасиу  принялись  пускать  стрелы  почти
наугад. Стрелы были тяжелыми, а их наконечники ковались именно в расчете  на
бронированные панцири аухканов - не зря Аддон  так  долго  изучал  череп  из
храма Суфа-донексы, прежде чем делать кузнецам заказ на новое оружие.
   В общей сложности им удалось подстрелить всего троих врагов.
   Утыканные десятками стрел, ощетинившиеся  ими,  словно  исполинские  ежи,
аухканы свалились вниз, увлекая за собой ручейки мелких камней. Они были еще
живы и могли нанести вред любому человеку.  Поэтому  сначала  их  попытались
поразить длинными копьями, которые они тут же искрошили мощными серповидными
конечностями.
   Люди озверели - на троих  чудовищ  набросились  десятки  воинов  Кайнена:
милделины, раллодены. Они буквально изрубили аухканов  в  куски,  и  голубая
кровь погибших обагрила серые камни ущелья.
   Но несколько солдат попали под брызги ядовитой жидкости, которую изрыгали
умирающие многорукие, и  теперь  они  корчились  на  земле,  оглашая  воздух
криками боли и ужаса. Товарищам пришлось добить их, ибо они молили о  смерти
как о высшем благе.
   Воины столпились возле поверженных врагов, изумляясь их размерам, силе  и
совершенному строению: хвосты с шипами, клыки, головы крепче любого шлема...
   На  полураскрытых  в  смертельной  агонии  крыльях   медленно   проступал
черно-фиолетовый рисунок смерти и прощания...
   Люди этого не поняли.
   - Их слишком мало, - сказал Аддон, отвечая на невысказанный вопрос  своей
царицы. - Это наше счастье, что их так мало. Иначе я бы предложил прыгнуть в
море с утеса еще там, в Газарре.

3

   Но они наконец дошли.
   И теперь море людей плескалось и выходило из берегов, то  и  дело  атакуя
неприступные пока склоны холма.
   Наступающие орали во весь голос.
   Вот так: "Ааа-ааа-ааа!" - будто роженицы.
   Они кричали, чтобы заглушить  собственный  ужас,  страх  смерти,  боли  и
неизвестности, и карабкались на этот злополучный холм.
   Передовые отряды пантафолтов были  буквально  погребены  под  шевелящейся
массой исковерканных, окровавленных человеческих тел, и толпа наступающих  в
считанные минуты оказалась в нескольких шагах от  Двурукого.  Дальнейшее  он
помнил обрывками.
   Заходящийся в крике воин в наброшенной на доспехи пятнистой шкуре эфпалу,
на клочковатую грязную шерсть которой стекает  кровь  из  его  развороченной
нижней челюсти...
   Ядовитое  жало  соратника,  намертво  застрявшее   в   щите   с   золотым
изображением рычащего панон-тераваля, и отвратительный треск его  ломающихся
покровов...
   Четырехпалая, с отсутствующим средним пальцем, рука человека, впившаяся в
крыло масаари-нинцае в предсмертной судороге...
   Воющий милделин с вытянутыми руками ковыляет в самую гущу битвы - верхняя
часть его лица превращена в кровавое месиво одним ударом серповидной клешни,
и его сминают и затаптывают свои же...
   На  правом  фланге  сошлись   в   смертельной   схватке   колесницы   под
командованием  знаменитого  на  весь  Рамор  шэннанца  Мегулинга   и   сотня
голгоцер-нов Руфа Кайнена.
   Искаженные яростью и страхом лица людей, сверкающие в лучах солнца
   (кажется, что сами золотые руки светила обагрены кровью  и  теперь  горят
алым и голубым.)
   Ножи, укрепленные  на  бешено  вращающихся  колесах  и  рассекающие  даже
несокрушимые  панцири  многоруких...   фонтаны   алой   крови,   бьющие   из
обезглавленных тел, что нелепо загребают руками, все еще пытаясь вцепиться в
борта колесниц... треск ломающейся  древесины  и  скрежет  металла...  крики
изуродованных людей, тянущих к равнодушному небу обрубки рук... и  все  это,
словно россыпью великолепных самоцветов, покрыто  сверкающими  ярко-голубыми
каплями.
   За спиной Руфа раздался страшный грохот - первые каменные снаряды ударили
в стены Города.
   Там, внизу, жаттероны крошили огромные бираторы и месгенеры -  самоходные
исполинские луки, а их самих крошили милделины и раллодены. И тем  и  другим
даже в горячке боя было непривычно
   (вдруг, вспышками, когда  немного  прояснялось  затуманенное  ненавистью,
страхом., гневом и болью сознание(, что  топоры  и  мечи  окрашены  холодной
лазурью.
   Руф видит аухкана, пригвожденного  к  влажной  земле  длинным  и  тяжелым
копьем, он извивается, пытаясь встать, и в последнем броске дотягивается  до
низенького человечка в кожаной броне с  бронзовыми  квадратными  бляхами,  -
чавкающий звук, когда его клешня вонзается в спину солдата, выбивая в  плоти
глубокую кровавую яму...
   Пятеро или шестеро человек  насели  на  масаари-нинцае,  и  один  из  них
остервенело лупит его  по  черепу  бронзовым  молотом,  у  него  (человека?)
безумное лицо и выкатившиеся глаза давно мертвого существа...
   Стены Города медленно, но  все  же  рушились,  и  маленькие  шетширо-циор
поползли к проломам, чтобы закрыть их. Но раствору нужно было  еще  застыть,
пусть это и занимало не  слишком  много  времени.  Но  немного  -  это  если
исчислять  мерками  мирного  существования.  Если  же  мерить  войной  -  то
неизмеримо долго.
   Камни, облитые горючей смесью, словно крохотные солнца врезались в стены,
и разрушений становилось все больше, а строителей - все  меньше.  И  они  не
успевали...
   Многочисленный отряд панцирной пехоты зашел с  тыла  и  уже  не  встретил
сопротивления. Руф видел
   ( не мог видеть, но все равно кто-то  передавал  ему  каждую  подробность
этой страшной сцены, словно он обрел десятки глаз, как и его братья(,
   Как люди руками рвут на части мягкое тельце беззащитного  шетширо-циор  и
из черных выпуклых глазок выкатываются мутные слезы - ведь Строители живучи,
и умирают они долго и мучительно.  Руф  рванулся  было  на  помощь,  но  его
отбросили. Пехота наступала отовсюду, сомкнув высокие  щиты  и  ощетинившись
длинными мечами...

***

   На вершине холма, воздев к равнодушному небу мощные секиры и  совершенные
мечи своих конечностей, возвышался Шигауханам - Великий Аухкан, прозванный в
Раморе Мстителем.
   Он все еще не мог поверить, что мир, в  котором  он  родился  и  которому
подарил столько прекрасных вещей, восстал против него. Он все  еще  надеялся
на то, что бой закончится не так, как  в  прошлый  раз.  И  пусть  даже  это
сражение будет неизмеримо более  кровопролитным  и  дорого  обойдется  обоим
народам - но большая часть Рамора еще оставалась  целой,  и  все  еще  могло
начаться заново.
   Шигауханам верил во вторую попытку...
   Но они пришли сражаться с ним - ослепившие Данна,  изгнавшие  Каббадая  и
Эрби, уничтожившие кроткого  Лафемоса  и  предавшие  великого  Аддоная.  Они
пришли, чтобы взять свое, не считаясь ни с чем.
   Им было проще. В отличие от Шигауханама они не любили своих  детей  и  не
дорожили ими. Им было безразлично, сколько людей погибнет сегодня в битве  у
Города-на-Холме, и, даже если обезлюдеет весь мир, они не испытали бы боли.
   Огненным смерчем обрушился Ажданиока на своего  бессмертного  противника,
вздыбил землю и пробудил вулканы грозный Тетареоф, послал на  твердь  земную
воды всех морей Улькабал.
   Толпы павших некогда воинов гнал против Шигауханама яростный Суфадонекса,
и наступал мрачный Ягма, выпивающий жизнь до дна,  досуха,  и  поселяющий  в
опустевшем сосуде свое детище - Смерть...
   А также наступали на холм сотни мелких и злобных божков, порожденных ими,
- мороки, кровососы, хищные тени умерших, но неуспокоившихся..
   Они окружили Шигауханама со всех  сторон,  но  само  сражение  не  успело
начаться.
   Ибо пролился на землю огненный дождь и исполинская крылатая тень  закрыла
собою небо.
   - Я пришла за вами, - произнес вкрадчивый голос.
   И боги Рамора похолодели.
   Садраксиюшти...

***

   Килиан старался не отставать от маленького воина на чалом  коне,  но  это
было почти невозможно сделать в суматохе сражения.
   Грациозные и ловкие твари, щелкавшие челюстями
   (щелк - и нет человека, щелк - и еще одна жизнь прервана...)
   С невероятной скоростью, пронзавшие насквозь и панцири, и  хрупкие  тела,
косящие серпами, хлещущие бронированными хвостами, наседали на его эстиантов
и теснили их от холма,  несмотря  на  то  что  многоруких  было  значительно
меньше. Но прежде чем людям удавалось убить одного из них, он уносил десятки
жизней.