м, с которым
она любила в детстве бегать к морю и собирать раковины. И что дома его  ждет
такая же Либина... )
   (Мы их сюда не звали. Они знали, на что  шли,  объявляя  нам  войну.  Чем
меньше врагов выберется живыми из-под стен Каина сегодня, тем дольше они  не
вернутся  и еще много раз подумают, прежде чем снова решат воевать...(.
   Возможно, Килиан  был  плохим  воином,  так  же  как  Каббад  был  плохим
прорицателем?
   Юноша тронул коня, понукая его догнать едущего впереди всадника.
   - Ты сказал "хорошо", и это все?
   - А что бы ты хотел услышать?
   - Мне всегда казалось, что у вас с Уной какие-то особенные отношения, что
никакой третий человек вам не нужен. Что,  находясь  рядом,  вы  испытываете
нечто такое, что понятно только двоим и чего нельзя пережить одному.
   - Ты очень хороший наездник, - ответил Руф негромко. (Килиану показалось,
что он ослышался. При чем тут "наездник"?) - Ты отличный воин, но я  бы  еще
не рискнул доверять тебе  командование  целым  отрядом.  И  вот  почему:  мы
находимся на территории врага,  мы  видели  то,  что  должно  заставить  нас
призадуматься о будущем, о том, что станет с Каином и со всем Рамором,  если
этот неведомый враг решится напасть. А тебя  интересует  Уна  и  мои  к  ней
чувства.
   Не будет ни тебя, ни Уны, ни меня,  ни  чувств,  если  из  этих  зарослей
появится некто, так ловко перерубивший Омагру. Ты  обратил  внимание,  каким
гладким был срез?
   Килиан содрогнулся.
   Руф прав. Сто раз прав. Отчего же он так ненавидел его?
   - Здесь нет никого состоящего из плоти, - продолжал тот бесстрастно. - Но
ты-то откуда об этом знаешь? Или ты всецело  полагаешься  на  меня?  Это  не
меньшая ошибка, чем думать об отвлеченных предметах.
   - А отчего ты не допускаешь, что наши  боги  выступили  на  защиту  своих
детей и покарали варваров? В конце концов, только Суфадонекса  мог  устроить
такую резню, чтобы потом не взять ни дорогих вещей, ни оружия, ни даже венец
Омагры.
   - Если бы ты меньше мечтал о прелестной Уне, - шелестящим голосом  сказал
Руф, - то, возможно, обратил бы внимание на странные следы у крайнего  камня
и обломанные ветви, на которых повис обрывок шкуры  дензага-едлага.  Кое-что
твой неведомый бог все-таки унес из лагеря. Правда, я  всегда  полагал,  что
бессмертные не оставляют следов.

***

   На краю тропы стояли двое: воин и горбоносый.
   - Он оскорбляет богов? - изумился горбоносый. - И не страшится их  гнева?
И потом, что это  за  намеки  на  отсутствие  тех,  кто  состоит  из  плоти?
Бесплотных он тоже чувствует?
   - Он стал каким-то странным, - сказал воин с золотой чашей. - Пожалуй,  я
не уверен, что он будет нам полезен.
   - Хочешь переиграть?
   - Пока не поздно.
   - А ты не торопишься? Не предвосхищаешь ли события? Не страх ли руководит
тобой? - вкрадчиво заговорил горбоносый.
   -  Даже  если  и  страх,  то  я  имею  право  поступать  так,   как   мне
заблагорассудится.
   - Не ошибись.
   - Я найду ему замену.
   - Времени не осталось, - сказал горбоносый. - Не забывай об этом.
   Воин с чашей подошел к чему-то, что темным холмом возвышалось  за  спиной
его собеседника. Небрежно толкнул ногой.
   Мертвец безвольно перекатился на спину.  Белые  глаза  нулагана-кровососа
вперились в белое небо.
   - Даданху захочет отомстить за своих сыновей. Теперь с  ним  можно  будет
договориться.
   Слепой юноша вытянул  раскрытую  ладонь  наугад,  туда,  где  раздавались
голоса. Горбоносый бросил быстрый взгляд на маленький предмет,  лежавший  на
этой дрожащей ладони, и  скривился,  .  И  они  ушли,  не  оставляя  следов.
Стройные ряды войск маршировали на север. Победоносная армия возвращалась  в
свою страну, .
   И величайший из ныне  живущих  объявил  своим  подданным,  что  их  время
пришло.

***

   Руф не мог избавиться от навязчивой мысли о том, что он все ближе и ближе
к реальности. Образы родных и  близких  истончались  и  рассеивались  в  его
памяти  и  вскоре  поплыли  по  ветру  тонкими  странствующими   паутинками.
Собственное прошлое казалось  не  более  чем  сном  малознакомого  человека,
который, утомившись скучной и длинной дорогой, стал  назойливо  рассказывать
его во всех подробностях. И подробности эти против воли  осели  в  сознании,
ничего, впрочем, не изменив.
   Вставали перед глазами картины  недавнего  сражения:  варвары  заполонили
долину и идут на приступ... Нет, это тысячи, десятки тысяч  пауков,  раскрыв
матово-блестящие клыки, приближаются к нему...
   Молодой человек яростно потер лоб. Неужели он  так  устал,  что  сознание
изменяет ему и он уплывает в сон? Тогда нужно немедленно  возвращаться.  Руф
смутно ощущал приближение  опасности,  смертельной  и  неотвратимой,  но  им
овладело странное оцепенение - и совершенно не  хотелось  противостоять  ей.
Самый неукротимый из воинов Аддона  Кайнена,  самый  выносливый  и  живучий,
дорожащий каждым мгновением своего бытия, сейчас чувствовал только одно:  он
хотел, чтобы все наконец решилось. Так или иначе, но решилось, ибо  неведомо
даже, конец это или начало.
   Килиан совершил последнюю, самую отчаянную попытку совладать с  собой.  С
тем темным и страшным, что удушливой волной поднималось  с  самого  дна  его
души. Оказалось, что душа глубока, как океан, и там, во мраке  и  безмолвии,
обитают такие чудовища, о которых боятся  говорить  в  мире  солнца.  Теперь
Килиан понимал почему...
   - Руф, а  кто  так  поработал  над  твоим  ухом?  -  поинтересовался  он,
стараясь, чтобы голос звучал естественно. - Похоже, что его долго  и  упорно
жевал какой-нибудь изголодавшийся тераваль.
   В самом деле, правое ухо Руфа Кайнена, прикрытое  обычно  прядью  длинных
волос, было изуродовано рубцами и шрамами.
   (Обернись! Посмотри мне в глаза! Тогда у  меня  не  подымется  рука...  Я
должен убедиться, что ты человек, но ты ведешь себя не по-людски. Да  помоги
же мне! )
   - Не помню. Давно, наверное, случилось.
   Руф так и не обернулся.
   Килиан вздохнул. Поднял к небу страдающий взгляд.  Небо  было  целиком  и
полностью поглощено собой и на крошечного человека где-то внизу не  обратило
ровным счетом никакого внимания.
   (Ну что же.)
   Рука Омагры пригрозила зажатым в ней мечом. Кстати, странная жидкость  на
лезвии загустела еще  больше  и  стала  приобретать  отчетливый  зеленоватый
оттенок. Но Килиана Кайнена это не заинтересовало.
   Он вытащил из ножен раллоден и положил его  поперек  холки  своего  коня.
Подождал. Руф славился звериным чутьем, и Килиан втайне надеялся на то,  что
обостренное восприятие не подведет брата и спасет их обоих.
   Руф в этот миг думал:  что  же  они  тянут?  Когда  случится  страшное  и
неизбежное, что отворит двери, ведущие из страны грез в реальность? А еще он
думал о том, что сочинил песенку, завершил ее, но записать так и  не  успел.
Это единственное, о чем стоит сожалеть.
   Килиан почувствовал внезапный прилив сил - он мог горы своротить,  не  то
что исполнить задуманное. Он поднял раллоден
   (Руф не  шелохнулся,  словно  обратился  в  изваяние,  и  даже  его  конь
остановился внезапно, облегчая сыну Кайнена его... работу? (Но ведь убийства
всегда были нашей работой.)( и с размаху обрушил его на спину брата.
   Доспехи  были  хороши,  и   какое-то   время   юноша   чувствовал   тугое
сопротивление металла и кожи, слышал треск ткани и даже ощутил  острую  боль
под  лопаткой,  словно  и  его  поразила  предательская   рука,   но   потом
сопротивление прекратилось, и клинок с легкостью вошел в человеческую плоть.
   Удар.
   Вспышка.
   Темнота.
   Руф вздрогнул и стал медленно сползать с коня.
   Рука Омагры цеплялась за рукоять своего меча, как за ускользающую  жизнь.
На нее сперва медленно, а затем все убыстряя и  убыстряя  свой  ток,  лилась
горячая алая кровь.
   Руф Кайнен смотрел на брата почти спокойно,  только  легкая  тень  не  то
насмешки, не  то  презрения  сквозила  во  взгляде  его  голубых  с  золотым
сверкающим ободком глаз.
   -  Сказал  бы,  что  хочешь  меня  убить,  -  проскрежетал  он,  толчками
выплескивая кровь изо рта себе на грудь, - я бы повернулся.
   - Я не люблю видеть взгляд умирающего, ты же  знаешь,  -  ответил  Килиан
чужим голосом.
   А сам смотрел, смотрел, словно околдованный этим отвратительным, по сути,
зрелищем.
   Губы Руфа сложились в снисходительную улыбку. Затем  рука  его  судорожно
зашарила по поясу. - Таблички, тебе нужны...  Возьми...  Килиан  смотрел  на
него так, будто только что убил незнакомого  человека,  варвара,  одного  из
нападавших на Каин, а не брата, которого -  что  ни  говори  -  даже  теперь
любил.

***

   Он всегда был один, и это одиночество сопровождало его до  самого  порога
смерти. Он даже не чувствовал печали оттого, что умирает один, - ведь убийца
не в счет. Жизнь пронеслась мимо, словно и не жизнь вовсе, а обрывок  старой
легенды, которую никто не помнит и потому никогда не завершит. Да и кому  до
нее дело?
   Это была странная легенда. В других рассказывали о любви и  ненависти,  о
богах и героях, а в  его...  о  том,  что  не  состоялось,  не  сбылось,  не
произошло.
   Потом было ощущение, что он лопнул где-то глубоко внутри и  огонь  сперва
разгорелся в самом центре  туловища,  а  затем  жалящими  струями  потек  на
поверхность.
   Темнота.
   Темнота и неподвижность.

***

   Таблички оказались на месте. На них были выцарапаны стихи, незавершенные,
да еще и не самые совершенные. Впрочем, Руф, как всегда, оказался прав - эти
таблички имели огромное значение для одного человека.
   Меч Омагры с его ужасной кистью Килиан отвязывать не стал.
   И столкнул тело Руфа в пропасть вместе с этим отвратительным трофеем.

10

   Аддону Кайнену, главе клана Кайненов,
   Хранителю Южного рубежа.

   Возлюбленный брат мой!
   Твои потери в этой войне слишком тяжелы и совершенно невосполнимы. Я даже
не пытаюсь отыскать для тебя слова утешения, ибо наверняка знаю, что таковых
нет. Скорбь и только скорбь остается нам, когда любимые нас покидают.
   Ты был счастлив, счастливым ты остаешься и поныне, ибо  знаешь,  что  был
любим и сделал для любимой все, что мог  был с ней в  последние  секунды  ее
жизни  был честен с ней до самого конца.
   А я не могу сказать о себе то же самое. Я  оставил  свою  возлюбленную  и
твою сестру, я предпочел власть и душевный покой, как мне тогда казалось. Но
не было дня, когда бы я не тосковал и не  страдал.  Верно,  ты  не  захочешь
простить меня, да мне и не нужно прощения - я  жажду  испить  до  дна  чашу,
которая предназначена предателю и слабому  духом,  отказавшемуся  от  своего
счастья.
   Только теперь я понял, что это не мой отец - это я совершил тогда выбор.
   Пусть боги хранят тебя, Аддон, от тех страданий, которые испытывает такой
человек, как я. Я желаю тебе, чтобы печаль твоя стала светлой и легкой,  как
души любимых тобою людей.
   Я должен сообщить тебе печальную весть: моя жена  скончалась  при  родах,
так и не подарив мне наследника. Ребенок не выжил. Я скорблю о нем, но жизнь
и род Айехорнов должны продолжаться, пока светит солнце над этим миром.
   В самом скором времени я прибуду в Каин во  главе  своей  армии.  Я  хочу
отвезти Уну  в  Газарру,  чтобы  в  тот  же  день  объявить  ее  царевной  и
наследницей.
   Сейчас же я посылаю тебе первые две сотни солдат и три десятка каменщиков
и плотников.
   Что до твоего желания оставить Килиана во главе гарнизона и отправиться в
паломничество - что ж. Я не стану препятствовать  тебе,  брат  мой,  хотя  и
отпущу без радости. Надеюсь, странствие утешит и развлечет твою  душу  и  ты
вернешься к своим обязанностям уже к следующему ритофо.
   А теперь я хочу поговорить о самом сложном.
   Странным образом я чувствую, что потеря Либины - горячо любимой тобою и в
это мгновение, когда ты читаешь мое послание, - не так  потрясла  тебя,  как
гибель Руфа в последний день сражения за Каин.
   Ты коришь себя, что отпустил его. Ты недоумеваешь,  что  же  произошло  с
лучшим из  лучших,  что  он  стал  жертвой  такой  нелепой  случайности.  Ты
переживаешь из-за Уны.
   Не стану утешать тебя и в этом горе. Я не бессмертный бог, который  может
даровать своим подданым сладкий дар забвения. И отчего-то убежден,  что  ты,
отказался бы. от забвения во имя памяти о тех, кого любишь.  Я  ведь  хорошо
знаю тебя, Аддон Кайнен.
   Твой преемник пал в битве - это хорошая  смерть  для  любого  воина.  Это
невосполнимая потеря, но меня всегда беспокоило его странное появление и  не
менее странное прошлое. Кто знает.  Аддон.  Возможно,  боги  дали  ему  шанс
умереть человеком и оставить по себе только светлую память.
   С надеждой на скорую встречу
   Твой брат и друг Баадер Айехорн.

***

   Отчего-то  у  нее  не  получалось  разрыдаться,  и  невыплаканные   слезы
перекипали внутри, превращаясь в пламя, которое выжигало все.
   Выжигало прежнюю Уну, ее память, ее любовь, ее мечты и стремления.
   Она боялась той,  что  поднималась  из  пепла  -  несокрушимая,  грозная,
замершая на пороге между жизнью и смертью и потому не  ценящая  жизнь  и  не
боящаяся небытия.
   Когда Килиан сбивчиво и торопливо рассказывал, как они  с  Руфом  заехали
достаточно далеко от своих солдат, как подверглись  внезапному  нападению  и
как геройски погиб Руф, защищая брата, она жадно ловила каждое его слово.
   Но когда он потянул из-за пазухи таблички, уверяя, что Руф  незадолго  до
последнего боя отдал их ему с просьбой  передать  Уне,  если  с  ним  что-то
случится, - она не поверила. И вот что странно все в Каине знали о том,  как
Руф предчувствовал события, как по-звериному чутко реагировал  на  мир,  так
что история, поведанная Килианом, была абсолютно  правдоподобна.  А  Уна  не
верила.
   В этот день она потеряла обоих - и возлюбленного, и брата.

   В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
   Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
   В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
   Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
   Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
   Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали...

   В этом месте голос Руфа внезапно обрывался.  Его  несправедливо  и  подло
обрекли на вечное молчание.
   Ей было от этого страшно и больно, а потом она начала гореть внутри.
   И потому ощутила слабое чувство,  чуть-чуть  похожее  на  радость,  когда
Аддон сообщил ей о скором приезде царя Баадера и  его  желании  объявить  ее
своей дочерью и законной наследницей.
   - Я стану царицей, - сказала она твердо. -  Я  не  его  дочь,  а  твоя  и
никогда не буду думать иначе. Но  царицей  стану  -  самой  великой  в  роду
Айехорнов, как того хотела мама. Ты еще будешь гордиться мной.
   И она обняла Аддона, прощаясь с  ним  навсегда.  Потому  что  Уна  твердо
знала, что в  это  мгновение  там,  внутри,  падающей  звездой  стремительно
несется к смерти она сама - страдающая, измученная горем и болью потерь,  но
настоящая, способная любить. И встает  навстречу  новому  солнцу  незнакомая
взрослая женщина, у которой по чистой случайности будут ее имя, лицо, фигура
и жесты.

***

   В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
   Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
   В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
   Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
   Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
   Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали,
   С равнодушных небес и от самого края земли -
   Те, кого позабыли, и те, кого преданно ждали.
   И за этим столом мы впервые поищем, что поч„м.
   Мы узнаем друг друга - и мысли, и души, и лица.
   Нам предскажут, что в прошлом далеком случится,
   О грядущем напомнят... И вкусным напоят вином.
   В день, когда все долги будут розданы, даже с лихвой,
   Когда будет мне некого помнить - и некому мстить,
   Я разрушу свой липкий и вязкий могильный покой,
   Я приду в этот край, чтобы, может быть, там полюбить
   (Я приду в этот край, чтобы там научиться любить).

КНИГА ШИСАНСАНОМА

ГЛАВА 1

   Мы встретимся. Не здесь - так далеко.
   Вселенная усыпана мирами.
   И Млечный Путь разлит, как молоко,
   И весь порос ольхой и тополями.
   Протянута серебряная нить
   Между тобой и мной - и стоит жить...

1

   Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить...
   Высоко в горах, в кратере потухшего вулкана, лежит  огромная  чаша  льда.
Некогда это было озеро, но сейчас оно промерзло до  самого  дна,  и  в  этой
ледяной темнице ждет своего часа Шигауханам.
   Он всего только тень будущего себя, зерно, что до поры до времени  таится
под землей, - мертвый кусочек бывшего некогда существа. И  великое  таинство
жизни заключается в  том,  что  из  этой  крохотной  частички,  из  семечка,
поднимется однажды могучее  дерево,  своими  ветвями  в  небо.  В  то  небо,
которого так и не увидело семя - всего лишь надежный  саркофаг,  сохранивший
себе будущего великана.
   И это необъяснимо.
   Замурованный  во  льды  черный  саркофаг,  оставленный  здесь  многоруким
повелителем чудовищ, никогда не должен раскрыться и  выпустить  на  волю  то
существо, которое терпеливо ожидает в  нем  момента,  дабы  явиться  миру  и
повергнуть его в ужас и отчаяние.
   Но древнее пророчество гласит, что,  как  бы  ни  противились  тому  боги
Рамора, как бы ни молили об отсрочке этого грозного  часа  жалкие  смертные,
однажды сорвется с ночного неба пылающая звезда и рухнет в ледяное озеро.
   И жар ее растопит сверкающий панцирь,  и  обратит  его  в  воду.  И  вода
вступит в единоборство с небесным пламенем. И не сможет вода одолеть  огонь,
но и огонь не победит воду. И сплетутся они в смертельном  объятии  -  и  из
этой страстной любви-ненависти возникнет третья стихия, порожденная двумя, -
горячий пар.
   Он окутает вершину горы Сенидах жемчужно-серым плащом,  а  окружающие  ее
седые великаны проснутся от вековечного  сна  и  вспыхнут  очищающим  огнем.
Раскаленная кровь-лава  потечет  по  их  склонам,  уничтожая  все  живое,  а
траурное покрывало черного пепла повиснет над хребтом Чегушхе.
   И вершина Сенидах будет недоступна ни с небес, ни с земли.
   Тогда вырвется из объятий смертельного  холода  сосуд,  хранящий  в  себе
жизнь, несущую погибель.
   Содрогнется земля,  истекут  горючими  слезами  вулканы,  взвоет  могучий
океан, и закружится небо в неистовой пляске - но они будут бессильны.
   Ибо древние проклятия неумолимы.
   И Мститель придет, дабы собрать свою кровавую жатву...

***

   Старик возился с цветами.
   - Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить.  Люди  занимаются
насущными делами - и их  можно  понять.  Да  и  что  они  способны  сделать?
Бессмертные ослеплены блеском власти и своей гордыней и не желают  замечать,
что каждый их поступок слово в слово повторяет древнее пророчество.
   Я говорил, что звезда упала уже  очень  давно,  и  после  этого  случился
величайший на моей памяти миванирлон, а Тетареоф не сумел укротить ни земную
твердь, ни подземное пламя.
   Все еще можно изменить, я уверен, но для этого нужно... -
   Он развел руками.
   - Вытяни еще разок. А вдруг получится? Слепой юноша приветливо  улыбнулся
ему и раскрыл ладонь, на которой лежал жребий:
   - Что там? Старик молчал.
   И молчание его было исполнено горечи и страдания.

***

   - Когда я начинаю задумываться, то мне кажется, что Баадер  отпустил  нас
на  поиски  Глагирия  только  лишь  потому,  что  абсолютно   не   верит   в
существование  этого  человека.  И  что  он  рассчитывает  на  скорое   наше
возвращение: дескать, поездим впустую две-три луны,  устанем,  разочаруемся,
соскучимся по дому...
   - Баадер - неплохой и довольно-таки умный человек, - улыбнулся Каббад.  -
Но он слишком  долго  пробыл  царем,  слишком  много  людей  безропотно  ему
подчиняются. Это портит.
   - Ты на что-то намекаешь? - подозрительно уставился на него Аддон.
   Прорицатель ск