юю  очередь.  Так,  приходило
изредка в голову, что следует над всем этим  обстоятельно  поразмыслить   но
обычно сразу  после  этого  здравого  посыла  Аддон  Кайнен  проваливался  в
глубокий сон. Как и тогда, в бараках при храме Суфадонексы.
   Он был солдатом.
   Человеком, который не привык бесконечно рассуждать и тем более сожалеть о
содеянном. Такие, как Аддон Кайнен, не  отрекаются  от  себя  и  совершенных
поступков, пусть даже не в состоянии выразить в словах,  отчего  считают  их
верными.
   Слабо протестовал Каббад. Размахивал руками,  и  широкие  рукава  темного
одеяния делали его похожим на летучую мышь нупландаса, что тревожно  мечется
в свете факелов. Сбивчиво и торопливо объяснял  что-то  про  богов,  которые
готовы разгневаться по любому, даже незначительному, поводу, а уж по  такому
- сам Ягма велел... А потом, ворча себе под нос,  помогал  разбирать  завал,
чтобы Аддон смог вытянуть тяжелое тело молодого атлета наружу.
   (Мускулы, кстати, мощные, будто каждый день сражается на мечах или  ходит
на охоту. Не бывает таких мускулов  у  сидящего  неподвижно  с  незапамятных
времен.)
   Да что скрывать? Мелькнула тень сомнения,  червячок  эдакий  прополз  под
сердцем, выгрызая что-то острыми зубками: а не оставить ли  его  на  прежнем
месте? Рискнуть ли потревожить сон, длящийся столько же, сколько и смерть?
   Но, поглядев на безупречное лицо, на опущенные длинные ресницы, на тонкие
полукружия ноздрей и неясную улыбку, Кайнен понял, что ни за что не  оставит
юношу в темноте и холоде  пещеры,  набитой  высохшими  трупиками  многоногих
тварей. И даже чудовищного стража не побоится. Потому что с этой минуты и до
того дня, как Ягма заберет его в свою потустороннюю обитель,  это  его  сын.
Любимый.
   Уже потом глава клана выстроил целую стройную теорию о  том,  что  Руф-де
будет надежной защитой и талисманом, что  с  его  появлением  клан  Кайненов
обретет неслыханную мощь и силу. Чуть ли не корону Газарры обещал в приступе
вдохновения (вот только неясно, кому она должна  была  достаться  при  таком
раскладе).
   Долгое время они с Каббадом прятали  бесчувственного  юношу  в  маленьком
подземном храме Улькабала, заброшенном  ритофо  триста  или  четыреста  тому
назад. И впервые в жизни Аддон Кайнен скрыл что-то от своей обожаемой  жены,
не признался как на  духу,  а  терпеливо  ждал  момента,  когда  прорицатель
объявит ему, что найденыш постепенно приходит в себя.
   Тогда хранитель Южного рубежа собрал близких и подданных  и  сообщил  им,
что из храма Ягмы приезжает сын его младшей любимой сестры - Руф  Кайнен.  И
поскольку в Каине все знали о любви Сиринил и  какого-то  незнакомца  (Аддон
свято хранил доверенную  ему  тайну),  то  охотно  согласились  не  докучать
молодому человеку расспросами и облегчить ему, насколько возможно,  жизнь  в
крепости.
   Что до самого Руфа, то Каббад хоть и был  плохим  прорицателем,  но  дело
свое знал отлично: и потому из храма Улькабала тот вышел пребывая в  твердой
уверенности, что с самого детства  учился  в  храме  Ягмы  -  и  даже  число
ступенек перед алтарем смутно, но помнил. Иногда,  правда,  юноше  казалось,
что все это происходило не с ним, а с каким-то другим Руфом, которого  затем
заключили в его память, как в темницу,  и  теперь  он  воет  и  стонет  там,
пытаясь вырваться на волю, равно  как  и  некто  первоначальный,  чью  жизнь
уничтожили этими новыми воспоминаниями.
   Словно яркую фреску на дворцовой стене закрасили плотным слоем краски, но
если срезать его, то можно обнаружить прежний рисунок.
   Но жители Каина были так радушны, Либина - внимательна и ласкова, Аддон и
Каббад - проницательны и деликатны, Килиан -  искренен  и  дружелюбен.  А  У
на...
   Что-то такое стало подниматься в его душе при виде Уны,  что  раздумья  о
себе, подлинном, отошли на второй план.
   Да и жизнь - она обычно затягивает.
   Красный перстень Аддон Кайнен предусмотрительно  снял  с  пальца  Руфа  и
надел на свою руку. Он не хотел, чтобы молодой человек, обладая такой вещью,
задался вопросом, откуда она попала к нему. Хранитель Южного  рубежа  боялся
этого всплеска памяти.
   Но и отбирать то, что принадлежало другому по праву, тоже не желал. Вот и
носил перстень, уповая на то, что Руф однажды  узнает  свою  вещь,  и  молил
богов о том, чтобы это случилось как можно позже.
   Либина, конечно, что-то подозревала и даже  несколько  раз  подступала  к
Аддону с расспросами. Но вскоре выяснилось,  что  она  видела  в  Руфе  сына
возможной своей соперницы - бывшей ли, теперешней ли. И когда Кайнен  уяснил
для себя причину ее тревог и весело  расхохотался,  совершенно  успокоилась.
Только потом хранитель Южного рубежа понял, какой подарок сделала ему мудрая
супруга: кто-кто, а она-то наверняка знала, что Руф - чужой. Ребенка Сиринил
Либина воспитывала с самого детства.
   Воистину Аддон Кайнен не умел лгать. И не зря  Каббад  предупреждал  его,
что чем грандиознее ложь и больше вымышлено подробностей для  придания  этой
лжи правдоподобия, тем скорее начнешь путаться, кому и что говорить.  Потому
что в ложь отчасти и сам веришь, а отчасти - забываешь. То, чего никогда  не
было, редко оседает в памяти.
   Спустя ритофо или два Кайнен понял, что Либина про  себя  решила  считать
прорицателя Каббада истинной причиной появления странного юноши. Причина как
причина - ничем не хуже и не лучше Других. Так что Руф прижился.
   А когда оказалось, что он хороший воин и  умелый  охотник,  то  последние
любопытствующие отстали. Таких людей ценят, и кому  какое  дело,  чья  кровь
течет в их жилах, если мечи верно служат Каину и его обитателям.
   Вскоре уже и сам Аддон  Кайнен  забыл  странные  обстоятельства,  которые
предшествовали его встрече с Руфом. Он  гордился  названым  сыном  и  вполне
понимал У ну, которая влюбилась в молодого человека если не с первого, то уж
точно со второго взгляда. И был внутренне готов дать свое отцовское согласие
и благословить их союз,  если  Руф  решится  заговорить  с  У  ной  о  своих
чувствах, хотя и одобрял неспешное развитие событий. А куда спешить-то?
   Только когда дозорные обнаружили разоренное стойбище палчелоров и Тланви,
бывалого солдата, участвовавшего в знаменитой Габаршамской резне,  вывернуло
наизнанку при одном только взгляде на то, что осталось от ее жителей, Кайнен
подумал о
   (Разорванные пополам тела, гладко срезанные  куски  плоти  -  даже  кости
выглядят так, словно сделаны из воска и по ним прошлись раскаленным лезвием,
окровавленные  тряпки,  что-то  невозможное,  отвратительное,   похожее   на
внутренности... внутренности и есть... )
   Мощных конечностях,  похожих  на  клинки  длинных  мечей,  о  серповидных
челюстях, о бронированном теле, таящем смертельную угрозу.  Такой  противник
непобедим.
   И  когда  армия  Омагры  в  конце  концов  была  истреблена  невидимым  и
неизвестным врагом, он, Кайнен, надеялся на то, что  это  пришли  на  помощь
осажденному Каину те, чей сородич верным  псом  лежал  у  ног  Руфа  в  этой
страшной пещере.
   А потом Килиан вернулся с поля боя один, без брата. И начал плести чушь о
внезапном нападении варваров и героической гибели своего спутника.  Он  тоже
не умел лгать, как и его отец. Другие  поверили,  но  Аддон,  жадно  ловящий
каждое слово сына, поверить не мог. И видел, что Уна тоже  старается  скрыть
сомнения, и чем больше сил она прилагает, чтобы вести себя естественно,  тем
очевиднее становится ее недоверие.

3

   Каббад поднял на друга усталые глаза. Воспаленные, слезящиеся, с сеточкой
красных сосудиков. Медленно потер переносицу.
   - Ты подозреваешь Килиана?
   - Что уж теперь лить воду на жернова? Но если говорить  начистоту  -  да,
подозреваю. И ты, Каббад, его подозреваешь. Хотя я и не могу  понять,  зачем
это понадобилось Руфу.
   - Даже так? - усмехнулся Глагирий.
   - Конечно, мудрый. Мой сын Килиан - очень хороший воин и в битве с  одним
и даже двумя-тремя варварами или любыми другими противниками мог бы уцелеть.
Я сам учил его, и моя наука не прошла  даром.  Но  вот,  например,  с  таким
зверем, как тот, которого я видел в пещере, ему не справиться.  Врага  нужно
оценивать по достоинству: это великий враг. И Руф был таким же,  в  каком-то
смысле больше  зверем  или  божеством.  У  него  ко  многим  вещам  было  не
человеческое отношение...
   - А какое же? - заинтересовался Эрвосса Глагирий.
   - Не знаю. Но какое-то другое.  Словно  он  был  вылеплен  из  совершенно
другого теста. Там, где человек боялся, Руф задумывался  там, где  я  плакал
бы, он становился серьезен и внимателен  там, где  другие  умирали,  Руф  не
просто выживал. Он отказывался понимать, отчего люди погибли. Ведь это  было
так сложно сделать.
   - Что "сложно"?
   - Умереть сложно. А выжить легко. Я же говорю - он иначе думал.
   Килиан мог захотеть убить Руфа. В это я верю. Но суметь  убить  Руфа  без
его молчаливого согласия и пособничества? Увольте. Мой  мальчик  всего  лишь
обычный человек.
   - А зачем Руфу было погибать от руки собственного брата?
   - Не знаю. Я долго прожил с ним бок о бок, привык считать его  родным,  а
поэтому забыл, кем он был до нашей встречи... Но теперь должен признать:  не
мне судить его и не мне пытаться понять.
   - Ты не забыл, - заметил Каббад, - ты никогда не знал этого.
   - Положим. Я забыл, что не знал, кем был Руф до нашей встречи, - да и  не
хотел вспоминать, честно говоря. Я просто любил его и  гордился  им,  потому
что он этого заслуживал.
   Старец Глагирий сел рядом с Кайненом и ободряюще похлопал его по руке:
   - Да, человече. Ты лихо сыграл в свою игру посреди игры богов.  И  сделал
это с таким невинным видом, что я так и не могу уразуметь: то ли ты  игрушка
в руках Судьбы, то ли сам - Судьба.
   - Он ничего не понимает,  -  сказал  Каббад  тяжелым  голосом.  -  Ты  не
учитываешь, что наш друг Аддон Кайнен  не  знает  и  сотой  доли  того,  что
известно тебе, отец.
   - Вот-вот, - подтвердил Кайнен. - Начнем с того, что я не  знал  о  вашем
родстве. Или я и тут чего-то не понимаю?
   Двое мудрецов вгляделись в его печальную физиономию и расхохотались.
   Хотя на самом деле им было совсем не до смеха.
   - Все переменилось, - утирая выступившие слезы, сказал Глагирий.  -  Наши
боги допустили роковую ошибку, и теперь мир будет расплачиваться за нее.
   - Во второй раз, - не то спросил, не то утвердил Каббад.
   - Во второй раз...

***

   Шисансаном искренне восхищался Рамором.
   Его собственный мир был гораздо более суровым, жестоким и  беспощадным  к
тому, кто  не  сумел  приспособиться  и  кому  не  посчастливилось  родиться
наисильнейшим. В удачу на Ифнаре не верили - верили  в  собственную  мощь  и
разум.
   Это делало его детей более  сильными,  выносливыми  и  разумными,  нежели
люди, но и у людей были свои преимущества. Кто, как не бог, изгнанный своими
родичами за излишнюю человечность, мог оценить это?
   Этот бессмертный превыше всего ставил способность  любить  и  ненавидеть,
радоваться и печалиться,  тосковать  и  испытывать  счастье.  О!  Он  мечтал
однажды по-настоящему вкусить этого волшебного напитка -  сполна  испить  из
чаши счастья, пусть даже останется послевкусие горя. Он был готов  на  любые
условия богов Рамора, только бы остаться здесь  равным  среди  равных,  быть
принятым и понятым.
   А ведь Шисансаном был во много крат  сильнее  любого  из  наших  небесных
владык. И если бы он пришел с войной, то  на  нашей  земле  сейчас  были  бы
другие хозяева.
   Но Великий Аухкан не знал, что кроме способности  чувствовать  существуют
еще и другие: способность лгать, предавать, нарушать клятву. Да мало ли  что
могут человек и человеческие боги? Бедняга  Шисансаном  не  подозревал,  что
клявшиеся ему в дружбе бессмертные  за  его  спиной  тут  же  договариваются
напасть исподтишка, как только представится удобный случай. Впрочем, они  же
были готовы признать его верховным владыкой, ибо понимали, что равных ему не
отыщется под нашим небом, - но  он  не  пытался  захватить  власть,  которая
принадлежала другому. Они были готовы продать друг друга, если бы он изъявил
желание их купить, но он не знал, что боги Рамора  покупаются  и  продаются,
словно тупой и безмозглый скот. А если бы и узнал, то все равно не понял.
   Лафемос - повелитель жизни - встретился с пришлым богом и  после  первого
потрясения, вызванного внешним видом бессмертного, смог оценить  его  разум,
доброту и мирные намерения.
   Это тоже немалое деяние - принять  иного.  Потому  что,  человече,  когда
Лафемос смотрел на существо, более всего  похожее  на  самый  кошмарный  сон
жестокого божества, сложнее всего ему было разглядеть за  ужасающим  обликом
прекрасную суть.
   - Было бы забавно, - заметил Кайнен, - если бы Шисансаном делал над собой
такое же усилие. Думаю, мудрый Лафемос тоже вызывал у него отвращение...
   Каббад с неподдельным интересом и уважением взглянул на друга.
   - Шисансаном создал первых детей, - продолжил Глагирий после паузы. - Это
была отборная гвардия масаари-нинцае, но  их  было  всего  несколько  сотен:
воинов он породил только для защиты прочих своих созданий от диких животных,
которыми Рамор в те далекие времена  буквально  кишел.  Древние  твари  были
могучи, и рядом с ними  панон-тераваль  показался  бы  испуганным  зверьком.
Впрочем, с аухканами они тягаться не могли.
   Но все же аухканов-воителей было слишком мало, чтобы называть их  армией.
Остальные  дети   Шисансанома   родились   Созидателями:   крохотные   пряхи
вопоквая-артолу, беспомощные строители шетширо-циор и смешные такивах-ниан -
садовники, чье искусство позволяло любую пустыню превратить в цветущий сад.
   Если бы ты знал, Аддон, какие прекрасные города  стали  возводить  они  у
подножия гор, какие удивительные пряли ткани, какие вкусные и  изысканные  -
не знаю, как назвать эти  растения  -  выращивали  на  аккуратных  маленьких
огородиках, какие цветы и травы украшали их жилища.
   Если бы люди научились хотя бы сотой части их премудростей, мы нынче жили
бы в Золотом веке.
   Когда боги Рамора удостоверились, что Великий Аухкан на  самом  деле  так
доверчив, а значит, глуп и беззащитен, как кажется,  они  решили  уничтожить
его. Но  для  этого  нужно  было  собрать  самую  большую  армию  в  истории
человечества. Люди же постоянно воевали между собой, и никакие приказы богов
не могли остановить их бесконечное взаимное уничтожение.
   Поэтому наши небесные владыки не сразу напали  на  аухканов.  Сперва  они
стерли с лица земли несколько  человеческих  городов,  которые  ближе  всего
находились к землям Шисансанома. И оставили на  дымящихся  и  щедро  политых
кровью развалинах несколько изувеченных трупиков Строителей.
   А теперь скажи, человече, что подумал бы ты сам, если бы нашел  свой  дом
сожженным, детей и жену - убитыми, а рядом увидел мертвого огромного червяка
с чудовищной пастью, полной острых зубов?
   Наши боги прекрасно знали, что люди не жалуют тех, кто на них не похож.
   Армия князя Сулки вторглась в пределы аухканов, пылая  жаждой  мщения.  И
тут   случилось   непоправимое.   Они   ведь   рассчитывали   сразиться    с
неповоротливыми, хотя жестокими и чудовищно большими червями...
   - А что? - спросил Кайнен. - Созидатели - черви?
   - Точнее - личинки, - ответил Глагирий. - В первый раз  действительно  не
слишком приятно на них смотреть, но потом понимаешь, что по-своему они  даже
симпатичны: покрыты мягкой разноцветной шерсткой и у них  блестящие  большие
глаза, похожие на драгоценные камни.
   - Даже не буду спрашивать, откуда ты это знаешь, - сказал Кайнен.
   На самом же  деле  им  пришлось  столкнуться  пусть  и  с  небольшим,  но
регулярным отрядом отборных воинов Шисансанома.
   Масаари-нинцае  -  это  как  панон-тераваль,  которого  пустили  в  стадо
пугливых лугису. Один аухкан-воин стоит десяти  лучших  воителей-людей.  Они
мощны, стремительны и гораздо более живучи. Даже  разрубленные  пополам  или
лишенные конечностей, пронзенные десятками стрел или пригвожденные  к  земле
копьем, они все равно могут сражаться.  Они  чувствуют  боль,  как  и  любое
другое живое существо, но преодолевают ее так, как иным недоступно.
   Эти солдаты не бегут с поля боя, они стоят насмерть. Особенно если за  их
спинами мирный городок, который мудрый бог поручил их защите.
   Аухканы уничтожили войско Сулки. Алая кровь ручьями стекала в  Тергер,  и
песок еще долгое время был бурым. Даже речные моллюски изменили  свой  цвет:
их раковины  и  нежное  желтовато-розовое  мясо  приобрели  красновато-бурый
оттенок. Невыносимый  смрад  стоял  над  полем  боя,  потому  что  никак  не
удавалось собрать все останки и предать их земле. Рыдающие женщины не  могли
найти и узнать своих мертвых, а большинство просто боялось идти искать  -  и
их нельзя упрекать в слабодушии.
   Немногочисленные оставшиеся в живых солдаты князя  потеряли  рассудок  от
того кошмара, который им довелось видеть, либо  от  боли,  которую  пришлось
испытать. Изувеченные, слепые, мучимые  кровавыми  видениями,  они  вызывали
одновременно жалость и страх. Но  самое  главное  -  они  испытывали  жгучую
ненависть к тем, кто сделал их такими.
   Цари городов-государств  Рамора  на  время  прекратили  свои  бесконечные
распри и собрались на совет. Туда же привели  воинов  Сулки.  Тех,  кто  еще
сохранил человеческий облик. И они рассказали все, что помнили.
   А помнили они, что их полководцы не столь искусны, оружие слабее, доспехи
ненадежны, а сил во много крат меньше, чем у  солдат  Шисансанома.  Так  что
единственное преимущество людей - это их число.
   Тогда же люди узнали, что кроме смертоносного оружия у воинов Шисансанома
есть еще и яд, который выжигает человеческую плоть, как не  способен  выжечь
огонь. Даже малейшая его капля, попавшая на кожу, в конечном итоге  убивает.
Сердце останавливается.
   И только когда по южным областям Рамора  прокатилась  весть  о  том,  что
княжество Тонбрес уничтожено жестокими и коварными врагами и что  цари  всех
городов заключили военный союз и собирают армию,  наши  боги  тоже  объявили
войну Шисансаному.
   Что  было  дальше,  ты  знаешь.  А  если  не  знаешь,  то  вполне  можешь
догадаться.
   Все силы, которые далекий  мир  некогда  даровал  своему  великому  богу,
обрушил разгневанный Шисансаном  на  предателей  и  лжецов.  Теперь  аухканы
показали, на  что  способны  те,  кто  совершенны.  Тысячи  воинов  пали  на
подступах к крепости, которую Созидатели возвели у подножия хребта  Чегушхе.
Оказалось, что они способны строить не только прекрасные города и затейливые
дворцы, но смертоносные ловушки и ямы и неприступные цитадели.
   Однако Суфадонекса и Ягма гнали новые и новые орды обезумевших от ярости,
распаленных жаждой убийства людей. Улькабал  обрушивал  на  многострадальную
землю потоки воды, а Тетареоф устраивал извержения вулканов и землетрясения.
Гневный Ажданиока пробуждал к жизни всепожирающее  пламя,  и  леса  и  степи
горели  и в этом огненном  шквале  гибли  и  свои,  и  чужие..  Но  люди  не
задумывались о справедливости  деяний  раморских  богов  и  во  всем  винили
аухканов.
   То, что кровь аухканов была голубой и холодной, отчего-то приводило людей
в исступление. 06наружив же, что странные существа живучи, наши соплеменники
с невероятной жестокостью и изобретательностью пытали  тех,  кого  удавалось
захватить живьем. И поскольку масаари-нинцае редко давались в руки  врагу  -
их было легче прикончить, чем пленить, - то страдали беззащитные строители.
   Говорил ли я тебе, человече, что  эти  твари  безгласы  -  так,  негромко
свистят, пищат? У них даже не было  возможности  выкричать  свою  боль.  Они
умирали долго и тихо.
   Вот тогда-то и произошел великий перелом в этой войне.
   Люди могли научить аухканов  любви,  нежности,  преданности,  способности
радоваться и печалиться. Но они не сделали этого.
   Зато они научили их ненавидеть, мстить, бы