ть беспощадными и жестокими.
   А ты понимаешь, человече,  что  значит  беспощадный  и  жестокий  аухкан?
Существо, созданное для того, чтобы убивать, и полюбившее убивать,  нашедшее
в этом особую радость и облегчение. Не сумевшие  защитить  Созидателей,  они
выходили на охоту и находили людей. И им было все равно - воинов или женщин,
стариков или детей. Эти люди умирали страшной смертью, той, которую они сами
показали аухканам.
   Наверное, и боги Рамора, и люди изначально были обречены.  Однако  они  в
первый и, вероятно, в последний раз объединились, чтобы одолеть  чуждого  им
врага. И только поэтому уничтожили Шисансанома. Правда, уничтожили вовсе  не
значит победили. Ибо Великий Аухкан остался жив, а вот население Рамора - да
и все живое, что бегало,  ползало,  летало  и  плавало,  -  погибло  в  этой
кровавой битве, и долгие сотни ритофо под умирающим солнцем бродили одинокие
тени.
   Развалины городов, разрушенные храмы,  забытые  легенды  и  предания.  Ни
музыки,   ни   письменности.   Первыми   хозяевами   нового    мира    стали
полузвери-аттоски. Не смешно ли?
   - Нет, - сказал Кайнен.
   - Мне тоже.
   - При чем тут Руф?
   - Я и сам не знаю. Но вот  что  бесконечно  важно:  никто  и  никогда  не
рассказывал о  дружбе  между  человеком  и  аухканом   никто  и  никогда  не
упоминал, что такое  вообще  возможно.  Ни  обрывка  легенды,  ни  предания.
Ни-че-го.
   Но ведь ты же нашел эту пещеру и двоих,  умерших  вместе  -  по  какой-то
странной и неведомой нам причине. И останки  пауков  и  скорпионов,  которые
поклонялись аухканам так, как люди поклоняются богам. Ты  видел  это  своими
глазами.
   Я помню все предания нашего мира, но этого  не  помню.  А  мне  бы  очень
хотелось знать его и передать потомкам.
   - Зато я знаю другую легенду, - молвил Глагирий,  и  голос  его  зазвучал
торжественно и грозно. - Я знаю, что, покидая наш мир,  Шисансаном  поклялся
отомстить за свое поражение и за то, что люди лишили его возможности научить
свой народ любви. Там, где нет добра, рождается зло.  Там,  где  нет  любви,
поселяется ненависть. Там, где нет правды, возникают химеры, призраки.
   Понимаешь, человече, совершенной пустоты  не  бывает.  На  пустых  местах
прорастают семена Смерти.
   - Как он отомстит?
   - Он оставил здесь Мстителя, который восстанет из небытия,  когда  придет
время. А время давно уже пришло.
   Имя ему Шигауханам.
   Вера его - Смерть.
   Дело его - Уничтожение.
   И этот бог аухканов уже не  будет  доверчивым  и  добрым,  уже  не  будет
стремиться к пониманию и любви. Он придет в наш мир,  чтобы  выполнить  волю
своего отца Шисансанома.
   И я очень боюсь, что у него это получится.
   Знаешь, что самое страшное?
   - Что? - отчего-то шепотом спросил Кайнен.
   - Право на его стороне. И Судьба должна быть за него. Во всяком случае, я
не вижу причин, по которым он должен был бы пощадить нас.
   - Может, он лучше, чем ты про него дума ешь? - отчего-то спросил Аддон.
   - Может. Но у него не будет времени проявить лучшие  свои  стороны.  Боги
Рамора уже готовы сразиться с новым врагом, а способ им хорошо известен. Они
опробовали его на наших предках  -  и,  уверен,  опробуют  и  на  теперешнем
поколении людей. Ведь боги могут жить и в мертвом мире.
   - Если все предрешено, - упрямо повторил   Аддон, - тогда отчего тебя так
волнует история Руфа?
   - Я не могу понять, был ли он нашей последней надеждой  -  и  тогда  горе
нам, что он погиб, либо он был нашей погибелью - и тогда  счастье,  что  его
убили.
   - Что уж теперь горевать  о  безвозвратно  потерянном?  -  пожал  плечами
Кайнен.
   - Не знаю, - честно ответил Глагирий. - Но меня не покидает ощущение, что
я все-таки сложу легенду о Руфе Кайнене и клешнеруких воинах гневного  бога.
А мои предчувствия крайне редко меня обманывают.
   Теперь пойдем в сад: я покажу тебе цветы, которые еще никто не видел.
   Старец поднялся со своего места, и только теперь Аддон Кайнен увидел, что
на его поясе болтаются узорчатые ножны без меча.
   В том краю, где старик без меча оживляет цветы...
   - Он знал о  тебе,  -  выдохнул  хранитель  Южного  рубежа,  выпрямив  не
по-стариковски спину.
   - Кто?
   - Руф. После его... гибели Килиан отдал  У  не  таблички  с  недописанной
песней. "В том  краю,  где  старик  без  меча  оживляет  цветы,  где  слепой
прозорлив и ему даже жребий не нужен, в  том  краю,  где  влюбленным  даруют
счастливые сны, мы  однажды  сойдемся  все  вместе  на  дружеский  ужин.  Мы
вернемся с полей, на которых давно полегли,  возвратимся  из  тьмы,  где  до
этого долго блуждали..."
   Я запомнил, хотя, боги свидетели, вовсе не хотел запоминать.  Мне  и  без
того больно. А сейчас ответь: где твой меч, Глагирий?
   - У меня его никогда не было, - тихо сказал мудрец.
   Кайнен схватил Каббада за плечо и сильно встряхнул несколько раз, забыв о
том, что гораздо сильнее, и не замечая, что причиняет другу боль.
   - Что все это значит, прорицатель?!
   - Понятия не имею, - ответил тот. - Именно поэтому мы с тобой  и  явились
сюда.

4

   Их оставалась жалкая горстка, держащая оборону  у  развалин  крепости,  в
которой умирал Шисансаном.
   Оборванные, грязные, потерявшие человеческий облик, люди шли  на  приступ
бывшей твердыни аухканов. И им, людям,  было  уже  все  равно,  какой  ценой
достанется победа.
   Потому что люди могут забыть себя во имя любви, но гораздо чаще  забывают
себя в ненависти.
   Он стоял рядом со своими воинами, готовясь дорого продать жизнь.
   Боги Рамора уже не участвовали в битве. Они трусливо прятались за спинами
смертных после того, как пали в сражении с Шисансаномом  неистовая  Стифаль,
мудрый Ратам, Липерна, повелитель голода  Руад  и  охотник  Адгас,  а  также
множество младших божеств и порожденных ими чудовищ.
   Суфадонекса и Ягма зализывали многочисленные раны и  больше  не  решались
вмешиваться в противостояние людей и аухканов. Впрочем, все уже было ясно  -
люди подавили клешнеруких не умением, а числом.
   Рамор должен был остаться во власти прежних хозяев.
   Но Он все еще был жив, и это значило, что у него есть выбор...

5

   - Я все еще жив, и это значит, что у меня есть выбор, - обратился Аддон к
Эрвоссе Глагирию.
   Тот стоял у ручья, печально склонив на плечо седую голову, и  разглядывал
плывущие по прозрачной воде лепестки.
   Лепестков было много, и все они  были  свежие,  розовые,  будто  выше  по
течению кто-то сыпал их из бездонного мешка.
   Это было красиво.
   - Ты думаешь, что у тебя есть выбор, - мягко поправил он Кайнена. - Такие
сильные и неукротимые люди, как ты, или твой Руф, или  прелестная  Уйа,  все
время стараются принять верное решение, сделать шаг в ту или другую сторону,
положить на чашу весов что-то настолько тяжелое, чтобы  оно  перевесило  все
остальное. Вы не сможете смириться с неизбежностью.
   - Это правда, - согласился Аддон.
   - Я восхищаюсь вами, но не уверен, что вы не находитесь в плену  иллюзий.
Возможно, боги давно предугадали каждый ваш шаг, расписали все роли и теперь
вы - не более чем игрушки  в  их  руках.  Не  стану  отрицать  и  того,  что
бессмертные тоже могут оказаться всего лишь слепцами, ведомыми неведомо  кем
и неведомо куда.
   - Допускаю, что ты прав, - глухо произнес хранитель Южного рубежа.  -  Но
это не значит, что я  перестану  сопротивляться.  Особенно  после  того  что
услышал от тебя и Каббада в последнее время. Даже если мне не суждено ничего
изменить, я все равно буду пытаться изменить судьбу - и в лучшую сторону.
   Если я правильно тебя понял, то нас в  скором  времени  ждет  возвращение
клешнеруких. И все, что я видел и слышал, только подтверждает твой  рассказ:
пришло  время,  и  нынешнее  поколение  должно  рассчитаться  за   содеянное
предками.
   Я бы предпочел, чтобы все было иначе, но не получится, правда? И я  вовсе
не хочу, чтобы люди погибали из-за распрей, которым столько ритофо, что само
небо не древнее их. Мне жаль аухканов, не  научившихся  любить,  но  это  не
причина, по которой их потомки могут спокойно убивать моих соплеменников.  Я
сотру чужаков с лица земли. :А если не смогу этого сделать,  то  по  крайней
мере приложу все силы.
   И мне плевать, что думают по  этому:  поводу  наши  боги  -  им  придется
принять мою сторону. Вот у них как раз нет другого выбора.
   - Боги мстительны и могут покарать тебя за  непокорность,  -  предупредил
старик.
   - Пусть попробуют. Мне все еще есть что терять, но я уже устал бояться. Я
дважды умер: один раз вместе с Либиной, другой - вместе  с  Руфом,  которого
любил не за то, что он был загадкой или разгадкой тайны.
   - Ты смел, - улыбнулся старик. - Ты отважен и  упрям.  Возможно,  у  тебя
получится то, что не вышло у меня. Во всяком  случае  я  желаю  тебе  удачи.
Возвращайся домой и принимайся за дело - у  тебя  много  работы,  а  времени
совсем мало. Эта история уже началась, пока ты странствовал в  поисках  моей
обители.
   - Скажи мне что-нибудь, - попросил Аддон. - Самое простое и самое  важное
- не про судьбу и предназначение, а толковое. Понимаешь?
   - Представь себе, - потрепал его по плечу Глагирий. - Слушай же: в  самом
скором времени Га-зарра  будет  провожать  в  последний  путь  царя  Баадера
Айехорна. Нужно ли подробно рассказывать о последствиях этого события?
   - Нет. Он... Ему будет больно?
   - Вовсе нет, царь Баадер умрет легко, быстро и с улыбкой на устах. Любому
можно пожелать такой смерти.
   Хочешь знать еще что-нибудь?
   - Как там Либина? - неуверенно произнес Кайнен, не слишком рассчитывая на
ответ. - В царстве Ягмы ей очень одиноко?
   - Твоя  жена  не  отправилась  к  мрачному  Ягме,  -  проговорил  старик,
отворачивая лицо. - За нее очень просили. Ей не  одиноко,  она  счастлива  и
может спокойно ждать тех, кого любит. Но большего я сказать тебе не могу.
   - А большего человеку и не надо. Старик повернулся и пристально посмотрел
ему в глаза...

***

   Это  была  невыносимая  боль:  он  мечтал  только  о   том,   чтобы   она
прекратилась. Тускло блестящие кривые клыки распахнулись - и это было похоже
на улыбку Смерти,  но  он  уже  не  чувствовал  страха.  Высшим  милосердием
представлялся ему этот последний удар.
   На месте правого бока и руки зияла отвратительная  рана,  и  дико  болели
несуществующие уже пальцы, оставшиеся где-то там,  внизу,  вместе  с  верным
раллоденом.
   Ни одного выжившего из всего отряда, который вместе с ним  карабкался  на
этот злополучный холм...
   Что же он медлит?!
   Но клешнерукий внезапно сомкнул клыки и осторожно опустил его на землю.
   И прямо над ним - он уже почти  ничего  не  мог  разглядеть  за  кровавым
маревом - глаза в глаза... Руф!!! Сын мой!
   Ледяная ладонь ложится на лицо...

***

   - Благодарю тебя.
   И Кайнен низко склонился перед старцем Эрвоссой Глагирием.

КНИГА ШИГАУХАНАМА

ГЛАВА 5

1

   Они являлись в его сны, словно в свою  вотчину,  будто  хотели  о  чем-то
спросить, напомнить, предупредить.
   И постепенно эти сны становились реальнее и ближе, чем вся его предыдущая
жизнь. Явь и сон менялись местами, и временами  ему  казалось,  что  ничего,
кроме сновидений, вообще не было. А может быть, не было и его  и  это  всего
лишь чьи-то яркие грезы,  где  бьется  пойманной  рыбиной  отдельная  мысль,
получившая чуть больше свободы, чем все остальные?
   Иногда ему казалось,  что  если  он  откроет  глаза,  то  увидит  уже  не
привычного себя в привычном окружении, а кого-то совершенно  незнакомого,  в
незнакомом месте и неведомо в каком времени..

2

   Руф открыл глаза.
   Это далось  ему  нелегко,  будто  он  поднимал  не  веки,  а  отяжелевшие
кровоточащие  обрубки,  и  каждый  миг  отзывался  в   нем   острой   болью,
непривычными ощущениями и - удивлением.
   Ведь Руф очень хорошо помнил, что умер.
   Болело все тело. Особенно докучал хребет,  горевший  огнем,  и  грудь,  в
которой переворачивалось что-то колючее и  громоздкое  при  каждом  вдохе  и
выдохе. Немилосердно ныла голова.
   При все этом лежать оказалось на редкость уютно и даже приятно, словно он
парил, подвешенный в облаке легкого пуха, и  уставшее,  измученное  тело  не
испытывало ни малейшего неудобства. Болело - да. Но  ничего  не  давило,  не
мешало, не упиралось в спину или бока.
   Кроме того, не было жара или озноба. Легкая прохлада окутывала его с  ног
до  головы,  и  это  состояние  никоим  образом  не  вязалось  с  пережитыми
мгновениями умирания.
   Он очень хорошо помнил, как вошел ему в спину  острый  клинок  раллодена.
Звук был отвратительный, словно трещала  толстая  ткань  и  чавкала  влажная
земля...
   Помнил страдальческое лицо Килиана, которому наверняка было больнее,  чем
тому, кого он убивал предательским ударом...
   Впрочем, почему предательским? Он знал, что происходит за его  спиной,  и
был согласен с этим. И Килиан знал, что он все понимает  и  что  согласился.
Иначе все было бы по-другому: он, Руф, равнодушно (или не равнодушно) глядел
бы, как корчится на земле его брат и как с каждым словом  выплескивается  из
умирающего темная кровь и вздуваются под носом красные пузыри...
   Помнил, как широким густым потоком вытекала из  него  жизнь,  как  немело
тело, как члены цепенели и на веки опускалась свинцовая тяжесть.
   Сон.
   Вечный сон.
   (Он должен был сбросить меня вниз, в пропасть. У  него  не  было  другого
выхода. Иначе меня нашли бы с  такой  неудобной  раной  и  Килиана  замучили
вопросами. Он не мог не подумать об этом... А после падения с такой высоты я
уже не мог выжить, даже если допустить, что я выжил бы после  такого  удара.
Может, ему кто-то помешал? )
   И Руф Кайнен вопреки всему ощутил острую тревогу за брата -  жив  ли  он?
Что с ним? Ненависти не было, равно как и желания отомстить. Он сам не хотел
сопротивляться и принял как должное жестокое, но неизбежное решение  Килиана
- теперь уже неважно почему. Нынешний Руф почти не помнил причин, по которым
согласился умереть.
   (И все-таки интересно, что со мной случилось и где я сейчас.)
   Совсем рядом, где-то возле уха, послышался странный звук - нечто  среднее
между сопением и тихим свистом. Затем Руфа посетила мысль:
   (чужая мысль)
   - Ну, как ты, человек? Тебе лучше? Возможно, что на самом деле фраза была
составлена как-то иначе, но человек услышал именно это.
   "Мне больно, и, значит, я жив. Это уже немало",  -  подумал  он,  пытаясь
одновременно с этим разлепить пересохшие губы.
   - Не мучь себя. Мне не  нужно  слышать  твой  голос,  -  сказал  незримый
собеседник.
   Крохотные (пальчики? ручки? лапки?) засуетились по его несчастному  телу,
совершая массу беспорядочных, с точки зрения Руфа, движений.
   - Твои раны заживают. Но вы, люди, очень хрупкие существа, поэтому  я  не
могу предвидеть, как долго продлится моя работа по починке тебя.
   (Выздоровление...)
   Он попытался подсказать нужное слово, однако собеседник возразил:
   - Ты не умеешь сам затягивать раны  -  тебя  нужно  чинить.  Но  я  начну
изучать тебя и постигну тайны твоего строения. После этого  я  смогу  точнее
рассказать тебе о будущем твоего тела.
   "Кто ты?" - подумал он.
   Существо уже шелестело и шуршало в изголовье:
   - Шетшироциор.
   И перед тем как уплыть в забытье, Руф  подумал,  что  это  слово  ему  не
совсем незнакомо...

***

   Оказалось, что он видит в темноте гораздо лучше, чем прежде.
   Затем Руф с некоторым изумлением обнаружил, что  его  тело,  несмотря  на
боль, существует отдельно от него. Он не чувствовал ровным счетом  ничего  -
ни голода, ни естественных потребностей. И от этого ему стало  не  по  себе,
будто он взял чужую вещь  без  спроса  и  теперь  пользовался  ею.  Но  ведь
настоящий хозяин может в любую минуту предъявить свои права...
   Шетширо-циор явно приходил не один. За  ним  перемещались,  немного  ниже
того  места,  где  покоилось  тело   человека,   несколько   неярких   пятен
желтовато-зеленого рассеянного света. Скорее всего их  кто-то  приносил,  но
Руф не тревожил своего посетителя глупыми расспросами.
   Чем освещают это странное место - не самое непонятное в его жизни.
   (Где бы я ни был, меня лечат.  Нужно  набираться  сил.  Чем  необычнее  и
неожиданнее будет ответ на главный вопрос, тем больше их понадобится,  чтобы
продолжать жить.
   Нужно привыкнуть к тому, что я умер. И мне до меня вчерашнего  просто  не
может быть дела. Какое мне дело до погибшего под Каином молодого воина?)
   Время текло мимо Руфа, не задевая  его,  и  только  регулярные  появления
шетширо-циор являлись  доказательством  того,  что  он  существует.  Обычный
человек начал бы в такой обстановке сходить с ума. но юноша  с  его  ледяным
спокойствием, которое не раз изумляло и даже  раздражало  соплеменников,  не
терзал себя неразрешимыми вопросами.
   Некогда он сумел достойно принять смерть.
   Сейчас оказалось, что он может так же достойно  принять  и  неведомо  кем
подаренную жизнь.
   Он понимал, что не хочет есть, и не требовал  еды,  хотя  само  состояние
казалось ему весьма непривычным.
   Он не испытывал жажды и потому никогда не  заговаривал  с  посетителем  о
воде, хотя и не мог вообразить, что так изменило его.
   Он почти ничего не видел во тьме, где постоянно  пребывал,  однако  сумел
внушить себе, что бесполезно требовать света у  своих  гостеприимных  хозяев
(хитрых тюремщиков?), раз уж они сами его не оставляют.
   Оказалось, что его поведение оценили.
   - Ты спокоен, человек, - заметил однажды врачеватель. - Это  нас  радует,
но и удивляет. Ты хочешь задать какие-нибудь вопросы?
   - Конечно хочу, - сказал Руф, не желая обидеть собеседника.  Кроме  того,
естественно было бы проявить любопытство - вот он и проявил его.
   На  сей  раз,  отвечая,  он  воспользовался  голосом,  и  негромкое   эхо
подхватило его слова, исковеркало их и  протащило  дальше,  вглубь  (пещеры?
коридора? зала?). Ему не понравилось, как прозвучал слабый и неровный  голос
со срывающимися интонациями. Это было неуместно.
   - Спрашивай, - сказал шетширо-циор, ловко переворачивая безвольное  тело,
и мелкие уколы в области  лопаток  подсказали  Руфу,  что  именно  там  рана
выглядит хуже всего. Затем он ощутил себя шелковым ковром,  который  штопают
тончайшей нитью, стягивая рваные края уродующей его дыры.
   - Как мы с тобой разговариваем?
   - Просто, - отвечал врачеватель. - Я вижу  твои  мысли,  ты  видишь  мои.
Потом наш разум переводит эти мысли в знакомые нам  слова.  Я  не  произношу
ничего похожего  на  то,  что  ты  слышишь,  и  даже  не  знаю,  что  именно
представляется тебе. Но это не важно. Важно, что мы вполне  способны  понять
друг друга. Еще что-нибудь?
   - Где я?
   - Это ты узнаешь, когда твое тело будет в совершенной форме.
   Когда шетширо-циор удалился, Руф хотел было внимательно  изучить  себя  и
пространство, где оказался, однако вместо этого ощутил  острый  и  внезапный
приступ тоски по Каину - если быть предельно честным, то по Уне и Аддону.
   Мысль о них вызывала в его душе боль гораздо более сильную,  нежели  раны
на неподвижном теле.
   В уголках глаз появились капли соленой влаги: вероятно, при таком  слабом
освещении они слезились. Другого объяснения Кайнен не видел.
   Времени он не чувствовал. Боль на сей раз была значительно  слабее.  Себя
самого по-прежнему ощущал парящим в шелковистом прохладном  потоке  воздуха.
Руф не заметил, как крепко заснул.

***

   На следующий день
   (неважно - день, или ночь, или  вообще  прошло  несколько  мгновений.  Но
нужно же как-то отсчитывать время. И поэтому каждое  посещение  шетширо-циор
буду считать днем, решил Руф и остался доволен этим выводом)
   Глаза, открылись легко, и человек впервые увидел того, кто разговаривал с
ним.
   Это было чудное  существо,  более  всего  похожее  на  личинку-переростка
длиной в два локтя и толщиной с бедро взрослого  мужчины.  Тельце  "личинки"
было пухлым и будто бы перетянуто