ь  до строгого  выговора  с занесением  в учетную  карточку.  -
Повторите, Владимир Ефремович, что вы сказали?!
 Суматошливая   настойчивость   первого   секретаря   сказалась   и   на
представителе обкома.
 - Алло?  Алло? - принялся вопрошать  эфир далекий Владимир Ефремович. -
Митрофан Николаевич, ты меня слышишь? Алло, твою мать!
 Осознав,   что   радиосвязь   с   райцентром   безвозвратно    утеряна,
представитель  области  нарушил все правила радиообмена и разразился в  эфир
такими изысканными оборотами ненормативной лексики, что ему мог позавидовать
любой заключенный, пробывший в местах не  столь  отдаленных  не менее десяти
лет.
 -  Выключай рацию! - приказал  Пригода радисту метеостанции.  - Видишь,
что связи нет? Радист молча смотрел в угол.
 - Связи нет! - крикнул ему в ухо первый секретарь. - Нет связи! Ты меня
слышишь?
 - Слышу, - после паузы ответил  радист, тяжело  вздохнул и добавил: - С
такой связью район точно без коров останется!
 Митрофан Николаевич подумал и печально сказал:
 -  А  резать  один  хрен  придется.  Иначе  они  с  меня  три шкуры  за
невыполнение плана  мясозаготовок  снимут.  И промычать  в  свое  оправдание
ничего не успею.
 "Стат про  ратионе  волюнтас", - уныло подтвердил внутренний  голос,  и
Митрофан  Николаевич  даже  не  удивился  его  латыни.  Впрочем,  чему  было
удивляться  -  какие  уж  там  разумные  основания,  волюнтаризм кругом  был
чистейшей воды.
 Пока  первый  секретарь  райкома  партии  Митрофан  Николаевич  Пригода
пытался нарушить партийную  дисциплину и соврать обкомовскому представителю,
центурион  Птолемей  Прист  взбежал по ступенькам дома  Клавдии  Ступаковой.
Клавдия - что  за чудное имя? императорам впору! - ждала его, это видно было
по ее тугим пунцовым щечкам с кокетливо играющими ямочками, по выразительным
вишенкам  ничего  не скрывающих  глаз, по  обтягивающему  ее  сбитую фигурку
платью, совсем неподходящему  для уединенной домашней встречи.  Похоже было,
что Клавдия надела все свои  украшения. Она  стояла в  горнице, сияющая, как
египетская царица.
 -  Птолемей  Квинтович! - с нежным упреком сказала Клавдия. - Что же вы
так долго не заглядывали? Амор нон эст медикобилис хербис!
 Да, в  этом она была права:  нет  таких трав,  чтобы  любовь  вылечить.
Птолемею льстило нежное внимание женщины. Старый солдат, принимавший участие
во многих рискованных и даже  опасных  походах, он, интер мок говоря, ожидал
нечто  подобное.  Ожидал  и  боялся.  Его  самого  сжигала  фебрас  эротика,
оживающая в каждом мужчине при виде красивой женщины, которой он уже однажды
обладал.
 - Хомо  пропониб,  сед  деус диспонинт, -  сказал  он, с  удовольствием
разглядывая хозяйку.
 - Плохо вы  предполагали, Птолемей Квинтович,  - еще  гуще  порозовев и
счастливо  улыбаясь, упрекнула Клавдия. - А у нас, русских, говорят: на Бога
надейся, а сам не плошай.
 "Каве!"  -  сказал центуриону внутренний голос,  но  Птолемей Прист был
слишком  влюблен,  чтобы  осторожничать.  Укоры  Клавдии  заставили  старого
солдата ощутить  калпа белус, но эти легкие угрызения совести  заглушил стук
влюбленного сердца.
 В глубине  души Птолемей  Прист  понимал,  что  о  Клавдии нельзя  было
сказать  традиционной  римской формулы:  дома мансит, ланам фецит!  Вряд  ли
Клавдия сидела дома, а  тем более пряла шерсть. Не  для  ее нежных пальчиков
было это грубое занятие. Птолемей  Прист  преданно уже  смотрел на  Клавдию,
хорошо понимая - эссе фемина!
 - Манибус пурис? - поинтересовалась фемина.
 -  Чистые!  -   с   удовольствием  сказал  центурион  по-русски  и  для
убедительности вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами.
 -  Боно!  -  удовлетворенно  сказала Клавдия.  -  Садись,  Птолемейчик,
повечеряем.
 Центурион знал толк в пирах, когда обед в шесть блюд казался скудным  и
бедным. Перемен  у Клавочки было три: суп,  в котором  гранде  репетита была
смешана с морковью и неизвестным  центуриону  овощем; все это было кум гранд
солус; распаренная  гречиха  с жареной птицей, да  вместо вина  был  большой
кубок с  холодным коровьим лактис; но все  это сопровождалось такими нежными
улыбками,  что,  интер  нок  говоря,  Присту  подаваемые  женщиной  перемены
казались базилевским угощением.
 - Боно!  - счастливо вздохнул центурион и решительно отодвинул  кубок с
холодным дактис. - Баста!
 Взгляды  их  встретились.  Центурион протянул руку и  огромной  лапищей
накрыл маленькую ручку женщины. Клавдия зарделась, но руки своей не убрала.
 Что говорить - амор омнибус инем!
 Центурион притянул  хозяйку  к себе,  посадил  ее на колени и заговорил
по-своему  -  быстро  и горячо. Клавдия  мало что улавливала  в  страстной и
сбивчивой  речи  центуриона,  и только нежные воркующие интонации его голоса
были женщине путеводной звездой - любит ведь, любит, морда римская!
 -   Амор,  -  подтвердил  и  центурион,  с  римской  прямотой  разрубая
запутанные любовные узлы.
 Солус кум  сола, ин боко  ремоло, нон когитабунтур  ораре Овидиус.  И в
этом древние римляне были правы.
 Не  станет  влюбленная  парочка,  оказавшись  наедине,  читать  Овидия.
Впрочем, Евтушенко с Беллой Ахмадулиной,  а тем более  Николая Горбачева они
читать тоже не станут.
 Прямо скажем, это была пар нобиле фратрум!
 Уже в постели Птолемей Прист отчетливо понял, что дома Клавдия с юности
не сидела, а шерсть тем более никогда не пряла.
 Честно говоря, Птолемею самому сидеть дома не приходилось.  Знавал он и
обстоятельных  галлок,  и  знойных   темнокожих   нумидиек,  и  толстозадых,
перепачканных  сладостями  капризных  персиянок. Путешествуй -  и ты увидишь
весь мир,  А уж больших любителей попутешествовать, нежели римские цезари  и
их неугомонное воинство, и придумать было трудно.
 Аут нон тентарис,  аут  перфике! (Или  не берись, или доводи до  конца!
(лат.)  - с  нежным упреком простонала  Клавдия,  чтобы еще через  несколько
минут удовлетворенно пробормотать: - Are кво агис! (Делай, что делаешь! (тот
же язык)
 Что говорить? Знала  ведь чего выучить по-латыни. Точно подмечено, дома
не сидела и шерсть не пряла!
 Акцент  у нее был чудовищным,  и потому страстные слова женщины требуют
определенного перевода, который и будет приведен ниже.
 Услышав эти слова, центурион едва не задохнулся от аморис абундантиа.
 Да не буду я переводить, от чего задохнулся центурион. Всяк, бывавший в
постели  с любимой женщиной,  несомненно,  догадается,  от  чего  задохнулся
влюбленный Птолемей  Прист. Чувства, они, товарищи, везде и всегда одинаковы
и особому переводу не подлежат.
 Там,  где  прошла знойная зрелость,  разумеется,  нечего  делать пылкой
юности.  Нет, все-таки  они  были  достойной  парочкой!  За  ночь  центурион
убедился в этом не раз.


Глава десятая,
 в которой рассказывается, как рождаются заговоры, мимоходом
 лягается Алан Чумак, описываются мечтания
 Плиния Кнехта и рассуждается о доступности простым
 россиянам блатной терминологии

 Ромул Луций и Плиний Кнехт сидели на берегу пруда и плели заговор. Чему
удивляться - заговоры  всегда  рождаются в горячих  головах  недовольных.  А
причины  для недовольства у  Ромула  Луция и  Плиния Кнехта, что называется,
горели... м-м... как бы это деликатнее выразиться... горело,  одним  словом,
пониже поясницы.
 - Люпусы позорные! - горячился Плиний. - Я  ему говорю - сатис, осознал
я уже, прочувствовал,  блин! А он все, канис поганый, хлещет! И говорит, что
тюрьмой меня не  исправить, только  побоями. Нет, ты  мне, Ромка, скажи - на
хрена мы  в ихний легион  вступали? Где они, обещанные  сестерции? За неделю
нас четыре раза выдрали, а в  карманах ни шиша!  И  ад воцем сказать, за что
выдрали? Первый раз, - Плиний загнул палец, - за пьянку в термах. Надо было,
видите ли, разбавленным вино пить. А я виноват, что ихнюю воду мой  организм
не  принимает? Нет, Ром,  ты скажи - это по-честному? Центуриону, видите ли,
можно закладывать, а нам нельзя.
 Кнехт горячился, размахивал  длинными руками, и от этих  движений синяя
русалка на его  груди  то и  дело  плескала мощным  хвостом, словно пыталась
спрыгнуть с  нее в тихие  воды  поросшего камышом пруда. Ромул  Луций сел на
пригорок и вздохнул:
 - Так у них, Плиня, и поговорка такая есть: что положено Юпитеру, то не
положено быку.
 - Слыхали! - жарко вскричал Кнехт. - Кво ликет Юви, нон  ликет бови! Но
и наоборот ведь говорится, Рома, кво ликет бови, нон ликет Юви! Но ведь они,
козлы, только в свою  сторону считают! Второй  раз  нас за что  выпороли? За
пререкания с корникулярием. А мы пререкались? Нет, Ром, ты честно скажи - мы
пререкались? Мы ведь не пререкались, мы его понять хотели, хрена однорогого.
Жениться  не  успел, а рог уже  вырос.  Погоди, баран  однорогий, ты  только
женись,  у  тебя  не только второй  рог  вылезет,  они у тебя еще на  голове
куститься станут! Я ему в шутку сказал, Рома, а меня пороть поволокли. Тебя,
спрашиваешь, за  что выдрали? Тебя, Рома,  за  дело отодрали. Не надо  было,
блин, над несчастьем товарища смеяться!
 -  Да  я не смеялся!  -  возразил Ромул Луций. Плиний Кнехт  спокойно и
нехорошо осмотрел товарища и согласился с ним:
 - Правильно,  Рома. Ты не  смеялся,  ты, блин,  ржал не хуже колхозного
жеребца! Ладно, братила, оба мы с тобой обиженные. В третий раз нас за плохо
вычищенные котлы сечь приказали. А  сами они их чистить  пробовали? Патриции
гребаные!  Экономят все, на  пасту ни одного сестерция не  выделили.  А ведь
списали они на это бабки, точно списали, Рома, это я тебе говорю. У  кассира
морда Воровская  и  глаза такие, что я  ему не только кассы, поля  убранного
охранять не доверил бы. Сами денежки, блин, гребут, а нас с тобой в кнуты! И
правильно мы,  братан, сделали, что котлы эти цыганам  продали. Все равно мы
их  отчистить  как следует так и не  сумели.  В  любом  случае нас  под кнут
послали бы, а так мы хоть копейку,  блин, за наши побои срубили, не так было
обидно очко под  кнут подставлять! А дальше что? Что дальше, Рома? Жалованья
нам не платят, в насосники, блин, загнали, воду им, козлам, в  термы качать.
Да нас с тобой Б рабы записали, Рома, в рабы, а не легионеры! Рабы мы, Рома,
чтобы у этого корникулярия второй рог вырос!
 Плиний Кнехт досадливо метнул  в тихие воды пруда плоский камень, и тот
заскакал по темной поверхности, оставляя за собой расходящиеся круги.
 -  А что делать? - печально спросил Ромул  Луций.  - Я у одного старика
уже спрашивал, как из легиона на дембель уйти.  Знаешь,  что он  мне сказал?
Только  смерть может освободить от почетной службы в легионе. Понял?  Только
смерть!
 - Что ж нам ждать, когда они нас до смерти запорят?  - уныло  сплюнул в
воду Плиний. - И так уже все очко в шрамах!
 - Дезертировать надо, - авторитетно сказал Ромул Луций. - И рвать когти
из района. Ты говорил, что у тебя тетка на Урале живет?
 - А  поймают? - вздохнул Кнехт.  - Хорошо, если только выпорют. К этому
мы, блин, уже привыкли. А если за дезертирство у них другие наказания?
 Ромул Луций помолчал, задумчиво глядя на камыши.
 - Децим, что без риска не обойтись,  - сказал он. - Районное начальство
их прячет, карантин объявили,  чтобы  в Бузулуцк  никого не пускать. Значит,
кто-то должен до  области добраться, глаза там людям раскрыть.  Явимся мы  с
тобой в областную ментовку или в КГБ, доложим, как разведчики,  мол, вскрыли
появление   незарегистрированных   вооруженных   иностранцев  на  территории
Бузулуцкого района. И не только, братила, вскрыли, но и внедрились в их ряды
для выявления коварных намерений захватчиков...
 Плиний Кнехт не то всхлипнул, не то засмеялся.
 -  Ну,  Рома,  да ты чудила на букву "М".  Ты посуди сам. Явимся  мы  к
ментам, расскажем им про римлян древних. Ты бы в такое поверил? Хрена лысого
ты бы  в это, Рома, поверил! А если в области в ментах сплошные дебилы сидят
и они нам поверят, то для проверочки один хрен Дыряеву  позвонят. И чем  все
закончится?  Психушкой это все, психушкой закончится!  Какие  римляне? Какие
мечи? Пропишут нам,  братан, смирительные тельняшки и уколы в  задницы  наши
многострадальные делать начнут. И будем мы в психушке клопов давить, пока от
санитаров шарахаться не начнем. Здесь  тебя за неделю четыре  раза выпороли?
Там, братан,  за  день  недельную норму выписывать  будут.  У  меня  дядя  с
Тростяновки  в  психушке  лежал, уж  он  мне порассказывал  о  порядочках  в
дурдоме! Будут нас там, Рома,  п...ть. В  лечебных, блин, целях.  Ты об этом
подумал?
 - Может, ты и прав, - печально согласился  Ромул Луций.  - Только нам с
тобой и здесь ловить нечего. Я уже  сидеть  не  могу от  ихней педагогики. И
самогону  -  хоть  весь  Бузулуцк  обшарь  - хрен найдешь.  Туган  подходит,
братила!
 - А все  ты!  - внезапно  обозлился Плиний Кнехт. - Юрисдикция  цезаря!
Юрисдикция цезаря! Цезарь далеко, а центурион близко. Знал бы заранее, я  бы
к их казармам  ближе километра не подошел  бы! В  сестерциях будем жалованья
получать! - похоже передразнил он Ромула. - В плетях мы его, блин, получаем.
Согласно ведомости!
 Ромул Луций хотел что-то возразить, но передумал. И вовремя - по дороге
к  пруду  шел  корникулярий.  Корникулярий  был  в  спортивном  костюме,  но
офицерское свое отличие  в  каптерку не сдал -  рог на шлеме блестел не хуже
шпиля на ленинградском Адмиралтействе.
 - Ша, Плин!  - бросил Ромул, вскакивая. - Погнали воду качать. Идет эта
гнида  однорогая!  Засекет,  что  сачкуем,  опять после вечерней  поверки  к
ликторам  пошлет. У меня очко не железное,  ему, не  как сердцу утесовскому,
покоя хочется.
 Они взялись за красный пожарный насос, заставляя воду пениться и шипеть
в трубе. Ручной насос римляне конфисковали в местной пожарной специально для
обеспечения работой провинившихся. Скучать  Плинию Кнехту и Ромулу Луцию  не
приходилось.
 Корникулярий, увидев  их  за работой,  остановился,  понаблюдал  из-под
руки, что-то  одобрительно крикнул и повернул по  направлению  к  школе, где
располагались римские казармы.
 - Слышь,  Плин, -  работая насосом, сказал Ромул Луций. -  А  может,  в
самом деле не надо воровать и водку жрать? Как там корникулярий нам говорил:
живи по уставу - обретешь ты честь и славу. Вдруг он прав? А?
 - Для дураков все это,  Рома! - Плиний Кнехт выпрямился  и утер рукавом
спортивного костюма трудовой пот со лба. - Кто смел, тот и съел. Вот если бы
мы ихнюю кассу с сестерциями взяли,  тут бы нам, братила, и была  бы честь и
слава!
 - Да на хрен нам  ихние сестерции? - хмыкнул Ромул Луций. - Что на  них
купишь? Головку от патефона?
 -  Не, братан, -  сплюнул  в  воды  пруда  Плиний  Кнехт.  -  Тупой  ты
все-таки... извини,  братила,  я хотел сказать, не  тупой, а  неразвитый  ты
все-таки. Эти сестерции  в наши дни антиквариат, за них сейчас хорошие бабки
срубить можно!
 Нет,  сколько же у нас  все-таки  еще  осталось мечтателей,  верящих  в
пещеру  Али-бабы,  в  джиннов  и  домовых, в заговоренные клады  и просто  в
знахарей  и  магов.  Вон,  один  только  Алан  Чумак  сколько  воды людям  с
телевизора зарядил! И ведь верили же, давились в очередях на его целительные
выступления. А он, между прочим, не ваши баночки, граждане, заряжал. Он свой
банковский счет заряжал.
 Дошло до  того,  что по Сибири,  говорят, гастролировал парень один под
именем Чумака. И  что  удивительно, он ведь тоже  полные залы собирал и даже
документы  у  него  никто  ни  разу не  проверил!  Есть еще люди  в  русских
селениях!  Они навроде аверченского  городового,  который из  всех  полезных
обществу людей выбрал старого еврея, который из пятаков шоколадки изготовлял
посредством аппарата и происходящих в нем химических реакций.
 Ромул Луций и Плиний Кнехт были именно из таких граждан. Их у нас много
еще,  желающих без  особого труда  на чужом  горбу  в  рай прокатиться.  При
разговоре о  сестерциях,  за которые можно срубить  хорошие  бабки, глаза  у
Ромула Луция жадно и оживленно заблестели.
 - А ты что - знаешь, куда их скинуть? - спросил он.
 -  Был бы  товар,  - туманно отозвался Плиний Кнехт,  -  а купец всегда
найдется!
 Забыв про насос, они  сели  на берегу пруда и зашептались,  прикидывая,
куда  бы они потратили вырученные от  реализации древних монет деньги. Ромул
Луций   в  мечтах  не   уходил  дальше  грандиозной  попойки  с  обнаженными
блондинками  в Гаграх.  Сам  он  там  никогда не  был, но по телевизору  все
выглядело  заманчиво  и прекрасно. И,  откровенно говоря, сам Ромул  резонно
полагал, что блондинки с коньяком морского отдыха испортить не могут.
 Плиний  Кнехт был  воображением побогаче -  он представлял себе покупку
белых   штанов  и  отъезд  в  Рио-де-Жанейро,  куда   так   стремился  герой
единственной книги, прочитанной Кнехтом еще в десятом классе. Нормальный был
анархист, балдежник такой, ну  прям красная шапочка.  Гнедой афер. Академик,
блин. Можно  сказать, борзой  аллигатор.  Умел баки  забить. Классно  бороду
пришивал. Остап  его  звали. Точно,  Остап Балдерис. Сначала  он за стульями
гонялся,  потом  жука одного  подпольного с лимонами зашпилил,  крутые бабки
снял и за бугор подался, но его на границе румыны обули. Все, блин, отняли и
до этого самого Рио-де-Жанейро не дали докандехать, козлы.
 Пацаны с ним  клевые  были. Балаганов Саня  и  Пани-ковский.  Помнится,
читая эту книгу, Плиний Кнехт животик  надорвал. Но  арбуз,  честно  говоря,
только у  этого самого  Остапа Балдериса варил. Остальным только на  вассере
стоять. Больше, чем на атасника, никто из  них не тянул. Только  гири тырить
были способны да базары гнилые вести.  Бакланье, одним  словом. Только балду
гонять  способны. А  он,  Плиний  Кнехт,  не  фраер,  для  него  и  бал-доха
по-особенному светит. Он своего добьется. Отслюнявят ему  барыги балабаны за
сестерции эти, он сразу  с этим воздухом на бан  рванет и крылышками  только
мусорам помашет.  Не  все же  ментам банковать! Не  будет  вам  Плиний Кнехт
шестеркой,  сам в батары  выйдет! Будет  в солнечном  Рио  положняком  жить,
шикарным  зарубежным прошмандовкам палки кидать,  бухало только самое крутое
без гамырок, шмотье от Кардена, и никаких гапонов рядом. А  если ему гравюры
вправят,  то Плиний Кнехт их быстро в  гребни захезанные произведет, никакой
зоны не понадобится!
 Раскатал  Плиний  Кнехт  грибы,  прикинул,  как  в  зарубежной  столице
гужеваться  будет с тамошними давалками, и до  того  у  него на  душе хорошо
стало, словно двинулся он или  ширнулея. И напрасно  он  в расслабуху пошел.
Рядом послышался пронзительный фальцет корникулярия и, еще не открывая глаз,
Плиний Кнехт поймал  расклад: влипли, блин, тут на складку не уйдешь, пороть
будут однозначно!
 Надо сказать, что взявшись переводить  думки Плиния на обычный  русский
язык,  любой переводчик столкнется с определенными трудностями. Это вам не с
латыни переводить, тут особый словарь требуется.
 Автор долго думал, как ему донести мысли  Плиния  Кнехта до  читателя и
сделать  их понятными и доступными. Помещать  в конце произведения словарик?
Пожалуй, неудобно будет читателю метаться туда  и обратно по тексту. Сделать
сноски на  манер великого русского писателя  Льва Толстого? Но такие  сноски
делают художественное произведение похожим на научный трактат.
 Положение спас  один знакомый,  заглянувший однажды на огонек. Судьба к
нему была  немилосердна, и  по молодости лет  товарищ дважды чалился в зоне.
Прочитав  написанное,  он пожал  плечами и  сказал:  "Кому  он  нужен,  твой
перевод? Нормально написано, по-русски, только дурак не поймет". По  зрелому
размышлению я последовал совету этого товарища. Воровской жаргон давно вошел
в нашу жизнь,  и  многое  из  сказанного  будет  Доступно  любому  взрослому
читателю. А если кто-нибудь Плиния Кнехта не поймет - и слава Богу!


Глава одиннадцатая,
 в   которой   рассказывается  о  мучительных  размышлениях   бузулуцких
руководителей и гениальном озарении председателя исполкома
 И. А. Волкодрало

 Митрофан Николаевич Пригода обошел председателя исполкома кругом, глядя
на него с тихой ненавистью.