для дома и  общества русло  -
устроила его на городское кладбище копать могилки для усопших бузулукчан.
 Грязь  уже  подсыхала,   а   кладбище  располагалось   на  бугре  перед
зерносовхозом  "Амо", потому и  сам бугор  называли  Амовским. Бугор  просох
раньше  улиц  Бузулуцка,  и  по  утрам,  забросив заступ на  могучее  плечо,
Валентин Аверин отправлялся к месту работы. Смертность по весне в  Бузулуцке
была низкой; старики откладывали  похороны  на  богатую  фруктами  и овощами
осень, а молодым с приближающейся посевной было вообще не до смерти, поэтому
Валентин  Аверин  копал  могилы  впрок, и  западная, еще  неосвоенная  часть
кладбища  напоминала  передовую неведомого сражения  из-за обилия похожих на
окопчики могил.
 На  кладбище и приходил  Гней Мус. Он  подтягивал  тренировочные штаны,
садился на желтый от глины край могилки, свешивал  в нее ноги и выжидательно
поглядывал на Аверина, врубающегося в землю с упрямостью экскаватора.
 Выполнив намеченный на день объем работ,  Валентин выбирался  из ямы, и
друзья  отправлялись  к  кирпичной  кладбищенской стене,  где  лежали загодя
приготовленные  Авериным удочки и  на длинном ржавом  штыре висел полотняный
мешочек с немудреной провинциальной снедью. Вы спросите - а черви? Да  что -
черви? Кто роет могилы, без червей никогда не останется. А на кладбищенского
червя карась берется охотно, не зря же он считается монастырской рыбой!
 Вот и в этот раз друзья были готовы к рыбалке.
 - Привада  где? -  спросил  Аверин, поднимая  удочки и  снимая со штыря
мешок.
 - Ник,  -  сказал легионер, приподнимая  шлем, наполненный  распаренной
перловкой.
 - Ты  с ума сошел! - хмыкнул Валентин.  - Да таким  количеством каши ты
всю рыбу в пруду закормишь!
 - Актум не агис, - возразил Гней Мус.
 -  Это точно, - усмехнулся Аверин. - Раз  сделал, чего уж переделывать!
Не выбрасывать же добро. Ну, пошли?
 Вода  в  пруду  у  камышей была  почти  черной.  Чувствовалась  илистая
глубина.  Пока Аверин готовил удочки, Гней  Мус запустил руки в шлем и ларго
ману - щедрой, значит, рукой - разбросал приваду близ камышей.
 - Сатис эст! - остановил его Аверин.
 - Хватит? - с сомнением оглянулся легионер,
 - Сатис, сатис, - подтвердил землекоп.  - Ну,  с Богом!  Ловись, рыбка,
большая и маленькая.
 Поплевав на червя, Аверин забросил удочку. Забросил свою и Гней Мус.
 Некоторое время  они сидели  молча  и ожидали поклевки.  Аверин вытащил
свою удочку и установил глубину побольше.
 - Профундис установи! - посоветовал он легионеру. - Профундис минорис!
 Гней послушно увеличил глубину - и удачно. Не успел он закинуть удочку,
как поплавок дрогнул и, медленно заваливаясь набок, пошел в камыши.
 - Тяни! - зашипел Аверин. - Хок агос, Гней! Хок агос! Вытаскивай!
 -  Грандес, -  довольно  заметил  легионер,  вытягивая  из  темной воды
огромного карася, ошалевшего от неожиданной смены среды обитания,
 - Крупная рыбка, - согласился Аверин.
 - Хок эрат ин волис, - сказал легионер.
 - Мечтать не вредно, - снова согласился землекоп, подсекая свою рыбину.
- На рыбалке душа отдыхает. Правильно делал, что мечтал.
 -  Нон сум  квалис  эрам,  -  сообщил  легионер,  вытаскивая очередного
внушительного карася. Этот был даже покрупнее первого.
 - Конечно, не прежний. - Аверин достал из воды капроновый садок. - Дон,
брат, всех другими делает. Кидай своих, я их тоже в садок посажу!
 - Натурас бони! - Мус поплевал на червя и закинул снасть.
 -  Природа  у  нас замечательная,  -  снова  согласился Аверин.  -  Вот
женишься, углом своим обзаведешься, дети появятся. Что еще человеку надо?
 - Женишься? - недоуменно спросил Мус.
 -  Аморис,  -  авторитетно  сказал  Аверин  и   руками  изобразил,  как
повзрослевший и взявшийся за ум римлянин будет тетешкать ребенка.
 - Нуллум! Нуллум! - смеясь, замахал обоими руками легионер. - Кви боно?
 - А без выгоды,  - философски сказал землекоп.  - Хочешь не  хочешь,  а
однажды придется тебе стать патером фамилиас!
 Пожалуй,  в этой главе  мы вполне можем обойтись без перевода если друг
друга понимают герои, то их вполне может понять читатель. Особо непонятливым
мы рекомендуем  купить латинско-русский словарь или, на худой конец, сборник
латинских крылатых выражений.


Глава восьмая,
 в которой рассказывается о римских методах воспитания расхитителей
 и о том, как в райкоме партии решалась судьба легиона

 Новоявленные Плиний Гай  Кнехт  и Ромул  Сервилий Луций вновь  проявили
свою подлую вторую натуру, продав два медных котла проезжавшим по ростовской
дороге  цыганам.  Чтобы  сбагрить  казенное  имущество, непутевые  легионеры
угнали  в колхозе  "Заветы  Ильича"  трактор  "Беларусь". Трактор  они  тоже
пытались  продать; цыгане осмотрели его,  ощупали, а один  даже  объехал  на
тракторе  вокруг  бензозаправки,  но купить  трактор  дети  степей  и  ветра
все-таки не решились.
 Котлы же ушли безвозвратно. Ищи в поле ветра!
 Раздосадованный  утратой  воинского  имущества Птолемей  Прист приказал
воров наказать,  и ультима ратио -  этот последний довод,  - волосяной бич в
очередной раз загулял по спинам воров и растратчиков.  Деньги, полученные за
уворованные котлы, преступники уже, разумеется, пропили, и сейчас два пьяных
голоса взывали хрипло к милосердию и состраданию:
 - Сатис эст! Да хватит же, братцы! Софлицит! Сатис эст! Сатис!
 Слушая кающихся  грешников, центурион с  грустью думал, что  рожденного
свиньей трудно вразумить  даже пер аргументум бацилинум, и плохо верилось  в
то,   что  палочные  аргументы  окажут  на  завывающих  пройдох  необходимое
воспитательное воздействие.
 Впрочем, кво  верба  нон  санат,  карцер санат, квос карцер нон  санат,
вирда санат!
 -  Сатис эст! -  тоненько повизгивал  при  ударах Ромул Луций. - Сатис!
Сатис, суки!
 - Сатис! - басовито вторил ему Плиний Кнехт. - Ой, блин, сатис!
 Центуриону  было  смешно  и противно  наблюдать  за экзекуцией.  Поймав
умоляющие взгляды новообращенных, центурион показал им кулак:
 -  Квос  эго! -  хотя  и  понимал, что  слова бесполезны,  горба ими не
выпрямишь и совести не прибавишь.
 О темпоре!  О морес! Все-таки воспитывать человека надо, что говорится,
ад инкунабулис, то есть с пеленок, иначе из  хомо  аморсебаратус хабендит не
изгонишь.
 Со  скамеечки  за  экзекуцией  с  большим  интересом  наблюдал  старший
участковый  Соловьев.  Михаил Денисович по  случаю выходных был  в цивильной
одежде.  Гражданский костюм делал  участкового похожим  на  респектабельного
работника торговли старшего звена. Год  назад  в  райпо  завезли югославские
костюмы,  и  прежде чем  районное начальство проведало о поставках импорта и
наложило на  свободную  реализацию костюмов табу,  большую  часть  разобрали
именно  торговые работники,  а поскольку  жена  Соловьева  являлась  старшим
кассиром потребкооперации, то и участковому досталось товара из-за бугра.
 Сейчас Соловьев  сидел на лавочке, попыхивая болгарским "Фениксом", и с
любопытством наблюдал за  мастерством бичующего. А полюбоваться  было чем  -
бич  выписывал  замысловатые  восьмерки, круги,  спирали  и  впечатывался  в
обнаженные  задницы  воров  и растратчиков с характерным  чмокающим  звуком.
Экзекутор в движениях был нетороплив, но резок.
 Большинство одолеет сказанное без перевода. Для  недостаточно владеющих
латынью  объясняем,  что  сказано  центурионом  следующее.  "Кого  слова  не
исцеляют, исцеляет карцер, кого не  исцеляет  карцер, исцеляют розги.  Я вас
Преступная страсть к стяжательству".
 Птолемей  Прист присел  на  скамеечку  рядом со  старшим  участковым, и
милиционер торопливо  затушил  сигарету. Легионеры табака  не знали, курящих
почитали  за  наркоманов,  а   к   табачному  дыму  питали  явно  выраженное
отвращение.
 - Мартышкин труд! - сказал старший участковый. - Что толку пороть, если
исправить уже ничего нельзя? Раньше их надо  было пороть,  когда они в школе
учились.
 Центурион наблюдал, чтобы бичуемым  доставалась  экс аэкво, коль уж оба
одинаково виноваты.
 -  Федор  Борисович  просил  свою  благодарность  передать,   -  сказал
Соловьев.
 - Грацио, - сказал Птолемей Прист. - Дежурному передай.
 -  Да она  устная,  благодарность-то,  - смущенно объяснил  Соловьев. -
Большого подлеца  поймали. Эта  скотина  еще  при немцах в гестапо работала,
доносы на честных граждан писала!
 Все-таки  похоже, что  в  Бузулуцке  жили  не совсем  нормальные  люди.
Сегодня они сравнивают человека с рыбой, а  чуть  позже его же  со скотиной.
Хомо он и есть хомо, даже если душа у него канисная, собачья.
 - Я знаю, -  с  достоинством сказал центурион. - На галлов работал.  Во
Вторую Пуническую.
 - Да  нет, - поправил  участковый. - С немцами в Великую Отечественную.
Говорят, в казнях участие принимал!
 - Воздадут по заслугам? - спросил центурион.
 -  Может,  и воздадут,  -  сказал  участковый. -  Как  подсохнет, его в
область повезут. Там и разберутся.
 - Пак паки рефери, - задумчиво сказал центурион, глядя, как осторожно и
прямо идут  после окончания экзекуции новообращенные по  территории  дворика
при казарме. - Равным за равное, Михаил, про боно публио.
 -  У нас публичных наказаний  нет, - грустно  сказал участковый.  - Вам
хорошо  - провинился,  вы его тут  же и  выпороли.  А у  нас наперед столько
бумаги изведешь...
 В то же самое время в райкоме партии шло закрытое совещание.
 -  Ради  общего блага, -  сказал  начальник милиции.  -  И  ты  заметь,
Митрофан Николаевич, надежные хлопцы: драк в  городе почти не  стало, пьянки
сократились, самогоноварение вообще под корень вырублено. Тут для меня есть,
конечно, неудобства.  Две недели,  как  по району ни одного преступления  не
зарегистрировано. Того и гляди из области комиссию направят. У нас ведь как:
чуть темпы снизишь - окрик, что хреново работаешь, сводок о преступлениях не
даешь - значит укрываешь их от учета...
 - Говорят, вы  на  днях шпиона  какого-то  словили?  -  поинтересовался
первый секретарь.
 - Это не мы, - признался начальник милиции. - Птолемея ребята пособили.
Пособник  немецкий, во время войны в  Ростовской области в гестапо  работал.
Решил и перед ними выслужиться. А они ребята гордые, от предателей услуг  не
принимают. Приперся к ним этот сучок со списками коммунистов и активистов, а
они его в холодную и нам сдали. Занятный сенеке. Между прочим, мы у него при
обыске  целую  кучу оккупационных  немецких  марок  нашли, аусвайсы разные и
немецкую бронзовую медаль  "За храбрость". После этого он и раскололся, явку
с повинной прокурору на шестнадцати листах  написал. Вот подсохнет, мы его в
область отправим. Пусть с ним КГБ разбирается!
 Митрофан Николаевич посидел, задумчиво барабаня пальцами по столу.
 - Списки-то большие? - с натужной небрежностью спросил он.
 Дыряев усмехнулся.  Все-таки он был опытным  сыщиком, хотя  и сельского
масштаба.
 - Есть вы в  этих списках,  Митрофан  Николаевич,  -  сказал он.  - Под
третьим номером вы в них значитесь.
 - Под третьим? - Голос первого секретаря обидчиво дрогнул.
 -  А  под  первым  номером  у  него  Соловьев записан, - доложил  Федор
Борисович благодушно. - И я под вторым. Мишка Соловьев у него в прошлом году
самогон изымал, а я на него штраф накладывал.  Вот он нас и  вывел на первые
места.
 - Мелкая личность, - сказал как сплюнул Митрофан Николаевич.
 Он привычно подошел к окну, постоял, глядя на улицу.
 -  Подсыхает,  -  отметил  он.  - Того  и  гляди какую-нибудь  комиссию
принесет. Куда мы наших иностранцев денем?
 -  А если сказать, что это солдатики  на посевную прибыли?  - встал  за
спиной первого секретаря начальник милиции.
 - А что?  Научим  Птолемея на майора отзываться, китель  с  бриджами да
фуражечку  я  у  райвоенкома возьму... А  что до языка, то здесь  уж  совсем
просто  -  скажем,  что  часть  из  кавказцев.  У  них  там  столько  мелких
национальных групп, что поверят, за милую душу поверят!
 -  А потом нам все  это  боком  вылезет,  - язвительно сказал  Митрофан
Николаевич. - Как в области  нашу брехню поймут, так сразу наши партбилеты и
плакали. Выпрут нас, Федя, со свистом.
 Дыряев пожал плечами.
 - Тогда выдадим их за студенческий стройотряд, - упрямо предложил он. -
Составим  фиктивный  договор,  у   меня  поддельная  печать  Махачкалинского
университета с прошлого года еще осталась... Комар носа не подточит!
 - Ага,  - злорадно  сказал  предисполкома. - Ты  на их морды  подивись!
Знайшов  студентов! Краще з  табором  договор  заключить!  Строгого  режиму.
Працуюете над разними там складними проблемами, сушите голову!
 -  А  что? - неуверенно сказал  Дыряев. - На  филфак они,  конечно,  не
потянут,  а  вот на физкультурный институт запросто. Там  и не  такие типажи
встретишь!
 Митрофан  Николаевич  побагровел,  что  само по  себе уже  было  плохим
предзнаменованием.
 -  Ты, Федор Борисович, не на начальника  милиции  похож, ты больше  на
великого  комбинатора  смахиваешь.  Все  норовишь  партийное  руководство  в
какую-нибудь уголовщину втравить!
 - Я? - Дыряев широко  развел руки, и стороннему  наблюдателю  могло  бы
показаться,  что он пытается обмерять хозяина кабинета. - Обижаешь, Митрофан
Николаевич. Я же хочу как лучше. Узнают про этих римских гавриков - и прощай
спокойное  жилье.  Комиссии понаедут,  ученых  академиков на  дюжины считать
станем, иностранцев понаедет как грязи. Мне, Митрофан Николаевич, все одно -
дальше  пенсии не  пошлют,  меньше персональной не дадут. О тебе душа болит.
Тебе еще район вести и вести к победе коммунизма. А ну как признают,  что ты
не потянешь в новых условиях?
 Начальник  милиции был неплохим психологом. Профессия к тому обязывала.
Своими словами  начальник всколыхнул тайные опасения первого  секретаря.  По
светофорно побагровевшим ушам собеседника Дыряев понял, что угодил в больную
точку.
 -  Нельзя нам  комиссии к  себе  пускать, -  подавленно  сказал  первый
секретарь и тоскующим взглядом окинул меблировку своего кабинета.  - И самим
неприятности, и район  эти комиссии пропьют  вконец. Но  и твои предложения,
Федор Борисович, маниловщиной отдают. Нашел, понимаешь, студентов. Да ты  на
их  морды  взгляни, даже не в том дело, что  рожи у них бандитские, а в том,
понимаешь, дело, что выросли они из студенческого возраста. И  солдат из них
современных не получится. Забыл, кто у нас служит? Молоденькие у нас служат,
нецелованные, а эти, понимаешь, даже на сверхсрочников не потянут.
 - А  может, это "партизаны"?  - просветленно сказал подполковник. - Ну,
из тех, которых на переподготовку берут!
 -  Ага. В  костюмчиках "Адидас", -  кивнул первый секретарь. - Тут  еще
голову поломаем, куда эти костюмчики списывать.
 - Вы же сами говорили, что по соцкультбыту их проведем!
 -  А  ты  смету  по  соцкультбыту  видел?  - Митрофан Николаевич утерся
цветастым носовым платком. - Слезы ведь, а не смета. Ее даже на шахматы  для
Дома культуры не хватит. Да, положеньице... Сердцем чую,  Федя, подведут они
нас под монастырь,  эти,  понимаешь,  императорские  безумцы. Что нас  может
спасти?
 Митрофан  Николаевич  мысли  своей   не  закончил,  потому  что   дверь
распахнулась  и в  кабинет спасителем вошел председатель райпотребкооперации
Иван Семенович Сафонов.
 Он  прошел  на  середину  кабинета,  остановился,  с  хитрым  ленинским
прищуром  оглядел  подавленных   руководителей,  усмехнулся  торжествующе  и
сказал:
 - Ящур нас спасет, господа-товарищи! Ящур!
 Пригода  долго молчал,  потрясение глядя на  Сафонова, а  предисполкома
сразу вылущил  из слов главы  районной кооперации здравое  зерно  и радостно
взревел:
 - Да  ти генш,  Ванько! Я и не  знав,  що в  твош  дубов  голов! можуть
виплодитися талантливит! думки!


Глава девятая,
 в которой районное начальство попадает в щекотливую ситуацию,
 в Бузулуцк направляется комиссия, а центурион наслаждается
 домашним уютом

 Ящуром болеет и домашняя,  и общественная скотина.  Общественная болеет
чаще. Людям  это заболевание не передается, но, обнаружив  больную скотину в
хозяйстве, зоотехники  и ветеринары объявляют в районе эпизоотии карантин. С
объявлением его район становится закрытым для посещений, и ни фураж, ни скот
района   не   покидают.   Выезжающие  автомашины  на  специальных   участках
подвергаются  дезинфекции   и  иной   санитарной  обработке,  а  блокировать
Бузулуцкий  район было  проще простого. Достаточно было  перекрыть  дорогу к
Синему Ключу  и выход  на  ростовскую трассу. Кто  бы  ни  блуждал  по  всем
остальным  проселочным  дорогам,  неминуемо  выбирался к санитарным  постам.
Миновать их было невозможно.
 Районного ветеринара даже уговаривать не пришлось - он был коммунистом,
и  коммунистом подотчетным. Поэтому линию  партии  разделял  и  поддерживал.
Телеграмма  о  вспышке  ящура в Бузулуцком районе  ушла  в  область  УЖе  на
следующее утро, благо  этот вид  связи к тому времени уже заработал.  Уже  к
обеду  продравшиеся по  бездорожью "кировцы"  выбросили в  намеченных точках
санпосты   из   ветеринаров,  милиционеров  и  общественности.  Председатель
исполкома Иван Акимович Волкодрало приказал обеспечить их сухими  пайками, а
то, чем  эти  сухие пайки можно было  размочить,  прихватили  сами участники
десанта.
 Волкодрало  в студенчестве поигрывал в СТЭМе,  поэтому посты  выглядели
несколько  театрально - дежурившие, исключая милиционеров, дежурили в черных
спецовках, резиновых, до паха,  болотных сапогах  и с обязательными бытовыми
респираторами. Для чего  были нужны респираторы, не мог сказать, пожалуй,  и
председатель  исполкома. Посты бесцеремонно останавливали  редких водителей,
пытавшихся пробиться к Бузулуцку, и поворачивали их назад.
 Утром   позвонили   с  метеостанции,   где,  как   оказалось,  работала
радиостанция.  Обком партии для  беседы вызывал  первого  секретаря  райкома
партии Пригоду.
 В наушниках забился  тревожный голос  начальника  сельскохозяйственного
отдела обкома.
 - Как обстановка, Митрофан Николаевич?
 - Терпимо, Владимир Ефремович, - дипломатично доложил Пригода.
 - Падеж большой?
 - Две коровы пало, -  не покраснев  соврал Митрофан Николаевич.  А чего
краснеть - радиоволны изображения не передают.
 В наушниках посопели.
 - В каких хозяйствах допущен падеж?
 -  В "Заветах Ильича"  и в "Залпе Авроры",  -  не задержался с  ответом
первый секретарь. В наушниках опять посопели.
 - Режьте! - приказал областной руководитель.
 - Кого? - впервые за разговор растерялся Пригода.
 -  Скотину в этих хозяйствах режьте. Пока она ящуром не заболела. А так
хоть план по мясозаготовкам выполните.
 Митрофан Николаевич заскрипел зубами, только сейчас  сообразив, в какую
ловушку завлекла район хитроумная идея главного районного кооператора.
 -  Так  ведь  остальной  скот  здоров,  -  возразил  он.  -  Здоров.  И
зоотехники,  и ветеринары - все подтверждают.  Нет  вроде прямой  опасности.
Чего же здоровую скотину под нож пускать?
 Сопение в наушниках стало грозным.
 - Когда она  заболеет, - сказал начальник сельхозотдела, - поздно будет
ее резать!  Выполняйте решение партии,  товарищ Пригода. Не я  - бюро обкома
такое решение приняло.  Или вы  местничеством там занимаетесь и решения бюро
для вас не указ?
 Честно   говоря,   для   Пригоды  и  устное   распоряжение   начальника
сельскохозяйственного  отдела  обкома  было  законом.  Но  сейчас,   осознав
перспективу потери  крупнорогатого  скота  сразу  в двух хозяйствах,  первый
секретарь неожиданно закусил удила и стал дерзким.
 - Что? Не слышу! Что вы говорите, Владимир  Ефремович?  Я вас не слышу!
Связь! Дайте  связь!  -  закричал  Пригода,  осознав,  что  потеря  связи  с
областным  центром -  единственная  возможность  сохранить  в  названных  им
хозяйствах скотину. Бюро обкома  - это нечто вроде стаи  волков: коли решили
сожрать, то сожрут непременно.  Партийная дисциплина! - Повторите! Не слышу!
-  надрывался Митрофан  Николаевич, не  обращая внимания на грозный и  ясный
голос  областного руководителя, который сейчас грозил ему  самыми  страшными
карами  вплот