аметили? И когда это было?
 Пригода  и Сафонов переглянулись. Волкодрало  задумчиво прикрыл ладонью
глаза.
 - Было это в аккурат на день рождения Ильича, - сказал  он. - И шли они
от меловых гор, что у совхоза "Красный курень". Гроза только прошла...
 - Извиняюсь, - сказал Онгора. - Вы сказали, день рождения Ильича... Это
которого?
 Пригода прищурился и внимательно посмотрел на экстрасенса.
 - А Ильич у народа один, -  сказал он. - В апреле у него день рождения,
у нашего Владимира Ильича, товарищ Онгора!
 - Да-да-да, - торопливо согласился Онгора. - Это я  просто, не подумав,
спросил.


Глава двадцать пятая

 - Козлы поганые! - ревел у казармы Плиний Кнехт.  - Всех порежу! А-ааа!
Гады! Всю жизнь мстить буду! А-аа-ак! А-ак! Всех попишу! Волки позорные!
 Корникулярий   деловито   и   обыденно   отсчитывал   удары,   которыми
разрисовывали молочно-белый зад дезертира и казнокрада два дюжих ликтора.
 -  Пустите! - ревел Плиний Кнехт. -  Цивис Романус сум!  Цивис я, суки,
цивис! Прав  таких не имеете!  Все цезарю  отпишу! Он  вас, падл, в Парфянию
загонит, к армянам! А-ак! А-ак! Он вам пасть порвет, сучки заборные!
 Легионеры лениво наблюдали за телесным наказанием  товарища  по службе.
Косвенным  виновником  порки  оказался  Ромул  Луций,  который  по  здравому
размышлению осознал,  что с Плинием Кнехтом ему не по  пути, и  заложил его,
обратившись с  доносом  прямо  к  центуриону. Птолемей Прист  доносчиков  не
любил,  но  тут же принял необходимые  меры, и Плиния  Кнехта  задержали  на
выходе  из казарм  с кожаными мешками, в  которых  хранилась казна  легиона.
Когда  Присту  доложили  о  задержании  преступника  с  поличным,  центурион
приказал, чтобы наутро все были ин плево - в полном, значит, составе.
 Ночная  баталия  в  уютном   доме  бывшей  партийной  гетеры  настроила
центуриона  на  снисходительный  лад, оттого  и  приговор  был  на  редкость
милосердным.  Плиний Кнехт уберег  не  только свою  нерадивую голову,  но  и
блудливые руки. "Сто плетей! - переговаривались легионеры в строю. - Повезло
ублюдку. Конечно, эст модус ин релис,  но ведь чужак, привык по своим лексам
жить.  Но всыпать ему, конечно, надо ларго ману, чтобы с месяц сидеть не мог
и эту самую щедрую руку вспоминал. Блажь выбьют, желание служить останется!"
 Плиний Кнехт вспомнил и о вероломном напарнике.
 - Ну, Севырин! - взвизгивая от ударов свистящего волосяного бича, снова
ожил  он.  -  Ну, Юрий  Ромул! Не жить тебе, падла, не жить! На  зоне с тебя
спро-осят! Спро-о-о-осят, Юрок! Продал кореша! Продал кореша! Продал кореша!
- От  боли Плиния Кнехта  заклинило,  но  очередной  умело  нанесенный  удар
перевел пластинку дальше: - Умоешься, сука! Кровью умоешься!
 К сидящему в тени  центуриону  подошел подполковник  Дыряев.  Начальник
районной милиции был в форменной белой рубахе с погонами, строго отутюженных
форменных  брюках  и  в  лакированных ботинках, отражавших  мужественный лик
подполковника и его форменную фуражку с высокой тульей.
 -  По какому случаю построение? - поинтересовался  подполковник, садясь
на свободный конец скамьи.
 - А-а, - махнул рукой центурион раздраженно и вместе с тем по-античному
беспечно. - Натурам экспеллас фурца, тамен ускви  Рекуррет! Дура некесситас,
Федор.
 - Квос верба поп санат, вирда санат! Амор сцелератус ха-бенди, Федор!
 -  Горбатого  могила   исправит!   -   услужливо   принялся  переводить
оказавшийся рядом с начальством  Гладышев. - Жестокая необходимость! Кого не
исцеляет слово...
 -  Да  не  тарахти, -  благодушно махнул  рукой подполковник. -  И так,
значит,  все  понятно.  Преступную  страсть к  стяжательству,  так  сказать,
розгами  выправляют.  А мы, понимаешь, только  арестовываем,  -  с некоторой
завистью  вздохнул  он. -  А  вот  чтобы  так,  непосредственно  воспитанием
заняться, нам, брат,  законы не  дозволяют.  Мы,  Птолемей, с  преступлением
больше  словом боремся.  Пальчиком грозим, понимаешь, вместо  того чтобы вот
так - кнутом да по голой жопе!
 - Надо,  Федор, ад хоминем, - сказал центурион.  -  Если руки лан  гас,
длинные есть,  если хомо алиене аннементе, надо рубить, Федор,  - и Птолемей
Прист выразительно рубанул ребром ладони по кисти левой руки.
 -   Чего  ж  этому  длинные  руки  не  укоротили?   -  с   любопытством
поинтересовался Дыряев. - Ведь он у  вас кассу хапнул? Взяли, как говорится,
ин флагранти, на месте преступления?
 - Нон фестина, -  назидательно сказал центурион. - Воспитать нова хомо,
- он поднял вверх указательный палец, - в том - шесть!
 Федор  Борисович вначале не  понял,  о  каком  шестом  томе  идет речь,
все-таки  центурион говорил  на  латыни,  а  ее  подполковник  пока  еще,  к
сожалению, знал на троечку. Или на двоечку с плюсом. Одобрительно поглядывая
на  продолжающуюся  экзекуцию  и обмахиваясь  фуражечкой,  он  только  через
некоторое  время  понял,  что  центурион  говорил  о  чести.  Торопиться   с
воспитанием нового человека действительно  не стоило, отрубленные конечности
уже не прирастут. Но  именно  в  воспитании нового  человека  римлянин видел
высокую  честь.  "Ты  смотри,  -  покачал  головой  подполковник.  -  Чистый
Макаренко... или как ихнего педагога звали? Точно... вылитый Песталоцци!"
 И все-таки, если говорить честно  и  положа руку на сердце,  то римские
методы воспитания нового человека были Федору Борисовичу очень даже по душе.
 Пока центурион наглядно знакомил начальника районной милиции с римскими
методами воспитания нового  человека, в райкоме  партии с ночи  продолжалось
совещание по вопросам освобождения Бузулуцкого района  от римской оккупации.
Методика, опробованная в этот  день  Митрофаном  Николаевичем Пригодой, была
уже широко  известна в научных кругах  и не  раз  использовалась вездесущими
американцами.  Собирают  в  одной  комнате  несколько  светлых голов,  и  те
начинают фонтанировать идеями, включая даже самые бредовые и фантастичные.
 Потом  эти идеи подвергаются глубокому анализу, и  из  них  извлекаются
жемчужины, которые позволяют решить поставленную задачу.
 Но  то ли мозги в кабинете первого секретаря собраны были не те, то  ли
петух  из Пригоды был никудышный, только  к утру все устали,  а  приемлемого
решения римского вопроса так и не было  найдено.  Не  оправдавший  себя  чай
сменил  редкостный  растворимый  кофе,  который уже  под  утро  был  заменен
предусмотрительным и запасливым Сафоновым двумя бутылками "Посольской". Но и
водка себя  не оправдала. Царившая в  кабинете  с вечера  эйфория  сменилась
унынием и чувством безысходности.
 -  Это что ж, - подавленно сказал Пригода. - Выходит, нам от них  никак
не избавиться?
 Ему никто не ответил.
 Иван Семенович  Сафонов разлил по стаканам водку,  крупно напластал  на
"Бузулуцкой правде" колбасу, огурцы и хлеб.
 - И все-таки, - поднял он стакан, - за избавление!
 Пригода мутно оглядел присутствующих.
 - Подпольный райком в действии, -  сказал он. - Выход, товарищи, один -
или мы их, или, - он неопределенно ткнул рукой вверх, - они нас! Третьего не
дано.
 Волкодрало, не дожидаясь указаний, хватил водки, понюхал кусочек хлеба.
 -  А если нам,  Митрофан  Николаевич, все-таки наверх доложить? Все как
есть? Объявились, понимаешь, выходцы из прошлого.  Указания запросить. Пусть
в области решение принимают или в ЦК докладывают. Там головушки умные, пусть
они и решают, что с этими голоногими делать.
 В  трудные  минуты Волкодрало не  прибегал к  родной  украинской  речи,
мыслил, как говорится, по-государственному.
 Пригода хмыкнул:
 - Это  ты,  Ваня, хорошо придумал. Вот мы тебя в область с  докладом  и
пошлем.  Я  тебя  в  психбольнице  каждую  неделю  навещать буду,  Швыдченко
персональный паек тебе туда будет возить. Что там психам можно?  Водочка им,
конечно,  противопоказана,  а  вот колбаской  да сырком мы  тебя,  Ваня,  не
обидим. Правильно я говорю, Иван Семеныч?
 Руководитель районной кооперации с готовностью засмеялся.
 - Уж вы  скажете, Митрофан Николаевич! Все сделаем, как  скажете. Надо,
мы ему и водочки пронесем. Не обидим больного товарища!
 Волкодрало набычился и угрюмо оглядел присутствующих.
 - Ты, дружок, говори, да не заговаривайся.  Кто  больной? Сам ты, мудак
торговый, больной!
 - Это ты  в районе  здоровый, -  объяснил Пригода. - А в  области после
доклада тебя сразу больным признают.
 Прямо из приемной обкома в психушку отвезут. Сам  знаешь, партия ошибок
не  допускает.  Ты только про  выходцев  из прошлого упомянешь, тебе  тут же
диагноз и  поставят.  Сафонов,  какой диагноз Ивану Акимовичу поставят? Иван
Семенович  торопливо  перемолол кусок  колбасы, внимательно оглядел  кусочек
хлеба.
 - А  чего тут гадать?  - удивился он.  - Обычный ему диагноз  поставят.
Вялотекущая шизофрения.
 Поставив  диагноз  не  хуже любого советского  психиатра,  председатель
потребкооперации посмотрел на заметно опьяневшего экстрасенса.
 - Толку  от тебя!  -  в сердцах бросил  он. - Подумаешь,  верный ученик
шамана. Это тебе, дружок, не мозги людям плавить!
 Онгора с кривой усмешкой развел руками.
 -  В  общем,  так,  -  припечатал  ладошкой  скатерть  стола Пригода. -
Думайте, братцы, думайте! Сроку вам на  то  -  три дня.  Через три  дня ваши
предложения должны быть у меня на столе. Ясно?
 Сафонов подобострастно улыбнулся.
 - А чего  тут не понять, Митрофан Николаевич. Как говорится, либо грудь
в крестах, либо голова в кустах...
 Читатель! Ты уже понял,  что руководить не так уж и сложно. Если задача
кажется  неразрешимой,  необходимо  поручить  ее  исполнение  подчиненным  и
установить им срок. Пусть подчиненные напрягают до треска  свои мозги, пусть
они  думают,  как выкрутиться  из  щекотливой  ситуации.  В  случае  неудачи
виновные  всегда  будут под  рукой.  А удачей,  как  известно,  не  делятся.
Руководитель - как  тамада в грузинском  застолье: для  него главное поднять
тост, а кайфовать или мучиться с похмелья будут другие.
 Ах  неразумные  предки  дуче!  Ну  зачем вас, непутевых,  занесло в наш
двадцатый век?  Жили  бы  себе  до  Рождества  Христова,  бились с  персами,
парфянами  да  галлами,  держали бы узде греков и иудеев, в свободное  время
ходили  в  свои  хваленые  термы  да  убеждались бы  своими  сенаторами, что
Карфаген должен быть разрушен. Так  нет, занесло вас с вашими коротенькими и
ненадежными мечами во времена космических полетов и незыблемости бюрократии.
Не ваше это время, квириты, совсем не ваше!
 Мало  того что чужды  вы  этому  миру, вы еще  и  опасны для  него, ибо
нарушаете сложившееся равновесие. Вечно вы становитесь помехой естественному
течению мировых  процессов - то библиотеку сожжете,  то Архимеда зарубите, а
то  по  сговору  с  первосвященниками  еврейскими  и самого  Бога  на  крест
отправите!
 В нашем столетии нравы стали  помягче -  распять, конечно, не распнут и
на арену ко львам  не бросят, а вот персоналку члену партии слепить - плевое
дело.
 Сколько  их было, безвестно канувших  в Лету  членов  партии различного
ранга,  испытавших на  своих плечах тяжесть персонального  дела! Более всего
персоналка  сродни  акту  каннибализма,  когда-то  распространенного   среди
аборигенов страшных Соломоновых островов. Собираются эти аборигены, обвиняют
сородича в  нарушении  табу,  разводят  костер  и под  протяжные  ритуальные
песнопения  съедают соплеменника. Съедаемый  не вправе  при этом  возражать:
вождь  и  старейшины  уже  приняли  решение,  а  они  ошибок  не  допускают.
Провинившийся  член  парт...  тьфу!.,  абориген  должен  лишь  каяться,  что
оказался недостаточно вкусным.
 Но мы несколько отвлеклись.
 Уже   брезжил   сероватый  безрадостный  рассвет,  и  Сафонов  принялся
сворачивать газеты с остатками  ночного пиршества, уже прогромыхали  у школы
доспехи сменяющихся  легионеров,  уже прокричали  утренние петухи,  возвещая
начало первого из отпущенных секретарем райкома дней, когда далеко у меловых
гор  по  ту  сторону  Дона загромыхало  длинно и  раскатисто,  словно кто-то
неуклюжий пытался кататься на пустой жестяной крыше.
 - Гроза идет, -  задумчиво сказал Пригода, распахивая окно и выглядывая
на улицу, наполненную нежным посвистом и щебетанием мелкой птичьей сволочи.
 - Це добре, - сказал Волкодрало. - Хлеба будуть ыдкавни.
 - Да не придуряйся ты, Ванька,  - с  досадой сказал Пригода. - Тоже мне
хохол нашелся! Ты ж и родился здесь.
 Сафонов заулыбался, покачивая крепкой круглой головой,  которая от этих
покачиваний приобрела сходство с бильярдным шаром.
 -  А  и то,  - сказал  он,  - если  посмотреть повнимательнее, в каждом
человеке живет иностранец.
 - Это точно, - ухмыльнулся Волкодрало. - Все мы тут не выездные!
 -  Вы,  товарищ  Файнштейн, прекратите вести сионистскую  пропаганду, -
хмуро сказал Пригода. - Не в синагоге.
 -  Только  не надо притворяться, Митрофан  Николаевич,  - горячо сказал
Волкодрало,  позабыв   о   рцгной  украшьской  мове.  -  Не  надо,  Митрофан
Николаевич. Я ж, как и вы, только по  папе пятую графу зацепил, а мамы у нас
чистокровные хохлушки.
 - Да будет вам,  - засмеялся  Сафонов. - Нас партия чему  учит? Она нас
учит, что люди делятся на партийных и беспартийных, городских и деревенских,
господ и товарищей. Но мы  эти  грани стираем и должны стереть окончательно.
Еще Маркс и Энгельс указывали...
 - Да заткнись ты, Иван, - устало попросил Пригода. - Не на митинге!
 Онгора  нерешительно пошевелился. Сейчас  он одновременно походил  и на
шамана, и на колдуна, только  внезапно потерявших  веру  в  свои  магические
силы.
 - Митрофан Николаевич, - спросил Онгора. - Вы не помните, когда римляне
появились, грозы были?
 Как часто разгадка  великой  тайны начинается  со случайного  озарения.
Сколько  людей  лежали под  яблоней и  получали шишки  от  упавших  с ветвей
плодов. Озарение настигло лишь одного, и он стал великим. В ванной сидели до
Архимеда, после Архимеда и по соседству с Архимедом, но великий закон постиг
только он. И остался великим. Чайник кипятили тысячи, но о том, что  паровая
струя  обладает силой, способной двигать многотонные  грузы, догадался  лишь
один. И  тоже  остался великим. Те, кто  придумал  водку  и  пиво, были, без
сомнения,  гениями.  Но истинное  озарение снизошло на того,  кто  догадался
смешивать  небольшое   количество  водки  с   большим   количеством  пива  и
употреблять эту смесь, опрыскав  голову дих-лофосом и надев на нее в  жаркий
летний день  ушанку, добиваясь  таким образом  непостижимого  опьянения  при
минимальных затратах.
 Онгора не был гением. Спрашивая о грозе, Онгора не мечтал о величии. Он
честно  пытался отработать  бабки, полученные от Сафонова.  Как часто  мысль
бредет извилистым  и  прихотливым  путем  и приходит  в голову тем, кто  был
недостойным ее!
 - Гроза! - Митрофан Николаевич Пригода поднял указательный палец. - Это
вы, товарищ... э-э-э...  колдун, совершенно верно  подметили. Была  гроза. И
какая еще гроза!


Глава двадцать шестая

 Была гроза.
 Молнии  с треском разрывали  серый  кисель туч, призрачно высвещая едва
видимые  за пеленой  дождя белые холмы  за  Доном.  Походная колонна римских
легионеров двигалась к Дону. Лица у легионеров были пасмурными, настроение -
и того хуже.
 Впереди, ревя двигателем на  колдобинах быстро  раскисающего  грейдера,
шел  милицейский "уазик".  Рядом  с водителем на  переднем  сиденье восседал
молчаливый подполковник Дыряев. На задних сиденьях, тесня друг друга, сидели
Пригода,  Волкодрало  и  нервно  улыбающийся  Сафонов. За ними, на  откидной
скамеечке,  обычно используемой  для перевозки  административно задержанных,
сидели взятые на всякий случай экстрасенс Онгора и переводчик Гладышев.
 - Ну и дождина! - поежился Пригода. - Льет как из ведра!
 Только не лови меня  на  банальных сравнениях, Читатель! Люди чаще ищут
банальные сравнения, нежели  ищут  свежий и необычный образ.  Если говорят о
"пиве  пенном", то и морда вспоминается соответствующая. Эпитет "кавказский"
обязательно  упоминается  в  сочетании   с  гостеприимством,  здоровьем  или
упоминанием  о лице  и  его национальности.  Если  "пьяный",  то обязательно
добавляется "как свинья", хотя  редко кто может похвастаться  тем, что видел
это животное пьяным. Если "свободен", то "как птица", хотя вряд ли кто может
назвать свободным существо,  которое, не покладая крыльев, носится в поисках
червячков  и личинок своему прожорливому  потомству. Чего  ж удивляться, что
первый  секретарь  райкома  воспользовался  уже  не  однажды  использованным
сравнением:
 - Ну и дождина! Хлещет как из ведра!
 Подполковник Дыряев промолчал. Еще в Бузулуцке  он предложил центуриону
занять место в машине. Присутствие экстрасенса было неприятно подполковнику,
в нем угадывался махровый и циничный жулик, которого Дыряев с  удовольствием
посадил  бы  в  камеру,  но  поскольку это  было  пока невозможным,  хотя бы
заставил  его топать  пешком по дождю. Соседство с  жуликом в  одной  машине
роняло подполковника  милиции Дыряева в собственных глазах. Однако центурион
оказался  настоящим  руководителем. На  предложение подполковника  он только
пожал плечами.
 - Хомо сум, - сказал он. - Эрго транзит а ме каликс исте! Плазиет дийс!
 Конечно,  центурион был  человеком, и  чаша сия никак не могла миновать
его. Черт  его знает, угодно ли это было богам? Но надо сказать, что римский
начальник показал, как говорится, уби эт орби! В силу этого  Федор Борисович
испытывал  недовольство  собой. Духовное превосходство  центуриона  угнетало
подполковника. Ишь  гордый какой! Мол, катитесь, а я с солдатами  своими под
дождем мокнуть буду. Ну и  хрен с тобой - не сахарный, не растаешь! Катись в
эти свои... в  Палестины!  Откуда пришли эти  Палестины, Дыряев не  знал, но
сама  эта   мысль  доставляла  ему  определенное  моральное  удовлетворение.
Конечно,  прав  Митрофан Николаевич  - нечего этим римлянам делать  в  нашем
времени. У них свои лексы, а у нас - свои. Не фига со своими лексами в чужой
урбос соваться!
 Он  посмотрел   в  боковое  зеркало  на  мерно  вышагивающих  по  грязи
легионеров  и  снова ощутил сожаление и  угрызения совести. А все-таки термы
они классные отгрохали! И хозяйственные -  вон в скольких  дворах  колоннады
стоят и цветники разбиты. А  уж о законопослушании и говорить не приходится:
глядя на них, даже гаишники на дорогах стеснялись мзду брать.
 Дыряев вдруг  подумал, что если говорить честно, то  о римлянах ничего,
кроме бене, сказать было нельзя. Ничего низи, кроме хорошего. Положа руку на
сердце,  надо  было сказать,  что  поведение римских товарищей  было  чистым
укором   для  всей  бузулуцкой  милиции.  О  си  сик  омниа!  Но  вечно  так
продолжаться, к сожалению, не могло.
 Теперь они  уходили. Может  быть, они уходили обратно в свое прошлое, и
уходили  навсегда. Подполковник вспомнил строку Овидия, которую ему накануне
с большим чувством продекламировал Птолемей Прист:
 О навес референт ин мар то нови Флуктус!
 Теперь  подполковник чувствовал всю тоску этого  стихотворения и  снова
ощутил  сожаление.  Себе-то чего врать?  Друга он  терял, настоящего  друга.
"Каждый должен жить в своем времени, - успокаивал себя Дыряев. - Если каждый
будет по столетиям шастать, то весь мир изменится. Одно беспокойство от этих
путешественников  во времени! И  мужики успокоятся,  некому будет у них  баб
отбивать!"
 Он  тешил себя этими мыслями, но в  глубине души крамольно  и сиротливо
жила совсем иная мысль, не вписывающаяся в какие-либо правовые рамки: а что,
если  римляне правы  и  самое надежное воспитание хомо  новалис  заключается
именно  в своевременной  и  беспощадной  порке,  без  излишней  жестокости и
исключительно для того, чтобы внушить нарушителю незыблемость вечных истин -
ах,  чуки-чуки, не ук-ра-ди!.. Не  со-тво-ри!..  Чуки-чуки!  Не воз-лю-би!..
Хм... да... Последнее, впрочем, и Богу не возбранялось!
 Митрофан Николаевич Пригода ехал навстречу грозе с разгорающейся в душе
надеждой. Не было, понимаешь, печали, так нет, этих голоногих принесло. Од