ними, но вот о чем шла  речь, центурион -
хоть убей! - не  помнил. Перед его глазами снова всплыли искаженные багровые
и потные морды, и билась под сводами черепа крупной осенней  мухой совсем уж
идиотская песня:
 А мне цезарь говорил, что пора, казак, на Нил.
 Эх, пора, казак,  на Нил! Мол,  на  Ниле у арабов  охерительные  бабы -
цезарь к ним меня манил!
 Только  в  пьяном  бреду можно  было  признать  носатых  арабских девок
красавицами.  И  непонятно было центуриону,  почему  цезарь  что-то  говорил
неведомо откуда взявшемуся на Апеннинах казаку, почему он манил этого казака
на Нил, где центуриону совершенно не понравилось - жарко и душно там было, и
арабы недружественны,  и верблюды  - исчадия Ада -  так  и норовили оплевать
славных  римских воинов. И  постоянно  хотелось  вина...  Вина! Вот  за  что
Птолемей Прист сейчас бы не задумываясь  отдал любую руку. Вина! Пол-Рима за
кубок вина!
 Птолемей  осторожно сел, чувствуя босыми ногами прохладу  пола, и снова
осторожно открыл глаза. Нет, комната ему была совершенно незнакома. В голове
ожил дятел,  который,  похоже, поселился там с  вечера и  всю ночь терпеливо
ожидал пробуждения  центуриона.  Птолемей  Прист осторожно взялся за  голову
обеими руками, пытаясь успокоить проклятого барабанщика.
 Дверь  в комнату медленно отворилась, и вошла славная  девица в неярком
цветном платье.
 - Проснулись,  Птолемей  Квинтович? - певуче спросила  она, и центурион
погрузился  в  облако  запахов  молока и  сладкой сдобы, словно  оказался  в
далеком и уже забытом детстве.
 В  руках женщина держала  поднос, на  котором стоял небольшой  кубок  с
прозрачной жидкостью  и на  отдельной тарелочке лежал  весьма привлекательно
выглядевший зеленый пупырчатый огурчик.
 Женщина  показалась  Птолемею  знакомой,  но  головная  боль мешала ему
сосредоточиться  и  вспомнить,  где он эту женщину видел.  Он взял с подноса
холодный огурец и захрустел им.
 - Может, рассольчику, Птолемей Квинтович? - участливо спросила женщина.
 Центурион  непонимающе уставился на нее. Женщина вздохнула  и погладила
центуриона по бритой голове.
 - Ничего-то ты не  понимаешь,  итальянчик!  - сказала  она  и протянула
Птолемею Присту кубок. - Выпей, легче будет!
 Слово "выпей"  центуриону было знакомо, и организм на него отреагировал
своеобразно - Птолемея Приста едва не вывернуло наизнанку.
 - Ты кто? - морщась, спросил центурион.
 -  Забыл? -  Женщина снова  погладила  центуриона  по голове,  хозяйски
потрепала по щеке. - Робкий ты  сегодня, Птолемейчик. Вчера, когда с Федором
Борисовичем заглянули ко мне, ты порасторопнее был. Клава я, Клава, Птолемей
Квинтович!
 Действия женщины  не оставляли никакого сомнения  в том, что  прошедшей
ночью  целомудренность центуриона  подверглась серьезным  испытаниям. Только
вот подробностей этой ночи центурион  совершенно не помнил.  Во  рту  у него
пересохло. Птолемей Прист взял с подноса кубок и опрокинул его в рот, словно
принимал  целительную  египетскую   микстуру.  Прозрачная  жидкость  знакомо
обожгла глотку, центурион закашлялся, но уже через несколько минут, к своему
удивлению  и  облегчению,  он  почувствовал  себя  значительно  лучше. Дятел
куда-то улетел, тараканы под  кроватью надели на свои лапки войлочные туфли,
и  даже  ходики  стали ходить тише, словно  все они теперь  жалели  больного
римлянина, который после выпитой стопки вновь обрел способность к анализу.
 Теперь  он узнал  и женщину, стоявшую  подле постели. Это была та самая
таинственная и  неприступная секретарша из  загадочного  райкома,  в котором
обитал Первый.
 - Клава... - задумчиво повторил центурион по-русски и тут же перешел на
родную  латынь:  -  И  что мне  с  тобой делать,  Клава?  Впору к гаруспикам
обращаться!
 Странным было, что жидкость, сделавшая вчера центуриона больным, наутро
исцелила  его. Римлянин  не  знал  специфического русского  выражения  "клин
клином   вышибают",  иначе  он   бы  подобрал  ему   не  менее  известный  и
приличествующий ситуации латинский эквивалент.
 Оказалось,  что у  этой  славной  женщины  со странным  мужским  именем
Клавдия  он  появился все-таки в  доспехах и  при мече. Сейчас доспехи  были
вычищены  хозяйкой  до  немыслимого  и уже  забытого блеска. Облачившийся  в
доспехи центурион вдруг почувствовал себя воином-первогодком.
 Небрежно  ответив на нежный  поцелуй хозяйки, Птолемей  Прист вышел  со
двора.  От соседних домов  на него  смотрели  матроны, некоторые  с  веселым
ехидством  здоровались, Птолемей Прист отвечал на  приветствия, испытывая  в
душе некоторое смущение.  Громыхая доспехами, он шел по протоптанным в грязи
извилистым тропинкам, а следом ему уже рождались свежие деревенские сплетни,
в которых домыслов было ничуть не меньше, чем происходившего на самом деле.
 Соседка  секретарши  Клавдии  Валентина Николаевна Зубкова  чувствовала
себя в центре  общественного  внимания.  Она  уже побывала  у  Укустовых,  у
Белинских, у Водолазовых, рассказывая  услышанное ею накануне и дополняя это
услышанное все  новыми  и  новыми  подробностями,  основанными на  привычных
реалиях провинциальной жизни:
 - Дыряев-то  вчерась ушел. Пьяный  был в  дупель - так прямо по грязи к
дому и  поперся. Уватлался так, что его  Нинка небось до  сих пор отмыть  не
может.  А этот  черноглазенький как с  Клавкой  наедине остался, так сразу и
заворковал. Слышу - бормочет: "амор", "амор". На море, значит, Клавку манит.
Та разомлела, уши развесила, а меня так и подмывает ей через забор крикнуть:
"Уши,  Клавдия, в кучу забери да губозакатыватель в райпо купи. Он тебе  про
море наплетет, ребеночка сделает и смоется в свою Италию. Знаем мы эти моря,
слыхали!"  Кашлянула я, а он через  плетень перегнулся - сам пьяный, глазищи
дикие,  ножик  за поясом  торчит.  Не дай  Бог зарежет!  Язык так  к губам и
присох. Думаю, молчи, Валюха, здоровей будешь.  Чай Клавка сама не  без ума,
знает,  что делает.  Это  мы  дуры,  таблетков  не  знали,  по  дохтурам все
уродовались,  полсотнями  кидались.  Пусть,  думаю,   Клавка  сама  с   этим
осеменителем разбирается. Только я одного в толк не возьму. Если бугая этого
италианского Пристом  кличут, то  Клавка кем  будет? Пристихой, что  ли? Вот
ведь  вертихвостка!  За  ней  первый  секретарь  в  ухажерах  ходил,  а  она
интеллигентного человека кинула, к этому бандюку, что с ножом не расстается,
приклонилась! Совсем бабы стыд потеряли!
 Валентина Зубкова знала,  что  говорила. У самой было трое детей, и все
от разных мужей. Битая Валентина была  жизнью, да и  не только ею - иной раз
мужья ее поколачивали, только  визг по улице летел. Прямо надо сказать,  что
били они ее  за ошибки.  Баба, как сапер, ошибается только раз. Ошиблась - и
ты уже с  ребеночком. И все-таки сладостно было вспоминать  о тех ошибках, а
еще  сладостнее  было  видеть, как  другая  идет  все  тем  же  опробованным
ошибочным путем.
 А Птолемей Прист к тому времени уже  оглядывал выстроившихся в гимнасии
легионеров. Видно было, что торжественное открытие Бузулуцких терм даром для
них не  прошло - вялыми были легионеры и гимнастические упражнения выполняли
без обычного энтузиазма и азарта, даже магнитола, выплевывавшая из динамиков
отрывистое:

 А потому, потому, потому,
 что был он в жизнь влюбленный!

 - не придавала легионерам живости.
 Подбежавший  Публий   Сервилий  Секст  с  веселым  недоумением  оглядел
сверкающие  доспехи  центуриона  и  доложил, что  в легионе  все в  порядке,
легионеры  занимаются утренними гимнастическими упражнениями  за исключением
двух.  Отлынивали,  разумеется,  новобранцы - все  те же Плиний Гай Кнехт  и
Ромул Сервилий Луций, которые утром даже побриться были не в состоянии.
 Нон эст  кулпа  вини,  зед кулпа бибентис! (Виновато не вино,  а пьющий
(лат.)  - проворчал центурион, брезгливо поворошив ногой малоподвижные  тела
новобранцев, и приказал их примерно наказать, как  проспятся. Птолемей Прист
был человеком справедливым и разумным, а немо  пруденс ггунит, квиа пеккатум
эст, зед  не  пеккетур  (Всякий  разумный человек наказывает не потому,  что
совершен проступок, но для того, чтобы он не совершался впредь (лат.).
 Более всего  центурион  жалел,  что нет поблизости лавтумии -  тюремной
каменоломни,  куда можно было  отправить  на вечное  исправление негодное  к
службе пополнение.
 Публий  Сервилий  Секст  доложил, что поутру из райпо в казармы завезли
одежды, о  которых накануне говорил центурион с районным начальством. Сердце
центуриона сжалось от нехорошего предчувствия.
 - Что за одежды? - хмуро спросил он. Секст поморщился.
 -  Варварские одежды,  - доложил он.  - Короткая рубаха  и... галльские
штаны!  Солдаты возмущены, никто не желает надевать эту дрянь! Лучше смерть,
чем позор, центурион!
 -  Штаны,  говоришь?  - тяжело  переспросил  центурион.  -  Ну  пойдем,
покажешь мне эти штаны!
 "Так вот на что меня вчера уговорили! - подумал он - Вот на что я вчера
согласился!"
 Форма представляла собой обтягивающие икры и  ляжки шаровары и не менее
узкие  рубахи, на  которых белыми  буквами  было  выведено  имя неизвестного
демона  "Adidas".  К  этой  одежде  прилагались  также  короткие  сапожки  в
разноцветных нашлепках, снабженные совсем уж загадочными надписями, и черные
шерстяные шапочки.
 Центурион растерянно оглянулся.
 Легионеры молча смотрели на него. "Штаны, - подумал центурион. -  Штаны
- это  серьезно. Это уже позор.  Какой  уважающий себя  воин  штаны наденет?
Лучше  уж  в эргастусы!  Но  я  же  обещал!  Проклятие!" Штаны  были  частью
галльской национальной одежды, одеждой их заклятых врагов. Римляне презирали
штаны.
 Центурион   брезгливо  поворошил  одежды.   Штаны   были   с   длинными
красно-белыми   полосами    с   обоих   сторон.   Легионеры   неодобрительно
переговаривались, наблюдая за действиями своего  начальника. Слыша их ропот,
центурион поднял вверх расправленную ладонь:
 - Квириты! -  сказал он. - Не  насмешки ради прислали нам эти одежды, а
ради  маскировки. Судьба забросила нас в этот  странный край.  Не  будем  же
подводить достойных людей,  радушно встретивших нас, принявших власть цезаря
и оказавших знаки уважения нашему  легиону. Я приказываю надеть эти  одежды,
подчинившись  судьбе  и  року. Доспехи  всем  сложить  в  каптерке  казармы.
Легионеры загомонили.
 - За свои решения я отвечу перед высокими римскими собраниями! - сказал
центурион  и повернулся  к легионерам широкой спиной, показывая, что это его
решение окончательное.  Нрав  Птолемея  Приста  его  подчиненным  был хорошо
известен.
 - А  мечи?  - крикнул кто-то из легионеров. Судя  по акценту, кричавший
был из овладского пополнения.
 - Мечи? - Центурион выпятил подбородок. - Мечи нужно носить. Вивере эст
милитари! (Жить - значит сражаться! (лат.)
 Опустив  головы  и  все еще  неохотно,  легионеры  потянулись  к  новым
одеждам. Загремели сбрасываемые доспехи.
 - Проследи! - приказал Птолемей Прист манипулу. - Головой  отвечаешь за
порядок.
 -  Там старикашка один приходил, - сообщил Секст, неодобрительно  глядя
на переоблачающихся легионеров.
 - Старикашка? - удивился центурион.
 - Ну, сенеке. Он у тебя три дня назад был, - напомнил Секст. - Участник
Второй Пунической. Янусный такой, помнишь?
 - Второй Отечественной!  - поправил центурион. - Гони  его!  Если этого
седобородого послушать,  то  мы  должны половину города  повесить как врагов
империи!
 - Он вчера списки какие-то  принес,  - доложил манипул. - Недовольных и
бунтовщиков. Он их еще со Второй Пунической составлял. Для немцев.
 - А это кто такие? - вскинул брови центурион.
 - Я учителя спрашивал, - сообщил Секст. - Учитель сказал, что это племя
вроде галлов.
 -  Всякий враг  галлов  - друг подданных цезаря, - назидательно  сказал
центурион. - И наоборот:  кто друг  галлам, тот - враг цезарю.  Надеюсь,  ты
поступил достойно? Что ты сделал с доносчиком?
 - А что я с ним должен был сделать? - удивился манипул. - Я его местным
властям сдал. Выяснилось, что  он  под  чужим  именем со  Второй  Пунической
скрывался!
 - Со Второй Отечественной, - поправил центурион.
 -  Какая  разница,  - пожал плечами манипул.  -  Нас начальник  милиции
поблагодарил. Сказал, что мы крупную рыбу поймали.
 - А ты что - на рыбалке был? - заинтересовался центурион.
 - С чего ты взял? - удивился манипул.
 - Где же ты тогда крупную рыбу поймал? - удивился и центурион.
 - Это он так старую вонючку  обозвал,  -  пояснил манипул. -  Доносчика
этого.
 - Человека назвал рыбой? - Центурион был поражен.
 - Лукентиа поэтика, - объяснил манипул. - Поэтическая вольность.


Глава седьмая,
 в которой говорится о любовных победах Гнея
 Квина Муса, языке человеческого общения и ловле карасей
 на кладбищенского червяка

 Не  зря в  народе говорят: встречают по  одежке,  а  провожают  по уму.
Римские легионеры,  хоть и были в большинстве  своем  крепкими  и  красивыми
хлопцами,  но из-за  голых ляжек  да  бицепсов  почитали их  в  Бузулуцке за
дикарей.  А надели они спортивные костюмчики, и  сразу выяснилось, что среди
дикарей этих штучные красавчики имеются. Двадцатилетний  Гней Квин Мус сразу
же стал предметом воздыхания  бузулуцких девиц -  уж  больно похож он был на
наглого и обаятельного Адриано Челентано из зарубежного фильма  "Блеф",  что
показывали в Доме культуры  месяц назад. Шляпу бы еще  на бритую голову Гнея
Муса,  черную такую, широкополую,  -  вылитая  Челентано  бы  получилась.  И
наглость  та же, и  походка  ленивая, и  борзость, с которой  он  взялся  за
бузулуцких  вдовушек  и за  которую  его  почти  неделю  пытались  подловить
бузулуцкие ребятишки, - все совпадало.
 Гней  Мус  и подумать не мог, что накрепко к нему прилипнет кличкой имя
звезды зарубежного кинематографа конца XX века.
 Мус был знаменосцем легиона, ему был доверен значок легиона: серебряный
орел на заостренном древке, и надо  было видеть,  как ловко управляется этот
молодой солдат со знаком воинской доблести и чести.
 Как мы  уже  говорили, легионом  отряд  Птолемея  Приста  было  назвать
трудно.  Численностью  он   не   дотягивал  и   до  когорты.  Собранный   из
старослужащих воинов отряд  легионом назвал сам Птолемей Прист. А  значок  с
орлом - это все, что уцелело от первого легиона, которым командовал  Прист в
одном из бесславных парфянских походов. Командовать новым легионом  Птолемею
Присту светило только в греческие календы, до начала африканской войны Прист
держал  волка за уши, и только заступничество  одного из  сенаторов, чье имя
центурион  предпочитал   не  оглашать  (сильный  благодетель  -  благодетель
тайный),  позволило  центуриону  возглавить  этот  небольшой,  но  славный и
храбрый отряд, в котором были собраны те, кто умел держать волка за хвост, а
не искал благодетелей в нундины.
 Гней  Мус,  несмотря  на крайнюю  молодость,  был  опытным  и отчаянным
воином,  а уж в любовных баталиях про, славился не менее куда более именитых
граждан, даже среди тех, кто носил белую перевязь.
 В Бузулуцке Гней своим привычкам  не изменил, и  немало казачьих,  да и
кацаповских  молодок провожали его по  утрам со  своих подворий, со  слезами
глядя, как бодро сверкает подошвами кроссовок  торопящийся успеть в  казармы
до подъема легионер. Обычно Гней Мус покидал своих поклонниц  в пятом часу -
перед рассветом.
 Птолемей Прист не раз заводил с  молодым  иноходцем  отеческие беседы о
добродетели, но Гней  Мус, притворно соглашаясь, на деле не хотел пить поску
вместо доброго вина. Выждав, когда  центурион  остынет, Мус возобновлял свои
набеги на  городок, презрев угрозы начальства отправить его  качать воду для
городского водопровода.
 Любовные    жаркие   баталии    способствуют   человеческому   общению.
Неудивительно,  что любимец  женщин  стал  первым легионером,  освоившим  не
только русский язык, но и  его традиционную  ненормативную лексику,  которую
Гней Мус включал в свою речь с непринужденностью ребенка.
 Нужно сказать,  что мат  в провинции естественен, как восход  солнца по
утрам.  Нетрадиционная лексика является связкой, делающей  человеческую речь
более  осмысленной, помогает  крестьянству  в труде и  в быту, незаменима  в
общении с соседями и домашним скотом и вообще является выражением внутренней
свободы  сельского жителя.  Не  зря же сказано, что подлинную  свободу слова
познаешь  только  тогда,  когда  ударишь  себя молотком  по  пальцу. Добавим
только, что свободе слова способствует  ширь полей и степей нашей необъятной
Родины. Тут нужно кое-что  объяснить более подробно.  Ни одно прилагательное
типа  "большой",  "огромный",  "гигантский"  не может дать такого  истинного
представления о размерах, как рожденное ненормативной лексикой всеобъемлющее
и  показывающее настоящие расстояние,  а также  размер  и  качество предмета
прилагательное  "ох...-ное".  Произнесите   его  сами   и   вы  почувствуете
безбрежность   океана,   подлинную   высоту,   высшее   качество   предмета,
необъятность родных просторов и выдающуюся красоту женщины.
 Потребность мата в русской глубинке равна разве что потребности дышать.
 Неудивительно, что Гней Мус сначала достиг виртуозности  и мастерства в
мате  и  только  потом начал постигать  иные обороты  разговорного  русского
языка.
 Нежная   напевность   страстного   южанина  сглаживала   грубый   смысл
ненормативных оборотов речи, делала их нежными  и мягкими,  а  оттого  почти
безопасными.
 Кроме  набегов на  бузулуцкие спальни,  Гней  Мус повадился  ходить  на
городское кладбище,  где сдружился с  землекопом Валей  Авериным.  Вале было
около  сорока  лет,  бритоголовостыо  своей  и мощью  фигуры он  походил  на
римского легионера, а кулаки у него были такие, что многие римские ланисты с
удовольствием заполучили бы к себе такого выдающегося бойца.
 Валя  Аверин, а иначе бузулукчане его и не звали, от рождения был добр,
глуховат и волосат  телом. К  недостаткам своим Валя относился с добродушной
усмешкой.
 Он обожал купания в проруби, и это однажды едва не привело к трагедии.
 Анна Чичерина,  жалмерка  с  Красной  Зари,  в один из  январских  дней
возвращалась из гостей домой и решила не  ходить в обход по плотине, а пошла
напрямик по  льду  Американского  пруда. Представьте себе,  что она ощутила,
обнаружив  на  середине пруда  у  сухо  шуршащих  черных  камышей обнаженное
волосатое тело замерзшего  мужчины!  Она  взвизгнула и, не отводя взгляда от
покойника, попятилась.  В  это  время покойник пошевелился и  сел, почесывая
курчавую грудь. Сердце женщины не выдержало, и она грянулась в обморок.
 Аверин,  а  это был именно он, попытался нащупать  пульс  на холодеющей
руке  женщины.  Познания  в   медицине  у  него  были  невеликие,  пульс  не
прощупывался, и  Валентин, бросив  у проруби  одежду и  махровое  полотенце,
взвалил бедную женщину на загривок и помчался в сторону районной больницы.
 День  был воскресным, бузулукчане бездельничали и ходили друг к другу в
гости, поэтому появившееся на  улице волосатое чудовище, несущее на закорках
недвижимое женское тело, вызвало смятение и пересуды.  Более того, сообщения
о  снежном  человеке на улицах  Бузулуцка попали в  областную,  а  оттуда  и
центральную печать, что вызвало временный  наплыв  в городок различного рода
специалистов по аномальным явлениям, которые оставили после себя в гостинице
гору  пустых бутылок и брошюрки об НЛО,  которые долгое время будоражили умы
местных обывателей.
 А для Анны Чичериной эта история закончилась хорошо. Отлежав положенные
дни в больнице, Анна стала наведываться на пруд и, сидя на корточках, вела с
разомлевшим на снегу Авериным продолжительные беседы, которые перед  восьмым
марта  завершились  переездом  Дверина  в  дом  Чичериной.  Так  незатейливо
образовалась в Бузулуцке еще одна ничем не примечательная советская семья.
 Анна Чичерина оказалась женщиной рассудительной, купаться в проруби она
мужу не запрещала, наоборот, помогала  топором обрубить острые края полыньи,
а  физическую мощь  мужа направила в  полезное